Перед рассветом: Феникс, поглотивший Звезду

      Не сосчитать, сколько раз Дилюк мучил себя вопросами: «А что, если бы…», возвращаясь в прошлое сотни, тысячи раз и желая, чтобы одна из этих тысяч утешительных грез сменила ночной кошмар, бывший его реальностью. Словно докопавшись до ключевого момента, когда всё свернуло не туда, он мог бы предотвратить его, Дилюк предавался этим размышлениям, всякий раз оставаясь наедине со своими мыслями.       Когда наступила точка невозврата? Когда Дотторе впервые увидел его? Нет. Дилюк был уверен, что гораздо раньше. До того, как он перешел границы Норд-Края. До того, как покинул Мондштадт.       Иногда он приходил к тому, что всё из-за ссоры с отцом. А потом понимал, что причины ссоры пустили корни годы назад. С детства, если не с рождения. А значит, всё происходящее было предначертано ему, а сбежать от судьбы было невозможно. И тогда его мысленные побеги не имеют смысла. В такие моменты его накрывало лавиной эмоций; они придавливали к земле, лишая воздуха, а камера, и без того тесная и тёмная, сжималась, грозясь раздавить.       Годы шли, и отрицание, гнев и отчаяние из-за своего положения сменились смирением. Если злому року было суждено обрушиться на плечи Дилюка, он не будет ему противостоять. Но до тех пор, пока тот его не сразит, он будет продолжать жить, подчиняясь правилам новой жизни.       Будет выживать.

***

      К ним относились как к скоту, кучке отбросов общества и беспризорных детей, которым некуда было идти и не от кого ждать помощи. Их было не слишком много, не более двадцати голов, запертые по клеткам в одном подвале, словно звери.       Несколько раз в день их приходили кормить. Дилюк почти ничего не ел в те дни. Еду ставили у клеток, и люди словно забывали, что они такое, бросались к прутьям, толкались, тянули руки и шеи, пытаясь ухватить как можно больше. К моменту, когда они заканчивали, еды не оставалось. Самые слабые голодали. Дилюк не был слабым, но он был слишком гордым. Всегда добрый и сочувствующий другим, он внезапно проникнулся чем-то, напоминающим презрение, к своим собратьям по несчастью. Сочувствовать неимущим и отчаявшимся было проще, когда он был выше их.       Все пленные говорили между собой исключительно на языке Снежной, которого Дилюк не знал. Даже если они знали общий, то явно не желали посвящать чужака в свои разговоры и облегчать ему жизнь. Напротив, они явно не доверяли и сторонились его. Знали ли они, зачем их здесь держат? Они были напуганы, но не в отчаянии. Возможно, догадывались, а может — им не было дела.       Всё, что знал Дилюк, — это то, что они находятся во власти военных. Фатуи очищали улицы города от бездомных. Дилюк был в достаточно жалком положении, чтобы попасться им под руку. Его и других сначала держали в городской тюрьме, где Дилюк пытался договориться с надзирателями, убедить их отпустить его. Но единственное, что могло бы их убедить, — мору — у него уже украли. Дилюк никогда не чувствовал себя столь беспомощным. Раньше он был по ту сторону клетки и слышал мольбы и уверения преступников. Даже в самом страшном сне он не мог представить себя на их месте. Его имя, его статус — не имели никакой силы; он впервые почувствовал себя обычным мальчишкой, ничего не знающим о мире за пределами мондштадтских стен.       Через несколько дней, когда камеры с бездомными оказались переполнены, их выпустили. Но не на волю. Их увезли за город в железном фургоне, служившем для транспортировки преступников. Дорога заняла почти сутки тряски по заснеженным тропам в постоянном холоде. Сквозь решетку на двери залетал снег, и Дилюк наблюдал за тем, как люди подставляли ладони и слизывали капли воды с рук — их не поили с тех пор, как забрали из тюрьмы. До них вообще никому, казалось, не было дела. Все были одеты в многослойные лохмотья, которые, однако, не могли спасти от дикого степного холода, и Дилюк не удивился бы, если к утру самые щуплые дети среди них не проснулись бы. Никто не проверял их, не пытался удостовериться, не умер ли кто-то из пленных. Двери фургона открылись лишь один раз — чтобы выпустить пленных в место назначения.       На фоне заснеженных полей и леса, тонущих в сизой дымке густых, кисельных облаков, тёмно-серое здание, по размерам не уступающее штабу Ордо Фавониус, огороженное высоким металлическим забором, казалось грубым нарывом, отравляющим взгляд. Кто и зачем построил его в такой глуши?       Дилюк дважды пытался сбежать. Оба раза не был даже близок к успеху и едва не поплатился жизнью за эти жалкие попытки. Поэтому он стал единственным, кого заковали в кандалы во время транспортировки, и более не рыпался. Когда фургон остановился, а двери распахнулись, ему ничего не оставалось, кроме как последовать вместе с остальными внутрь. Этот момент был одной из самых частых точек, к которым Дилюк мысленно возвращался, раз за разом представляя, как третья попытка оборачивается успехом и он сбегает в самый последний момент, пока крохотный шанс, маленькая возможность еще были. Знал бы тогда, что его ждёт за этими серыми стенами, точно попытался бы. Чтобы потом не так сильно съедать себя за упущенную возможность.       А потом их начали забирать, одного за другим. Теперь, когда они слышали шаги в коридоре, когда лязгал навесной замок, а дверь с протяжным металлическим скрипом отворялась, все напрягались, стараясь забиться к стене, надеясь, что это спасёт их от внимания Фатуи. Даже когда приносили еду, среди пленных не чувствовалось прежней отупевшей жадности. Один из бездомных однажды решился спросить у приносивших им еду, куда их забирают. Вместо ответа его и ещё двоих выволокли из клеток и увели.       В безвыходной ситуации человек либо сдаётся, либо борется, либо выжидает. Дилюк был готов бороться, но для этого ему нужно было выждать момент. Сдаваться он был не намерен или, по крайней мере, не хотел себе в этом признаваться. Сидя в клетке с голодными бездомными, он не мог ничего сделать. И решил ждать столько, сколько позволит терпение. Когда Фатуи приходили забирать людей, каждый раз его сердце замирало в практически осязаемой уверенности, что вот сейчас вытащат его. И каждый раз он сквозь прутья решётки наблюдал, как уводят несопротивляющихся женщин и мужчин, продолжая гадать, когда придёт его черёд, со смесью разочарования и облегчения. Ожидание и неизвестность обтачивали его самообладание, постепенно подбираясь к оголённым нервам.       Взрослых становилось всё меньше, дети и подростки теперь являли собой большинство. Для чего бы они ни были нужны Фатуи, очевидно, дети были не в приоритете. Дилюк в свои шестнадцать не выглядел слишком взрослым, а за последнее время существенно исхудал, что наверняка ещё сильнее сделало его похожим на ребёнка, и потому на него бросали взгляд лишь вскользь. Нельзя было исключать возможности, что с детьми будут обходиться как-то иначе. Он всё ещё не имел ни малейшего представления о том, что происходит.       Единственным предположением была работорговля. В Мондштадте минуло несколько веков, как искоренили эту бесчеловечную практику, но Дилюк понимал, что мир не строится по лекалам истории его страны, и столь гнусные преступления где-то да процветают. В таком случае ему придётся выдать своё происхождение и надеяться, что если ему и поверят, то предпочтут отдать за выкуп, а не с торгов. От мысли, что его увезут ещё дальше от дома без шанса на возвращение к прежней жизни, внутри всё холодело, а к горлу подступала тошнота. Мысли, словно яд, парализовали всё тело, сдавливая и сжимая, пока он не находил способ сбежать от них. В ужасную, но пока ещё не безнадежную, как ему хотелось верить, реальность.       Когда взрослых не осталось — Дилюк мог судить лишь по лицам и росту, что никого старше него точно не было, — их перестали забирать. Дилюк не считал себя ребёнком с четырнадцати лет. Невозможно быть капитаном кавалерии и считать себя равным детворе, которую твои подчинённые выгоняют из таверн за нарушение возрастных ограничений на распитие алкоголя в питейных заведениях. Но сидя в клетке с детьми, которые точно не были старше, а в самом худшем случае младше его лет на пять, он не ощущал себя хоть сколько-нибудь взрослее. Такой же напуганный, беспомощный пленник. Единственным преимуществом он и вовсе не пользовался — когда приносили еду и оставшиеся семеро пленников подбирались к прутьям, как голодные щенки, дерясь за кусок чёрствого хлеба, — он не противостоял им, хотя был сильнее, несмотря на истощение. Дилюк лишь улучал момент, хватал то, что не было забрано, и быстро съедал, чтобы не провоцировать никого из этих голодных щенков на драку с ним. Достоинство было единственным, что у него осталось, и за него он держался, как за спасительную соломинку.       Несколько дней они были сами по себе. Самые старшие — их было двое, мальчишка, которого звали Миша, и девчонка Лина, не старше или одного с Дилюком возраста, — сговорились и, пользуясь своим ростом и силой, забирали себе большую часть принесённого им пропитания. Самый же юный из них — мальчик лет одиннадцати, плакал часы напролёт от голода и страха, но за это они только больше его ругали. Дилюк попытался вступиться, но он ни слова не понимал из того, что они говорят, и, не желая влезать в драку с детьми, отступал. Кроме него никто из детей за мальчишку не вступался. Фатуи же никогда не обращали внимания на их грызню, хотя были единственными, кто мог остановить издевательства над собственными пленниками. Хотя бы рассадить их по разным клеткам.       Атмосфера ощутимо накалялась с каждым днём. Страх неизвестности подтупился за прошедшие дни затишья, но напряжение никуда не ушло — оно выливалось в агрессию. И как назло, еды будто становилось всё меньше. Дилюк более не мог скромничать и отсиживаться, упиваясь своим достоинством и гордостью. Первые пару дней ему не давали отпор, когда он в числе первых забирал свою порцию. Он смекнул, что его оценивают и не спешат конфликтовать напрямую. Дилюк мало знал об уличной жизни и, возможно, поэтому осмелел. Помимо того, что брал своё, он подкармливал постоянно хнычущего мальчишку, пусть тот всё ещё его дичился и отказывался разговаривать. Если ему удавалось взять особенно много — где-то половину, — он делился и с теми, кто успевал подойти и промямлить что-то на своём языке. И вот это, казалось, и раздражало эту парочку задир больше всего. Если те, кого Дилюк подкармливает, войдут в его «банду», их станет больше. Для Дилюка же — забота о других и подобие дружелюбия от них, вместо опасения и враждебности, придавали уверенности. Былое презрение немного развеялось. Но он прекрасно понимал, что рано или поздно растущее в воздухе напряжение вспыхнет и разгорится, как искра на сухом поле.       Рано или поздно это должно было случиться. Он был единственным, кто осмелился им противостоять и не изъявил желания объединиться. Он был угрозой, а они были детьми с улиц.       Первой на него бросилась Лина. Дилюк не ожидал, что это будет она, и упустил её удар. Она с силой впечатала его головой в чугунные прутья клетки. Боль гвоздём прошибла затылок и дрожью разошлась по всему черепу. Гул от удара звучал внутри головы недолго. Но он слышал его, когда сломал девчонке запястье. Пронзительный визг не смог его перекрыть. Как и громкие ругательства Миши, чью руку он выдернул из плечевого сустава. Драка закончилась прежде, чем гул от первого удара стих в его голове. Прежде, чем Дилюк осознал собственную вспышку ярости и её последствия. А это была именно она. Несмотря на отточенные, механические действия, внутри него полыхала настоящая ярость по отношению к этим детям. Он не чувствовал вины, даже смотря как они стонут от боли, отползая подальше от него.       В клетке нельзя было встать в полный рост, поэтому Дилюку пришлось драться — если это можно назвать дракой, — не вставая с колен. Другие дети, забившиеся в противоположный угол клетки, смотрели на него в ужасе. На него никогда не смотрели так.       Прежде чем Дилюк успел что-либо отрефлексировать, дверь в их каморку с лязгом отворилась. Внутрь вошли Фатуи и остановились у клетки, пытаясь понять, что произошло. Заметив солдат, Лина заверещала что-то, кивая в сторону Дилюка, пихнув плечом Мишу. Тот вскрикнул от боли, но сквозь слёзы согласно закивал. Один из Фатуи, очевидно, обратился к Дилюку с каким-то требованием.       — Я не понимаю, — произнёс он на общем языке.       Солдаты перебросились между собой словами и один из них достал связку ключей. Дилюк вздрогнул, когда дверь клетки отворилась. Безликая маска Фатуи смотрела прямо на него.       — На выход.       Дилюк не стал противиться. Агрессия, о которой он не подозревал, затихла, притаилась, словно приготовившийся к атаке хищник. Его слегка потряхивало, когда он покинул клетку. Разумной частью Дилюк понимал, что едва ли его ждёт что-то хорошее за то, что он покалечил двух пленников. Он мог бы сказать, что начал не он и главные агрессоры — те двое. Но не стал. В конце концов, именно этого — освободиться из клетки — он и хотел. Возможно даже, знай он, что за драку его заберут, сделал бы это раньше.       — Мне нужно поговорить с тем, кто у вас здесь главный, — заговорил Дилюк, когда его вывели в коридор, — это в ваших же интересах.       Возможно, Дилюк осмелел из-за недавней драки. Возможно, почувствовав силу, он забыл, что одолев парочку детей, не стал равен их тюремщикам. И забыл, что уже дважды пытался устроить проблемы Фатуи своими попытками побега.       Звонкая пощёчина едва не сбила его с ног, напомнив о реальности.       — Знай место, крысёныш, — слова с грубым акцентом едва пробились сквозь взвившийся в голове шум.       Возможно, любого из пленников одна пощечина усмирила бы. В Дилюке же вспыхнула злость, та самая, что змеёй притаилась в груди, ожидая момента для смертоносного прыжка. Дилюк приложил руку к ушибу, сплюнув под ноги вязкую, ярко-алую слюну. Он ничего не сказал. Решив, что урок был усвоен, Фатуи развернулся и пошёл дальше по коридору. Его напарники остались в комнате пленников, видимо, проверяя раненных.       Он остался один на один с шестнадцатилетним безоружным голодным подростком, совершенно справедливо его не опасаясь и даже не потрудившись связать ему руки. Дилюк, шаркая по каменному полу в разваливающихся ботинках, в которых лопнула уже не одна мозоль, пообещал себе не упустить первую же возможность для побега. Стены эхом отражали звук их шагов.       Путь из подвала наверх занял немного времени — они шли по тускло освещённому коридору не длиннее двадцати метров, пока не упёрлись в винтовую лестницу. Преодолеть её, не будучи закованным в кандалы, оказалось проще. Первая площадка уводила в коридор первого этажа. Дилюк, сосредоточенный на окружающей обстановке, почти не чувствовал боль от удара, игнорировал лёгкое головокружение и механически сглатывал подступающую к горлу желчь. Но, к его досаде, Фатуи не остановился на первом этаже. Он продолжил восхождение, и, быстро оценив свои шансы, Дилюк понял, что бежать сейчас не время, однако, мельком бросив взгляд в коридор, он обратил внимание, что тот пуст. По крайней мере, пока.       С каждой ступенью нетерпение и желание действовать росли, начиная распирать. Они прошли второй пролёт и направились вверх к третьему. Дилюк бросил взгляд вниз, в темноту, обрамлённую чугунной спиралью лестничных перил. Если он спрыгнет, сможет ли перескочить на первый этаж, не расшибившись? Дилюк дёрнул головой, отгоняя глупую мысль, и ей на смену тут же пришла простреливающая боль от ушиба в затылке и скуле.       Здание было погружено в гробовую тишину, словно в нём не было никого, кроме детей, запертых в подвале, и их стражников. И лишь с третьего этажа Дилюк услышал звуки. Стоило им покинуть лестницу и отворить дверь, за которой скрывался длинный коридор, ничем не отличающийся от подвального, отовсюду хлынул поток криков и стонов.       Дилюк замер, переступив порог, сбитый с толку. По обе стороны коридора находились двери, за которыми и раздавались леденящие кровь звуки. Словно людей за ними пытали, всех сразу. Заметив, что пленник мешкает, Фатуи схватил его за грудки и рывком утянул в коридор, толкая впереди себя.       — Вперёд, — рявкнул он и пихнул Дилюка в спину.       Коридор от лестницы заворачивал вглубь здания и вывел в просторный круглый зал, в котором пахло режущим слизистую запахом спирта. Дилюк поморщился, и его взгляд невольно устремился вверх, к источнику света в помещении. Крыша над ним была куполообразной и в самом её центре было окно — оно пропускало дневной свет аккурат на металлический стол в центре комнаты. По одну из сторон от него стояли столы поменьше, и на них он смог разглядеть множество инструментов. У стен помещения стояли длинные шкафы с застеклёнными дверцами, за которыми виднелись десятки сосудов разных форм, размеров и содержания. Комната была похожа на кабинет лекаря, но гораздо более богатого, чем Дилюку когда-либо приходилось видеть. Да и лекари никогда на его памяти не обживали такие странные помещения. Может, дом, в который их привезли — больница?       Фатуи снова обогнал Дилюка, и у того промелькнула мысль — сейчас ничто ему не мешает броситься к инструментам и вооружиться одним из них. Хотя он не знал, насколько хорошо вооружены Фатуи, охраняющие пленников, и было ли у них что-то кроме дубины, но оказать сопротивление с холодным оружием будет проще, чем с голыми руками.       Словно прочитав его мысли, солдат грубо схватил его за плечо и, не давая более отстать, притащил к одной из дверей в круглой комнате. На комнате висел навесной замок, изнутри не исходило ни звука. Станет ли Дилюк тем, кто будет кричать из неё, как другие пленники по дороге сюда? Что здесь с ними делают? Сердце забилось в горле и холодный пот прошиб тело, стоило представить, что это его последние мгновения относительной свободы.       Чтобы открыть дверь, Фатуи выпустил плечо пленника из своей хватки.       Дилюк вновь обернулся к центру комнаты, прикидывая расстояние до стола и до выхода в коридор, и пришёл к неутешительному выводу — Фатуи в любом случае его перехватит, куда бы он ни побежал. Сил на то, чтобы обогнать взрослого мужчину, у Дилюка не было. По крайней мере пока тот в состоянии бежать.       У Дилюка не было оружия. Но он был один на один с охранником, который не ожидает от него сопротивления. На его стороне был эффект неожиданности. Этот момент был той точкой, возвращаясь мысленно к которой Дилюк не испытывал сожалений.       Замок с глухим щелчком открылся.       Ему не потребовалось даже сжимать кулак. Ребром ладони он ударил в шею только что обернувшегося к нему мужчину. Удар вышел не идеальным, смазался, по инерции проскользив с цели. Но этого было достаточно, чтобы ошарашить солдата.       Дилюк не часто дрался голыми руками. Как рыцарь он всегда был при оружии, а вне рабочих обязанностей даже задумываться о драках не приходилось. Однако он много раз наблюдал, как дерутся другие, и участвовал в тренировках новобранцев. Он умел бить куда надо.       Фатуи хрипло выдохнул и вцепился руками в место удара. Кровь бешено стучала в ушах Дилюка, когда на глаза ему в этот миг попалась дубина, которую теперь ничего не мешало забрать. Не давая солдату опомниться, он выхватил её из крепления на ремне и тут же, размахнувшись, обрушил её на колени мужчины, сбивая его с ног. Раздавшемуся хрусту вторил вопль, влившийся в приглушенный гул чужих, полных страдания и безумия голосов. Второй удар пришёлся по открывшейся макушке, и в него Дилюк вложил всю свою злобу, отчаяние и страх, пережитые за время плена.       Не тратя более времени, он, уже чувствуя, как ему не хватает дыхания, рванулся с места, прочь из комнаты, впервые за несколько недель перейдя на бег. Тело ныло, отвыкшее от такой резвости, словно заржавевший механизм, но Дилюк силой воли продолжал бежать. Ботинки скрипели и громко топали по каменному полу, с каждым шагом отдалявшим его от этой зловещей комнаты, лёгкое ощущение эйфории напитывало его, мурашками рассыпалось по телу. Это была его маленькая победа.       Запустение коридоров было обманчивым. Стоило Дилюку выбежать в главный, ведущий к лестнице, позади себя он услышал ругань, топот и бряцание нескольких пар сапог. Погоня тут же придала ему скорости. Он ворвался на лестницу и, перепрыгивая ступени полутораметровыми шагами, поскакал вниз. Если до этого о погоне ещё могли знать не все, то бег по лестнице производил столько шума, что наверняка всполошил весь этот улей. Однако ни на втором, ни на первом этаже никто не преграждал ему путь. Если бы у Дилюка было время, он бы помолился Барбатосу, чтобы тот продолжал посылать ему удачу.       Дилюк совершенно не думал о том, что будет делать, если сможет покинуть стены этого здания, куда и как он пойдёт дальше. Он просто бежал, понимая, что у него нет выбора.       Окна на первом этаже оказались зарешётчатыми, и, мысленно ругнувшись, Дилюк продолжил бежать мимо них, чувствуя, как погоня приближается. Свобода была так близко, но так недосягаема. Эйфория сменилась отчаянием, когда на подходе к выходу Дилюк наткнулся на ещё двух Фатуи, которые преградили ему дорогу. Бежать больше некуда.       Дилюк мог бы сдаться. Но осознавая всю безысходность своего положения, он также понимал, что терять ему нечего.       Резко затормозив, Дилюк развернулся и обрушил дубину наотмашь на догоняющего его Фатуи. С силой, которой никто, даже он сам от себя, не ожидал, он продолжил без разбору сыпать ударами на всех, кого мог достать. Больше всего досталось первому преследователю. Возможно, Дилюк бы даже забил его насмерть, если бы меньше чем через минуту его не повалили на землю и не обезоружили.       По крайней мере, они его убьют здесь и сейчас. Умереть в драке, даже если это жалкое её подобие, лучше, чем будучи запертым в каморке подвергаться издевательствам. Однако его успели ударить всего пару раз, когда воздух прорезал громкий свист, и всё прекратилось, словно по команде.       Тогда Дилюк в первый раз увидел Доктора. Высокого мужчину во всём белом, с маской, скрывающей верхнюю часть лица. Он был человеком, который управлял всем этим кошмаром, чью операционную он видел наверху. Это тот, кто отдавал приказы по отлову и удержанию бездомных из Норд-Края для непонятных целей. Он занимал один из высочайших чинов Снежной и именно поэтому мог позволить себе построить здание посреди снежной пустыни и держать в нём в подчинении военных.       Если бы не он, его, беглеца, тогда забили бы насмерть. Это была бы болезненная, но быстрая и в каком-то смысле достойная смерть. Гораздо достойнее всего, что для него уготовил извращённый ум Предвестника, от взгляда в глаза которому у юного Дилюка пробегал мороз по коже.       Но как бы парадоксально это ни было, именно своим побегом он привлёк к себе его внимание и обрёк себя на такую участь.       — Как тебя зовут, мальчик? — Дилюка рывком подняли с пола и, скрутив руки за спину, заставили стоять перед Предвестником. Он обратился к нему на общем наречии, каким-то образом догадавшись, что перед ним иностранец.       Дилюк, растерявшись, ничего не ответил. Он понял, что это тот самый главный, к которому он хотел попасть. Но он не вызывал у него даже крупицы доверия.       — Мои солдаты не отрезали тебе язык, случаем? — он подошёл ближе и дёрнул Дилюка за подбородок. Его белоснежные перчатки испачкались об измазанное в крови и грязи лицо. — Или выбили челюсть? Хм, ничего такого.       Пальцы с силой сжали лицо Дилюка.       — Тогда отвечай.       — Дилюк. — прохрипел он в ответ, поморщившись. — Дилюк Рагнвиндр. Я из Мондташдта. Я…       Предвестник резко отпустил его голову и отвернулся.       — Я спросил только твоё имя, Дилюк. Для того, чтобы узнать друг друга получше, у нас будет ещё много времени.       Дилюк запаниковал.       — Вы должны отпустить меня, я!..       Развернувшись, Предвестник отвесил ему пощёчину.       — Слишком непослушный, — раздражённо прицокнул языком Предвестник, — столько проблем от какого-то щенка.       Предвестник слегка наклонился, и теперь Дилюк мог разглядеть его ярко-красные широко распахнутые глаза, спрятанные за маской. Губы его изогнулись в жуткой улыбке.       — Но ты мне нравишься. Люблю сложные случаи. Продолжишь меня развлекать и, гляди, проживёшь подольше.       Выпрямившись, он отдал приказ своим людям. Дилюка увели обратно в подвал и на этот раз бросили в одиночную комнату, лишённую света.       С того дня он лишился света на долгие годы.