Дом на перекрестке

Слоуберн, медленное развитие отношений, любовные страдания и неуверенность в себе - это удел людей. У животных проще: течка и гон, ебля, выращивание потомства, течка и гон, ебля... Мысль ясна. А вот живущие в этом доме остановились примерно посередине, разрываясь между желанием оставить под дверью возлюбленной персоны цветы и звериной нуждой выебать ту же самую персону в темном углу. Возможно, мы жалкие, и уж точно неполноценные отбросы в обоих мирах, и нельзя сказать, что хоть кто-то из нас действительно доволен сложившимся положением... Но я лично считаю, что жить можно. (Особенно если ты уже не жив: воскрешен из обгорелого трупа и живешь лишь благодаря милости всемогущего божества, решившего, что теперь оно имеет на тебя, как на стул, все права. В принципе, никто нихуя не сделает, даже если Он кем-то из нас подотрется. Интересно, у таких, как Он, есть ягодицы?....) Хотя, например, Джек (слепой, разумеется, а не этот ебучий клоун, однажды успевший содрать с моих кистей рук кожу, пока Он не заметил, хотя, когда заметил, я понял, что сорванная кожа не является такой уж большой проблемой по сравнению с тем, что случилось со Смеющимся Джеком в наказание за то, что причинил боль чужой собственности) вполне мог со стороны зайти за того, кого все происходящее вполне устраивает, я сначала даже купился на этот бред. Он на первый, второй и даже третий взгляд как будто не человек (хотя бы отчасти): не пьет и не курит шмаль на охотах (если поймали, штраф - адская, непереносимая, ебанутая боль в Его исполнении, неизменно блестящем), всегда убивает тех, кого нужно, и только их, не больше и не меньше (если убить слишком мало или много, штраф - адская, непереносимая, ебанутая боль в Его исполнении, неизменно идеальном), не калечит и даже не бьет сожителей-сокамерников (если поймали - штраф... Думаю, ты, читатель, уже понял), и даже ни разу не пытался убить себя ни разу (мне заткаться про штраф?). А потом я пришел к нему в подвал. Вообще, премилый читатель, этот подвал заслуживает отдельного описания, баллады в его честь, которую я все никак не возьмусь сочинить. Чего стоят одни только его стены: старинная, если не сказать древняя, кладка из какой-то меловой породы, пачкающей всю одежду и делающей огромный зал с низким потолком постоянно пыльным, лишайники на этих стенах, мхи поверх лишайников на этих стенах, покрывающая один влажный угол сплошным мягеньким ковром белесая плесень и одна единственная бледная и слепая рыбеха, плавающая в глубокой луже, которую выточил для нее в текущем посреди подвала роднике Джек. Мел - благодатная для копания порода, вот уж точно. В углу его неизменно грязный, как с помойки, матрас, на нем подушка с уже будто навсегда застывшим углублением под голову. Одеяла нет: этот парень холода совершенно не боится. Более того, он холоду рад: так сваленные в кучу в одном из углов комнаты тела и кости медленнее гниют (в прочем, на них уже давно наползла плесень, которую желтые клыки переламывают, а серое горло глотает, как и мясо, и жилы, и хрящи, и кости). Впервые я туда попал при странных обстоятельствах: неожиданно для себя под кухонным столом нашел странный люк, не засохший и хорошо смазанный, даже не скрипнувший, когда я его открыл. Внизу была абсолютная тьма, хоть глаз выколи. Мне тогда было интересно, признаюсь - был не самым разумным человеком из всех ныне существующих (не живущих, нет). Упал я туда без еды, воды и дополнителбного света, думая, что есть лестница. Наивно, учитывая то, как любит Дом исказиться, издеваясь над своими обитателями. Через день Джек вернулся с охоты и нашел меня, почти мертвого и заледенелого. Можно было бы сказать, что он спас меня от смерти, но это будет неверным: он сохранил меня от повторяющейся агонии замерзания и смерти от голода, продленной на всю оставшуюся вечность Им. И не сказать, что я такое, блять, не ценю. Буквально через десяток дней я впервые увидел, что он все же не механический и не бездушный. Ровно в тот момент, когда появившееся на пороге моей комнаты Нечто, ползущее на сломанных конечностях и хрипящее от боли, с тянущимися из живота черными горячими кишками, ввинтилось в мозг телепатией: плата за спасение. Нужно добить. Чтобы восстановился, нужна смерть. Он знал, что я знал, что я понимаю, чем я рискую, иначе быть не могло: за вред чужой собственности следует уже знакомый тебе, читатель, штраф. Но я помог, потому что если он спас меня от агонии, может логично потребовать в любой момент рискнуть попасть в нее. Я его выходил своими руками, противного и засравшего своей кровью-смолой мой матрас. Я увидел его лицо, когда он снял маску, и молоток пробил его лобную кость. Редкий урод,на самом деле, понятно, почему скрывается: впалые щеки мертвеца, трупно-серая кожа с просвечивающими венами, заполненными то ли смолой, то ли гнилой кровью, пустые глазницы, гноящие и истекающие обжигающей черной жижей, воняющей свежим асфальтом и нефтью. А на следующее утро, уже восстановившись, он рассказал, что высокоморального в эту секунду Его не устроило поедание жертвы. Мы сошлись на том, что это не справедливо, и воздержались от других комментариев. Даже мысленно.