Настоять на своем

             Сейшу холодно. Он ворочается на кровати в беспокойном сне, ненароком скидывает на пол подушку и подрывается, резко глаза распахнув. Ледяной ком застрял в горле, глаза постепенно привыкают к темноте. И натыкаются на пустую половину кровати, уже остывшую. Настенные часы показывают четыре часа то ли уже утра, то ли еще ночи. Плевать, предрассветная дымка за окном веет холодом.              Пол тоже холодом веет. Наверное, они слишком рано отключили подогрев, или же хоть немного одеться надо было и не идти босиком. Но хотелось поскорее найти Коко. Наверное, снова про какой-то невероятно важный отчет, который даже во время отпуска отправить надо, вспомнил и сейчас горбится за ноутбуком.              Но в кабинете пусто. А в груди что-то все сильнее давит необъяснимым беспокойством в предчувствии чего-то нехорошего, неизбежного, от чего убегал последние две недели. Или последние месяцы? И пусть Хаджиме его успокоил тем вечером, убедил не прятаться больше, не убегать от него, в черных глазах все чаще мелькало колючее недоверие. Он обнимал теперь, внимательно наблюдая за каждым движением Сейшу, целовал, полностью не закрывая глаз, прислушивался к дыханию и сердцебиению, улыбался отчасти натянуто.              И уходил ночами, когда вновь не удавалось уснуть из-за очередного кошмара, затянутого густым дымом, что изнутри обволакивал гарью, покрывал внутренности черной копотью. Коконои просто сидел на кухонном столе и смотрел в окно, где понемногу светлел горизонт. Такой же нагой, как и Сейшу. Замерзший.              — Почему ты сидишь здесь?              Коко мелко вздрогнул от раздавшегося за спиной шепота. Совсем близко. И его плечи моментально напряглись, выпрямившись как по команде, лишь голова по-прежнему вперед наклонена.              — Не могу уснуть, — сам себя едва слышал.              – А если честно?              — Не могу уснуть, — и сам себе едва верил.              Все пытался убежать, спрыгнуть со стола, подходя к окну. Отходя все дальше от Сейшу, умело пряча лицо за выбеленными волосами — импульсивное желание, о котором пожалел уже спустя неделю, как черные корни проявились. Слишком много сожалений в последнее время, от которых не спрятаться. И не спрятаться от пристального взгляда, что без конца скользил по неестественно ровной спине.              — Нет уж, Коко, — тяжелый выдох и несколько шагов к окну. — Ты поговоришь со мной. Ты ведь заставил меня говорить, и я тоже это сделаю, — преодолеть последнее расстояние и по плечам провести, забирая себе часть напряжения и вместе с тем на месте удерживая, чтобы даже не думал улизнуть. — Я не дам тебе уйти, — от разговора и из жизни.              — Инупи, — голос переполнен усталостью, — все в…              — Еще раз скажешь, что все в порядке, я тебя ударю, — по-прежнему шепотом, лишь сильнее плечи сжимая и разворачивая лицом к себе, словно Коко шарнирной куклой был, которую без труда в нужное положение можно поставить. — Ты знаешь, что я это могу.              — Да уж, знаю, — далекие воспоминания отразились фантомной болью в челюсти. Знакомство у них немного не заладилось. И сейчас тоже разговор не клеился. — Что ты хочешь услышать?              Мимолетное прикосновение к щеке, чтобы убрать белые волосы, поддеть пальцами подбородок и приподнять лицо. Но взглядами встретиться так и не удалось.              — Ты ведешь себя по-другому.              — Как одержимый? — глаза все так же в стену за спиной Сейшу смотрят, а губы в усмешке растягиваются.              За прошедшие две недели он ни на шаг от своего мальчика не отходил. Лишь глубокой ночью, убедившись, что Сейшу крепко спит, ускользал повариться в собственных мыслях, замерзая на балконе и маринуя себя в сигаретном дыму. Убеждая себя, что все теперь хорошо, ведь может наконец-то баловать своего Нупи, гулять с ним по паркам, водить на выставки и в дорогие рестораны, целовать у всех на глазах и все время за руку держать, наслаждаясь легким румянцем, что ласкал его скулы каждый раз, как Коко приподнимался на носочках, чтобы прошептать о своей любви.              Снова и снова, и снова. Попытался и сейчас, но Сейшу сильнее на его плечи надавил, вынуждая на месте стоять.              — Не только. Тебя что-то тревожит, — очередная попытка в глаза заглянуть, перехватив невесть куда направленный взгляд. — И я вижу это. После той ночи…              — Да, — и наконец-то смотрит прямо в чайные радужки, больше не шепчет. И внезапно становится холодно, словно кто-то окно настежь открыл. — Ты хотел уйти от меня. И теперь я, как и обещал, стал более настойчивым. Ты… согласился, — и секундную заминку он спишет на пересохшее горло, притрушенное пеплом дорогих сигарет.              — И я согласен, — улыбка едва заметная, ладони скользят вниз по рукам Коко, чтобы переплести пальцы и поднести к груди. — Но разве ты теперь не должен быть более открытым со мной?              Сейшу мелкими поцелуями осыпает их сцепленные ладони, а Коко смеется негромко и снова взгляд отводит в очередной попытке избежать разговора.              — Что-то мне подсказывает, что если я сразу вывалю на тебя все свои желания, то ты испугаешься и точно убежишь, — щурится и язык показывает, так легко натянув маску беззаботной игривости, — поэтому да, я делаю это постепенно.              Инуи лишь устало вздыхает, прерывая цепочку поцелуев:              — Как же с тобой сложно, — и снова за подбородок к себе поворачивает, только теперь крепче держит, чуть сдавливая щеки. — Не о сексе я! Ну… о нем тоже, но… — встряхивает головой по старой привычке и отгоняет ненужные сейчас мысли. — Ты выглядишь точно так же, как я две недели назад. Недоговариваешь, отводишь взгляд. Прячешься от меня, словно…              — Что? — неожиданно резко. — Боюсь?              И больше нет той игривости, а в комнате все холоднее становится. Но ведь этого и добивался, чтобы все маски спали, наконец-то обнажая душу. Лишь только хотелось это мягче сделать, чтобы Коко не приходилось выдергивать руки и отступать на шаг, упираясь спиной в оконное стекло.              И стоит аккуратнее подбирать слова:              — Можно и так сказать. Опасаешься, — Хаджиме с подозрением смотрит на вновь протянутую ладонь, не уворачивается, но и на встречу не идет. — Что не так?              Сейшу так и замирает с вытянутой рукой, смотрит во все глаза и будто хочет через глазницы добраться до души, изгнать из нее все тревоги, как совсем недавно это Коко для него сделал. Вырвал навязчивые сорняки, оставив по себе благоухающий сад. А сам закипал сейчас, играя желваками, когда так и не удалось найти нужные слова.              Пришлось хрипеть, чтобы случайно на крик не сорваться:              — Не так? Ты не веришь, что я люблю тебя! — и наконец-то хватается за протянутую ладонь, лишь сжимает крепче необходимого, ближе к себе Сейшу тянет. — По-настоящему, — отражает каждый поцелуй, что ранее Инуи оставил на его руке, и вновь на шепот переходит. — Да, я мудак, я недостаточно часто говорил тебе, что люблю, и сейчас пытаюсь исправиться, и это сложно, но… — даже шепот срывается, снова и снова натыкаясь на комок пепла в горле. — Я же люблю тебя… почти четыре года… почему ты не можешь в это поверить?              — Я верю, — почти механически.              — Нет, — почти срываясь на крик. Почти до боли сжимая ладонь. Слишком много этих почти, неуверенности и повторов. — Ты не веришь. Иначе не думал бы, что я способен разлюбить тебя из-за шрамов.              Вдоль позвоночника морозный холод, а с губ заученные, что сам их себе в голову вогнал, слова слетают:              — Потому что моя внешность — это все, что у меня есть. Коко, я был моделью, когда мы встретились, — словно это должно было что-то объяснить.              Потому пришлось на пальцах объяснять, параллельно целуя холодные руки, из всех сил стараясь не сорваться и не накричать на своего мальчика. А ведь так хотелось…              — Во-первых, будь это просто внешность, я бы затащил тебя в постель уже спустя неделю нашего общения или сразу же в день знакомства. И выставил бы за дверь так же быстро, — даже удается выдавить из себя подобие улыбки. — Разве тебе Дракен не говорил об этом? Он же наверняка предупреждал.              — Да, он просил держаться от тебя подальше, — несколько раз повторил, что Коконои бросается на все красивое и уходит, как только почувствует хоть малейший налет скуки. Сейшу даже поверил ему. Но не послушал, вляпавшись в Коко с первой же улыбки и предложения сбежать вместе с афтерпати. А там уже пришлось отталкивать от себя пьянющего Хаджиме, что решил поприставать к нему в какой-то подворотне, без конца повторяя, какой же Инупи красивый. — Что во-вторых?              — То, что я уже не раз предлагал тебе вернуться в моделинг, чтобы ты понял, что твои шрамы это не недостаток… — Коко кончиками пальцев обводит края ожога на лице, замолкает ненадолго, думает. — Значит, просто внешность…              И пугает недобрыми искрами в глазах.              — Хаджи…              Отчего-то именно сейчас захотелось спрятаться, увернуться от прикосновения, вырвать руку из почти стальной хватки и отойти на несколько шагов, наплевав, что сам же этот разговор начал. Порой Коко действительно пугал. Даже если при этом продолжал медленно по щеке гладить и говорил полушепотом.              — Просто ответь мне, почему мы, к примеру, говорим часами, хотя могли бы просто трахаться? Меня ведь не интересует твой внутренний мир, твои увлечения, твои мечты и даже на твое мнение мне плевать — важно только тело. Ты же так думал? — у него взгляд настолько пристальный, что проникал под кожу ледяными иглами и каждым словом в памяти оседал. — Что ты просто красивая кукла рядом с богатым дяденькой?              От его слов неприятно. Они напоминают о первых встречах, когда Инуи действительно именно так и думал, когда разговоры клеились с трудом, а Коко каждую секунду пытался прикоснуться к нему. Провести по руке, соприкоснуться плечами, убрать нависшие на глаза волосы. И каждое прикосновение сопровождалось мелкой дрожью и страхом, что сейчас сильнее схватит, а взгляд из игривого колючим станет, непоколебимым, угрожающим без ничего оставить, если Сейшу вдруг откажется.              Но вместо угроз были порой даже слишком робкие комплименты, легчайшие прикосновения и тихие вопросы о том, могут ли они встретиться вновь. Где-то на крыше небоскреба, в окружении облаков и как можно ближе к звездам, чтобы поговорить, о чем мечтали в детстве перед сном и как жалели, что не встретились раньше. Пусть даже в старшей школе, чтобы у них было признание на крыше и первый поцелуй, чтобы равны были и не боялись чужой власти.              Коко осторожно к нему подбирался, наверное, даже слишком. Все боялся напугать, надавить, ошибиться. И пугал сейчас, вываливая на Сейшу все свои опасения, крепко удерживая за руки и не позволяя отстраниться, пока не услышит ответ, сказанный полушепотом.              — Это не так.              Ответ, который лишь отчасти мог успокоить бешено бьющееся сердце и сотни бессвязных мыслей.              — А что тогда?              — Ты все перекрутил… — его голос понемногу срывается, ведь и сам не до конца понимает, не хочет в недра своего сознания погружаться и искать там что-то, что так страшно озвучить.              И страшно смотреть, как Коко отводит взгляд и устало опускается на пол, мелко дрожит, вновь прислоняясь спиной к холодному стеклу, подтягивает ногу к груди, словно закрываясь, обнимая себя и вглядываясь в очертания настенных часов. Уже половина пятого утра, рассвет позади Хаджиме все ярче, а его голос все тише.              — Тогда почему ты думал, что я разлюбил тебя?              — Потому что они отвратительны, — Сейшу пожимает плечами и смотрит на полосы света, вырывающиеся словно из-под земли, и на свое едва заметное отражение. — Я на себя в зеркало смотреть не могу… как я должен был думать, что ты все еще хочешь меня?              И он садится рядом. Опускается на пол и кладет голову на плечо Хаджиме. Раньше волосы спадали бы золотистым водопадом, щекотали бы грудь и спину, а сейчас даже ухватиться за них не получится. Но Коко все равно гладить начинает, по старой привычке перебирает короткие пряди и все думает о чем-то, глядя прямо перед собой на размытое ничего.              — Наверное, я понял, — так тихо, чтобы не потревожить притихшего Сейшу, что наконец-то расслабился и, казалось, уже не ждал продолжения. Но Коко поворачивается к нему всем телом, от чего приходится голову поднять и вновь взгляды соединить. — Ты бы перестал меня желать, появись у меня такие же шрамы?              Вопрос бьет неожиданно сильно, ударяет в раскрытую грудь, вынуждает широко распахнуть глаза и хвататься за обрывки фраз, почти испуганно вздрагивая:              — Чт… Нет! Коко, ты…              — Чш-ш, — прикосновение холодной руки к не менее замерзшей щеке отчасти успокаивает. — Мы говорим о тебе. И о том, что ты не веришь, что тебя можно полюбить, — Коко медленно гладит тыльной стороной ладони и все в глаза вглядывается в поисках хоть чего-то, что помогло бы ему понять. — Так ведь? Не только я. Кто угодно. Даже ты сам.              И в памяти всплывает отрешенный взгляд, каким Сейшу каждый раз одаривал свое отражение. Еще до пожара. Смотрел всего секунду-две и тут же отворачивался, избегал стеклянных витрин и отмахивался от комплиментов, как Коко отмахивался от навязчивых мыслей и списывал все на смущение, снова и снова заставляя своего мальчика краснеть и отводить взгляд, называя прекрасным и совершенным.              — Инупи, ты любишь себя? — и ответом ему был отведенный взгляд и новая попытка убежать, что пришлось за предплечье хватать и обратно тянуть. — Сколько бы я не говорил, как сильно люблю тебя, ты никогда в полной мере в это не поверишь, пока сам себя не полюбишь. Просто так. Лишь за то, что ты есть, — скользит ладонью по руке, пока не добирается до пальцев, и тянет их к губам, осторожно целуя костяшки. — Но я все равно буду постоянно тебе говорить, как сильно я тебя люблю. И мы найдем психолога.              — Нет, — совсем слабо.              — Да, — подхватывает вторую руку, так же осыпая поцелуями, стараясь согреть хоть кончики пальцев и взглядом вынуждая согласиться.              — Коко… — больше не пытаясь сбежать, все равно не получится. И не получится убедить, что все в порядке.              — Это надо было сразу сделать, — и поднимается мелкими поцелуями к плечу, с особой осторожностью прикасаясь к шраму.              — Пожалуйста… — но уже и сам запутался, что хотел попросить, больше поцелуев или передумать насчет терапевта.              — Я буду лично тебя заводить в кабинет и ждать под дверью столько, сколько потребуется, — через каждое второе слово накрывает губами неровную кожу, постепенно пробираясь к шее, пуская мелкую дрожь по телу и ближе к себе притягивая, заставляя на колени сесть.              — Я никак не могу отказаться? — последние попытки, прежде чем окончательно сдаться.              — Никак, — Сейшу на это лишь протяжно вздыхает и прикрывает глаза, хоть ласками насладится, раз не получится переубедить. — И сейчас тоже сбежать не сможешь.              Инуи кожей чувствует довольную ухмылку и ближе льнет, хватаясь за острые плечи и откидывая голову назад, больший доступ открывая для поцелуев и легких укусов, после которых ни одного следа не останется, пусть порой и хочется до фиалково-алых отметин искусать, после зацеловывая каждый болезненный след, заставляя своего мальчика скулить от ноющей боли под кожей и ерзать в нетерпении.              Сейчас он лишь тяжелее дышать начал и бедра напрягал, стараясь на месте усидеть и никак не выдать наливающееся возбуждение. Даже невинно глаза округлил и непонимающее выражение лица состроил.              — Что ты имеешь в виду?              А взгляд потемневший уже, жаждущий все больше поцелуев, что никак до губ добраться не могли, и все больше прикосновений, поглаживающих бедра.              — Пять часов утра, рассвет, я не могу уснуть, ты тоже не спишь, и я все еще в отпуске… — и его руки наконец-то добираются до полувставшей плоти, обхватывая тонкими пальцами и срывая с приоткрытых губ первые стоны. — Мы можем по-особенному встретить этот рассвет.              За мелкими, как весенний дождь, поцелуями и вспышками удовольствия, что пронзали бы их апрельскими грозами.              — Ты же говорил, что тебя интересует не только мое тело, — но даже если бы все было так, сейчас Сейшу не смог бы отказаться, выгибаясь под умелыми прикосновениями, всем своими естеством требуя большего.              — Поэтому я и даю тебе возможность выбрать, как именно ты хочешь поприветствовать этот день.              И Коко словно специально давит большим пальцем на головку, чтобы все связные мысли из головы вылетели, вынуждая просто ерзать на его коленях в поисках такого необходимого сейчас трения, нуждаясь в каждом новом поцелуе, что сейчас приходились лишь на обожженные участки, снова и снова стараясь довести, что они не делают хуже, что Сейшу по-прежнему желанный и любимый. Даже сильнее, ведь сейчас, пережив пожар, спасение и долгие месяцы отрицания, они еще ближе друг к другу стали.              Без слов угадывают, когда и где надавить, чтобы перед глазами звезды танцевали, а внутри мотыльки пробудились, отзываясь трепетом прозрачных крыльев на каждое прикосновение и попытки поймать губы Коко, наконец-то в поцелуй утягивая, горький от дыма сигарет. И сразу глубокий, нетерпеливый, когда язык проходится по ряду зубов и толкается дальше вместе с толчками бедер.              Нужно больше. Чтобы столкнулись языки, не сразу единый ритм находя, а вслед за ними с губ сорвались сдавленные стоны, когда Инуи нашел ладонь Коко, убирая со своего члена и за спину заводя. Приподнялся немного, активнее в губы Хаджиме впиваясь, хаотичными движениями языка упрашивая проникнуть в него, растянутого с вечера и все еще скользкого. Возможно, в последнее время у них слишком много близости. Возможно, Сейшу так убеждает себя, что по-прежнему нужен Коко.              Растворяется в его ласках и собирается наново, когда его раскрывают длинные пальцы, оглаживают влажные стенки, проверяют, достаточно ли этого для полноценного проникновения. Более чем, осталось лишь поцелуй разорвать, нехотя отстраняясь, напоследок обхватывая губами вытянутый навстречу язык, посасывая его и мысленно обещая вскоре гораздо больше дать. Но сперва поцелуями вновь на шею спуститься и, осторожно за бедра Сейшу придерживая, опустить на себя, не давая ему одним резким движением это сделать, растягивая проникновение, насколько это возможно. Чтобы под конец пришлось губы кусать в нетерпении и целовать их, прежде чем появятся мелкие ранки.              И толкаться понемногу, вскидывая бедра и одной рукой о пол за спиной упираясь. Хватаясь за губы Сейшу даже отчасти отчаянно, ведь нуждался в них сильнее кислорода, жаждал ответных движений и неконтролируемо крепких объятий, что сдавливали плечи, пока горячее дыхание ласкало их, а за окном рассеивалась предрассветная дымка.              И в этот раз не получится ускорится, лишь медленно раскачиваться, словно на мелких волнах. И не получится разорвать поцелуй, ведь оба навстречу друг другу тянулись, в самые губы о чувствах шептали и ласкали кончиками языков, чтобы в один миг Сейшу задохнулся долгим стоном, когда рука Хаджиме на низ его живота опустилась, надавливая, дабы собственные движения внутри почувствовать и большее давление создать.              Слишком хорошо, чтобы это было реальным. Они словно вожделенная мечта, что рассеется, как только солнце полностью взойдет. Только они не исчезнут, лишь навечно в этом моменте останутся, доверяя всем произнесенным признаниям, сливаясь в единой целое, чтобы в унисон все движения и сердцебиения, дыхание одно на двоих и сплетенное удовольствие.              И, прижимаясь плотнее, удается тереться своим возбуждением о живот Коко, более не нуждаясь в какой-то дополнительной стимуляции. Просто чувствовать его везде: рядом и внутри. Хвататься за его плечи, как утопающий в шторм, точно зная, что в конце они оба пойдут ко дну, и целовать непрерывно, обещая полностью довериться, и плевать, что утром снова попытается отказаться от посещения терапевта, сейчас Сейшу абсолютно на все согласен, лишь бы и дальше чувствовать губы Хаджиме на своих.              Он будет ловить язык Коко и притираться ближе, чуть подпрыгивая на его бедрах, немного угол меняя, чтобы на прозрачных ресницах совсем мелкие слезинки скопились, что так и не прольются, высохнув на прорывающихся в комнату лучах.              И внизу под ними медленно просыпается город, не представляя даже, что где-то высоко двое так и не смогли уснуть, терзаемые схожими мыслями. И теперь терзали губы друг друга, постепенно срываясь, подводя друг друга к обрыву, где внизу сахарное море удовольствия, что под кожу тягучими судорогами проникало.              И они срывались на последний стон, изливаясь почти одновременно, вновь помечая тела друг друга белесыми потеками семени, что окропило грудь Коко и растекалось внутри Сейшу, вынуждая сжаться вокруг опадающего члена.              — Если будешь так делать, нам придется продолжить, — и новыми поцелуями упрашивал не останавливаться.              — У тебя все равно отпуск, — абсолютно невинная улыбка и попытка вновь начать двигаться, по одному лишь блеску в глазах Коко понимая, что на этот раз будет далеко не так нежно.              Будет на коленях, упираясь об окно и стараясь не сгореть со стыда, когда по бедрам чужая сперма стекать начнет, собираясь каплями на паркете, пока Хаджиме только набирал темп, все же срываясь и кусая за плечи и шею. Зацеловывая, как прежде и хотелось, оставляя россыпь карминовых отметин, чтобы уже вечером во время прогулки, спрятавшись в тени близко стоящих зданий, отодвинуть шелковый шарф и вновь поцелуями осыпать.              Вновь повторять, что любит больше жизни.