The Story That Never Starts

В пещере было пускай немного, но все же теплее: здесь хотя бы не дул ветер. Этери устроилась на каком–то камне, привалившись спиной к стене, и выдохнула. Иллюзия иллюзией, виртуальность виртуальностью, но усталость здесь была такой же настоящей, что и холод. Посмотрела вперед: может, дальше пещера начинает раздваиваться, растраиваться, так что придется искать правильный ход? Еще заблудиться не хватало. Нет, вроде бы, ход здесь только один, по крайней мере, до границы темноты. Кстати, о темноте. Есть у нее фонарик? Тутберидзе полезла в сумку. Отдельного фонарика там не оказалось, но зато был ее телефон со встроенным. Что ж, тоже неплохо. Ради интереса сняла блокировку с экрана: сети, конечно же, не было, часы показывали 00:00, вместо даты красовались прочерки. Специально подождала пару минут — на часах так и остались четыре нуля. — Здесь нет времени, — ответила на незаданный вопрос Болезнь, стоявшая в пещере у входа без малейших признаков усталости. — Кстати, никаких лабиринтов под землей тоже нет, не бойтесь заблудиться. Идите все время прямо. «Странно как, — подумала Этери. — Она пытается отговорить меня спасать Женю, она — мой враг, и при этом идет со мной, да еще и подсказывает». — Слушай, — спросила Тутберидзе. — Если уж ты не хочешь, чтобы я освободила Женю, если отговариваешь меня, то почему идешь со мной и помогаешь мне? Ведь могла бы просто не сказать про Сердце Зимы, так и оставила бы меня метаться в отчаянии по стадиону. — Это сложно, — хихикнула Болезнь. — Да, не хочу. Но я — порождение сознания Жени, а Женя пока еще хочет, чтобы вы ее освободили, и ослушаться я не могу. Вот такая вот двойственность получается. — Ну и потом, — добавила она, помолчав недолго. — Мне интересно, сможете ли вы сделать то, что задумали. — Смогу, — ответила Этери, поднимаясь и включая фонарик в телефоне. — Будь уверена. Свет, пробивавшийся снаружи, скоро остался позади, и ее окружила сплошная темнота, настолько густая, что, казалось ее можно было потрогать руками. Только луч фонарика рассеивал мрак, позволяя ступать, не опасаясь споткнуться обо что-нибудь и переломать ноги. Подземный коридор тянулся и тянулся, уходя под уклон все дальше в недра земли, а потом впереди неожиданно блеснуло что-то черное и гладкое. Спустя секунду Этери поняла, что это вода: дальше галерея была затоплена. — Да-да-да, — на белом лице Болезни, продолжавшей следовать за ней, появилась ехидная улыбка. — Надо нырять, Этери Георгиевна. Если, конечно, в ваши планы по-прежнему входит добраться до Сердца Зимы. Впервые за все время, проведенное внутри Жениного сознания, Тутберидзе стало по-настоящему страшно. Галерея затоплена до самого потолка. Сколько она тянется под водой — неизвестно. Хватит у нее сил и воздуха доплыть? Конечно, можно воспользоваться спасительной кнопкой, и сразу все закончится, но этот вариант Этери отбросила. Нажать кнопку, не достигнув цели — значит проиграть. Проигрывать она не привыкла. Тем более, когда на кону не медаль, пускай даже самая важная, самая драгоценная, а спасение Жени. Одежду долой, это ясно. В воде мокрые вещи моментально утянут ее на дно. А без одежды будет холодно. Бр-р-р, на эту воду даже смотреть холодно, не то, что лезть в нее. Ладно, другого пути нет — значит, будем лезть в воду. — Отвернись, что ли, — сказала Этери, пристраивая телефон на какой–то выступ в стене и начиная расстегивать пальто. — Я понимаю, что ты выглядишь, как я, и ничего нового не увидишь, но все равно не люблю, когда на меня пялятся. Оставила на себе только браслет с кнопкой, стянула волосы узлом, в последнюю очередь скинула сапоги, вбежала в воду, набрала побольше воздуха и нырнула. И холод принял ее в свои объятия, окутав, словно одеялом, проникнув в каждую клеточку. Этери яростно сверлила водяную толщу, изо всех сил работая руками и ногами, чтобы успеть, пока от холода мышцы не начнет сводить судорогами, а воздух в легких не кончится. «Я смогу, — стучала в голове единственная мысль. — Я смогу. Смогу. Смогу. Смогу». Свет впереди забрезжил тогда, когда легкие начало обжигать огнем, а руки и ноги принялись предательски неметь. «Смогу. Смогу. Смогу». Этери доплыла до света уже не из последних сил, а за пределами последних сил, вынырнула, глотнула желанного воздуха, и отключилась, не успев даже увидеть, что ее окружает. *** — Этери Георгиевна? Придя в себя, Тутберидзе открыла глаза, огляделась, и почувствовала, что голова у нее идет кругом. Она была одетой, абсолютно сухой, как будто не плыла несколько секунд назад в холоде и мраке, и сидела на диване в своей тренерской, в Хрустальном. Вот ее стол, вот фотографии, вот чайник и две чашки, от которых идет аромат свежезаваренного чая, вот платяной шкаф, а вот Женя Медведева, которая сидит рядом, удивленно глядя на наставницу, вдруг улетевшую куда-то в свои мысли прямо посреди разговора. Причем Жене внешне было лет пятнадцать, и прическа у нее была тогдашняя, и свитер — Этери его прекрасно помнила. Сколько раз за этот год Этери тосковала по тем далеким и счастливым временам, когда у них все было хорошо, они шли от победы к победи, когда понимали друг друга с полувзгляда, а будущее казалось безоблачным и полным великих свершений. Сколько раз съедала себя поедом за то, что в те далекие и счастливые времена не объяснила Жене одну простую, но важную вещь, которая однажды станет для нее роковой: иногда неудача может быть во благо, и на одной неудаче жизнь точно не заканчивается. «Это что же я, во времени переместилась как-то? — подумала Тутберидзе. — Или сейчас на самом деле две тысячи пятнадцатый год, а мне это все — Олимпиада, уход Жени, ее болезнь, безуспешное лечение, эксперимент — все это привиделось? Какое–то помрачение нашло? — Этери Георгиевна, — переспросила Женя. — Все хорошо? Женя выглядела настоящей. Голос у нее был реальным голосом пятнадцатилетней Жени. Протянув руку, Этери прикоснулась к ладони Медведевой, и пальцы не провалились в туман, как тогда, на арене-иллюзии. Пальцы ощутили живую теплую кожу. Этери захотелось одновременно двух вещей: крепко-крепко стиснуть Женю в объятиях, чтобы никогда не выпускать, а еще — завыть от тоски, потому что она вспомнила слова ученых, «внутри сознания больного вы можете увидеть все, что угодно», и поняла, что это очередное видение. Но, может быть, это — то самое Сердце Зимы, она достигла своей цели, и сейчас освободит Женю, спасет ее от Болезни? Надо только сказать то, чего Этери не сказала в реальной жизни четыре года назад. Наверстать упущенное. — Все хорошо, — наконец ответила Тутберидзе, постаравшись улыбнуться. — Просто задумалась. — Вы не пугайте так, — Женя тоже улыбнулась. — А то зависли вдруг, я уж не знала, что и думать. — Жень, — сказала Этери, посерьезнев и беря ее руки в свои, как перед прокатом. — Ты знаешь, я хочу тебе сказать одну важную вещь. Постарайся ее запомнить, она тебе очень пригодится в твоей спортивной жизни. Особенно тогда, когда тебе будет казаться, что мир рухнул и все пропало. Хорошо? — Хорошо, — послушно кивнула девушка. Ее лицо тоже стало серьезным. — Жень, у тебя твой первый взрослый сезон. Впереди у тебя много побед, я не сомневаюсь в этом. Но однажды может случиться так, что ты уступишь в самом главном, как тебе будет казаться, состязании. И ты подумаешь, что твоя жизнь кончилась, что она больше не имеет смысла. Так вот, я очень прошу тебя запомнить: иногда поражение важнее победы. Ничего в жизни не происходит без смысла. Если что-то случилось — значит, так должно быть. Потом ты поймешь, зачем и почему была эта неудача. Запомнишь? — Запомню, — Медведева кивнула еще раз. — Обязательно? — Обязательно, — она замолчала, обдумывая слова Этери, потом встала, высвободив свои руки, и подошла к двери, ведущей в коридор. — Это очень правильные слова, Этери Георгиевна. Я их запомню, и не сомневаюсь, что дальше они мне пригодятся. Женя распахнула дверь и продолжила, а Тутберидзе ощутила, как от продолжения ее охватывает не просто страх, нет — неописуемый, бездонный ужас. — А вот ей уже не пригодятся. Потому что поздно. Взгляните, Этери Георгиевна. *** За дверью вместо хорошо знакомого Этери коридора Хрустального была пещера. Сверкающая сотнями тысяч граней ледяного великолепия, формой напоминающая сердце — которое так любят складывать из пальцев фигуристы, показывая его публике в камеру, которое в виде мягких игрушек так любят бросать на лед болельщики. Точно в центре этой пещеры, заключенная в ледяную глыбу, как в саркофаг, лежала Женя Медведева. Такая, какой Этери видела ее на арене Пекина, созданной пораженным безумием разумом Жени, в том самом платье, похожем то ли на робу, то ли на балахон, то ли на больничный халат, с короткими растрепанными волосами. — Вот оно, Сердце Зимы, — услышала Тутберидзе у себя за спиной торжественный голос, как две капли воды похожий на ее собственный. Обернувшись, она увидела, что Женя из две тысячи пятнадцатого года исчезла. Вместо нее на пороге тренерской стояла Болезнь. — Поздравляю вас, Этери Георгиевна. Вы у цели. Дело за малым — растопить лед. — Как? — спросила женщина, догадываясь, что здесь–то и будет самое сложное. — Я бы предложила вам газовую горелку, — снова хихикнула Болезнь. — Но, к сожалению, ее здесь нет. Поэтому придется топить лед кое-чем другим. Порывшись в сумке, она извлекла кинжал — словно с иллюстрации из книги про средневековых ведьм и колдунов. Протянула его Тутберидзе. — Прольете кровь за свою ученицу, Этери Георгиевна? «В реальной жизни, даже если слить всю кровь, что есть в человеке, до капли, ее не хватит на то, чтобы растопить такую глыбу. Но это — не реальная жизнь. Но раны здесь воспринимаются мозгом, как настоящие. Если умереть здесь, то умрешь в самом деле. Да ну их к черту, эти рассуждения! Я пришла спасать Женю — я спасу Женю!». — Пролью, — Этери взяла протянутый кинжал. Стала над ледяной глыбой, закатав рукав, и полоснула себя по руке, стараясь не задеть вену. Кровь сначала закапала на лед, потом потекла струйкой, и лед зашипел, начиная плавиться. Этери держала руку, сначала просто так, потом поддерживая ее другой, потом борясь с подступающей дурнотой, потом борясь с подступающей слабостью, потом изо всех сил стараясь не упасть, и, когда голова ее закружилась, когда женщина почувствовала, что вот-вот рухнет на пол, лед раскололся на тысячи осколков с оглушительным «Крр-рак!». Женя открыла глаза и встала из ледяного саркофага, сбрасывая с себя осколки. В недоумении огляделась по сторонам. Увидела Этери, сползающую на ледяной пол, но счастливо улыбающуюся. Бросилась к ней, отрывая кусок подола от своего безразмерного платья, и принялась заматывать порезанную руку женщины. — Этери… Георгиевна. Как же вы… ты… Как же ты так? Ничего, сейчас все будет хорошо. Все будет хорошо. — Будет, — слабо улыбнулась Тутберидзе. — Теперь точно будет. — Браво, — Болезнь похлопала в ладоши. На лице ее больше не было ехидной улыбки. — Браво, Этери Георгиевна. Не могу не оценить ваше упорство и вашу самоотверженность. Вы победили. — Это кто? — спросила Женя, с удивлением глядя на точную копию Тутберидзе, только обесцвеченную. — Уже никто, — ответила Этери, глядя, как Болезнь, будто в подтверждение ее слов, растворяется в воздухе. Пошли домой, Женька. — Пошли, — согласилась Медведева. И тогда Этери, взяв ее за руку, с полной уверенностью смогла нажать на кнопку. *** Первым, что увидела Этери, придя в себя, был больничный потолок над головой, а первым, что ощутила, был специфический больничный запах, который не спутаешь ни с чем. — А вот и наша путешественница по дебрям подсознания проснулась. Переведя взгляд в сторону, женщина увидела, что рядом с ее кроватью стоят психиатр Брайан и старший из ученых, обслуживавших чудо-машину — Тутберидзе так и не запомнила, как его зовут. Именно он только что прокомментировал ее пробуждение. Оба улыбались, и по их улыбкам Этери догадалась, что все прошло удачно. Но все-таки спросила. — Женя… Как она? — Все хорошо, — успокаивающе кивнул Брайан. — Она еще очень слаба, но в абсолютно здравом рассудке. Правда, ровным счетом ничего не помнит из того, что происходило с ней за последний год. — Но это не те воспоминания, о которых стоит сожалеть, — добавил старший ученый. — А вас можно только поздравить с успехом, мисс Тутберидзе. Мы не ошиблись, предложив участвовать в этом эксперименте именно вам. — Спасибо, — Этери попыталась подняться. — Могу я увидеть Женю? — Вообще-то вам бы еще полежать после таких испытаний, — покачал головой Брайан. — Впрочем, зная вас — кто же вас остановит? Пойдемте. Палаты в исследовательском центре компании–гиганта были совсем не похожи на палаты в психиатрической клинике, ничего пугающего в них не было, но у Этери все равно сжалось сердце, когда она увидела Женю, все такую же бледную, исхудавшую и измученную, на больничной койке. Услышав стук открывающейся двери, девушка открыла глаза. Посмотрела на вошедших с недоумением, и от этого взгляда у Этери нехорошо кольнуло где–то под ложечкой. — Здравствуйте, мистер доктор. Здравствуйте, мистер ученый. Здравствуйте, леди, а вы кто? Но, увидев, как взгляд Тутберидзе наполняется ужасом, тут же поспешила рассмеяться. — Купилась, Этери Георгиевна? Здравствуй. Рада тебя видеть. — Медведева! — Тутберидзе, побагровев, замахнулась на нее. — Ты что! Разве можно так шутить! — Извини, — развела руками Женя, приподнимаясь на койке. — Просто у меня в самом деле провалы в памяти. Мистер Брайан говорит, что я год пролежала в больнице, а я этого не помню напрочь. Вообще как отрезало. — Можете оставить нас ненадолго? — обратилась Этери к психиатру и ученому. Те, понимающе кивнув, вышли из палаты. Когда они остались наедине, Этери наконец-то дала волю чувствам. Осторожно обняла невесомое, хрупкое Женино тело, уткнулась в ее остриженные волосы, и зарыдала во весь голос, чувствуя, как со слезами уходят боль и отчаяние, терзавшие ее с того злополучного дня, когда Женя появилась на пороге ее дома с безумным взглядом. — Женя. Женечка. Женюша. Девочка моя. — Господи, Этери, — теперь пришла очередь Медведевой пугаться. — Что случилось-то за этот год? Я болела сильно, да? У меня какие-то смутные воспоминания в голове бродят, такое чувство, будто сон дурной снился. Длинный и кошмарный. Ты не представляешь, какую ерунду я там видела, просто шизофрения какая-то. — Вот как раз очень хорошо представляю, — улыбнулась Этери, глядя в родные карие глаза, больше не застилаемые пеленой боли и безумия. — Но ты проснулась, и это — самое главное.