Чеховское ружье, чтоб его

Он смотрел на ее живот и ему казалось, что тот слишком большой… Ему казалось, что алебастровая кожа лопнет, и дитя выпадет, хотя сие невозможно с точки зрения анатомии. Но Брюсу на это было с высокой башни. Он раз за разом касался живота, гладил осторожно, аккуратно, боясь причинить вред им… Его жене и их ребенку. Виктория в последнее время утомляется больше обычного, а в отделе ее не видать вот уже несколько месяцев. Спустя неделю настойчивых уговоров, аж самого Роберта Визарда — главы Дневного Дозора, — Баланс сдалась и взяла отпуск. Теперь, проводя свободное время дома или за прогулками, женщина в какой-то мере скучала. И Брюс это видел. Поэтому и рассказывал самые последние новости с каких-то операций, внимательно слушал и запоминал мысли жены по этому поводу и передавал их заместителю. Так сказать, он стал посредником. В очередной раз обнимая ее со спины, аккуратно касаясь живота, Яков прикрывает глаза, вздыхает. Сегодня хорошая погода и они только вернулись с прогулки, даже малыш не пинался сегодня так сильно. Видимо тоже радовался хорошей погоде. — Визард рвет и мечет, — сообщает он, под ее довольную улыбку. Это противостояние, длящееся многие десятки лет, видимо, никогда не закончится. Никогда. — Даже грозился нажаловаться Тому на нас таких вот плохих. Баланс все также улыбается, глядя на прохожих с их небольшого, но уютного балкона. — Пускай жалуется, ему все равно самому выговор влепят за слишком сильное вмешательство. — Эйб ему то же самое сказал, а тот ему в челюсть заехал. Еле оттащили, — продолжает Яков. — Думаешь, Совет согласиться на инициирование нового иного? — Это будущий Высший, Яков. Согласятся, — отвечает Виктория, накрывая руки мужа своими. Откинув голову назад, на его грудь, она блаженно закрывает глаза. Сегодня хороший день. Спокойный и даже с прекрасными новостями. Она даже представляет перекошенное от злости лицо Визарда и вздыхающую Жаннет, которой выслушивать многочасовое ворчание этого идиота… А Реми… Реми будет с трудом сдерживать смех, ведь сам случайно стал свидетелем операции и видел, как Визарду зад надрали. Якову уже давно не кажется, что с беременностью Виктория явила себя настоящую. Нет, все ту же спокойную, но не такую невозмутимую Великую Темпус. Она была такой же, но более мягкой, напоминающей собой довольную сову. Брюс в шутку называл их будущего ребенка — Птенчиком. Виктория подхватила это, называя дитя — Совенком. Приливы нежности к супруге и без того были частыми, но сейчас… Переполненный мягкостью и нежностью к ней, он был готов помчаться в любой конец планеты и принести все то, что так желала его чудесная Викки. Захочет ананас? Он мигом смотается и найдет самый свежайший! Захочет посмотреть какой-то старый фильм и именно с помощью проектора? Черт подери, у них есть Абрахам и его огромная коллекция. Уговорит, уломает и даже заплатит. С особой мягкостью он проводит по ее бокам. — Без тебя там Жаннет скучает. Ей некому жаловаться на Роберта и его глупости. Тихий смешок заставляет его сердце трепетать. — А еще Лина поцарапала его любимый жигуль, удивительно, как он не испепелил ее на месте. Его жигуль второе после Каталины, что он любит, однако… Любит же, — сдерживая смех, произносит Яков. Баланс тихо смеется, отчего живот слегка напрягается под его пальцами. Сначала он пугался этого, пару месяцев назад точно, как только ее животик стал округляться. Но сейчас воспринимал это обыденно. — Надо бы сходить в гости к Соньерам, как думаешь? — спрашивает Виктория, не прекращая улыбаться. — Думаю, идея замечательная. Как раз и Лину встретим, расспросим про отцовский жигуль, — куда-то в в алебастровую шею ответил он. Оставив нежный поцелуй на коже, он устроил подбородок на ее плече. Чуть щурясь от вечернего солнца, Яков все больше походил на кота, большого такого, мягкого. Они стояли на балконе под лучами теплого вечернего солнца. Стояли молча, не нарушая эту атмосферу уюта и умиротворения. Она окутывала их нежным покрывалом, от которого почему-то немного клонило в сон. Сжав пальцы Виктории, Яков поднес ее руку к губам и запечатлел едва ощутимый поцелуй на костяшках. Та нежность, с которой он делал это, переполняла его, бурлила через край, и Виктория с радостью окуналась в нее. Ныряла в этот поток тепла, отвечая тем же. Она любовалась им сейчас, пока он делал им чай. Весь такой крепкий, ладный, красивый. Создающий образ серьезного человека, для которого телячьи нежности и розовые сопли — яд, он разрушал этот образ обыкновенной улыбкой и мягким словом. Он тоже любовался ею. Всегда любовался, с первого же дня, как увидел в том самом бальном зале, среди гостей, под руку идущей с Робертом. Но тогда-то они представились четой де Руж, мол месье Анри приехал сюда по приказу такого-то, а оставить жену, мадам Жозефину, не пожелал. Кто же знал, что после той встречи в саду, где к его горлу приставили нож, а в аметистовых очах он видел легкую усмешку… Они вот будут такими? Кто знал, что спустя века, в окружении близких людей, они произнесут клятвы и обменяются кольцами, как настоящие супруги? Никто не знал. И если бы им обоим сказали об этом тогда, в далекую Петровскую эпоху, наверняка бы оба рассмеялись. Ладно, они иногда посмеивались над своим первым знакомством… Точнее не первым, а более близким. Не таким, когда Петр Алексеевич представил «супругов» ему, да, посмеявшись, приказал ввести месье Анри в курс дел. А тот кинжал, некогда прижатый к его горлу, даже не заржавел. Все такой же острый и начищенный, хранился на каминное полке в футляре…