Я рядом

      В этой комнате отчего-то темно. Темно, как будто за окном наступил поздний вечер и скоро взрослые начнутся ругаться и погонят спать. Сначала тётя уведёт в комнату Барнабе и просидит с ним ещё с полчаса, рассказывая сказку, напевая колыбельную и мягко поглаживая по волосам, почти баюкая, пока вдруг не опомнится, не бросит взгляд на мерно тикающие часы, что уже будут показывать половину одиннадцатого. Она наверняка поспешно чмокнет его в лоб и поспешит за самим Томом. Он как всегда: снова засиделся допоздна за столом, выпиливая из дерева очередную игрушку. Она будет смешно шёпотом кричать, дядя — просить её не нервничать, а сам Том попробует вымолить ещё десять минут, только бы закончить эту маленькую деталь. Дядя разрешит. Том пойдёт спать в двенадцатом часу, потому что про него все вновь быстро забудут. Всё будет как всегда. Как прежде. Стоит только дождаться взрослых, и всё вернётся на круги своя.       Только сейчас всё немного иначе. Томас идёт по комнате почти на ощупь, пробираясь через громоздкую мебель и порой запинаясь о игрушки младшего. Он идёт на свет маленькой родной настольной лампы. Так странно быть дома одному, когда Барнабе ночует с другими ребятами у Марион, когда старшие ушли и неизвестно, вернуться ли когда-либо. Томас уже для себя решил, что завтра-послезавтра отправится в город. Возможно, они ушли туда. Он должен это проверить.       Скрип двери, словно от сквозняка. Он заставляет себя в испуге обернуться, лишь чтобы увидеть стоящую в дверях тёмную фигуру. Она отстраняется от двери и медленно движется к нему, словно призрак. Томас почти ожидает увидеть мертвенно бледное лицо и белые одежды, может быть, несколько безумную улыбку. Но на свет лампы выходит всего лишь мужчина в чёрном форменном сшитом на военный манер костюме с заткнутым за пояс длинным мечом. У пришедшего узкие глаза и медного цвета кожа. Может быть, она другого оттенка, но сейчас ему кажется именно так. Чёрные волосы незнакомца убраны назад. Аккуратно. Глядя на него, Тому хочется пригладить свои, что за день уже порядком растрепались. — Это ты написал? — голос у мужчины низкий и хриплый, почти как у дяди, только не добрый. Он достаёт из нагрудного кармана форменного пиджака аккуратно сложенный листок, разворачивает его и кладёт на стол. Взгляд мальчика цепляется за собственные письмена, которые он старательно выводил прошлым вечером, порой сверяясь со словарём, чтобы не наделать глупых ошибок, чтобы к письму в участке отнеслись со всей серьёзностью и не посчитали за шутку неграмотного хулигана. — Моё, — он несмело кивает и тут же осекается: — ой, то есть, я написал. Да. Томас наблюдает, как мужчина берёт в руки письмо и пробегается взглядом по нескольким строкам ещё раз. «Помогите. Из деревни Тимпельбаха ушли все взрослые. Они должны были вернуться два дня назад, но их до сих пор нет. Они должны были пойти в лес или уехать в город». — Они не вернутся, — голос пришедшего в этой ситуации кажется неуместно спокойным. Будто он говорит про улетевших уток, которым вовремя не подрезали крылья. А у Томаса перехватывает дыхание. Он хочет что-то сказать, возразить, но лишь подобно рыбе открывает и закрывает рот, наблюдая, как незнакомец тянется к окну, открывает форточку и впускает в комнату свежий ночной воздух. Он просто достаёт из кармана пачку сигарет, чиркает спичкой, позволяя загореться маленькому огоньку, и легко затягивается. Томас смотрит и ничего не говорит, хотя мог бы, подражая тётиному ворчанию, сказать о вреде курения и о том, что при детях вообще-то так делать нельзя. Но не решается. Растерянно берёт в руки наждачку и не законченную в последний раз фигурку слона. Братишка просил сделать и даже принёс из школы книжку с картинкой этого большого африканского зверя. Тишина поглощает эту комнату, так будто здесь никого и нет, только работа инструмента, если не прислушиваться, напоминает шебуршание мышей. — Ты дерёшься, даже зная, что заведомо слабее их. — Томас чувствует, как чужие холодные пальцы касаются его лица, как слегка поворачивают к свету, чтобы лучше увидеть рассечённую скулу. Это почти напоминает то, как дядя цокал языком и втайне от тёти спешил обработать ему ссадины. Тогда он виновато улыбался и обещал больше никогда, а сейчас резко отстраняется со словами: «Не трогайте, это не ваше дело». — Не ты ли в письме просил о помощи? — Мужчина фыркает и тянется к стоящим тут же на подоконнике пузырьку и вате, коротко спрашивает: — Спирт?       Тому не хочется отвечать, но на пузырьке написано, но если его открыть, по комнате легко расползется, смешиваясь с вечерней свежестью, резкий запах. За всем этим мальчик совсем забыл: в день принятия того судьбоносного решения один из прихвостней Оскара ударил Барнабе мечом, так что тот упал, содрав кожу на руке. Тётя обрабатывала ему мелкие ранки, да так и забыла убрать, спеша успокоить заплакавшего от боли сына.       Томас наблюдает, как легко, ничего не говоря, мужчина открывает пузырёк и смачивает в спирте ватку. Так же легко тянется к нему, чтобы прикоснуться, хотя болеть уже почти перестало, кровь начала запекаться, а совсем скоро образуется корочка. Никто не знал, кроме дяди, как Томас на самом деле ненавидит любимый тётин спирт, но положительно относится к перекиси водорода. Никто не знает этой его маленькой слабости, а потому сейчас Том рефлекторно отшатывается. Вскакивает с места, так, что падает с грохотом стул. Мужчина видимо, не привык долго церемониться, а потому, преодолевая разделяющее их расстояние всего в два шага, крепко хватает мальчишку за подбородок. — Пустите, — зло, сквозь стиснутые зубы. Томас чувствует, как легко прикасается ватка к скуле, как начинает нещадно щипать и сильно болеть, так, что в уголках глаз собираются слёзы. — Научись принимать помощь.       Долгие секунды, мужчина ещё смотрит на скулу, ещё слабо касается ваткой в некоторых местах и наконец отпускает, позволяет ребёнку отбежать ещё на пару шагов, прижаться к стенке и то ли шумно выдохнуть, то ли коротко всхлипнуть; спрятавшись в темноте, вытереть скопившиеся слёзы, не дав им позорно побежать по щекам. Томас понимает, что последний год своей жизни был один. Не дружил с ребятами, не ходил в школу и лишь порой ввязывался в драку с Оскаром, чтобы восстановить справедливость и защитить кого-то из маленьких. Он помогал, он защищал, но всегда избегал помощи по отношению к себе. Он ведь сильный. Он справится. Заляжет на дно зализать раны до следующего раза. Никто не увидит его во дворе, никто не побеспокоится и не предложит сорванный на тропинке подорожник. Необходимость самому принимать помощь ломала, болью отдавала где-то глубоко в душе, напоминая о слабости, беззащитности. Такой, какую он ощущал, потеряв родителей, впервые представ перед строгим взором тёти, крепко вцепившись в дядину руку. Томас выходит из тьмы неохотно. Отчасти снова ощущая себя маленьким мальчиком, отчасти стыдясь перед мужчиной показаться слабым плаксой. Он произносит с вызовом: — Не нужна мне их помощь. Я просто хочу защитить. Барнабе, Манфреда, Луи и остальных. — Я научу: держать меч и нападать, блокировать удары противника, но это всё только для защиты. И если тебя ранят, но по привычке пойдёшь один в логово зализывать раны, псы тебя быстро настигнут и разорвут.       Мужчина достаёт меч и уверенно вкладывает его в чуть подрагивающие детские руки. Том не ожидает, но он оказывается довольно тяжёлым. Томас кивает. Он не до конца понимает слова мужчины, но ему хочется стать сильнее, чтобы защитить друзей как от шайки живодёров во главе с Оскаром, так и тех, кто решится устроить набег на оставшуюся без защиты взрослых деревню.