Black swan

      На скорую руку расправившись с утренней рутиной, сделав пару упражнений, позволявших поддерживать мышцы в тонусе, Мари сидела, положив руки на руль, во вкусно пахнущем кожаном салоне своей машины. Она находилась в таком положении и думала. Очень долго думала. Премьера, Одетта, Одиллия, Луиз, вчерашний ужин — все это пронеслось слишком быстро, и времени, чтобы все это обдумать, не хватало. Мари сделала звук в динамиках громче, нажала на газ и растворилась в словах игравшей мелодии.       The world was on fire and no one could save me but you.       Когда Петроградка осталась позади, Маша остановилась у маленькой кофейни, а потом вышла оттуда с двумя горячими капучино и через десять минут была уже возле отеля. Луиз внесла ее в список тех, кого безопасно пропускать, и поэтому она без труда добралась до ее номера. — Привет, — она увидела Луиз, одетую в голубой мягкий свитер и черные широкие штаны, подчеркивающие ее длинные ноги. — Привет, — ответила она, — Очень хочу поскорее отсюда выбраться. — Я помогу, — Мари повесила на плаче черную сумку Лизы, взяла ее за талию, и через 5 минут они уже стояли у выхода. Они сели в машину, Мари протянула чашку с кофе. — Куда едем? — энергично спросила Мари. — Давай на Крестовский, давно там не была. — Конечно, буду рада составить компанию. Мари нажала на газ и сделала музыку чуть громче. — Когда следующий спектакль? — Завтра. Уже завтра. — Готова? — Нет, — сказала Мари и рассмеялась, — каждый раз как в первый: кажется, что еще ничего не готово, столько всего нужно доработать, но потом смотришь со стороны и понимаешь: все еще не так плохо. — Да, знакомые чувства. Знаешь, мы в Париже ставили Лебединое Озеро. Постановщик решил разнообразить классику и выбрал на роль Одетты и Одиллии двух разных балерин. Мне совершенно не понравилось, и я видела, как зрители в зале недоумевали, но все равно аплодировали. Ведь показать то, как одна девушка может быть белой, нежной, ничем и никем не тронутой птицей, и в то же время резко стать черным, страстным и похотливым лебедем — это и есть основная задача балерины. Это должен сделать один человек, никак не два. — Знаешь, иногда я думаю, что было бы лучше разделить мои партии на двоих. Эти эмоциональные качели сводят меня с ума. Я очень долго репетировала Одиллию. Одетта сразу была моей, а вот с черным лебедем пришлось очень много работать. Наша хореограф была очень зла на меня, но Пьер верил и подбадривал. Решение в любом случае оставалось за ним, поэтому выбрали меня. Пришлось записаться на сессию к психологу, обсуждать с ним мои детские проблемы и то, почему я не могу выразить страсть и злость, когда на меня смотрят много людей. Вообщем, как-то так прошли эти три месяца перед премьерой, — на глазах у Мари выступили слезы, — До этого я ни с кем не делилась этим, потому что не хочу показаться слабой. Очень трудно признать, что что-то получается не с первого раза, — голос Мари дрожал, и руки затряслись. Она чувствовала как краснеют ее щеки, и чувство тревоги заполняет все ее тело: начинает с живота, а потом подползает одновременно к горлу и ногам. — Спасибо, что поделилась. На самом деле, ты огромная молодец! Твоя Одиллия, хотя я и сказала, что она получилась не так, как должна была, она хороша. Если в начале репетиций действительно были большие проблемы с эмоциями, то то, что я видела на сцене, выше всяких похвал. Ты проделала огромную работу, — Луиз протянула руку к рулю и положила на дрожащую холодную руку Мари. Мари отдернула руку, свернула на тротуар и резко нажала на тормоз. В следующее мгновение красивая темноволосая девушка в черном пальто хлопнула дверью и выбежала из машины. Она увидела лавку, стоящую прямо в середине тротуара и села на нее, закрыв лицо изящными руками.       Луиз не знала, что делать. Она сидела и смотрела в одну точку. Такое поведение испугало ее и заставило впасть в ступор. «Что мне делать?» — этот вопрос пронесся в ее голове, и она повернула голову. Через стекло она увидела сидящую Мари, которая, кажется, плакала. Этот вывод Луиз сделала, посмотрев на ее дрожащие руки. Колено все еще болело, и было непонятно, как выйти из машины. Луиз собралась с силами, открыла дверь, и развернула две ноги по направлению к выходу.       Неожиданно Мари подняла голову и, увидев попытку Луиз, подбежала к двери. Она протянула Лизе руку, и та, чуть было не упав, схватилась за ее шею. Они стояли так и не двигались. Каждая чувствовала дыхание в шею другой. Дышали учащенно — Луиз из-за того, что еще секунда, и она бы лежала на асфальте, Мари, потому что приступ тревоги еще не отпустил. Длинные светлые волосы Луиз развивались на ветру, и Мари чувствовала запах ее парфюма. Властный и обволакивающий все вокруг. — Прости, — прошептала Мари, — Через несколько часов у меня репетиция, и мне так не хочется думать о ней. Я представляю, как все будет. Я так устала притворяться, что все хорошо. Я больше не могу переступать через себя, не могу выходить из своей зоны комфорта, — ее голос становился громче, а слезы застилали глаза, — Я просто хочу быть собой, но мне сложно. Сложно открывать свою душу перед толпой чужих людей. Если у меня не получается быть Одиллией, то я не хочу ей быть, — она говорила уже громко и сбивчиво. Луиз прижала ее ближе к себе и крепче обняла. — Ты такая сильная. Серьезно, если бы ты не рассказала, я бы не догадалась, что тебе дается это сложно, — она поладила ее волосы рукой, — Но не бойся показывать свои слабые стороны: хочешь кричать — кричи, хочешь плакать — плачь. Выражай и чувствуй каждую свою эмоцию, тогда тебе будет легче повторить на сцене. Хочешь, я поеду на репетицию с тобой?       Всё это время они говорили, прижавшись к друг другу и не видя взглядов. Мари первая отстранилась и посмотрела на Лизу. Такая красивая, такая нежная, такая искренняя. Мы знакомы всего пару дней, но кажется, что я знаю ее всю жизнь. В момент, когда Мари посмотрела в глаза Луиз, та быстро опустила их. Слишком близко. — Посмотри на меня, пожалуйста, — умоляюще попросила Мари. Лиза подняла глаза. Зеленый — к зеленому. — Ты такая красивая, — не удержалась Мари, — Ты действительно можешь пойти со мной? — Почему нет? — Хорошо, давай. А теперь хочу извиниться со свою истерику, у меня бывает такое. Едем на Крестовский? — Едем конечно. ***       Они сели на красивую лавку и смотрели на заснеженные деревья и замерзшую реку. Надо льдом летали чайки, а по нему ходили утки. — Им, наверное, очень холодно, — сказала Луиз. — Нам тоже, — откликнулась Маша, а потом положила руку на плечо Лизы и притянула ее к себе. — Перед репетицией заедем ко мне, я возьму вещи, — сказала брюнетка. Луиз лишь прижалась к ее груди и закрыла глаза. Тяжелое небо постепенно становилось светлее и мягче. Люди прогуливались по аллеям, держась за руки и обнимаясь. — Люблю этот город. Город моего детства. Мне так его не хватает. Но после смерти родителей меня больше тут ничего не держит. Наверное, я люблю не город, а воспоминания. В церкви Святой Екатерины мы бывали с бабушкой на Пасху, вдоль Смоленки гуляли с папой, на 9 мая ходили на Дворцовую площадь и покупали сладкую вату. — Что случилось с твоими родителями? — Они погибли в автокатастрофе. Четыре года назад. Я, к сожалению, была не рядом. Папа умер на месте, а мама еще два дня лежала в реанимации. Когда я прилетела, она уже ушла из жизни. Я осталась тут на месяц, но потом поняла, что не смогу это вынести. Каждая улица, каждый поворот напоминала мне о семье, даже если мы с ними не были в этом месте. Так что я приняла решение не возвращаться сюда, но когда меня пригласили на премьеру Лебединого, я решила, что это знак. В 18 лет я впервые была примой-балериной в этом же спектакле в Михайловском. — Мне очень жаль, правда, — Мари не могла сдержать эмоций, она положила подбородок на голову Луиз и смахнула слезу со щеки. — Я очень рада, что мы познакомились, теперь мне есть, с кем разделить мои воспоминания в этом городе. Конечно, есть еще Пьер, но он не прекрасная девушка балерина, сыгравшая Одетту в свои 18 лет в Михайловском театре! — Луиз рассмеялась. — О боже мой, точно. Получается, у нас много точек соприкосновения? — Надеюсь, еще больше, чем мы знаем сейчас. — Я тоже на это надеюсь. Мари встала, помогла встать Лизе, и они медленно пошли к машине. Доехав до дома, Мари оставила Лизу ждать в машине, а сама поднялась в квартиру, собрала вещи, еще пару минут посидела перед зеркалом и спустилась. На входе в театр ее уже ждал Пьер. — Моя звезда пришла! — он поцеловал девушку в обе щеки, крепко обнял, а потом увидел стоящую, облокотившись на стену, Лизу. — И ты здесь? Что с ногой? — не дождавшись ответа, он крепко обнял девушку, потом убрал волосы с ее лица и заглянул в глаза, — Что-то с коленом? — Уже все хорошо, благодаря Маше, она очень мне помогла. Пришла посмотреть на ваши репетиции. — Пойдемте, девушки! Пьер взял Луиз под руку с одной стороны, а Мари с другой, и они пошли ко входу на сцену. — Как ты себя чувствуешь? , — Пьер задал вопрос брюнетке, когда они почти подошли к двери. — Можно сказать, что нормально, — улыбнулась Мари, — если ты думаешь, что я выдам что-то неприятное Анастасии, то ты думаешь неправильно. Я настроена положительно. — Вот и хорошо, тогда идем. Луиз заняла место в партере, а Мари пошла разогреваться. — Что вы тут делаете с бедной девушкой? — спросила Луиз. — Это не в моей власти. Хореографы требуют от нее слишком многого. Я готов ждать, пока она будет готова, а они — нет. Пусть она раскроется не сразу, не сегодня и не завтра, не через месяц, а тогда, когда ей будет комфортно это сделать. Я против морального насилия. — Ты слишком хорош для балета. Этот жестокий мир выплюнет вас двоих. Одна Анастасия чего стоит. Маша очень переживает, а хореограф только усугубляет ситуацию. Понимаешь, когда человек не может отпустить эмоции на волю, дать им выйти наружу, он выстраивает стену. И когда эта стена возведена, уже ничего не сможет ее сломать. Нужно начинать снова, когда она будет полностью расслаблена, нужно показать ей, что все самые ужасные и мерзкие эмоции — это тоже эмоции, и они являются ее частью. Она привыкла следить за тем, что чувствует: никаких лишних телодвижений и порывов. — Я понимаю: она всегда пытается быть хорошей. Она держится очень хорошо, за это ее любит публика. Ни одного грубого слова в адрес поклонников, никаких конфликтов с труппой. Она всегда положительная. Но последние три месяца на репетициях под давлением хореографов ей приходится трансформироваться и на время выходить из своей комфортной зоны, учиться показывать все свои эмоции. Она прошла психологические тренинги, но на них было всего лишь пару моментов, когда она отпустила ситуацию. Просто отпустила и поплыла по течению своих эмоций. Войти в это состояние на сцене у нее не получается, но я стараюсь не требовать от нее этого, если ей так комфортно. Все-таки балет — это искусство танца, а не психологических травм. Она еще молода, я уверен, у нее все будет. — Я попробую помочь, — сказала Лиза и заглянула в глаза Пьера. Он поцеловал ее в нос и прижал к себе. — Лечи колено, красотка! — после этих слов он встал и пошел на сцену. Заиграла музыка. Репетировали вторую сцену. Луиз видит Нежную и легкую Одетта, открывающую свою тайну Зигфриду в Белом адажио. Мари будто бы создает поток света, обволакивает им принца, они нежно кружатся, постепенно ускоряясь.       Потом Луиз видит остальных лебедей, которыми будто бы руководит Одетта. Она влечет их за собой, наполняет любовью и светом. Хореограф прерывает танец, хвалит Машу, но остальные лебеди не слышат хороших слов в свою сторону. — Девочки, вы — супер! Волшебно! Такие легкие, нежные, а ваши руки достойны быть нарисованы на самом дорогом полотне в Третьяковской галерее — прокричал Пьер. Все просияли улыбками и поклонились. — Черное па-де-де, пожалуйста, — сказала Анастасия. Ротбарт ведет под руку Одиллию, но Луиз не покидает ощущение, что с Ротбартом все та же светлая Одетта. Он подводит ее к Зигфриду, и они исполняют парный танец. — Да нет же! — прерывает голос Анастасии, — понимаешь, Мария, здесь ты завораживаешь принца, ты должна соблазнить его, очаровать. Ты не должна быть Одеттой, ты — ее альтер-эго, теневая сторона — называй как хочешь. Нужно сделать это.       Мари садится на пол и смотрит в одну точку, и Саша, исполняющий роль Ротбарта, садится рядом. — Будь смелей! Вспомни, кого я тут играю! И мне совсем не стыдно быть злодеем, а ты — такая же, как и я! Давай! Сделай это! Репетиция продолжается, Мари пытается пересилить свою сдержанность, но не может. Ей так хочется, но будто бы барьер встал между ней и окружающим миром. Тридцатое фуэте, и она обессилено падает на пол, потом встает и выбегает со сцены. Сердце Луиз забилось чаще. «Должна вернуться, должна». Луиз встала, она как раз сидела близко к выходу, поэтому кое-как смогла дойти до двери, окинула взглядом Пьера, он одобрительно кивнул. Лиза медленно вышла и увидела, что Маша сидит на полу возле лестницы. — Ты должна вернуться. Сделай это. — Я не могу. — Кто сказал, что нет? Кто вообще внушил тебе такую мысль? Кто сказал, что ты не можешь этого сделать? — Родители. Они учили быть меня милой и прилежной. — Слушай, ты видела, как играет мужчина, кажется, Саша? — Да. — И чем же он лучше тебя? — Он артистичный. — А ты? — А я нет. — Маш, я видела твою Одетту. Она прекрасна. Поверь, не так просто стать такой Одеттой. У меня, например, это получалось намного хуже. Когда ты танцуешь, я чувствую, как энергия вокруг тебя захватывает всех вокруг, мое сердце замирает, когда я смотрю на тебя в роли белого лебедя. Сделай так, чтобы мое сердце ужаснулось, когда я смотрю на Одиллию. Отдайся тьме, подчинись влиянию Ротбарта, впусти это в свое сердце. Представь, что ты готова затащить в свою постель Зигфрида на зло Одетте, влюбить его в себя, а не в нее, добрую, хорошую. Почувствуй себя несчастной и злой, слабой от своей зависти, но в то же время готовой заполнить пробелы своего ужасного характера страстью и наслаждением, которое ему доставишь. «Да, я не белая и пушистая, но я такая, какой меня сделала природа. Мой отец — злой гений Ротбарт, и я такая же как он, и я не стыжусь», — думай об этом, думай, пожалуйста.       Всё это время Мари сидела и смотрела в глаза Лизы. Она очень внимательно слушала, утирая слезы, пыталась не думать о ресницах, слегка прикрывающих зеленый взгляд, о о нежных пухлых губах, о будто бы выточенных скулах. Все это в совокупности проникало в ее мозг и постепенно меняло представление. — Так ты танцевала свою Одиллию? — Да, так. Но мне не приходилось это разъяснять самой себе. Я просто была такой. Действительно была. — Жди здесь. — Ты куда? — Подожди, пожалуйста, здесь. Мари посмотрела еще раз в зеленые глаза, потом крепко обняла сидящую на полу Лизу, быстро встала и побежала на сцену.