Ferrum

— Так и будешь молчать? Тэхен уже давно поднялся на ноги и посматривает на мальчишку, который наконец-то перестал изображать Лондонский мост и принял сидячее положение на еще не прогретой земле. Видимо сообразил, что старик не собирался рукоприкладствовать. — Я очень хотел есть. Да что ты? — Я заметил. — Разрешите мне уйти? Я больше никогда не появлюсь. Вампир придирчиво осматривает его внешний вид, размышляя как поступить. Перед ним тут звереныш весь перемазанный, глаза налиты янтарем, в волосах искусно перемотанное гнездо, а обуви вообще нет. Ну, оборванец самый настоящий. — А как же твой прием пищи? Спрашивает совершенно серьёзно, пока мальчишка перед ним усердно изображает безразличие к вопросу. — Не голодный больше, – все еще упрямо клюёт носом вниз. Тэхен в ответ мычит понятливо, наконец обреченно выдыхая решение: — Пойдем в дом, накормлю нормально. Мальчик сразу голову задирает, приоткрыв в честном удивлении рот. — Чего застыл? – журит его, указывая пальцем на попадавшие плоды и ведро. —Собираешь тут все с земли и приносишь ко мне, дверь в дом, полагаю, найти сможешь. Чонгук ловкий малый, однако сейчас заметно тормозит свой сбор яблок – страшится неизвестности и стыдится все же, что полез воровать. Только яблоки не вечные, поэтому спустя пару минут он уже топчется у порога дома, колеблется, да оставляет ведро у входа, открывая дверь и заходя внутрь. Перед глазами стол, а на нём тарелка с пышущей жаром кашей. Не обманул старик, да только в комнате его самого не было, поэтому воришка и стоял, как вкопанный, не решаясь пройти внутрь. — Заходи уж, чего изображаешь недотрогу, – жалко разутого и чумазого, да только жалеть его ещё рано. Тэхен приносит банку с компотом, останавливаясь рядом. Чонгук присаживается за стол, сложив руки на коленки: к пышной каше приступать не спешит, хоть и чувствует, что старший за ним внимательно наблюдает. — Я знаю, что вы вампир. Здесь Тэхен уже откровенно посмеивается, обнажая всегда очевидный клыкастый рот. — Замечательно. Но странно, если бы было наоборот. — Что вы от меня хотите? Тэхен выдыхает шумно и отворачивается, оставляя банку на столе и освобождая руки. Если говорить предельно откровенно – то он тоже в замешательстве, но какой-то агрессии не испытывает, так, пожурить хочется немного. — Чтобы ты съел кашу. — За просто так? – и смотрит, совершенно не испуганно, а снова насупившись, словно это он здесь главный и пытается уличить, попытаются ли его одурачить. — Награда за собранные яблоки, мальчик. Здесь тушуется, тут же жалея, что решил попробовать кашу, и сильнее сжимает влажную от запотевших пальцев ложку. Вот удалось бы улизнуть с запасами еды на день, а то и на два – гордился бы собой, какой молодец — пищу себе добыл! Ну, подумаешь, обокрал кого-то, зато каков трюкач и даже не попался! Однако, когда тебя поймали с поличным, вина и стыд приходят вместе – сплелись нераздельно, как начало и конец. Не получилось жестокости искоренить чистоту его души и наполнить чашу ядом до верха. Мальчишка сглатывает противный ком в горле и послушно начинает есть любезно предоставленную кашу. Вкусно. К тому же, он не ел больше суток. Побег, особенно если оказался не подготовленным заранее – заведомо провальное дело, но выбирать ему не приходилось. Тэхен присаживается с другой стороны стола - подальше, чтобы не смущать особенно сильно, но и глаз спускать с него тоже не хочет. Ждёт пока воришка прожует пару ложек и интересуется: — Сколько тебе лет? Резонный вопрос, кстати, по внешнему виду сложно определить, уж больно как-то нескладен гость. — Двадцать. Тэхен прыскает, невольно показав клыки, и в миг добавляет голосу серьезности: — А ну не ври. — Шестнадцать. Вампир удовлетворенно хмыкает. Да, такой возраст, может быть с натяжкой, но он бы дал. Любопытным птенчиком, выныривающим из гнезда, мальчик задаёт ему встречный вопрос: — А вам сколько? — Очень много. — А давно вы такой? — Давно. Он худшая сторона медали – бесконечная тьма, которая пытается лишь пропускать через себя щелочки света. Говорить о себе, как всегда, неприятно. Не обижайся, мальчик. Тэхен подталкивает к нему прозрачный стакан, доверху наполненный свежим компотом. Гость собирает влагу с поверхности пальцами, кидая быстрые взгляды на мужчину, но так и не решаясь спросить про точный возраст. Вампир старик - редкое зрелище. Тэхен, если бы его попросили, уточнил бы ещё, что и жалкое к тому же. Сам хозяин дома тоже заинтересован в некоторых вещах, поэтому продолжает свой опрос. — Как зовут-то тебя? — Чонгук. — А фамилия? — Нет фамилии, – младший доел все, что ему предлагали, и напряженно положил руки на живот, понимая, что ответы на все вопросы, которые ему могут задать - тоже своего рода плата. — Как нет фамилии, есть же семья, которой ты принадлежишь? – Тэхен хмурится, подаваясь слегка вперёд. — Я ничейный, – вбивает гвоздями. — Точнее сказать — сам свой. Есть у себя, себе и принадлежу, — продолжает с шелестящим выходом. Храбриться дается откровенно непросто, быть своим и самостоятельным, не иметь принадлежности – тяжелый труд. В случае Чонгука – стартовый материал, неизменная данность. В ответ ему лишь щурятся, разгадывая простейшую загадку. — Вот как. Значит из приюта. Такие вещи являются очевидными: ничейные, свои собственные дети – это сироты, которые так и остались нелюбыми. А Чонгук стушевался, для него это невыгодный свет, непригодная сторона. Словно упавший спелый плод, только кому такой теперь будет нужен – падаль собирают свиньям на корм. Чужое имя правда интересует его гораздо больше, чем собственная навечно утерянная самоценность. — Ким Тэхен. Приятно познакомиться, – ему наконец-то представляются, используя мертвейшую интонацию. Очевидно, что руки никто ни к кому не тянет для запоздалого и нелепого приветствия, вампир только глазами своими тёмными Чонгука рассматривает, а тот в ответ не желает поднимать взгляд. Следующий вопрос раздается спустя пару минут пытливым хозяином дома: — Как сюда попал, расскажешь? И почему в свои шестнадцать ты вне приюта. Как мне известно, вплоть до восемнадцати лет ты должен быть под надзором. — Не должен. Вот теперь и взгляд поднимает, словно начинает новый бой, который понятен только ему самому. А исход вполне прозрачен: собственная победа. Игра? Скорее нет — борьба слов. — Это лишь твое мнение, но не истина, Чонгук. А старик не промах, ни капли не жалеет и бьет наотмашь, стрела летит упрямо в цель. Собеседник жует недовольно губу, заламывая себе пальцы. Ответить ему хочется. Очень. Но стоит открыть рот, как начнет обороняться, задевать, кидаться обвинениями. Да разве можно? Когда тебя не исполосовали розгами до жарких отметин, и даже наполнили давно урчащий желудок едой? — Тебе ведь некуда идти. Очередная очевидная вещь, даже не нужно носить на своих плечах сотню лет. В ответ ему коротко мотают головой, упрямо прикрывая глаза плющом завивающейся челки, пытаются не показаться беспомощным и жалким. Хотя, куда уж больше, Чонгук? Ты босой. — Расскажи, что с тобой случилось, а я дам тебе кров. Что? Щеки вспыхивают жаром полуденного солнца, а мальчишка мгновенно вскакивает на ноги, пытается что-то проблеять невнятное, отказаться, не разрешить себе полагаться на кого-то. Подозревать, Чонгук! Остерегаться! Бояться! Бежать! — Я … А в голове разбитый улей и мысли, как жужжащий рой ужасающего количества пчёл. — Зачем вам это? Сыпет вопросами, сжимает кулаки, впиваясь ногтями в ладони и оставляя жгущиеся лунки. — Почему? — Хотите поиздеваться надо мной еще? — А я разве уже издевался? — осаждает как щенка, когда старческий тон обретает недовольные оттенки стали. — Чонгук, я понимаю о чем ты беспокоишься… — Нет, вы не понимаете! — все еще возвышается с противоположной стороны стола, упрямо доказывая своё беспокойство, облачая в осязаемые строчки. — Дай мне договорить, черт возьми! — и бьёт по столу кулаком, пытаясь усмирить мальчишку. — Ты беспризорник, настоящий оборванец, которой не нужен никому. Ты даже позаботиться о себе не можешь, а попытки — лишь позорное воровство, за которым тебя смог поймать трухлявый дед! А если бы я был помоложе, я бы схватил и оттаскал за уши прямо там! Тебя такая жизнь устраивает, Чонгук? Через пару месяцев придут холода, это будет огромная удача если ты найдешь место, где согревать шкуру и добывать еду разумным способом, а если нет? Что если нет, Чонгук? — Тогда я просто умру. Вампир заливается смехом, давящим на больную рану, вечно незаживающую язву. Как же тебе просто, мальчик. Истощаешь свой организм и получаешь бонус, кому приятный, кому не очень, но конец один у всех – смерть. — Борись за жизнь, она у тебя только начинается. Идиллия смерти у Тэхена только для себя самого, саморазрушение в обмен на чужую жизнь, даже множество душ? Спасение другого, в обмен на собственную погибель за сопричастность. — Я ушел из приюта примерно семь месяцев назад, спустя три месяца после дня рождения. В шестнадцать отпускают, если ты договариваешься во время выходов в город о работе, потому что на улицу просто так не дают разрешение уйти. Он присаживается наконец-то обратно за стол, и, кажется смирившись, потихоньку раскрывает свою карту жизни. — А дальше? — А дальше, спустя три месяца приют перестает отслеживать твою судьбу и вычеркивает из своей истории. Так мне перестали платить на работе, я какое-то время работал за еду. Здесь Чонгука охватывает невероятный стыд и буквально сжимает за горло. Он всегда очень сильно себя винил, что не ушел раньше, тогда не произошли бы дальнейшие события. — А потом ко мне пришли и отобрали все, что я заработал. Поэтому я такой, как вы сказали беспризорник и настоящий оборванец. Тэхен усердно давит в себе, как мерзкого жука подошвой, желание пожалеть мальчишку. Сердце, давно просящее подарить кому-то накопленное облегчение, самостоятельно заковывается цепями и выкидывает ключ: нельзя показательно жалеть, иначе никогда из юнца не получится храброго война. Вампир понятливо кивает, не задавая лишних вопросов о предыдущем пребывании молодого человека, но одну вещь не уточнить не может: — А с глазами что? — Ах это, — человек видимо расстроился, что разглядели. Старик то у нас лишь на вид трухлявый, а козыри свои в рукаве держит. — Ничего серьезного на самом деле, у меня так с рождения. Янтарь во взгляде Чонгука есть не только на отливающей небесным золотом радужке, его белок отдаёт желтым. Тэхену встречалось такое у животных, и к сожалению, исход редко был благоприятным. Слышимым шепотом ему вверяют: — Я не доставлю вам проблем. На этом все становится понятно: кажется, смирился мальчик. Даже не так, согласился, принял правду и условия, но верить… Как же может он доверять протянутой руке, когда до этого столько раз получал по бродяжьей морде розгами? — Но зачем вы все это делаете? — поднимает голову, являя чистый и умоляющий получить правду взгляд. — Желаю, — открыто и честно. Его провели через внутренние дорожки закрытого города, Тэхен в ответ не чурается приоткрыть и свои ворота. — Скажем даже, в помощники себе кого ищу. Правда, неловок ты немного и больно худоват, но это дело поправимое. И улыбается, как можно дружелюбнее, если видимые клыки не считать за угрозу. Но с непривычки не получается: — А вы кровь не пьете? — Нельзя. Сыворотку на что выдают? — Я в этом почти ничего не смыслю. — Ничего, освоишься. Тэхен поднимается, раздавая распоряжения тут же: — Моешь за собой тарелку, а потом на второй этаж — покажу, где будешь спать. В ответ кивают болванчиком, но подрываются лишь после того, как вампир поднимается по скрипучей лестнице на второй этаж. Доверию и отсутствию страха предстоит скрупулёзно учиться и привыкать, чтобы стать жителями этого дома.