Пилигрим на багровой заре

      По каким-то абсолютно точным мониным прогнозам, сегодняшнее звездное небо готово открыть большинство тайн, которые она, астролог Мона Мегистус, должна непременно зафиксировать. Только вот есть только одно место, где она сможет найти ответы на все вопросы, которые у неё возникли. Пустыня.       Пустыня частично пугала Мону: в Мондштадте поля и зеленые бескрайние луга, усеянные ветряными астрами. А пустыня? Огромное количество песка и недружелюбно настроенных опасных пустынников, способных без глаз бога контролировать призывных помощников, превышающих размеры своих укротителей.       Странника долго уговаривать не пришлось: на удивление он быстро и без лишних вопросов согласился сопровождать её. И где же тот ворчливый дед в теле юноши, читающий для дальнейшего рецензирования очередную научную работу вахамунца, принесенную ему Нахидой.       — И с чего это вдруг ты за бесплатно согласился меня сопровождать?       — Хочу смаковать тот момент, когда ты полностью разочаруешься в своём звёздном небе.       — И это я разочаруюсь в звездном небе?! Да скорее ты съешь свою шляпу, чем это произойдёт!       Эту гордость и обожал Странник. Каждый раз стремился вывести её из себя, чтобы подавить её стойкость взглядов, упорство, настойчивость, с которой она была предана своему делу. Он помнил, как ей угрожали, когда кому-то не нравилось то, что он от неё услышал. Придурки. Странник полжизни бы отдал за то, чтобы повернуть время вспять и слушать и слышать только её: когда она просыпается и благодарит его за вкусный завтрак в постель, пускай и небрежно поданном, когда она за обедом хвастается своими достижениями, когда она под вечер делится своим переживаниями и живот предательски отвергает её заявление о том, что она наелась в обед салатиком, и когда ночью так сладко стонет от того, насколько же хорошо они совместимы, насколько хорошо он знает, в какой момент и куда деть свои шаловливые ручёнки и какую пошлость шепнуть на ушко, ну или с какими словам она пинает его, чтобы он уступил ей место в нагретой постели.       Странник был уверен в истинности своих убеждений. Это упрямство так сближало его с очаровательной девушкой с двумя длинными хвостами, осмелившейся дерзить шестому предвестнику фатуи. Жалко, что она этого не помнит, она бы этим точно гордилась и упоминала бы при каждой удобной возможности. Иногда он жалел, что не помнит тех дней под солнцем Мондштадта, когда они любили друг друга, демонстрируя любовь постоянными ссорами, каждая из которых приносила чувство собственной значимости при отстаивании своей позиции, и страстно мирясь после каждой громкой дневной ругани.       — А ты докажи мне обратное, может и съём.       Куколка - хотел закончить Странник. На Мону даже он не мог обижаться: настолько милым было круглое детское личико, которое сначала краснеет от гнева, а потом от нежных, любящих, чувственных, бесцеремонных прикосновений к подбородку.       — А пока лучше собирайся, если хочешь успеть добраться до оазиса к твоему "звездному часу".       Издевался, зная, насколько важна эта ночь для её научной работы. Он знал, что она обязательно защитится, ещё и с колоссальным успехом, с каким до этого не выпускались ученые Ртавахиста. Мона сможет зарабатывать на своём любимом деле, её призвание будет приносить ей уже не боль и плевки в лицо, а мору, которую ей так не хватало до этого.       Странник будет её любить с морой или без, с вкусными блюдами от неё или без, в одежде и без, в его шляпе или в её.       — Я приготовлю нам с собой в дорогу, путь обещает быть не близким, сил нам надо много, а пустынные торговцы в Караван-рибате сожрут нашу мору быстрее, чем ты положишь в рот кусок яйца из салата. Мы надолго.       Путь был не просто неблизким, но и тяжелым: пройти через всю тропическую часть под жарким солнцем Сумеру с нелегким оборудованием, палаткой и едой. Он возьмет всё тяжелое на себя, Мона возьмёт еду. Ей надо хранить силы для замеров и ясного ума. Она так долго этого ждала, она жила этим последнюю неделю. Странник сделает все, чтобы экспедиция прошла идеально, даже если придётся сделать вид, будто он всё испортит.       Пусть он и смеётся с занятия своей академической жены, но он уважает то, что она преданно и верно занята своим делом и упорно идёт к цели. Странник редко встречал таких упорных людишек.       Он знал, что еды должно хватить. Он знает много блюд сумерской, инадзумской кухонь, и по памяти может воспроизвести несколько мондштадских блюд. Надо сделать что-то такое, что может храниться долго, по пути, пока они будут отдыхать, они смогут поймать рыбу, сорвать роз, приготовить рулетики, найти гнезда и сварить яйца, сорвать яблоки, но хлеб они вряд ли найдут, и им некогда будет разделывать тушку птицы или грибосвина. Нужно взять и сладенькое, чтобы мозг работал и получать удовольствия, поддерживая веселость.       Нахида бы гордилась им: знания, полученные им в кружке, в который его затащил какой-то студент, нашли практическое применение. Он приготовил Моне засахаренные орешки аджиленах по особому рецепту Нахиды, пару лепешек питы и рыбацкие бутерброды, аккуратненько уложил грибное ассорти, в котором преимущественно были грибы-звёзды, две шаурмы, которые следовало съесть на первом же привале, так как он сделал сочный соус, несколько традиционных мондштадских оладушков, рисовый омлет, любимый монин питательный салат (из отборных ингредиентов, купленных сегодня на базаре).       — Мона, ты всё? если выдвинемся сейчас, то днём будем в Караван-рибате, вечером в Аару, а к назначенному времени будем в твоём месте. Мона, звёзды твои тебя храни, ты где там застряла.       — Ты уверена, что хочешь пойти в своём обычном наряде?!       — А что не так?! — возмущаясь, сказала она, держа новый, недавно купленный астрологический прибор, атласы и карты, несколько тетрадок для записей и канцелярию.       Странник не любил этот монин наряд: слишком открытый, слишком экстравагантный, оголяющий те прелести, которые Странник не хотел, чтобы видели другие.       — Твои каблуки будут утопать в песке, солнце напечет тебе голову, ветер пустыни сдует твою шляпу — "и я ему мешать не буду", — туда надует песок, — закончил он, указывая на декольте.       — У меня не было времени искать другую одежду, сам же поторапливал.       Странник улыбнулся. Он намеренно оставил на видном месте недавно купленный новенький легенький наряд, облегчающий походы в пустыню. Не хотела надевать новую одежду, пока не износит до последнего. Страннику нравилось дарить ей новые наряды, смотреть, как Мона раскрывается по новому в новой одежде, радуясь, как маленькая девочка, чей детский каприз наконец-то исполнили.       — Потом не говори, что надо было слушать меня и надеть что-то более подходящее, например то сшитое из легкой ткани платье, похожее на те, что носят в деревне Аару.       — И не подумаю.       "Конечно не подумаешь, ты быстрее превратишься в магическую лужицу, чтобы никто не видел, как мило ты краснеешь от стыда".       — Держи. Держи. Давай сюда эту лабуду. Сначала на яке, а потом я тебе кое что покажу. Маленький сюрпризик, который поможет нам быстрее добраться.       И Странник с виду небрежно, но на самом деле очень аккуратно сложил экспедиционные вещи в рюкзак, подаренный каким-то вахамунцев в качестве благодарности за рецензирование его работы, которую никто не хотел читать. Пускай рецензия и не была критически-положительной, но отзыв на работу привлек к ней внимание, что способствовало некому интересу к историческим исследованиям бедолаги.       И они вышли из дому и направились в южную часть Сумеру, где у входа в город их ждал молодой и, по заверениям того, кто их содержит, быстрый вьючный як, который долго не требует ни воды, ни еды, ни привала. Странник нагрузил на яке рюкзак с приборами, корзину с едой и аккуратно сложенную палатку. И когда укротительница вьючных яков оставила их, а они немного прогулялись к югу от Сумеру, он быстро взял Мону на руки и поднялся в воздухе.       — Идиот, так и до смерти напугать можно.       — Ну не напугал же. Привыкай, мне понравилось.       И Мона тихонько в сторонку прошептала:       — Мне тоже.       Но Странник услышал:       — Повтори.       И висевший в воздухе возле вьючного яка Странник приземлился на его спину, присев рядом с Моной.       — Лучше слух проверь! Тебе показалось, я ничего не говорила!       — Ветер лучше знает, не вздумай обманывать его.       — Моя вода говорит, что кто-то хочет слишком много внимания.       — Ветер мне говорит тоже самое.       И они начали жадно целоваться, пока палящее сумерское солнце ещё не вошло в зенит. Оно было бы явно лишним. Но вьючный як тревожно начал мычать.       Мона, радостно возбужденная, легла вперед, поглаживая мягкий мех яка.       — Что случилось, мой хороший. Тебя никто не любит. Не нравится, как другие люди проявляют любовь друг к другу, а ты вынужден каждый день только перевозить их. Странник, дай яблочко, угощу нашего друга.       Мона счастлива, она так долго ждала этой поездки, она слишком романтично восторженна, только Странник чувствует что-то неладное. У него есть предположения, но он надеется, что животному докучают всего-лишь назойливые насекомые.       Мона очаровательна, когда проявляет любовь. Она спускает яблоко, и як съедает фрукт, облизывая большим языком ладонь Моны, которая в ответ лишь хихикает.       — Дура, это же животное, а если бы оно тебе руку откусила. О своей безопасности совсем не думаешь?!       Ему плевать на себя, лишь бы с Моной ничего не случилось.       — Ты кто вообще такой, чтобы мне указывать?       — Сейчас сопровождающий. И твой академический муж, женушка.       Мона отворачивается, хочется возразить, что он ей никто и ей не составит ни малейшего труда уйти от него. Но он был слишком хорош, ей было с ним комфортно, он мог полностью раскрыть её, удовлетворить чувство значимости и гордость.       — Ложись.       — Что?       — Глухая, тебя к врачам сводить? Ложись. Путь неблизкий, ночью тебе понадобятся силы. Ты ведь не хочешь упустить малейшую деталь, малейшую звездочку, которую ещё не успели отметить. Спи, я буду беречь твой сон, нам ещё далеко ехать.       Он снимает с неё шляпу и целует в лоб. Мона кладет уставшую голову ему на коленки, немного жалуется, что неудобно и лучше бы они взяли подушку, но делает она это из приличия, так как во время очередной жалобы она обрывается на полуслове и засыпает.       Странник внимательно наблюдает за яком. Он спокойно движется по направлению к месту, где его накормят, напоят, помоют, возможно даже подстригут и дадут выспаться. Там Странник и Мона найдут путь, чтобы добраться до Караван-рибата.       Главное, чтобы пустынники не решили, что перед ними легкая добыча в лице беспечных академиков или глуповатых искателей приключений. Странник проветрит им мозги так, что они не решатся даже больше на улицу высунуть голову или открыть окно, не то чтобы продолжить помышлять разбоями на дорогах, грабя простых путешественников. Страннику не нужны почести и благородные поступки, ему всё равно, где кого грабят, это не его проблемы, главное не трогать то, что он всей своей душой любит. А любит он только себя и Мону.       Она спит как невинный ребенок, который уснул в колыбели, а над ним крутится мобиль с так обожаемыми небесными телами. Она такая беспомощная, такая забавная, такая спокойная, не думающая о трудностях жизни астролога и бедности. Она будет расти как ученый, Странник приложит все усилия для этого. Ему не нужен повод порадоваться за неё, ей нужен повод для самоутверждения. В такие моменты она особенно прекрасна: довольна собой, эмоционально возбуждена, твердолоба и упорна, остра на язык и просто мила.       Странник поправляет волосы, чтобы легче было и шее, и лицу. А ещё он отгонял прилипчивых насекомых. Шляпу он снял и положил рядом — ветер игрался с лентами и звенящими колокольчиками. Пусть мелодия и была приятной, но она нарушала естественный покой, под который уснула Мона, а будить её не хотелось.       Ближе к полудню они добрались до точки, где им было положено оставить вьючного яка. Оказалось, в него действительно кто-то стрельнул из арбалета, которым пользуются пустынники. Рана была не опасной, зверь ощущал лишь покалывание в месте, куда вонзился наконечник.       Соню с трудом пришлось спускать с яка. И первой реакцией была не благодарность за то, что Странник охранял её чуткий сон, а гневное обвинения в том, что её надо было разбудить за пятнадцать или хотя бы пять минут до того, как они прибудут на место. Странник знал, что от неё не дождешься простого "Спасибо", которое ему-то и было ни к чему. Он получал удовольствие от этих упреков.       — Не отставай, иначе хуже будет по жаре этим заниматься.       — Ты сомневаешься в моих способностях?!       — Я этого не говорил.       — Но подразумевал.       — Ни в коем случае, звездочка.       Им пришлось идти пешком. Странник объясняет это тем, что это самый короткий и комфортный путь для них двоих, но не объяснил почему, отмахнувшись: "Сюрприз. Узнаешь". Мону это разозлило. Не хотелось бы сюрпризов в путешествии. Неопределенность худший друг путешественника.       И голод. У Моны урчал живот, а при попытке достать хотя бы ягодку, Странник отнял у неё корзину.       — Мы с утра не ели!       — Ты мне ещё спасибо скажешь, что я тебя не покормил. Просто доверься мне.       Пешая прогулка казалось пыткой после комфортной и длительной поездке на яке, которая, по ощущениям спящей Моны, не была и такой уж долгой. Хотелось обратиться в водный поток и преодолеть несчастное расстояние, но не было ни энергии, ни возможности, поскольку руки были заняты корзиной с едой и некоторыми астрологическими приборами, которые Мона было под силу нести.       — Мы пришли, церемониться не буду, главное — потерпи немного.       Странник подошел и неожиданно взял её на руки и ничего больше не сказал.       Мона почувствовала резкую головную боль и то, что она уменьшилась до размера звезды на её главной звездной карте. Сердце бешено заколотилось от страха и неизвестности. Но одно успокаивало — его крепкие руки, вцепившиеся в её ногу и бок, прижимая к себе, как ребенок, получивший желаемую игрушку.       И вот оно, облегчение. И новые страхи - высота и неизвестность. Как они оказались так высоко, что они делают. Почему он не подготовил её, если знал, что так будет, а Мона уверена, что точно знал.       И опять она уменьшается в размерах, и они парят в небе. Становится дурно: к хаотичному стуку сердца и разрывающейся от боли голове добавляется сбивчивое дыхание и рвотные позывы. Теперь она поняла, почему он не позволил им поесть — организм Моны не выдержал бы такой нагрузки в первый раз.       Мона ждет конец этой цепочки, сводящей с ума до потери сознания.       — И это великий астролог?! Никогда бы не подумал, что такая гордячка так вцепится в своего сопровождающего. Ты хуже тех ученых, пытающихся отстоять положения своих работ, когда весь научный совет раскритиковал по пунктам каждый косяк. Ха-ха.       Мона старается стоять на ногах, но голова кружится, хочется отойти и проблеваться.       Странник скрещивает руки на груди, смотря на то, как его девушка, повернувшись к нему спиной, опирается одной рукой о дерево, а другой рефлекторно закрывает рот.       — Прокашляйся, должно помочь.       Страннику приходится врать, нагло врать.       — Когда я впервые опробовал полет на четырехлистных символах, я испытывал то же самое. Только я поел и ещё не выспался.       Ничего он не ощущал ни в первый, ни во второй, ни в пятыйдесятый разы. И сейчас тоже ничего не ощущал. Его тело без последствий проходило испытания в бездне, какой-то полёт по Сумеру никак не ощущался. Ему только остаётся протянуть бутылку с водой, которую Мона опустошает почти полностью.       Пока Мона пытается прийти в себя, Странник стелет одеяло и ставит корзину с едой. Поддерживающий холод цветок туманной травы почти выдохнулся, но свою цель он выполнил. Еда на вид была такой же, как когда Странник бережно клал её в корзину.       Мона возвращается и приятно удивляется, смотря на парня, бережного достающего и раскладывающего еду.       — Ешь давай. У нас не так много времени осталось, нам нужно к вечеру быть в деревне Аару, а нам ещё идти до Караван-рибата. Да не спеши, успеем мы всё, не волнуйся.       — Как фкусно.       — Был рад стараться, — усмехнувшись, отвечает он и откусывает шаурму. О архонты, Мона все-таки взяла его шаурму, в которой было больше овощей и меньше мяса. Она ведь не могла знать, что он намеревался ей подсунуть более сытную и сбалансированную шаурму. Ведьма, прибереги свои способности для другого раза.       — А я думала, тебе все даётся легко.       Он видит, как Мона меняется на глазах, стоило ей вкусно поесть: из недовольной она становится такой очаровательной куколкой. Странник не сдерживается, и пока Мона намеревается откусить шаурму, он тянется к ней, облизывает струйку соуса на подбородке, а потом целует. А Мона сопротивляется, она хочет есть, и её реакция ещё больше будоражит Странника, готового прям сейчас отодвинуть мешающую ткань купальника и порвать эти мерзкие колготки с красивыми звёздочками на них.       Мона не глупа и быстро понимает, что к чему. Она вынуждена ответить взаимностью, чтобы Странник потерял интерес к слепой покорности и дал ей доесть, учтя, что начинка начала вываливаться, а соус розовыми капельками падал на колготки.       — Вижу, у тебя есть вопросы. Постараюсь на них ответить. Почему не предупредил о полёте? Ты бы начала сопротивляться и задавать ещё больше вопросов. Ты не успела среагировать на полёт, так тебя было проще контролировать. Что эта штуки? Их называют четырехлистными символами, они позволяют быстрее перемещаться по Сумеру тем, кто способен хоть как-то контролировать элементальные силы. Почему мы просто не полетели, как обычно я это делаю? Это было бы долго, а я тебе не як перетаскивать тебя и все твои манатки на своём горбу, точнее на руках. Полет с помощью моего глаза бога требует выносливости, которая закончилась бы на полпути, не думай, что я всесилен.       Странник делает паузу, надкусывая свою шаурму. Мона тянется к ягодам, но чувствует, как её останавливает чужая рука на запястье.       — Позволишь?       Мона понимает его без слов. Не смотря на внешнюю сухость и безэмоциональность, Странник умел устраивать сентиментальную романтику, детально описанную в инадзумских легких романах.       Мона закрывает глаза и открывает рот. На языке ощущается что-то слегка сладкое, слегка кислое.       — Яблоко!       — Я б удивился, если бы ты не угадала.       После во рту оказывается что-то чрезвычайно сахарное, мягкое, и, кажись переспевшее. Моне знаком этот вкус, она ела салат с этим фруктом, а потом сама же пыталась повторить дома рецепт, и Страннику вроде как понравилось.       — Персик зайтун?       — Теперь ты точно сможешь отличить хороший фрукт от плохого.       Во рту опять долька, которая разваливается. Водянистая часть отделяется от твердой мякоти.       — Только извращенец предложит после сладких фруктов помидор.       — Я если так, то ты меня простишь?       Три маленьких почти что шарика оказываются во рту. На вкус как сахар, только слаще. Главное, что без насекомых.       — Ничего оригинальнее не мог придумать, как давать мне ягоды.       — А если я скажу, что моя главная ягодка это ты?       — На тебя это не похоже.       — Как скажешь, ведьмочка. Нет-нет-нет, рано открывать глазки, я ещё кое-что припас.       Мона слышит только резкий, быстрый и точный звук рассекания плода напополам. Следом идет похожий звук, но более легкий, будто отрезали часть от целого, а не разрезали полностью. И вот короткие звуки, словно нарезаются ингредиенты на салат.       Мона открывает рот и чувствует мелкие кубики. Вкус терпкий, непривычный. Она раньше не пробовала чего-то такого. Жевать дальше не представлялось возможным. Хотелось взять и выплюнуть в салфетку, в трудом нащупанную.       — Я знал, что тебе понравится, — язвительно отвечает Странник.       — Издеваешься?!       — Да как я смею.       Губы Моны точно не намазаны мёдом, но Странник не спускал с них внимательных глаз, наблюдая за каждым их подрагиванием. И стоило Моне вытереть остатки дикого, безвкусного, но тщательно отобранного среди привезенных диковинок из Инадзумы, фрукта, как Странник снова тянется к её губам. Приятное окончание обеда.       — Ты не наелся что ли? Липнешь к моим губам, будто готов их съесть.       — Самое вкусное оставил на десерт.       — Какой к хиличурлам десерт? Что за гадкую дрянь ты мне подсунул в конце?!       — А тебе разве не понравилось? Это фиалковая дыня — популярный в Инадзуме ингредиент.       Только о том, что его надо уметь готовить и знать, в какие блюда добавлять, он умолчал. Точно как и Мону: с ней надо уметь общаться, уметь поладить, в один момент дать ей показать свой характер, а в другой надавать собственным авторитетом, сказать теплое слово или отрезвляющую правду, похвалить или шепнуть на ушко что-то, отчего она приходит в восторг, но на людях краснеет.       Странник складывает все оставшееся обратно в корзину, пока Мона отходит проверить свой внешний вид. Дурнушка, он любит её хоть с фиолетовым языком, хоть с запутавшимися волосами, хоть с покосившейся шляпой.       До заката ещё несколько часов, а к этому времени им следовало оказать в деревне Аару, а они ещё не дошли до Караван-рибата. Там они опять пересядут на яков, только вот они поедут не одни, а попутно с караваном товаров, направавляющихся в пустыню.       Продолжительная прогулка уже успела утомить. Когда они вошли в северную часть города, Мона почувствовала облегчающее наслаждение: большая часть пути пройдена. Трудно было подниматься вверх к крытым навесам и пугающим пустынникам с кривыми мечами, за определённую сумму соглашающихся провожать хоть к руинам таинственной пирамид.       — О чём думаешь?       — Да так, ни о чем.       — Не умеешь ты врать, Мегистус. Давай сюда, понесу, не выделывайся, я же вижу, тебе тяжело.       Она не признает, что она только и ждала просьбу Странника ей помочь. Ведьминская гордость и чувство собственной значимости не позволят сказать правду.       Странник не ощущает тяжести, он не устаёт, его телу плевать, оно выдерживало нагрузки и хуже. Нужно только подать вид, чтобы Мона ему посочувствовала, чтобы потешить её эго. Странник хороший актер, Мона верит каждому его слову в бытовых ситуациях.       Моне испытывает страх и восхищение, глядя на Караван-рибат: соседство бурной стихии, закрывающей город от песчаных бурь, и массивность сумерской архитектуры.       — Это ведь не твой город свободы? Что ощущаешь.       Но Мона в немом восторге, она даже не замечает, что Странник ведет её за собой, как щенка, которому интересно всё на свете. Вокруг горшки, ящики, лестницы, балки, навесы, деревья, кричащие торговцы, стремящиеся перекричать один другого. Городок небольшой по площади, но очень сильно растет вверх, максимально используя освоенное пространство, заставляя его товарами, в том числе и из других регионов. И всё это сливается в единую гармонии многоголосья.       Хотелось присмотреть милую безделушку, отвлечься от мыслей об исследовании, побыть ребёнком, которому необходимо получить ответы на все свои вопросы. Видимо детское любопытство Кли заразительно, и передалось, как простуда, Моне.       — Не отвлекайся, иначе караван уедет без нас.       И они выходят в южной части, открывающий вид на территорию за стеной — огромную, бескрайнюю, суровую и неприветливую пустыню. Пустынные яки отличаются от вьючных, они явно не лизнут Моне в ответ руку..       Странник бесцеремонно сажает Мону на вьючного яка, после подаёт ей наверх вещи, расплачивается с начальника каравана и залезает сам, удобно сажаясь, обнимая Мону за талию сзади и положив голову на девичье плечо, закрытое накидкой.       — Сними, жарко в пустыне. Перегреешься, это тебе ни к чему.       Он не хотел, чтобы кто-то бросал взгляд на её оголенные плечи с выпирающими ключицами.       В нос ударяет приятный запах сумерской розы, ванили и противной сесилии. Странник каждый раз клянется, что "случайно" разобьёт эту баночку, но не находилось подходящих условий. Запах пьянит, Странник снова тянется к её губам.       — Не при людях же, — Мона краснеет, как приближающийся закат.       — Плевать. — Странник убирает руку с талии, тянется к подбородку и сжимает щечки. Легкое прикосновение — тело словно ударяет молния и так и хочется углубить поцелуй, продлить наслаждение.       Где-то спереди слышится недовольный, громкий командный голос.       — Ну вы ещё этим займитесь. Я всё понимаю: пустыня горячее место, но не в поездке. Разбейте себе палатку и подальше от глаз людских и природы занимайтесь этих сколько хотите.       Странник словно не слышит ничего, кроме неразборчивого мычания Моны, которая издаёт звуки не из удовольствия, а из смущения и чувства вины перед человеком, который явно не ждал, что спина его яка будет эксплуатироваться не по назначению.       Мона разрывает поцелуй, смущенно отворачиваясь. Надо чем-то занять себя да так, чтобы требующий внимания и любви ухажер не прилипал. Мона обратилась к чаще, пытаясь потренироваться, но чаша словно сговорилась с её компаньоном и показывала покосившийся шестиугольник его созвездия.       И Странник не мог этого не заметить.       — Даже твои звезды намекают тебе, чтобы ты наслаждалась моей компанией.       Впервые за долгое время Мона почувствовала себя неуютно в его объятиях. Хотелось представить, будто его нет, и отдохнуть, выдохнув с облегчением.       Вокруг ни человеческой души. Разве что где-то мелькают сборища плесенников, вытанцовывающих, на подобие хиличурлов, какие-то обряды, изредка пробегали сливающиеся с песчаными насыпями лисички, весело резвящиеся друг с другом, и одиноко росли какие-то неприхотливые растения, переносящие пустынную жару. Изредка встречались разрушенные здания, служившие ночлегом для уставших пустынников, которые обменивались быстрыми приветственными жестами с провожающим.       Странник шепчет на ухо Моне какую-то пошлую вариацию детской сказки, говоря, что её видоизменили для детей, оставив только сухую мораль без наслаждения от яркого процесса получения удовольствия между главным звездочетом пустыни, дающего прогнозы на то, когда лучше делать те или иные дела, дабы умилостивить царя Дешрета, богиню цветов и дендро Архонта, и между пустынницей, охотницей ветров, способной призывать бесстрашного механического коршуна, склоняющего голову перед звездочётом.       С каждой пошлостью и растягиванием слов Странника над ухом Мона всё сильнее краснела, не зная куда себя деть. Странник хочет провести рукой у запретного места, но девушка перехватывает, мысленно проклиная похоть и влечение, доминирующие над разумом её молодого человека.       И чем сильнее Мона сжимает запястье, тем больше наслаждения получает Странник. Только вот як недовольно кричит.       — Приехали, голубки.       И провожающий надеется, что больше их не увидит.       Странник прыгает вниз, ловит подаваемые вещи, а после и саму Мону, наконец-то разрешающей себя поцеловать в губы.       Он жалеет, что они не повенчались тогда в церкви Фавония. Он не хочет быть академическим мужем, сожителем, молодым человеком. Мона инициативу не проявит, её всё устраивает. Где-то на задворках памяти хохочет сочувствующий Скарамучча, который не меньше Странника любил ведьму, разгадывающую загадки звездного неба. Кукла смеётся: впервые за 500 лет так оказались необходимы эти временные, фальшивые мирские обряды, не несущиеся смысла и практической пользы. Что изменится, кроме появление новой бумажки? Он не станет её меньше любить, статус муж и жена не сильно повлияют на их взаимоотношения и распределение обязанностей. Почему же так хотелось узаконить макулатурой, которую они потеряют среди диссертаций вахамунцев и карт звездного неба на дальней полке, их отношения.       Он поговорит с ней об этом. Возможно на обратном пути, возможно в следующем месяце, через полгода или в следующем году. Потом, а сейчас надо успеть дойти до оазиса.       — Не хочешь кушать? Пить? Сделаем короткий привал. Нам дальше пешком идти долго.Времени на поесть не будет.       И он повторяет всё то, что делал после их полёта с помощью четырехлистников. Только вместо шаурмы он достаёт рыбацкие бутерброды. Мона с подозрением на них косится.       — Архонты, да не сбегу я от тебя, даже если ты провоняешь тухлой рыбой. Меня и испугает запах лука? Ха-ха, я думал ты уверена в моей любви, Мегестус.       Мона привыкла к коверканию фамилии. Игнорирование — лучший способ дать понять Страннику, что данный ход уже не работает. Она безэмоционально откусывает поданный бутерброд, ощущая во рту вкус пропитанного томатной пастой хлеба и хрустящий лук.       Стоит только доесть первый бутерброд и потянуться за половинкой второго (Странник знал все её повадки, знал, что одним она не наедается, а второй целиком глотает с трудом, поэтому поделил готовые бутерброда по диагонали напополам) как рука мужчины подвигает аккуратно завернутые в пищевой пергамент засахаренные орешки.       — Сладкоежка, не всё сразу. Половину оставь, чтобы мозги стимулировать перед твоими замерами.       Он притягивает свою Мону, смотря не на неё, а на деревню Аару. Сбежать бы с Моной подальше от всей ненавистной мирской суеты, которая ему надоела, от предсказуемости. Хотелось жить не задумываясь о том, что будет дальше, а дальше будут только они и этот мир.       Хорошо ли он поступил, делая Моне предложение стать академической семьёй, он не знал. Он закинул её в новый круговорот жизни, который она не могла себе вообразить. Да и он тоже. Если бы год назад Мона сказала, что через год они будут сидеть в лишенном возможности на процветание месте и всё также вместе смотреть на небо, он бы выдал какую-нибудь колкость, Мона вы обиделась и до самого утра с ним бы не разговаривала, если бы не желудок, который хотел есть и обещание Скарамуччи отвести её в хороший охотник.       — О чём думаешь.       — О твоём фальшивом звёздном небе и о том, что мы могли заняться более полезными делами.       — Звезды говорят, что ты врёшь. Ты тоже не умеешь врать.       Она ошибается. Сколько раз он ей лгал, а она верила, потому что любила. И сейчас любит. Странник честен только в одном: он её не любит, он её обожает.       Время привала подходит к концу, солнце начинает прятаться за горизонт. Надо к полуночи успеть.       Путь выдался забавным: Мона быстрым водным потоком скользила по земле, пытаясь догнать Странника, который летел в воздухе, подобно тем насекомым, которые улетают в другой край комнаты, стоит только на них замахнуться. Где-то позади оставлены фантомы, показывающие языки плесенникам, безжалостно нападающим на водное нечто, которое после исчезновения ударит волной холодной воды. На манер фантома Странник, оказавшись впереди, показывает Моне языка, а та, догнав его. ударяет его свои хвостом. Иногда они делали передышки, поскольку ускоренное движение ещё и с грузом утомляло. Быстрым был только полет на символах, случайно замеченных Странником и упростивших их путешествие.       Ночь была холоднее дня, только Странник не чувствовал холод. Он был так же горяч, как те мужчины в сумерских сказках, готовых пройти сквозь песчаные бури ради подарков своим ненаглядным возлюбленным.       И вот они выходит из-под гор им открывается вид на безмятежный оазис и кристально чистое, как вода в оазисе, небо в маленьких и крупных звездах, подобных драгоценным камням в украшениях в ювелирной лавке.       Мона радостно сбегает к оазису, подобно восторженному ребенку. Её плащ, подобно морским волнам, развивается на попутном ветру. Она внимательно смотрит на небо, находя нужные звезды и точку начала замеров.       Странник же более практичен: он хочет прогнать всех плесенников, не смотря на то, что Мона указала на одну точку, где она будет вести обзор, а существа весело прыгали в другой стороне. Странник смиряется.       Они расстилают простынь, кидают по краям камни, чтобы не унесло ветром. И пока Странник пытается установить палатку, Мона с головой кидается в воду. Прохладная вода не напрягает, а расслабляет.       — Дура, куда полезла. Лечить я тебя не буду! Вылезай.       Но в ответ Мона ныряет, проплывает под водой пару метров, и выныривает. И вместо того, чтобы выйти на берег и обогреться, она начинает брызгаться на недовольного Странника. Он призывает анемо силы и быстро обсыхает. Капли с анемо потоками ударяют Мону.       — Разбирай свои манатки сама. Сейчас же намочишь свои драгоценные карты.       — Манипулятор, управляешь мною через мои карты.       — Не забывай, кто тебе их покупал, кто их тащил, кто подарил тебе эти астролябии, специальные линейки, циркули и сменные грифели для них. Кто оплачивает публикации твоих научных работ.       — Манипулятор.       — А ты транжира моих денег, а я руководствуюсь здравым смыслом. Вылезай, замерзнешь.       И слышится первое звучное "Апчхи". А за ним ещё два раза.       — Иди сюда.       Мона быстро выбегает к нему. Она не успевает отреагировать, как Странник резким движением снимает с неё купальник, уверенно накидывает на неё своё хаори со словами:       — Просунь руки.       Мона видит за его спиной Ханэгу, впитавшую гидро от воды озера и пиро от разведенного костра. Мона ощущает теплый согревающий ветер, сдувающий холодные капли воды. Странник снимает пояс и повязывает им хаори на талии Моны, чтобы оно хоть как-то держалось на ней.       Он не в первый раз одевает её в свои вещи. Дома он позволяет ей носить свои вещи, оставляя такой приятный запах падисарового масла. Она выглядела такой домашней, такой родной, такой жизненно необходимой, без которой существование теряло приобретенный смысл.       Мона не могла смотреть ему в глаза. Сияющие символы на теле были магнитом для её внимания.       — Что для тебя важнее: моё свечение или твои звезды? — говорит он, смотря на опущенные её глаза. Он берет её за запястье (Моне надоел этот жест) и прикладывает к теплое элементальной энергии, скопившейся на его прессе. — Может к хиличурам твои звёзды? Ммм?       — С ума сошел. Мы прошли этот путь чтобы на финише удовлетворить твою похоть. Ты обо мне вообще не думаешь?       — И кто из нас манипулятор, куколка? Запрыгивай.       И Мона обхватывает его ногами, а он напористо лишает её воздуха. Пусть она отрабатывает. Он кладет её на покрывало, уже собираясь начать расцеловывать видимую часть, не прикрываемую его хаори. Но Мона решила иначе: она положила ладонь ему на губы.       — Дай мне закончить с исследование, ненасытный мой.       Странник недоволен: он хочет лечь к ней на грудь, но Мона толкает его от себя, что только больше заводит истосковавшегося парня.       Он нехотя встаёт и отходит к костру, над которым повесил котелок с водой из оазиса. Достаёт мешочек с отборным черным чаем, листьями мяты и кусочками сладких фруктов и наслаждается кружащимся танцем. И когда он стал таким романтиком.       Мона уже во всю расположилась, что-то записывая в тетрадке, что-то меряя на своей карте, отмечая положение звезд относительно луны. Но вместо измерений она смотрит в чаше на созвездие Странника.       — Если ты хочешь что-то узнать, ты спроси напрямую у меня, прояви уважение. Я скажу тебе больше, чем твои звезды.       — Никакой в тебе загадки.       Странник усмехается, усмиряя огонь в котле, чтобы чай кипел, но не выплескивался. Запах дошел и до Моны, только начавшей необходимые исследования, пыхтя над картами, астолябией и ещё какими-то какими-то астрологическими приборами, название которых Странник даже не старался запомнить.       — Не сходиться. Где же я ошиблась. Старуха бы сейчас рассмеялась, обозвала дурехой. Слаймы, не туда смотрю.       Мона крутит карту в руках, кидая взгляд то на бумажку в руках, то на небо. Суетливая, не обращающая внимание на то, что хаори сползло с плеча на шею.       Странник подходит сзади и целует оголенное плечо.       — Попей, поможет настроиться. До полуночи ещё чуть меньше часа. Возьми орешки.       — Если я всё правильно рассчитала, то это будет новый виток в изучении астрономии и гидромантии. Ты представляешь: мои исследования лягут в основу новых учебников. Учебников, не статей. Ты можешь себе это представить.       — Могу. Только не погружайся в мечты. Лучше спроси у своих звезд, когда это осуществится или они опять молчат. И о чем же они тогда тебе говорят?       — Прекрати! Ты же прекрасно знаешь, что я не могу такое говорить, иначе потеряю их милость.       — Я тоже не всегда милостлив. Пей давай, остынет. Если хочешь меня послать, то скажи куда.       Хотя он прекрасно ориентируется в пустыне.       Мона на время откладывает карты и отпивает сладкий чай, беря из мешочка засахаренные орехи.       — Мозг работать будет лучше.       И он без предупреждения ложится к ней на мягкие коленки, словно на новые подушки.       — Буди, если что-то понадобиться.       — От тебя и понадобится?! Да я лучше с хиличурлами жить буду, чем попрошу у тебя что-то.       — Ну-ну.       Он закрывает глаза, но дурные мысли не лезут в голову. Ему снится тот звездочет и укротительница из сказки. Они в каком-то домике пустынной деревни, возле окна стоит массивный телескоп, на столе карта Тейвата и композиция, на которой нашли отражение положения основных небесных тел. Укротительница хочет все это разрушить, лишь бы звездочет обратил внимание на её загорелое, подтянутое, стройное тело. И посмотрел ей в глаза, которые больше не скрывает повязка. Она уже и разделась для него, но он все также не может оторваться от своих глупых звезд, не замечая, как главный источник света его жизни отчаянно нуждается во внимании. Странник её понимает.       Пустынница привыкла к голоданиям и длительной жажде, но они не могут сравниться с той тоской, вызванную игнорированием и безразличием. Она готова выкинуть все эти приборы, все тетради, все книжки, сдуть в окно этот телескоп, стоящий на преграде их любви.       Странник просыпается, но глаза не открывает: пусть Мона продолжает думать, что он спит, и пускай дальше гладит его волосы. Слышны только её касания до изображения в чаше.       Странник не может понять, как долго он спал. Подошли ли исследования Моны к концу. Вряд ли, иначе бы она его разбудила, чтобы похвастаться.       — Не мешай, я занята.       — Нгях-нгях.       — Вот тебе весело, а мне не очень. Уйди.       — Нгях. Нгях-нгях?       — Ладно, оставайся, только не мешай. Куда, только не на карты!       Странник готов проснуться и врезать кулаком незваному гостю, но слышит восхищенное монино:       — Спасибо, малыш, за подсказу.       — Нгях! Нгях!       — Потерпи немного, я тебе яблочко потом дам.       — Нгях!       Мона что-то чертит, грифель затупляется, она аккуратно снимает слой дерева ножом, затачивая карандаш. Слышится шелест листов, она пишет какую-то последовательность. Странник разбирает только: "положение звезд относительно луны под углом ...", "наблюдаются изменения в созвездии", "это может быть вызвано", "в скором времени следует ожидать". Рисует, что-то длинное, что-то короткое, потом волнообразное, какой-то круг, какой-то квадрат, какое-то направление линий, похожее на детские загадки по клеточкам.       — Если ты думаешь, что я не вижу, что ты не спишь, то ты ошибаешься. Слезь с колен, мешаешь.       — Ну Мона-а-а-а.       — Не пытайся. Лучше принеси яблок моему помощнику.       Странник поднимается и поворачивает голову к девушке. Рядом с ней счастливо кружится вокруг своей оси и плавает в воздухе на манер маятника парящий анемо плесенник.       — На тебя похож. Только от него пользы больше.       — Нгях, нгях.       — Только вот он не поведёт тебя в кафе, не подарит тебе идеально подогнанное под твои размеры платье. Не доставит тебе удовольствие, чтобы ты стонала его имя, после каждого звука жадно глотая кончающийся воздух.       — Он хотя бы не мешает мне заниматься тем, что приносит мне удовольствие.       — А ты не просила меня тебе помочь.       — А ты будто можешь.       — Хочешь проверить? Только вот информация не бесплатная. Поцелуй, и я тебе помогу.       — Ты хуже торгашей базарных, впаривающих ненужный хлам.       — Тогда почему ты сейчас споришь со мной, а не сбиваешь цену на фрукты?       И он встаёт и идёт к давно потухшему костру, возле которого лежит корзина с едой, а в котле остыл чай. Странник берет яблочные дольки (сладкие для Моны, и кислые для мелкого существа) и наливает чай, который можно пить как прохладительный напиток. Заодно он берёт питу себе и ей, молясь архонтам, чтобы она съела сама всё блюдо, а не угостила плесенника.       — Поешь, мозги работать лучше будут, и не понадобится никакая помощь.       — Слаймы, ты специально это делаешь, думаешь я не вижу. Ешь как человек, архонты, не выделывайся.       Странник видит, что Мона намеренно кидает большие дольки в сторону, чтобы плесенник мог их поймать на лету.       — Это твоя пита. И не вздумай ему кинуть овощи. Я готовил это тебе, не обесцениваний мои старания. Вот, возьми из моей, если так хочешь его покормить. А свою питу ешь.       И сок с питы падает также, как и с шаурмы, только не на колготки, а на грудь, быстро сбегая по ложбинке между её небольшими грудями. Как же надоело. Он соскучился, а она вся в своих звёздах. Язык неожиданно слизывает каплю вдоль дорожки, глаза у Странника молящие, словно у котёнка, просящего ласки.       — Мона. я голоден.       — Плохо готовишь.       Но она понимает, что он имеет в виду. Рука у неё на лобке намекает на переносное значение слова голоден. Моне остаётся только закусывать губу.       — Отвлекись, прошу.       — Не могу. Потерпи, ещё немного осталось.       Он смиренно убирает руку и ложится где-то рядышком.       Ему вспоминается Инадзума с её фейерверками. Звезды отражаются в глазах Моны подобно тысячам искорок букета какой-то зажигательной смеси, расцветшей в воздухе. Он не знает, который сейчас час. Два ночи, полтретьего. Ещё не чувствуется скорое приближение рассвета.       — Ты исследуешь или играешься с ним.       — Я брала передышку с тобой, дай мне передохнуть с ним.       Странник клянется. Когда покажутся первые рассветные лучи, он отнимает у Моны её приборы и относит в палатку. И не выпускает, пока они не упьются компанией друг друга друга. Только он и Мона, никаких звезд, схем, парящих в воздухе плесеников, стука железок на приборах. Достало, он хочет провести время с женой, правда академической, но ему все равно, в каком статусе они с Моной, это никогда не мешало им заниматься крышесносным сексом.       Каждая секунда ожидания утомляет, словно он ждёт смертной казни. Он лежит с закрытими глазами, опять перед ним звездочет с пустынницей, которая добилась своего: она на столе сминает все его бумаги, бросая комки в окно, пока звездочет активно движется в ней, называя её своей самой яркой звездой на небе жизнь, самым загадочным и неизученным космическим телом. Он говорит ей слова пламенной любви, разжигающими между ними жар. Будь Странник сейчас в комнате звездочета, он бы швырнул во влюбленных лук пустынницы. Почему даже они дошли до этого, а он лежит и ждёт, как уличная собака, вынужденная охранять дом, с которой поиграют лишь утром.       — Думаешь ничего ему не говорить?       — Нгях-нгях, — Страннику показалось, что ответ прозвучат утвердительно.       — Просыпайся. Я закончила. Сил моих нет. Неделю буду данные обрабатывать.       Мона снова теряет пальцы в его коротких волосах. Приятное ощущение, отдающее заботой и даже расслабляющее.       Странник лежит, но его рука тянется к веревочкам завязанного на талии пояса. Пояс падает, хаори расходится по бокам, открывая вид на голый живот.       — И почему ты дома так не ходишь.       — Наверное потому что так некомфортно?       — Настолько некомфортно, что ты просидела часов пять в таком виде.       — Я безумная ученая, погруженная в свои исследования.       — И это должно все оправдывать.       — Да.       Странник снова, как голодный, тянется к её губам. Сопротивления нет, аж скучно. Но стоит ему это понять, как он находит способ развеять скуку. Он тянется к поясу, откинутому в сторону.       — Доверься мне.       Он завязывает ей глаза.       — Может, перейдём в палатку.       — Нет, я хочу, чтобы эти гребанные звезды знали и видели всё, что я с тобой сделаю.       «Когда ты стала такой стеснительной, ведьма. Жаль, что ты не помнишь, как сладко стонала моё имя на песчаном берегу в Мондштадте, когда, выйдя абсолютно голая из воды, сразу же захотела попрыгать у меня на члене».       Шею не целует, кусает, оставляя отметины острых клыков.       — Ты ведь знаешь, что голодать нельзя. Иначе ещё больше съешь.       И Мона два дня будет сидеть дома, избегая заходящую в гости Нахиду. Скрывает следы страстной любви.       — А ты в курсе, что девушку до свадьбы ласкать должен только ветер? М?       Ветер её и ласкает, до этого её ласкала молния.       Мона не в состоянии отвечать. Действия Странника возбуждают до потери контроля над здравым смыслом.       Она сожалеет, что не видит его накачанное тело, такое красивые, такое изящное, такое мощное, способное одним легким сжатием ягодиц оставить пять массивных пятен.       Странник снимает с себя сетчатую рубашку и прижимается разгоряченным телом к телу Моны, которая ощущает все: нагрев элементальной энергии, жар торса и упирающийся стояк.       Мона в качестве извинений за ожидание хочет снять напряжение с члена, но парень перехватывает её руку.       — Игралась со мной как кошка с мышкой. Нет, вести и проявлять инициативу я тебе не позволю, звёздочка.       Пальцы сжимают щеки, и Странник целует свою девушку. Женские ладошки с аккуратным миндалевидным маникюром царапают его широкую спину.       — Сводишь меня с ума, пользуешься моими слабостями. Как же я тебя за это обожаю.       Фарфоровая грудь больше не прикрыта бело-голубой тканью. Странник спокойно проводит жадно языком по соску. Он вспоминает, как подлил ей в суп зелье, способное стимулировать молочные железы на выработку молока. Когда-нибудь он повторит этот трюк, только обсудит его с Моной: хотя она вряд ли откажется покормить своего любимого мужчину.       — Странник, я…       — Кто позволил подавать голос. Можешь только стонать, чем громче, тем лучше. Да, так.       Дурацкие междометия, произнесенные в порыве возбуждения, скажут Страннику больше, чем длинные признания Моны в любви. Он не сомневается в её преданности.       Он оттягивает соски, делая Моне больно, и отпускает, наслаждаясь дальнейшим стоном. Пальцами он прощупывает каждый сантиметр маленькой груди, то поднимая ей вверх, то крутя вправо и влево по кругу, то вжимая свои ноготки. У него не было четкой последовательности: хаотичность всегда означала непредсказуемую реакцию Моны, которая задавала дальнейший тон его поведению в сексе.       Одна рука опускается вниз, нащупывая мокрый участок ткани, на котором он лежали. Нехотя отрываясь от груди, давая Моне немного отдохнуть, он оставляет дорожку вдоль девичьего тела, иногда повторно целуя любимые места.       — Ужас, как можно быть такой мокрой, такой развратной.       Наконец-то Странник снимает с себя штаны, даря ощущения свободы вставшему половому органу, из которого уже струилась белесая жидкость.       — Странник, пожалуйста… Я готова.       — Нет. Жди.       Монины руки тянутся к промежности, желая немного растянуться. Странник не прощает вольности и шалость: его возбуждает контроль над ситуацией. Он перехватывает руки Моны, кладя их на свою задницу, а сам пристраивается на её животе Одна рука проходит быстрыми движениями вверх вниз по члену, стимулирую периодический выброс спермы, падающей на грудь и очень редко на лицо Моны. Другая рука скользит по гладким бёдрам. Иногда Странник меняет руки.       — Я кушать хочу.       — А надо было есть все, а не кидать всё плесеннику. Не заслужила десерт.       — Ты жестокий.       — И ты знаешь и любишь меня таким.       И он пересаживается ей в ноги. Одной рукой проводит по мокрому месту, другой затыкает Моне рот со словами:       — Твои мольбы не помогут, Мона.       Он не хотел, но все-таки просунул средний палец, интенсивно начиная двигаться им внутри. Большим пальцем водит вверх вниз по клитору, наблюдая за тем, как же извивается тело девушки, пока зубы кусают его ладонь.       — Не заслужила, но я, так и быть, удовлетворю твои мольбы.       Палец сменяет его твердый член. Медленно, хлюпая в ритм сумерским волнам, которые они слышат, находясь на веранде кафе, странник вводит и выводит член, давая Моне привыкнуть. Но скоро толчок не успевает сменять толчок, как Странник энергично вдалбливается, словно в последний раз в жизни.       Руки блуждают вдоль тела: одна по плавным изгибам талии, другая по любимым ножкам. Стоит Страннику почувствовать приближающуюся разрядку, как он больно сжимает тело, в ответ Мона не стонет от возбуждения, а кричит от боли.       Мона обмякла, Странник кончил. Оба получили желаемое.Пояс падает с глаз Моны.       Странник берет её на руки и идёт в оазис. Он сначала медленно опускает Мону в воды, и медленно вытаскивает, после ускоряясь. В один момент он сам резко окунается с девушкой в воду.       — И ты мне говоришь, что я заболеешь.       —Тебе не понравилось, как я тебя согрел дважды за сегодняшнюю ночь? Неблагодарная.       — Разведи костёр сначала. Апчхи.       — Как скажешь, звездочка.       Они сидят у костра: Мона в высохшем купальнике и его хаори, странник в привычном наряде, но без хаори. Мона просматривает свои записи, которые, слава архонтам, не намокли. Странник перетащил все вещи в палатку.       — Прекрати ты уже читать все это. Уже первые лучи рассвета, а мы не ложились.       Он встаёт и выхватывает у Моны записную книжку.       — Я ведь ещё не потушил костёр. Иди в палатку и ложись. Силы у тебя нет, без них не сможешь трактовать свои же записи.       Мона послушно уходит, в палатке слышится падение на мягкие спальники.       Странник тушит костёр. Хочется выкинуть книжку, но в ней его Мона. С выброшенной частичкой Моны он выбросит и самого себя.       Он входит в палатку. Он знает, что Мона не может уснуть без него, даже сильно измученная. Он засыпает, звездочет с пустынницей его больше не тревожат, а Мона ласково обвила его тело.       О том, как они будут возвращаться в Сумеру, никто не думал. Но странник краем уха слышал, что где-то рядом будет возвращаться караван спандаматовцев во главе с генералом махамотрой. Вряд ли он откажет в помощи маленькой академической семье, ведь где-то Сайно тоже ждёт его семья.