Сердце льва. Противостояние

      Издали заметив бунтовщиков, городская стража сообщила обо всем Семизу Ахмеду-паше. Тот незамедлительно отправился к повелителю и рассказал ему о восстании. Узнав о том, что янычары взбунтовались и устроили разбой на городских улицах, Мустафа был крайне изумлен такому недостойному поведению воинов. Он приказал Семизу Ахмеду-паше встретиться с ними и выяснить причину бунта. Визирь вышел навстречу восставшим, когда они стояли у ворот дворца. В ответ на его просьбу рассказать о своем недовольстве и разойтись, Харун-ага дерзко заявил, что они недовольны новым законом и будут говорить только с повелителем.       — Они настроены решительно, государь, — закончил рассказ паша, когда вернулся во дворец и предстал перед султаном в комнате для переговоров.       — Кто их предводитель? — спросил Мустафа.       — Один из командиров янычар, Харун-ага.       Мустафа вздохнул и отвернулся к окну, заложив руки за спину.       — Передай, что я встречусь с ними во втором дворе, — наконец ответил он.       — Как прикажете, — поклонился паша.

***

      — Матушка, мне очень страшно! Вдруг они ворвутся сюда!       Фетхийе крепко обняла дочь и ответила:       — Не ворвутся. Даже не думай об этом, Михрумах! Надо быть стойкой! Бунт обязательно закончится.       — Но чего же они хотят?       В этот момент двери в покои госпожи распахнулись, и в них вбежали испуганные Михримах Султан и Айше Хюмашах.       Фетхийе подошла к Михримах и взяла ее за руки.       — Михримах! Что вы здесь делаете? — с тревогой спросила она.       — Мы с Айше Хюмашах собрались в мой дворец и только отъехали от ворот, как заметили толпу восставших. Фетхийе, там сотни солдат! Мы едва успели вернуться! Не понимаю, что им нужно? Чем они вдруг стали недовольны?       Фетхийе вздохнула.       — Это из-за нового закона, — ответила она.       — И чего же они требуют?       Фетхийе наморщила лоб и посмотрела на плачущую дочь, сидевшую на тахте рядом с сестрами и братьями.       — Наверняка, чтобы все стало по-прежнему…       — О Всевышний! — одними губами прошептала Михримах и лишилась чувств.       Айше Хюмашах бросилась к матери.       — Лекаря скорее позовите! — Фетхийе махнула служанкам рукой, и те подбежали к госпоже.       Спустя несколько минут, когда Михримах очнулась, Фетхийе решила попробовать узнать что-нибудь.       Тихо позвав Дильрубу-хатун из коридора и отойдя с ней от кровати с синим балдахином, на которой лежала Михримах, Фетхийе тихо спросила:       — Где Баязед и другие шехзаде?       — Искендер-ага видел их в комнате для переговоров, — ответила Дильруба.       — А Михриниса Султан? Нергисшах?       — Они в главных покоях гарема.       — Не оставляй Михримах Султан и детей одних, — попросила Фетхийе. — Мне нужно подняться в Башню Справедливости.       — Госпожа! — Дильруба схватила ее за руку. — Не ходите! Это может быть опасно!       — Не опасно. Да и как иначе мы сможем все выяснить? Кажется, повелитель назначил встречу восставшим во втором дворе?       — Искендер-ага сказал, что там.       — Я должна все узнать, — проговорила Фетхийе. — Ты побудь здесь. Я скоро вернусь.       Фетхийе подошла к двери и, взявшись за ручку, окинула взглядом комнату. Михрумах по-прежнему сидела на бархатной тахте у окна рядом с Айше, Хюмашах и братьями, а служанки и Айше Хюмашах Султан терли Михримах Султан виски свежими дольками лимона. Фетхийе вышла в коридор, тихо прикрыв за собой дверь.       Она быстро прошла через аллеи дворцового сада и подошла ко входу в огромную каменную башню. Поднявшись в верхнюю комнату по витиеватым ступенькам, Фетхийе подошла к окну и взглянула на мраморную площадь, расположенную во втором дворе.       Харун-ага ждал повелителя возле огромных тяжелых дверей. Они медленно открылись, и падишах вышел на площадь в сопровождении двух стражников и великого визиря. Харун-ага поклонился.       Мустафа подошел к воину и произнес:       — Говори, Харун-ага. В чем дело? Почему вы устроили восстание?       — Повелитель, вы могущественный падишах. Мы уважаем вас и ваши решения, однако даже вам непозволительно пренебрегать законами и традициями предков.       Мустафа нахмурился:       — Пренебрегать?       — Да, — дерзко подтвердил Харун-ага. — Вы изменили старейший закон, устав, на котором держится вся империя османов, а это повлечет за собой страшные последствия. Начнутся братоубийственные войны, повсюду вспыхнут восстания, в государстве будет царить беззаконие…       — Беззаконие?! — разозлился Мустафа. Его бархатные миндалевидные глаза метали молнии. — И это говоришь мне ты? В чем были виноваты те несчастные ремесленники и торговцы, которых вы разгромили? Это ли не пример беззакония? Ты решил, что можешь поучать меня?!       — Повелитель, мы требуем, чтобы вы совершили все согласно закону и обычаям предков, — продолжил Харун-ага.       — Если это все ваши требования, возвращайтесь в казармы, — ответил Мустафа и зашагал к двери.       Голос аги заставил его остановиться:       — Вы должны это сделать! Или же… вам придется.       Мустафа выдохнул сквозь сжатые зубы, а затем выхватил саблю, висевшую на поясе у одного из стражников, круто развернулся и опустил ее на шею бунтовщику… Алая кровь медленно растеклась по белоснежному мрамору. Отдав саблю стражнику, Мустафа толкнул двери и скрылся за ними.       …Янычары по-прежнему стояли у ворот дворца и ожидали вестей. Через некоторое время на крыльцо вышел Семиз Ахмед-паша и внимательно посмотрел на них.       Подняв руку, он сообщил:       — Падишах выслушал ваши требования! Возвращайтесь в казармы!       — Харуну-аге удалось! Мы добились того, что хотели! — послышались одобрительные возгласы.       Паша кивнул стражнику, и тот, подойдя к солдатам, положил им под ноги окровавленный холщовый мешок, из которого невидящим взором смотрели глаза Харуна-аги. Янычары замерли в немом изумлении.       Воспользовавшись сумятицей, Семиз Ахмед-паша продолжил:       — Наш благословенный повелитель, тень Аллаха на Земле, своим примером показал подданным, как нужно вести себя с ближними! Он не обрек их на смерть, а даровал им мир и свободу! Не обагрил руки кровью невинных братьев! Знаменовал свое правление милосердием! Вы же, подобно дикарям, устроили мятеж и разгромили город. Стыдитесь! Такое поведение недостойно османского воина! Подстрекатель этого мятежа сурово наказан нашим повелителем! Неразумным же его последователям он дарует свое прощение!       Паша замолчал и взглянул на воинов. Они еще немного постояли на месте, а затем развернулись и отправились в сторону казарм.       После того как бунт утих, во дворце все вздохнули спокойно. Искендер-ага вбежал в главные покои гарема, где собрались госпожи, и сообщил о том, что бунт закончился, и янычары возвращаются в казармы.       — О благодарю Тебя, Всевышний! — Нергисшах благоговейно сложила руки на груди и с улыбкой повернулась к сестрам и братьям.       Михримах Султан, нахмурившись, взглянула на Искендера и спросила:       — А что насчет их требований?       После ее слов все замерли в ожидании.       — Повелитель не принял требований бунтовщиков. Он отрубил голову предводителю мятежа. А пострадавшим назначил выплачивать по сто акче в день до полной поправки дел.       Эти слова вызвали у госпожей еще большую радость.       Михримах же оставалась задумчивой. Она не понимала, что с ней происходит… До последнего момента она сомневалась в старшем брате, не верила, что он сдержит обещание, ждала подвоха. После слов Искендера-аги Михримах почувствовала, будто внутри нее лопнула туго натянутая струна, и она… устыдилась своим мыслям и своим поступкам в прошлом. Сомнения в ее душе рассеялись без следа, словно черные тяжелые тучи после сильной бури, и Михримах почувствовала такое счастье и такую легкость, что на ее глазах выступили слезы. Фетхийе была права с самого начала. Мустафе нужно было верить, и теперь Михримах не сомневалась в нем.

***

      После вечернего намаза Мустафа и Михриниса сели ужинать. Несмотря на то, что повелитель ел только утром, он не был голоден. Мустафа съел только яблоко и то, наполовину. Михриниса, сидевшая за столом напротив него, тоже ни к чему не притронулась.       — Ниса, почему ты ничего не ешь? — спросил Мустафа. — Здесь все твои любимые блюда.       Михриниса отодвинула тарелку.       — Мне не хочется, — проговорила она.       Мустафа махнул рукой слуге, стоявшему у двери, и тот забрал поднос с едой. Поклонившись, он вышел из покоев.       — Что с тобой? — спросил повелитель. — Ты еще тревожишься из-за восстания?       — Да, — ответила госпожа.       — Не волнуйся, Ниса. Больше никто не посмеет бунтовать против моих решений.       Михриниса мельком взглянула на мужа и опустила глаза. Она хотела что-то сказать, но не решалась.       — Мустафа, — наконец начала она, — быть может, не стоило так резко отказывать янычарам?       — Что ты имеешь в виду?       — Я хочу сказать, что дыма без огня не бывает. Может быть, стоило прислушаться к их требованиям? Все-таки воины не станут протестовать просто так…       Если она что-то говорила и дальше, Мустафа уже не слышал. Он смотрел на Михринису и не узнавал ее. И это говорит его жена, мать его сына, женщина, которую он считал идеальной во всем? Не может того быть! Неужто этот дворец и ее душу отравил?       — Михриниса, ты можешь идти, — наконец проговорил повелитель, остановив поток ее слов.       Михриниса замолчала и взглянула на Мустафу холодными серо-голубыми глазами. Встав из-за стола, она поклонилась и направилась к дверям.       У выхода она еще раз взглянула на повелителя. Он сидел за столом и смотрел перед собой. Вздохнув, Михриниса вышла в коридор, тихо прикрыв двери.