Ликвиден

Тонкая игла втыкается в белую кожу, и медленно выпускает из себя странную жидкость, что проникает в вену. Коля жмурится, и удовлетворенно прикрывает глаза. Ему нравится. Щемящее удовольствие проникает внутрь, облизывая каждую частичку его души. Тривиально, но так сладко… Наркотики заменяют ему его. Этот кислород, что живёт своей, беззаботной жизнью. Он мог бы стать твоим наркотиком, но даже имя личное произнести — это омерзительно-жутко для него. Коля, Коля, Коля. Не хочется даже думать, как подступиться, не хочется знать, куда надавить. Но Некоглай ведь только и умеет, что силой вершить. Всех бить, уламывать. Указывать — его обыденное дело. Его. А Рома — он товар. Рома ликвиден. Но будь у психа хоть немного, хоть капелька Мокривского — не обменял бы ни на что. Даже б на наркоту мерзкую в синих венках. У Ромы радужка глаз голубая, нет — вся синяя! Когда ему в лицо он смотрит, там становится темно. И стример будто пачкается, будто смотрит тот на грязь, что портит и темнит. Если бы ты был у меня — я не отпустил бы тебя никогда. Никакой конкуренции — все, кто рядом с Мокрицей был, все они уже канули в лету. Кто-то сдался. Кто-то куплен. А кто-то и мёртв вообще. Да, постарался. Клоун убил своих зрителей — иронично, не правда ли? А Рома всё не идёт и не идёт. Не даётся в руки. Героин по венам, героин в сердце. Шутит грязные шутки в своём тг, называет мразью и долбаёбом. Лебедев смеётся хрипло, смеётся гулко — постоянно. А стример всё пытается его похоронить, капает что-то, льёт, сливает — часть вторая выйдет очень скоро, на что тот неоднократно намекает. И если б Рома был наркотиком — то он бы был твоим всегда. Бумажек ворох падает, и вот очередная доза ложится ему в руки. И эта очень крупная — впервые Николай берёт такую. И то, что делать с ней, он тоже знает. И девушку он Ромину успел убрать. Пока что тот не видел и не знал, но скоро вдруг поймёт, что ни к какой подружке та не собиралась. Когда не будет Даша отвечать на частые звонки и смски. Чужую дверь Некоглай толкает, и с лёгкостью аккуратно двигается прямо в обуви по коридору. Мокривский спит, так беззаботно и счастливо, что Коле самому смеяться хочется. О чём тот думает? О нём, иль о своём? Псих трепетно касается чужих и мягких щёк, кончиком указательным ведя от носа до губы, и нежно смотрит. Такой наивный — дрожь берёт. Пакет и шприц хватает — и к горлу подставляет, проводит вдоль, по горизонту, волосам — потом хватает руку, и всё вводит, и смотрит, улыбаясь, на него, и видит, как белёсая херня течёт в чужое тело, всё проникая и вводясь в свободное нутро, да наполняет Рому. Как же гадко… Мокрица чуть шевелится, глаза открыв, и глупо смотрит на него. А Некоглай улыбку всё убрать не может, и всё дрожит — настолько тяжело. И тянется, чтобы потрогать. Но Рома отклоняется, весь напряжённый — а после обмякает. И руки невесомо вниз сползают. А Коле нравится, как тот на него смотрит. Как будто знал, что так произойдёт. Раз Рома не его наркотик — он им станет. Неважно, сколько надо будет дурь вводить. Затем, когда тот всё ещё глаза не закрывает, берёт за плечи, и сжимает слабо, и сладко пальцами касается расслабленного тела, что от его движений всё дрожит, и извивается, чтоб хоть чуть-чуть сопротивляться, но Коля в голубых глазах прекрасно видит — нравится. А голова его всё легче, всё дурней. Ведь это Некоглай же сделать и пытался — чтобы облегчить отрицание да боль. Сплетает пальцы он с чужими, и с чувством наклоняется, в упор касаясь носом. У Мокривского весь взгляд расфокусирован, и будто бы сейчас уснёт — не надо, Рома, подожди ещё немного. Кусает его терпко, монотонно — ведёт вдоль языком, что всё ещё на вкус, как экстази. У стримера горчит во рту от этого, но отстраниться — значит быть убитым. Невозможно. И весь, весь Некоглай — как будто бы наркотик, и в чёрном взгляде больших глаз они, и в венах, на губах — он полностью весь в яде. — Ты накачал меня, когда вдруг появился, я накачал тебя, когда пришёл. Мы оба, оба мы теперь в серотонине, но главное — что каждый здесь нашёл. А после в ярких красках плавятся, и всё идут, идут, и в головах обоих пустота, да аксиома та, что проникает внутрь. И Лебедев толкает мягко пальцы в приоткрытый рот, ловя придавленные стоны, хватает шприц опять, и в тело Ромы проникает им — теперь уж навсегда. И вводит в вену до конца.