Четвёртый закон

      Я проснулся от непонятного, непривычного ощущения тяжести на себе. Мне будто давило что-то на грудь и на бёдра. Ещё не окончательно пробудившись, я испытал приступ паники — я не мог пошевелиться! Словно в кошмаре. Но уже на границе, ближе к яви, чем ко сну, я понял, что это не обрушение дома, не сердечный приступ и не воображаемая плита из бетона. Это руки. И ноги. Рядом со мной, точнее, частично даже на мне, лежал Диз. Прижимался ко мне, обнимал. На секунду я открыл глаза и тут же зажмурился, утвердившись, что точно не сплю, что я в своей комнате и, судя по серо-белому свету, уже давно утро. Я лежал и прислушивался к ощущениям, и попутно вспоминал, как уснул. Я попросил Диза остаться — и он остался. Он читал мне, и я заснул. А теперь он так близко, что сразу и не понять, где чьи руки и ноги, и теплый выдох.       — Ты не спишь, — услышал я ласковый шёпот у плеча и почувствовал прикосновение губ к своей шее.       Я улыбнулся, не оспаривая слов Диза, но и глаз не открывая. Мне не хотелось окончательно впускать утро, заботы, слова. Я хотел ещё, может, пять-десять минут понежиться так, ощущая вес сильного тела, чувствуя это тепло и сладкую лень пробуждения, и мурашки от дыхания Диза по коже. Он водил ладонью ласково мне по груди и поддел пуговицу на пижаме. Я тут же напрягся, но вида не подал, по-прежнему не открывая глаза и притворяясь, что всё ещё в дрёме. Диз переместился и навис надо мной, удерживая вес на локтях.       — Открой глаза, соня, — прямо в губы, в мягкий утренний поцелуй прошептал он, и я открыл, но не глаза, а рот навстречу его языку. Сладко. Нежно. Так ласково он касался губами и кончиком языка моих губ, ловил их, игриво, несильно прикусывал. Из всех наших поцелуев этот показался мне самым чудесным. Неужели же миллионы людей просыпаются так, в этой неге? Неужели же все они вот после такого ещё чего-то хотят от судьбы, что-то просят, смеют быть несчастливыми?! Я млел в этом сладостном поцелуе, головокружительно падал, почти не дышал. Мешала полностью погрузиться в прекрасную эйфорию только естественная реакция моего мужского начала. Я был возбуждён, что с утра обычное дело, но с поправкой на то, что сейчас я не мог дать себе волю и справиться с этим простым обстоятельством тем способом, каким справляюсь всегда. Плоть налилась и просила внимания и разрядки, бёдра, повинуясь инстинкту, дёрнулись вверх, и я бесстыдно потёрся об Диза.       — М-м-м-м... — проурчал тот, не прерывая наш поцелуй, и я тут же почувствовал дерзкую руку у себя на члене...       Никогда! Никогда! Никто меня ТАМ не трогал! Меня словно прошило электроразрядом, я выгнулся и застонал. Что за стыд! И наслаждение! Наслаждение, которое для меня не имело названия, формы. Я задрожал, мне стало так жарко, пульс участился, мне казалось, что всё внутри меня, вся кровь, мысли, чувства — всё сконцентрировалось, стекло к головке члена, которую Диз умело ласкал мне через пижамные брюки.       — Диз... — едва шевеля языком, выстонал я. — Диз, пожалуйста...       — Пожалуйста что? — хрипло и горячо над самым ухом спросил хитро′ он.       — Если не остановишься, я сейчас кончу, — честно признался я, сгорая и от стыда, и от жарких прикосновений.       — Очень на это надеюсь, — томно выдохнул Диз и резко стянул мои пижамные брюки мне до колен, ловко разместился у бёдер и взял мой почти готовый взорваться член в рот.       Жар и экстаз, которые я испытал, были на грани с безумием и острой болью. Глаза мои распахнулись, рот судорожно раскрылся, все мышцы вытянулись, голова запрокинулась, тело двигалось само по себе, изогнувшись дугой. Хватило пары движений — я чувствовал вострый язык, сладкий плен, мягкие губы, вибрацию стона — это был космос, галактика, создание суперновой вселенной из атома, из ничего. Я расщепился, исчез, кажется, я кричал! А потом снова собрался в одно — нервное, влажное, обжигающее, пульсирующее, смог дышать, видеть. Мир возвращался обрывками: в ушах звон, перед глазами вспышки, как пятна на солнце. Диз всё ещё вылизывал мой член, уже не напряжённый и уменьшающийся на глазах.       Я кончил.       Я никогда не кончал до этого дня. Все эти стимуляторы, симуляторы и игрушки... Всё бред, всё не то, глупости, заменители. Ничто не сравнится с тем, что я только что испытал!       Я раскинул руки и улыбался. Я не знал, что сказать... Что тут скажешь? Я только что понял, что значит секс! Что такое настоящий оргазм! Для чего вообще эта штуковина у меня между ног.       — Тебе хорошо? — подтянулся ко мне Диз, и я увидел, как горят его глаза, как раскраснелось лицо и встрёпаны волосы.       — Очень, — улыбнулся я, не в состоянии пошевелиться — всё тело как мякиш, и кристальная пустота в голове.       — Я боялся, что сделаю что-то не так, — прилёг рядом Диз и доверчиво положил мне голову на плечо.       — Мне не с чем сравнивать, — рассмеялся я и легонько взъерошил его волосы.       — По-моему, это здорово, — немного подумав, ответил Диз. — У нас обоих всё в первый раз.       — Быть девственником в тридцать — это жалко, — хмыкнул я.       — Мне вообще пятьдесят! — рассмеялся Диз, и я рассмеялся в ответ. Мы точно два ископаемых. Два выброшенных на мель нелепых создания. Мы сплелись снова в объятиях. Я наполовину голый, но даже штаны натягивать было лень. И я снова уснул. Уткнулся в грудь Диза, чувствуя жар наших тел, его ладонь на своей торчащей из-под простыни заднице, его дыхание в волосах, его пальцы ног, сплетённые неловко-смешно с моими.       За окном раздавались звуки нового дня. Суета. Тысячи жизней, забот, радостей и проблем. Миллионы людей. Океан судеб. А мы с Дизом спали. Спокойно и крепко, как только и можно спать после свершившегося важного, что меняет всё в одночасье.

***

      — Сидония... Сид... Проснись, медвежонок.... — голос тихий и близко. — Перепутаешь ночь и день, а вам это вредно. Тебе же завтра вставать на работу.       — Мог бы что-нибудь и приятнее мне сказать, — сонно и недовольно выдохнул я, переворачиваясь набок.       — Я лучше сделаю... — был тихий ответ, и я почувствовал горячие губы сзади на шее. Диз задрал мне пижаму и заскользил одним сплошным поцелуем вниз по спине, по моей бугрящейся коже, по шершавым подсохшим нарывам, по бордовым кляксам-разводам.       — Диз, — я напрягся, отпрянул всем телом и сел.       — Что-то не так? — Диз немного хмурился и тоже сел поудобней напротив. Его безупречное тело облепляла футболка, скульптурные мышцы рук слепили глаза совершенством. Видимо, пока я спал, он разделся, потому что сейчас был без брюк, в одном белоснежном белье, и его идеальные ноги притягивали мой взгляд — гладкая смуглая кожа, тонкие волоски, красивые икры, красивые пальцы, красивые ногти. Красивый! Во всех мелочах. — Я сделал что-то не так? — спросил Диз. — Тебе неприятно?       — Мне приятно. Мне очень... — я замялся. Да, мне было именно — очень. Очень всё. Очень он. Очень мы. Очень то, что мы сделали. То, что он делал сейчас. Что собирался. — Я... Мне... — тяжело говорить о таком, тяжело вытягивать из себя беспокойство, тяжело быть предельно честным с собою и с ним. — Диз, скажи... — я смущался и снова трусил. — Только скажи откровенно мне. Правду.       — Я не умею врать, — без обид тут же ответил мой дроид.       — Да, я знаю, прости, — я потупился, подбирая слова. — Но я думаю, в угоду мне ты можешь... слукавить, — я закусил нервно край нижней губы, тут же чувствуя языком бугорок под ней, и я не видел, но знал, что он, бугорок этот — омерзителен. Целовать его... — Скажи мне, пожалуйста, правду, как велят тебе три закона, а не привязанность к человеку, — всё внутри меня сжалось.       — Хорошо, Сид, — спокойно кивнул Диз. — Я обещаю сказать тебе правду. Хотя я сказал бы её в любом случае.       — Диз, — набрался я духу, — тебе не противно? — я никогда такое не спрашивал, не обсуждал, потому что всегда знал ответ. Я знал его и сейчас, но... Но сердце глупое. Слабое. Оно подвержено самому опасному из существующих чувств — оно теплит надежду!       — Уточни, — медленно моргнул Диз.       У меня во рту словно ковали железо, казалось, даже физически больно это произносить.       — Тебе не противно касаться меня? Целовать? Трогать?.. Я... Я ведь... урод, — последнее слово выпало из меня тихо-тихо, как опускается на ладонь первый снег — сразу растаяло в тишине.       — Сид, посмотри на меня, — Диз потянулся ко мне и приподнял моё лицо за подбородок, погладил подушечкой пальца мои пересохшие губы. — Мне не противно, Сид, — твёрдо сказал он, глядя в мои глаза. — И мне жаль, что ты так о себе говоришь, — я отдернул лицо, пальцы Диза скользнули на одеяло. — Для меня ты красивее всех и всего. Ты главное. Ты тот, ради кого я существую. Я создан быть рядом с тобой. Для тебя.       — Да, я понял, — хмыкнул я раздражённо и не скрывая досады. — Ты дроид и...       — В нашем случае, — неожиданно строго перебил меня Диз, — не важно, кто я изначально. Важно, кто я для тебя. Ты называл меня тостером, железякой, утюгом и кофеваркой, — Диз выгнул бровь, и мне показалось, что в глазах его мелькнула обида. — Так я для тебя удобный предмет? Или?.. — он снова коснулся пальцами моих губ, чуть потянул нижнюю, вновь взял меня за подбородок, слегка фиксируя моё лицо, не дав шанса опять отвернуться. — Или я твой партнёр? Друг? Любовник? От слова — «любить»? Кто я для тебя, Сидония? — глаза его, тёмные с переливом, смотрели так дерзко, взгляд резал мою слабую хворую плоть.       — Ты мне дорог, — опустил я глаза. — И мне страшно...       — Чего ты боишься? — мягко спросил Диз и придвинулся ближе, так, что теперь наши согнутые колени соприкасались, и я так отчётливо видел эту разницу — свои шрамы, разводы, кратеры высохших и назревающих ран, и шёлк кожи Диза, её медовый оттенок, полупрозрачные волоски на внутренней стороне его бёдер, которые так и тянуло потрогать.       — Я боюсь, что забудусь, — выдохнул я, и этот мой выдох Диз поймал своим ртом, прижался губами, проник языком, обнял, сжал, стиснул — весь подался ко мне.       — Так забудься, — жарко шептал он, осыпая моё лицо поцелуями. — Отпусти себя, Сидония. Отдайся... Разреши себе быть счастливым.       Плоть слаба, а на ласку и нежность реагирует всё живое, особенно если ты не знал её никогда. Я внутренне сжался, словно перед прыжком через бездну, раскрыл глаза и... медленно, молча стал расстёгивать пуговицы на пижаме. Глаза Диза расширились, просияли, и он быстро и ловко стянул с себя футболку, бельё, отбросил, пожирая меня убийственно взглядом. Я горел и смущался — мне было неловко вот так обнажаться, но я не останавливался, разделся полностью и сел снова напротив, весь замерев. По телу шла дрожь, мне было страшно, и в то же время я чувствовал, как жар всё сильней разливается у меня между ног — желание было не скрыть, и я, попрощавшись со стыдом, развёл колени пошире, демонстрируя Дизу себя целиком. Он улыбнулся, облизал лихорадочно губы, придвинулся ближе — горячий, весь твёрдый, словно высеченный, выбитый из тех самых скал, что мы видели на свидании. Я смотрел на него, смотрел восхищённо, с желанием, смотрел и не верил, что всё это происходит со мной! Резные ключицы — тонкие крылья птицы, которую не пускает в полёт его идеальная кожа. Я робко дотронулся до одной, провёл ласково пальцем. Диз прикрыл глаза и потянулся ко мне за поцелуем. Мы тут же сплелись в жарких объятиях, прижались друг к другу так тесно и горячо — руки, губы, дыхание, шёпот, ненасытные пальцы, прикосновения. Я жадно впивался в шею и плечи моего Диза, я в исступлении гладил его мощную спину и чувствовал, как он обволакивает меня собою в ответ, как целует везде, водит жадно губами, ласкает рукой, как сжимает мне яйца и слегка потирается своим ровным, прекрасным, как и весь он, безупречным членом об мой. Я горел! Я сходил с ума. Я хотел его так же отчаянно, как боялся! Это жгучая смесь из желания и страха, из робости и сжигающей всё вокруг страсти. Я целовал, целовал его, как безумный, будто умру, если сейчас остановлюсь, и, наверное, до отметин сжимал его тело, словно хотел впечатать его в себя насовсем. И Диз отвечал ровно тем же, он словно сорвался и теперь не хотел, не мог остановиться, насытиться мной. Наша прелюдия — почти схватка. Этот истовый голод нужно было как можно скорей утолить. Я скользнул рукой по груди Диза, мазнул по его упругому животу и, теряя рассудок, сжал пальцы на алой головке. Она была влажная, крупная и горячая, как само пламя. Диз застонал под моей рукой, задышал часто.       — Сид... Детка... Ещё!.. — выпало из его губ так сладко и тихо, что меня повело. Он хотел меня! Ему нравилось! Я делал приятно! Головокружительное ощущение. Невероятное. От реакции Диза на мои простые прикосновения, от этого томного «детка» я завёлся ещё сильней, мне нравилось удовольствие Диза, нравилось даже больше, чем то, что происходило со мной самим. Он стонал от каждого моего неумелого прикосновения, я чувствовал, как сильней и сильней твердеет его член под рукой, как он весь напряжён, видел, как натянулись мышцы под его кожей, как ловят воздух его раскрасневшиеся влажные губы. И всё это делал с ним я?! О, мой Диз! Я понял, что непременно хочу довести сегодня всё до конца. Я был готов. Я хотел и я знал, что он хочет не меньше. Что всё ЭТО правда!       Мысли путались, вожделение теснило мой разум, но осколки робости, неумелости ещё не совсем изжили себя, и я на мгновение перестал ласкать Диза, чуть отстранился от его дивных губ, перестал их вылизывать, как кот молоко, и, выравнивая дыхание, глотая слова, попытался спросить:       — Диз... Я... Я не знаю. У меня не было. Я хочу... Но нам надо решить. Кто... Кто из нас? Ты понимаешь? — я почувствовал, как к лицу приливает жар, как от шеи до кромки волос я краснею.       Диз нехотя приоткрыл глаза, потёрся ласково щекой об мою щёку, прикусил мою мочку.       — Я думаю, это должен быть ты, — сказал он, выцеловывая медленно мою шею. — Я тоже не знаю и не умею, но... — он игриво прикусил мне плечо, — я не боюсь боли, а она неминуемо будет, судя по тому, что я узнавал. И я не хочу причинить тебе даже самый маленький дискомфорт. Я восстанавливаюсь быстрее, — рассмеялся он и боднул меня лбом в лоб.       — То есть... я тебя? — смущённо уточнил я.       — Да, — улыбнулся Диз. — Хочу, чтоб ты взял меня. Хочу быть твоим целиком, — и он не сильно, но очень уверенно подтолкнул меня на кровать, чтоб я лёг. Я расслабленно вытянулся на простынях, глубоко вдохнул. Это произойдет!       Диз встал, прошёл абсолютно нагой пару шагов по комнате до комода, где я хранил всякие банки с косметикой, кремы и смазку. Я залюбовался им — вот так целиком обнажённым, всего, я видел его в первый раз. Скульптурные, симметричные выемки на крепких красивых ягодицах, тугих, гладких, приковали мой взгляд, и я сглотнул — так хотелось их укусить, смять, хлопнуть по ним, развести их и нырнуть в эту глубь языком. Все мои долгие, порочные мысли, мечты, одинокие грёзы - всё сейчас стянулось к кончику языка, желая излиться страстной слюной в самое нежное, тайное, стыдное место на божественном теле моего Диза. Я ласкал его взглядом и думал о том, как это будет? Как я зароюсь лицом в его ягодицы, как вылижу их, как втяну в рот шелковистую кожу, а потом разработаю его для себя, вставлю в него свои пальцы. Интересно, как это будет ощущаться? Горячо там внутри у андроида? Хорошо ему будет? Я хотел ещё раз услышать стон Диза, его «детка», увидеть его оргазм! Я думал обо всём этом, пока Диз искал смазку, пока, не ведая того сам, красовался передо мной. А когда он снова оказался рядом на кровати, всё вышло иначе, совсем не так, как я думал и рисовал только что.       Взгляд Диза горел, он потянул меня за ступню, и я съехал по простыне, удобно распластанный по постели. Диз навис надо мной, впился в мои губы, оседлал меня, властно развёл мне ноги пошире. Он скрестил мои руки над головой и стиснул их в крепком захвате, заскользил поцелуями по груди, приласкал каждый сосок, прикусил самую вершинку одного, и словно волна электричества прошла через всё моё тело. Это было невыносимо и горячо, страстно, невероятно. Он был такой сильный. Я чувствовал на себе мощь его тела, его вес, его пыл, его возбуждение. До мурашек, до крика. Диз кусал, щекотал мой сосок, и я извивался под ним, крепко удерживаемый захватом рук и сильных бёдер. Сложно было поверить, что у него это всё в первый раз, он так уверенно вёл, так точно знал, на что отзовётся моё послушное под ним тело. Возбуждение было уже нестерпимым. Я тёрся членом об Диза, ища хоть немного заветного трения. Я хотел его рук, губ, его рот на головке, на яйцах. Я хотел оказаться внутри! Но Диз не спешил. Он ласкал меня самозабвенно, каждый дюйм тела, каждый уродливый шрам, каждую рану, каждую бурую кляксу пакостного развода. Он вылизывал и целовал меня, гладил и тёрся лицом. Он шептал мне бессвязный бред нежностей, пошлостей, и я совсем потерялся в этом горячем потоке. Я почти не двигался, полностью отдавшись на волю ласк Диза, и только стонал и урчал, слушал наши тела — я наслаждался каждой секундой. В какой-то момент я совсем растворился в блаженстве, время будто исчезло, и была только нежность и сладость. И вдруг я почувствовал холод смазки, которую Диз обильно лил мне на член, и это на мгновение отрезвило. Я раскрыл глаза, выплыл из неги и увидел, как Диз, откинув лицо, зажмурившись, направляет мой член внутрь себя. Это было зрелище, которое я никогда не забуду. Столько страсти в нём было, решимости и порока. Весь раскрытый, с закушенными губами, раскрасневшийся, Диз насаживался на мой член, и у меня зарябило под веками от красоты и осознания происходящего! На мгновения я впал в беспамятство, оказался в волшебном вакууме, полном грёз. Жарко. Узко. Оглушающе громко. Я кричал. Диз постанывал. Я был в нём, и там внутри лава и врата рая! Я не мог дышать, двигаться, я чувствовал только огонь внутри Диза и себя в нём, как первое и последнее чудо на этой земле. Диз качнулся, удобно откинулся чуть назад на руках и стал медленно двигаться. Всё моё тело сотрясала волна наслаждения, каждый толчок отдавался экстазом, и он усиливался от несдержанных, громких, сладостных моему слуху стонов моего Диза. Он брал меня всем собою, с каждым движением всё резче и резче, всё яростней отдавая себя. Я схватил его бёдра и приподнялся. Мы сплелись тут же, вжались друг в друга, я впился в рот Диза и жадно стал целовать и толкаться в него всё быстрей и быстрее, и глубже, я чувствовал, что вот-вот разорвусь, разлечусь на осколки!       — О, Диз... Диз... О, мой Диз... Да, да... да.... — кричал я, вбиваясь в него с ярой силой, кусая его за плечо, за ключицу. Я обхватил его член и стал дрочить ему в такт движениям бёдер. Я уже ощущал, как к животу приливает пожар, как волна за волной накрывает меня безумьем оргазма, как внутрь Диза изливается жгучая влага, как заходится сердце, темнеет перед глазами. Я кончал и кричал! Кончал и кричал. Было жарко и мокро, соль текла у меня по спине, а по животу рассыпался жемчуг наслаждения Диза. Он тоже кончил. Я не заметил когда, но, ощутив на себе его влагу, я ликовал, дотронулся до вязких потёков, размазал их по себе. Я поднял взгляд. Диз беззвучно смеялся и тут же поцеловал меня. Было так сладко и нежно. Я всё ещё был внутри Диза, хоть и чувствовал, что член опадает, но разъединяться так не хотелось, и я обнял его, ласково погладил ровную спину, прекрасные плечи.       — Ты как? — хрипло спросил Диз, и у меня побежали мурашки от его тембра, ещё никогда его голос не звучал так низко и эротично.       Я зарылся носом в его влажные волосы у виска и засмеялся — мне было так хорошо!       — Я думаю, что хочу заниматься этим всё время, — честно выдохнул я и потянул Диза за собой на кровать, повалил его на себя. Член выскользнул из Диза — мне на ногу вытекло моё семя, но было приятно. Я весь был в смазке, в сперме, в слюне, потный, разгорячённый, но я никогда ещё не был так счастлив, так бодр и так изумительно чист сердцем и мыслями.       — Потрясающе! Ты потрясающий, — прижался ко мне Диз, уложил голову мне на плечо.       — Тебе было приятно? Всё хорошо? Не было больно? — спросил я, вычерчивая узор у него на плече.       — Только в начале и только чуть-чуть. А пото-о-ом!.. — Диз игриво прикусил мой сосок и засмеялся. — Я тоже хочу теперь заниматься этим всё время.       И так и вышло. Мы стали заниматься этим всё время.       Диз хотел постоянно. Он мог постоянно. Мы оба сходили с ума. Мы тянулись друг к другу, как два магнита, не желая разъединяться ни на минуту. Мы трахались почти без остановок, прерываясь лишь на приём пищи, недолгий отдых и дурацкую необходимость мне ходить на работу. Но и там, в душной опостылевшей лаборатории я мог думать только о Дизе. О сексе! О том, что ждёт меня по возвращении. О-о-о-о, что он творил! Ненасытный, красивый, бесстыдный. Я познавал наслаждение ото дня в день всё изощрённее, слаще. Диз мог всё. У нас не было ни преград, ни табу. Мы хотели испробовать всё, что возможно. И это было невероятно! То, что мы вытворяли... Эта страсть захватила всю мою жизнь. Диз стал сосредоточением всех моих мыслей и чувств. На работе я считал часы и минуты, чтобы скорее вернуться домой. Увидеть его! Взять его. Я бежал как одержимый, почти не разбирая дороги, и член просто взрывался уже на подступах к дому от одного предвкушения. Ведь я знал, что меня ждёт. Это было дико и пошло, но Диз делал это каждый раз, каждый день. Едва я открывал дверь, влетал в нашу квартиру, весь звеня возбуждением, я натыкался на обнажённого Диза, стоящего посередине прихожей в позе готовности, на коленях, с выгнутой изящно спиной, по его ягодицам чуть ли не текла смазка, и воздух густо пах похотью. Я едва успевал скинуть куртку и маску и наваливался на него, приспускал штаны и въезжал в него до упора, хватал крепкие бёдра и трахал почти беспощадно, пьянея от его криков и стонов, от того, как он быстро надрачивает себе, как изгибается, как порой поворачивает лицо, ища поцелуя, и как горячо хлещет меня языком, когда поцелуй получает, как стекает слюна у него по подбородку, когда я вместе с языком вталкиваю ему в рот свои пальцы и трахаю ещё и его рот, и он сосёт, сосёт, целует и дрочит себе, и подмахивает мне задом. Это происходило всё время, каждое моё возвращение домой начиналось с этого зверского траха, а потом мы шли в ванную. Теперь Диз ходил мыться со мной постоянно, между нами больше не было никакого стеснения. Мы мыли друг друга, ласкались и там опять продолжали. Я любил в ванной брать Диза в рот. Я вставал перед ним на колени, вытаскивал свой язык и ждал, когда он положит мне на него свой член. Начинал он всегда аккуратно, не сильно, скользил медленно внутрь меня, ласково поощряя словами — говорил, что я молодец, что рот мой горячий и нежный, что я могу больше... и да, я мог больше. Я старался расслабить гортань и принять всё, что вставлял в меня Диз, и, перестав осторожничать, тот наконец-то давал мне желаемое, он имел меня в рот, брал мою голову и начинал жёстко трахать, вжимать моё лицо себе в пах, долбить меня в гланды, кончать в меня, долго не отпуская, пока по лицу у меня не начинали течь слёзы, слюни и его сперма. Мне нравилось доводить его до этого исступления, нравилось делать так, чтоб у него срывало полностью крышу, так, что после он оседал в ванну и минут пять улыбался как полный дурак, и, казалось, не мог шевелиться.       Мы сжигали друг друга, терзали, рвали на части, мы ласкались и нежились, а потом вновь сходили с ума. И так раз за разом, дни и ночи подряд. Иногда я так увлекался, что потом корил себя за несдержанность. Я порой не мог контролировать свою жажду и то, как её утолял. Как-то раз я снова трахал Диза в прихожей, я уже был на пике, и Диз хрипел подо мной тоже, очевидно, кончая. Я взглянул на то место, где мы соединялись — мой член и его алая плоть, и вдруг увидел голубые подтеки между ног Диза.       — Блядь, Диз, — дёрнулся я, — ты весь в тириуме*!       — А должен быть в твоей сперме, — прохрипел сквозь оргазменный стон Диз в ответ.       — Я порвал тебя, — в ужасе замер я.       — А ты знал, что раньше некоторые народы считали, что сперма — лечебное вещество, — засмеялся Диз, переворачиваясь подо мной и ложась на спину на пол. Он раскинул широко ноги, вновь приглашая.       — Ох, да заткнись ты! — засмеялся я и дотрахал его, как он и просил, обкончал его, зацеловал, вымыл, долго ласкал, нежил, целовал несколько дней его быстро заживающий зад. Но с того раза я стал осторожнее.              — Притормозим? — спросил я Диза как-то за ужином. — А то превратимся в животных.       — Ничего не могу обещать, — лукаво хмылился он. — Ты слишком горяч.       Но Диз прислушался и снова стал приглашать меня на свидания. Мы перестали ебаться как кролики и стали выходить вместе в город. Впрочем, даже тогда мы иногда умудрялись передёрнуть друг другу где-нибудь в переулке или в кабинке канатки. Куда идти всегда решал Диз. Я был абсолютно ведомый в этом вопросе. Мы всегда шли туда, куда выбирал-хотел Диз, и всегда это было увлекательно и романтично. Так мы сходили на фестиваль речных змеев. В школу пилотов с бесплатным пробным уроком полётов. В реконструированную старую винодельню, в которой напробовались вина и потом, пьяно хихикая, целовались на каждом углу. Диз часто снимал с меня маску и целовал на людях, и мне было неловко. Я стеснялся своего вида, уродства, ненавидел все эти взгляды, взгляды, взгляды, всегда так много взглядов. Но желание ощутить губы Диза было сильнее, и порой я сам тянулся за поцелуем, наплевав на любопытные, брезгливые взоры, и в эти мгновения враждебный мне мир исчезал, я забывал, как я выгляжу — был только Диз и его твёрдые, настырные губы.       А однажды Диз позвал меня на концерт. Я думал, что он поведёт нас на какую-нибудь классику, которую он обожал и которая и мне стала нравиться, вопреки полному непониманию этого жанра. Но Диз меня опять удивил, и мы сходили на концерт популярнейшей дивы, чьи песни лились из каждого приёмника и мобиля. На подтанцовке у дивы была группа дроидов. Все как один лоснящиеся красавцы атлеты.       — Нравятся тебе такие? — спросил меня Диз, и мне показалось, что в голосе у него дрогнула ревнивая нотка. Я рассмеялся, стянул маску с лица и поцеловал его, сам, прямо при всех. Мне было так весело и хорошо в тот момент. Диз ревнует! Умора. Будто кому-то я сдался, кроме него. Но было приятно. Приятно, что он так решил. Что думает, что такое возможно.       — Мне нравишься только ты! — крикнул я Дизу сквозь общий гвалт и восторг. - Ты самый красивый и умный андроид во всём мире! — я орал, стараясь перекричать музыку и фанатские вопли. Лучи разноцветного света играли в толпе и по лицу Диза. Под ногами я чувствовал бит и вибрацию звука, которая шла через тело.       — Я думал, уже не дождусь! — засмеялся в ответ Диз и полез целоваться, приподнял меня над липким, затоптанным полом. И мы танцевали и пели, и Диз меня лапал, а я его. И я чувствовал себя совершенно обычным, как все.       В тот вечер мы возвращались домой на такси, и на заднем сидении я положил голову на плечо Дизу. Я был устало-счастливым, вымотанным, оглушённым. Я ни разу не был в таком большом скоплении людей, никогда не тусовался, не чувствовал себя объединённым с толпой. А теперь было так тихо, устало и нежно. Диз гладил мою ладонь, иногда целовал мне волосы на макушке, а когда мы приехали домой, впервые, наверно, у нас был такой нежный секс. Я ласкал Диза, я целовал его тело, я говорил ему комплименты, нежил его, восторгался им, я взял его бережно и аккуратно, медленно-медленно входил и выходил, я закинул его ноги себе на плечи и целовал его ступни, я хотел, чтоб ему было так хорошо, как никогда ещё до. А потом, когда я довёл его до оргазма два раза, я долго и страстно вылизывал его разработанный зад, ласкал языком каждую складочку и припухлость, и наконец, перестав себя сдерживать, кончил сам от того, как Диз нежно и томно стонал, как ёрзал по простыне, как просил ещё и ещё и насаживался мне на лицо, пытаясь впустить мой язык ещё глубже.       В ту ночь мы не спали совсем. Мы болтали о всякой незначительной ерунде — о концерте, о музыке, о планах на отпуск, обо всём, что только приходило на ум. Просто лежали в постели обнявшись и разговаривали до рассвета, пока чёртов будильник не напомнил, что я гражданин и должен идти исполнять что предписано. Чудесный был день и вечер, и ночь. Я понимал, что вся моя жизнь теперь стала — чудесной. И тлело в груди, что-то теплилось незнакомое в ней, что-то большое, растущее день ото дня. То, что заставляло меня без причин улыбаться, быть вежливым на работе, быть щедрым к бродягам и терпимым к бестактным прохожим. То, что пело, искрилось и щекотало под сердцем, а порой ни с того ни с сего учащало дыхание, будто после пробежки.       Была пятница. Я шел с работы. Я думал о том, как славно мы с Дизом проведём выходные. Я впервые сам спланировал для нас с ним поездку и теперь обдумывал всякие простые мелочи и детали, которые могли бы порадовать Диза. Уже было поздно. Везде загорался неон. Я шёл и вдруг увидел луну. Нет, конечно, я видел её тысячи раз и до этого дня. Но сегодня я впервые её УВИДЕЛ по-настоящему. Луна! Бледный лик в тёмном небе. И звёзды. Мириады россыпей звёзд. Так красиво. Немного печально. Но светлой печалью. И в сердце моём затянуло виолончелью, и вспомнились вдруг обрывки забытых всеми старых стихов, что так часто декламировал Диз...       Я стоял в самой гуще толпы — все куда-то бежали, спешили, на трассе шумели мобили, сигналили и мигали. Из баров и ресторанов доносились обрывки смеха, фраз, восклицаний, приветствий. А я стоял ошарашенный, обездвиженный, приговорённый. Я смотрел в небо и видел луну... Я влюблён! Я. Люблю.

что Данте мне, когда огонь свечи

твоими пальцами затушен был до срока

пускай и солнце не восходит на востоке

а стынет палым яблоком в ночи

что мне Шекспир, какой, ответь мне, прок

в бессмертии души осиротелой

она лишь бренным скованная телом

все мечется как глупый мотылек

зачем мне рифм чужих нестройный ряд

когда передо мной твои глаза и губы

ладоней теплых ласка на плечах

и рваный воздуха глоток мне говорят:

...ты любишь

Domenik Ricardi