I know how much it matters to you

Утро субботы началось паршиво. И рано. Ухо жутко болело, потому что Ли случайно перевернулся на него во сне, и теперь пришлось раскрыть глаза от боли, с головой, вероятно, даже не отдохнувшей ни капли за ночь. Так тяжело, будто он на ней все жалкие шесть часов сна тяжести таскал. Хисын касается сначала горящей до сих пор щеки и следом запускает руки в волосы, садясь на кровати. Нехотя поднимает голову только тогда, когда слышит, как Сонхун тоже сонно поднимается со своего диванчика и садится рядом с ним на кровать, поначалу молча и неловко глядя на Хи. Потом только осмеливается заговорить, тихо, будто не хотел спугнуть. – Сильно болит? Хочешь, пойдём позавтракаем и выпьешь таблетку? – Ещё же рано, зачем ты подскочил со мной? – вздыхает парнишка, – но отказаться я не могу. Слишком тошно. – Понимаю. Домработница ещё не пришла, так что всё, что могу предложить – яичница? Омлет? Будешь? – нерешительно спрашивает Хун, склоняясь слегка, чтобы разглядеть хисыново лицо. – Омлет, – Ли фыркает, поднимая голову и улыбаясь одними только уголками губ. – А ты даже готовить умеешь, ничего себе. – А то, я ещё и не такое могу, – улыбается Пак в ответ и подмигивает, вставая с кровати и прихватывая с тумбочки телефон. – Я пойду вниз. Спуститься же сам сможешь? По запаху жареного, ну, может, слегка палёного, кухню легко найдёшь. Хисын только кивает и остаётся в комнате совсем один. Даже не по себе как-то находиться в таком роскошном помещении и вот так лежать на кровати, словно она принадлежит ему. Потому что комната Сонхуна роскошная: высокие потолки, громадная кровать, белая дверца, видно, ведущая в гардеробную комнату, стол с хорошим компьютером и игровым креслом рядом. Буквально всё говорит о приличной сумме денег, вложенной сюда. И хоть дизайн тут приближен к серо-чёрному минимализму, выглядит всё равно достаточно хорошо. А может, всё кажется таким серым из-за пасмурной погоды на улице. Сегодня явно будет дождь. Хисын поднимается с кровати и расправляет чужие шорты на себе, неудобно подвернувшиеся у бёдер, и идёт к своему рюкзаку, брошеному у двери вчера. Не долго думая и ища, вытаскивает телефон и зарядку, на которых всё ещё размазаны следы крови. Наплевать, ототрёт это потом. Парнишка выходит из комнаты, ища глазами лестницу и, следуя указаниям, стараясь ощутить запах жареного. И у него получается, потому что через пару минут Хи входит на просторную кухню, держась за голову, и скромно садится за большой стол, выдвинув резной стул, кажется, даже ручной работы. – Погода сегодня паршивая, скажи? – выдыхает Хун, всё же не решаясь затронуть насущную тему, пока стоял за плитой в попытках спасти омлет от сгорания в чёрный уголёк. – Угу, – тихо мычит Ли, перебирая в руках зарядное устройство и тыкая на кнопку питания на телефоне, чтобы включить его. Всё тщетно. – У меня телефон сел в ноль. Можно на зарядку поставлю? – Конечно, иди сюда, – машет ему Пак, подзывая к себе и указывая на розетку рядом с графином воды, встроенную в кухонную отделку, чуть над столешницей. – Ты Джейку писал? Он знает, что случилось? – Нет, а надо бы... – Хи послушно поднимается и ставит мобильный на зарядку, на испачканном экране загорается батарейка. Пак же бежит взглядом по белому проводу зарядки с красными разводами на некоторых местах и мотает головой, ничего не говоря. – Я не хочу, чтобы он переживал за меня. Боюсь, что если захочет помочь мне, может подставить под угрозу и себя тоже. Сонхун только вздыхает и раскладывает уже готовый омлет по тарелкам. По привычке кидает сковороду в раковину, берет столовые приборы на двоих и кладет к тарелкам, ещё раз осматриваясь и ища то, что нужно было бы взять. Как раз вовремя под ухом щёлкает электрический чайник, и Пак, отвлёкшись от основной темы разговора, говорит в проброс: – Ты будешь чай или кофе? Кофе только растворимый, но он всё равно хороший, пить можно. – Кофе. – Отлично, тогда держи, садись за стол, я сейчас, – Хун вручает другу в руки тарелку и столовые приборы и отправляет к столу, глядя вслед. Глаза невольно останавливаются на Хисыне, бездумно идущему к столу вновь. На его ногах. Розоватые полосы на икрах всё ещё видны, хоть и с момента их появления прошло уже достаточно времени. Ли думал, что их уже не должно быть, и никто не увидит больше и не поймёт, но Хун видит всё. Однако сообщать об этом не спешит, просто складывает пазл в своей голове и молча заваривает им обоим кофе. Следует уже проснуться. Совсем скоро Пак ставит на стол две чашки и свою тарелку и усаживается напротив Хисына, рассматривая его уставшее лицо и потрёпанный после сна пластырь на ухе. – Джеюн правда будет беспокоиться, тут ты прав, – внезапно произносит Хун, будто бы только что закончил обдумывать ответ. – Знаешь, у меня была похожая ситуация... – Знаю, Джеюн рассказывал, – необдуманно говорит Ли, но тут же поднимает на Сонхуна испуганные глаза, в которых слишком хорошо читается: "ой, проговорился". – Извини, мне не стоило... – Да всё окей, я знал, – кивает Хун и улыбается, опуская взгляд в тарелку. – Вы с ним слишком близки, ожидаемо, что он рассказал тебе. Да и Хёнук, наверное, тоже. Многие знают, Ники тоже. – А Сону? – внезапно задаёт он вопрос, который заставил Хуна поднять голову и поморгать. Вопрос, которого Пак совсем не ожидал, но всё же ответил. – И Сону... Ну, поверхностно. Может, он в это и не верит. Не знаю... – он снова утыкает глаза в свою порцию, отламывая кусочек раннего завтрака и закидывая после этого в рот. – Поговорите с ним. Вы оба проебались: ты сделал дрянь, а он сказал. Просто поговорите, а не бегайте друг от друга. – А откуда ты знаешь, что он сказал? – Сонхун удивлённо хлопает глазами, а Хи вновь замирает с субтитрами: "бля" на лице. – Он плохо умеет врать и скрывать переживания. Так что он сам мне сказал. – Ну... Я поговорю с ним, как только будет возможность, – кивает Пак и отрывается вдруг от тарелки. – И вообще, мы не об этом говорили, не отходи от темы! – возмущается Сонхун и ловит кроткую улыбку и смешок от парнишки напротив. Успокаивает, что он даже сейчас улыбается. – Так вот, ну, мне знакомо такое. Джейк переживал, но всё в пределах разумного. Так что пострадать он не должен умудриться. Надеюсь. – Это "надеюсь" меня и смущает. Мне плевать, отец может бить меня сколько угодно, но если он тронет Джеюна, я не знаю, что с собой сделаю, – Хисын разочаровано выдыхает и опускает руку с ложкой, не в силах больше жевать и есть что-либо. Ком поперёк горла встаёт, а желание доедать завтрак пропадает. – Нельзя так, Хисын. Ты должен и о себе думать. Разве нормально, что тебе пришлось зашивать ухо только из-за того, что твоему отцу важно только его мнение? – Конечно, нет, но... – Что "но"? Какое "но" может быть? Мы же оба понимаем, что мы не должны страдать от рук своих родителей, надеюсь? – Ну, возможно, я правда перешёл черту, когда решил сделать что-то без его ведома, знал же, что так будет... – Ли делает глоток кофе, приятно растекающийся теплом по телу, и убирает руки от стола, так и оставив кусочек омлета недоеденным на тарелке. – Боже, не говори так, – вздыхает Пак, откидываясь на спинку роскошного стула. – Я до сих пор не понимаю, как вообще так вышло, что твой... отец? Действительно просто порвал тебе ухо? Это ужасно, даже мой такого не сделал. Потягал за серьгу по комнате, покричал, что я рушу репутацию семьи, но я даже тогда испугался и к Хёнуку в слезах приехал, а тут... Знаешь, никто такого не заслуживает, это аморально. Тем более, когда это делает твой родитель. Раз ты не понимаешь, то я скажу: в этом нет ничьей вины, кроме вины твоего отца. – Если честно, я сам не могу понять, как всё к этому пришло. Я никогда не смогу понять, чем он руководствуется, когда решает, что именно сегодня я получу. И этот скандал такой странный, типа... Я просто зашёл домой, мне тут же прилетело за то, что я просто пришёл? Ну? Как вообще это можно понять? Потом как-то пришло к тому, что я вообще пидорас, раз с Джеюном на прощание обнялся, потом ещё и серёжка, и вообще всё это... – Хи только сейчас остановился, чтобы перевести дыхание, и устало закрыл лицо руками, чтобы обдумать всё, что только что вывалил. Тяжело. Тяжело понять всё, что происходило этой ночью, учитывая, что голова расходится по частям, а от одной мысли о возвращении домой внутри сворачивается ком страха. Тяжело понять, почему это всё досталось именно Хисыну. Почему всё вот так... Хун, долго не обдумывая, поднялся с места и мягко приобнял парнишку за плечи, обогнув перед этим стол. Он не умеет поддерживать. Не может сказать что-то толковое в таких ситуациях, и, кажется, даже пожалеть не сможет, потому что считает это неуместным. Просто тактильность – единственный его способ хоть как-то помочь. – Хисын, всё будет нормально. Останься у меня на выходные, мои родители всё равно уехали до понедельника. У них там очередная сходка старых гумоз в чьём-то особняке, – фыркает Пак, заставляя Хи тихонько прыснуть в собственные ладони смехом. Его неловкие попытки успокоить помогли. – А насчёт того, что сказал твой отец, – выдает он сквозь минуты раздумья. – Ну, типа, пидорас, все дела... Я, конечно, не эксперт, но не думаю, что это приговор на всю жизнь. Я же живой до сих пор, не прокажённый. А от родни просто скрываю, да и всё. – Знаю, что не приговор, – вздыхает Ли убирая руки от лица и поднимая голову на друга. – Но не понимаю... Ну, не знаю... Может, я правда такой же, как и ты? – Ты про ориентацию? – уточняет он, и получает утвердительный кивок в ответ. У Хисына глаза такие испуганно кругловатые, блестящие, словно у маленького оленёнка, и от этого хочется быть помягче. – Тебе честно сказать? Я замечаю, как ты смотришь на Джеюна. И, ну, понимаешь... – Так заметно? Боже, что, правда? – расстроенно выдыхает Ли, запуская руки в волосы и глядя, как Сонхун с довольной улыбкой убирает их тарелки со стола, перенося их к раковине. Если честно, стыдно так, что он готов сквозь этот пол и стол провалиться к чертям собачьим. То есть, Сонхун правда всё понимал... – Так он тебе нравится, да? – уже совсем не скрывая лыбится Пак, останавливаясь напротив Хисына и опираясь бедром на столешницу позади себя. – Не спрашивай у меня такое! – смущёно хнычет Ли, касаясь руками головы и хмуря брови, уже готовый даже губу надуть от досады. – Я не знаю! Я уже ничего не понимаю. Вы с ним – мои первые друзья, и я не понимаю, что мне вообще думать. Конечно, мы с ним ближе, чем, например, с Ники и Чонвоном, я люблю проводить с ним время, люблю, когда он болтает со мной без умолку, но я не понимаю, что это: дружеская любовь или романтическая? Я никогда никого не любил и никто мне не нравился, я ничего не соображаю. – Ну, значит, смотри, сейчас попробую объяснить, – смеётся Сонхун и начинает представление, отталкиваясь от столешницы и подходя поближе. – Вот, например, мне жутко нравится Сону, да? Типа, каждый раз, когда он начинал говорить со мной, я такой: "Господи, пусть он будет говорить со мной постоянно, не хочу, чтобы это заканчивалось", – Хун складывает руки в молитвенном жесте и поднимает глаза вверх, будто действительно просил об этом у сил свыше, но быстро прекращает это дело, чтобы продолжить говорить, однако Хисын уже начал тихо хихикать. Этот цирк ему действительно по душе. – Или, например, мне очень нравилось, когда он звал меня по имени или хотя бы обращал внимание. Мне нравилось, когда он слушал меня тогда в поездке, а не игнорировал, когда кивал, будто понимает. Боже, а когда я тогда в воду упал, помнишь? Он сказал, что не переживает за меня, но я же знаю, что переживает! Он такой: "я не за тебя, а за себя беспокоюсь", – жутко похоже передразнил Кима Хун, даже специально закатив глаза, однако очень быстро переменился и ярко улыбнулся, сжал руки в кулачки и радостно потряс ими, уже почти прыгая от радости, полученной от одного только пересказа всех событий. – Боже, я тогда был такой довольный, это кошмар. Сону вообще такой хороший, такой красивый, милый, я просто не могу, – он уже не выдерживал количества радости, и накрыл ладонями голову, присаживаясь на корточки и выдыхая, будто не дышал всё это время. Всё это время Сонхун действительно выглядел, словно маленький ребенок: махал руками, пародировал объект своей симпатии и просто кривлялся, заставляя Хисына смеяться почти вслух и забыть обо всём. В голове только смешная улыбка Хуна с его вроде и угрожающими, а вроде и жутко милыми клычками, и голос с предыханием, сбившийся окончательно только под конец всего монолога. Такой смешной, будто и не молчал загадочно всю неделю. Атмосфера сменилась кардинально, это просто очевидно и не может не радовать. – Думаю, я правда понимаю тебя, – смеётся Ли и протягивает руку, чтобы потрепать чужие блондинистые волосы. – Когда мы говорим с Джеюном, я постоянно думаю только о том, чтобы это не заканчивалось. Жду конца урока, чтобы увидеться с ним, могу доверить с уверенностью самое тайное и секретное и знать, что никто об этом больше не услышит. Джеюн первый узнал о всей ситуации в моей семье, и, если честно, я очень надеялся, что последний, однако вышло то, что вышло вчера. И теперь знаешь ещё ты. – Да я смотрю, кто-то тоже втюхался, – ужасно довольно произносит Сонхун, убрав руки от головы и глядя на Хисына, однако с корточек так и не вставая. – Джейк классный парень, вам обоим хорошо друг с другом. Забирай его, братишка, – хихикает Хун, только сейчас поднимаясь во весь рост. – И напиши. Он, наверное, весь извёлся. Телефон уже должен был хоть немножко зарядиться. А, и ещё, – внезапно останавливает он Хисына, когда тот уже поднимается с места, чтобы подойти к телефону, лежащему на столешнице. – Не переживай по поводу того, что я всё узнал. Если ты так хочешь, я не скажу никому. Про ситуацию с Сону по его же просьбе молчу, и про это точно не скажу никому. – Спасибо тебе большое, – мягко улыбается он, кивая и наконец подходя к мобильному. – Я правда доверяю тебе. Спасибо, что понимаешь. Сонхун действительно, словно всё чувствовал, кивает и расплывается в лёгкой улыбочке. Решает помыть посуду, пока Хисын пытается включить телефон, на экране которого уже светится его логотип. А ещё просто удивительно, что сынок чеболей без шуток и преувеличений сейчас моет посуду. Удивительно, что он вообще умеет это делать, а что захотел – это вообще уж нонсенс. Даже для самого Пака. Но в любом случае, его взгляд прикован к нервному Хисыну, который в стрессе прикусил нижнюю губу и быстро и агрессивно тыкал по экрану, видимо, чтобы поскорее зайти в мессенджер. Контакт с уже до боли знакомой подписью находится очень быстро, ибо непрочитанные от него висят самыми первыми. А тот факт, что Ли действительно осмелился даже просто занести его в контакты, неприятно режет по сердцу, выцарапывая на нем чувство вины.

Джеюн

Хисын, у тебя всё хорошо? [22:53] Ты же сказал, что позвонишь позже? [22:53] Ты в порядке? [6:54] Ты даже сообщения не читаешь, в чём дело? [6:54]

Прости что не позвонил вчера [7:09]

Сообщение читается тут же. Однако надпись под именем контакта всё ещё не спешит оповещать о том, что собеседник печатает, и совсем скоро даже серое online меняется на противоположное ему. Не успевает даже Сонхун поймать боязливый взгляд Хисына, как у того сразу же звонит телефон. Очевидно, кто это был. Ли сильнее кусает губу, прикрывает глаза и собирается с мыслями, только потом уже берет трубку. – Господи, Хисын, наконец-то! Я так переживал за тебя, дурак, почему ты даже не написал мне? Я же не знал, что думать, уже такое успел представить! – слышится громкий взволнованный голос по ту сторону трубки, и Ли стыдится себя ещё сильнее. – Прости... – тихо говорит он, тяжело выдыхая, но этот вздох прерывает грохот тарелки, которую Хун из-за мыльных рук уронил в раковину. – Прекрати, не нужно извинений, просто не делай так больше, я правда беспокоюсь. И что это у тебя там гремит? – удивлённо звучит с той стороны, и не ответить просто не представляется возможным. – Это... Сонхун посуду моет... – неловко потирает шею Хи свободной рукой и косится на друга, которого этот абсурдный диалог жутко умиляет. Даже не ясно, почему именно. – Что? Сонхун? Ты что, не дома? – шорох параллельный голосу бьёт по ушам, заставляя представить, как Джеюн шокировано садится в постели. – Ну... Так вышло, знаешь... Вчера действительно кое-что случилось, поэтому мне просто пришлось, поехать к Сонхуну, – в страхе глотает он вязкую слюну и утыкается взглядом в свои ноги, пальцы которых поджаты от дискомфорта. – Что случилось? Хисын-а, что случилось?! – почти в ужасе выкрикивает в трубку Шим, снова шурша и явно выпутываясь из одеяла в своей комнате. Следом слышится стук открывшейся дверцы шкафа. – Хотя нет, стой, не говори. Я сейчас приеду, слышишь? И мы лично поговорим. Кошмар, кажется, я с тобой с ума сойду, – последнюю фразу Джейк почти шепчет, и слышно, как с полок летят вещи. – Джеюн, да не стоит, всё хорошо, я в порядке. Не переживай так и не торопись, да и приезжать не так уж обязательно... – стыдливо бормочет Хи, пока Сонхун заканчивает мыть посуду и подходит к нему ближе после этого. – Джейк, приезжай, я жду тебя. Вам с ним надо поговорить, – вмешивается Пак, наклоняясь к чужому телефону и заставляя Хисына легонько шлёпнуть его по бестолковой голове. – Джеюн, не стоит, не переживай... – он бросает недовольный взгляд на Сонхуна, но уже поздно. – Хисын, я приеду. Через пятнадцать минут буду. А этому дебилу скажи, что он меня в могилу своими шуточками сведёт, – Шим с этими словами бросает трубку, а Хи смотрит бестолково на потухший мобильник в своей руке и тяжело вздыхает. – Сонхун, всё же ты совсем долбоеб, – мотает Ли головой и прикрывает лицо свободной ладонью. – Не долбоеб, а заботящийся о ваших отношениях человек, – язвит тот в ответ, улыбаясь. – Интересно ты маты вуалируешь, – тяжело вздыхает Хисын, закрывая глаза. Но всё же смириться приходится. Хисын успевает только неспешно допить оставшийся в кружке кофе, запив им обезбол, и полистать инстаграм, пока в прихожей не раздаётся звонок. Сонхун понёсся туда первым, а Ли пришлось только нервно оставить кружку на столе и медленно подойти к входной двери за хозяином дома. Он только мельком увидит знакомое лицо на экранчике, прежде чем Хун жмёт на кнопку, а лицо вместе с экранчиком затухают. Пак заботливо проворачивает щеколду на дверях и дёргает за ручку, открывая проход. Хисын только вжимается ногами в пол, поджимая пальцы, и кусает губы. Кажется, из них скоро пойдет кровь, но даже этого он не заметит из-за количества страха внутри. Проходят жалкие пара-тройка секунд, и вот уже Джеюн захлопывает за собой дверь и бегает своими щенячьими глазами по Хисыну, проверяя на наличие каких-то сильных увечий. Ничего сломанного или оторванного не найдя, судорожно выдыхает и небрежно скидывает с себя обувь, чтобы почти бегом приблизиться к другу и впиться в него крепкими объятиями. Всё происходит так быстро, что Ли даже не успевает осознать, каким образом Джеюн уже стоит перед ним и крепко прижимает к себе, будто он может исчезнуть сейчас. – Джеюн, всё хорошо, видишь, я в порядке, – пытается успокоить его Хисын но тот только сильнее сжимает чужую футболку на спине, после чего всё же отрывается от объятий. – Ты это называешь "в порядке"? – недовольно бурчит Шим и подрагивающими руками начинает шарить по хисыновым плечам, шее, и в конце концов мягко касается лица, обжигая бледные щёки холодом и заставляя слегка нахмуриться, ибо после вчерашних ударов кожа на лице была чересчур чувствительна. Он будто ощупывал сокровище, которое терял на несколько лет, и только сейчас нашёл снова. – Вчера отец вернулся? Он попадает прямо в точку, и Хисыну даже стыдно за это. Он снова поджимает губы и опускает глаза на джеюнову одежду, ибо хоть так можно избежать смущающего ещё больше зрительного контакта. И именно тогда, когда Ли наклоняет голову вниз и слегка в бок, Шим наконец видит заклеенное левое ухо. В этот момент показалось, что земля под его ногами рухнула. И пока Хисын только положительно промычал в ответ на прошлый вопрос, его уже осыпали кучей новых. – Хисын, что с ухом? Где серёжка? Да что вообще вчера... Нет, неправильно, – будто опомнившись, останавливает себя от бесконечного потока слов он. – Болит сейчас? Сильно? – Нет, я уже выпил таблетку с утра, так что всё хорошо, – в первую очередь Хи решает ответить на крайние два вопроса, но и оставшиеся... На них тоже нужно. – Ну, ухо... Так вышло, что, видимо, серёжки носить я больше не буду. Отец просто порвал его, так что... Сил продолжать эту странную и постыдную речь больше нет, потому Хисын тяжело вздыхает и замолкает, всё ещё боясь пересечься с Джейком глазами. А тот тоже не спешит играть в гляделки. Обеспокоенно оборачивается на Сонхуна, всё это время стоявшего у стены и старавшегося не мешать чужому разговору. – Сонхун, ты знал? Почему ты сразу не позвонил мне, когда он приехал к тебе? Ты знал, в каком Хисын состоянии, но не сказал мне? – казалось, уже на грани срыва дрожащим голосом говорил Джеюн, сдвигая брови домиком. – Если бы я сказал тебе, ты бы просто с ума сошёл ночью, о чём речь? – удивлённо спрашивает Хун, отталкиваясь от стены и вставая чуть ровнее. – Да какая разница? Я бы хоть знал, что Хисын с тобой, и знал всю ситуацию, и... – Шим начал было повышать голос, но под конец только судорожно выдохнул и недовольно попытался приблизиться к Хуну. Ли осторожно придержал его, кладя руки на чужие плечи. – Успокойся, Джеюн, я не хотел, чтобы он звонил тебе. Так ты хоть не сорвался ночью, чтобы ради меня приехать сюда. Так я хотя бы не чувствую себя виноватым за то, что из-за моих проблем ты делаешь хуже себе и жертвуешь своим состоянием, чтобы помочь мне. Но мне всё ещё стыдно стоять перед тобой в таком виде, понимаешь? А это лучший из возможных вариантов. Я хотя бы не весь в крови и могу хоть немного соображать. Так что не кричи на Сонхуна, пожалуйста, это не его вина и не его проблема, – Хи сжимает чужие плечи чуть сильнее и поглаживает их большими пальцами, пытаясь успокоить. Получалось, если честно, не очень. – Я пойду к себе, – оповещает Хун, шагая к лестнице на второй этаж, – как поговорите, приходите тоже. Сейчас я буду только мешать вам. И он правда скрывается за поворотом, после чего слышится топот торопливых ног, стихающий совсем скоро за хлопком двери. Только после этого Джеюн истерично выдыхает снова и тянется рукой к чужому уху. Хисын борется с жутчайшим желанием уклониться от холодных рук, пока они ещё не коснулись его, но так как это Джейк, Ли всё же сдерживается и не позволяет себе сбежать. Только чуть хмурится, когда кожу обжигает прохлада. Шим, словно завороженный, смотрит на уже потрёпанный пластырь, которым заклеена зашитая мочка, но коснуться его боится, словно от этого мир рухнет. – Больно было? – всё, что может выдать из себя Джеюн, прежде чем его губа предательски задрожит, а глаза заблестят. – Не бери в голову. Забудь об этом, Джеюн, слышишь? Хисын просто не может сказать ему правду сейчас. Не может сказать "да", потому что боится, что будет выглядеть ещё более жалко, а Джеюн тогда совсем ударится в самобичевание. А он очень сильно не хочет, чтобы Шим считал себя виноватым в том, что не смог помочь. Потому что это не его обязанность и долг, они ведь просто друзья... – Прости. Просто... Я правда столько всего себе выдумал вчера. Что искать тебя буду уже в больнице, что ты не появишься в школе в ближайшую неделю, что я тебя вообще могу не увидеть больше, что... – голос уже настолько сдавленный, что говорить становится трудно, но оно и не требуется больше. Потому что Хисын прижимает к себе ближе и обнимает, заставляя чужую голову удобно лечь себе на плечо. – Сейчас же всё хорошо. Прекрати так сильно беспокоиться, я же не маленький ребёнок. Тем более, теперь ты рядом, и мне лучше в тысячу раз, – он смолкает и чувствует, как под его ладонями чужая спина содрогается слегка, а сонхунова футболка, что надета на нём, мокнет у плеча. – Эй, Джеюн, всё правда хорошо. Не плачь. Не из-за меня, пожалуйста. Не хочу, чтобы ты плакал по моей вине. – Хисын, пожалуйста, – сдавленно и тихо говорит Шим, уткнувшись в чужую шею, и наконец находит силы проглотить слёзы, чтобы не мочить больше плечо серой футболки. – В следующий раз, если так случится, напиши мне. Напиши мне, позвони, чтобы я знал. Мне не важно, в каком виде ты будешь: заплаканный, избитый, обессиленный – мне плевать. Я просто не хочу оставаться в неведении дольше всех. Лучше уж я увижу реальное положение дел, чем выдумаю себе тысячи других, от которых даже сейчас мурашки по коже бегут. Просто... Если тебе больно и плохо, я правда хочу быть рядом, чтобы помочь. Джеюн отрывается от объятий и смотрит покрасневшими блестящими глазами на Хисына так, словно хочет ему сказать что-то и ими тоже. Словно маленький щенок, просящий внимания и заботы. Ужасно хороший. Хочется потрепать его по голове и просто сказать, что всё будет в порядке, и никому больше не будет тяжело, но... Врать нехорошо. – Хорошо. Обещаю, ты будешь первым, с кем я свяжусь, если что-то случится, – Хи внезапно протягивает Джеюну кулачок и оттопыривает мизинчик, словно маленький ребенок, чтобы взять обещание. – И ты тоже. Ты тоже сообщи мне первому, если не дай бог что... – Обещаю, – он хихикает, шмыгая носом, но безусловно цепляется своим мизинцем за чужой, заставляя их руки слегка встряхнуться по его же желанию. Теперь их сделка завершена. Джеюн улыбается, как самый милый щенок на свете. Если честно, Хисыну жутко хочется озвучить это вслух, но момент не позволяет – слишком интимный, чтобы разрушать его таким. Но именно сейчас Ли может с точностью сказать, что Джейк нравится ему больше всех на свете. Он – самое лучшее, что могло с ним случиться за последнее время, а может и за всю жизнь. Кто знает?

•••

Хисын все оставшиеся выходные провёл в доме Сонхуна. Познакомился с приятной женщиной, что делала все дела по дому за приличную сумму денег (если честно, услышав её, Хисын и сам был не прочь поработать у Пака дома), и даже по воле случая помог Хуну с математикой, потому что из-за Сону он в последнее время забил на учёбу совсем. Пак хоть и возникал, что ему не нужна никакая помощь, однако выслушал Хисына и поблагодарил чуть позже. Джеюн всю субботу просидел с ними, стараясь помочь во всём и отвлечь от негатива. Упросил даже, чтобы Хун включил какую-то "сопливую романтику", которую так обозвал сам Пак, когда прочёл описание фильма. Однако же сам противник этой самой "сопливой романтики" заплакал в конце, когда выяснилось, что возлюбленный главной героини погиб, а не просто оставил её на столько лет одну. Джеюн ещё долго подтрунивал его за то, что самый гордый и не сентиментальный парень, по собственным заявлениям, разрыдался одним из первых. В воскресенье хоть Шиму и пришлось остаться дома, он почти каждый час писал Хисыну. Потому что беспокоился о том, как тот будет возвращаться домой. Они обсуждали это, безусловно, но даже к середине дня не пришли к наилучшему варианту. Сколько бы не шло разговоров о том, как и когда следует вернуться, каждый раз Хи становилось натурально страшно продолжать. Потому что жутко даже представить себе, как отреагирует отец на то, что его "псина", как он в прошлый раз назвал сына, сбежала от него с поджатым хвостом. Внутри тут же сворачивается неприятный ком, не дающий покоя. Но, пораскинув мозгами, Джейк предложил Хисыну в третий раз переночевать у Пака, а утром, когда отец уж точно уйдёт на работу, пойти домой, чтобы надеть форму и собрать рюкзак, дабы не получить по шапке от учителей. Однако загвоздка всё равно есть – при таком раскладе Ли опоздает, и в школу попасть вряд ли сможет, ибо большие железные ворота охранник закрывает ровно в восемь утра. И если уходить из школы Хисын привык, когда этот самый охранник спит, то вот приходил всегда вовремя и даже не знал, что делать при опоздании. Сонхун, конечно, предложил перелезть через забор в излюбленном им самим месте, как делал он при своих частых опозданиях, но эта идея очень не прельщала. Хисын всё же оставался сторонником честности и послушания, особенно если это касалось школы. Здесь они с Хуном были просто диаметральными противоположностями. И Джеюну больше близка была мысль Хи, хоть и Сонхуна он знал гораздо дольше. Поэтому и согласился Шим на идею Хисына охотнее, и стал добровольцем, который пойдёт к учителю Паку и сообщит о том, что староста явится ко второму уроку из-за "семейных обстоятельств". Ну, обстоятельства действительно можно вполне себе назвать семейными, тут уж не ошибёшься... В понедельник Хисын проснулся вместе с Сонхуном, и собрались они тоже вместе, однако надели совершенно разные вещи и разошлись в разные стороны: Ли нацепил уже любезно отстиранную домработницей от багровых пятен одежду, прихватил рюкзак и развернулся к остановке, от которой будет удобнее добраться домой, а Сонхун, надев белую широкую рубашку с бейджем и эмблемой с левой стороны, потопал в школу пешком, в противоположном направлении от Хи. И всё равно оба они знали, что сойдутся в шумном коридоре, даже если отдаляются друг от друга сейчас. Ведь так нужно. Так приходится поступать, чтобы не подвергать себя опасности. И им ещё повезло, что сонхуновы родители возвращаются ближе к вечеру, а не с утра, иначе возникло бы ещё больше вопросов и недопониманий. Но одна проблема всё же всплыла в голове, когда Хисын уже был совсем близко к дому. Он в таком сильном стрессе уходил, что совсем забыл важную деталь: взял ли он ключи, чтобы туда вернуться? Нажав красную кнопку у своей остановки, Ли протолкнулся к дверям и вылетел моментально, тут же кидаясь к лавочке и ставя на нее полупустой рюкзак. Открывает его, смотрит внутрь, но там только зарядка, кошелёк и скомканная белая салфетка с кроваво-красными следами. Паника подкатывает к горлу. Если ключи остались дома, то весь план пройдет крахом, а проснётся Хисын после встречи с отцом, вероятно, уже в больнице. А этого очень не хотелось бы. Но, к счастью, Ли проверяет передний карман, и находит ключи там. Вместе с этим тошнота отступает и возвращается фрагмент воспоминаний, в которых он клал это сокровище себе в карман, а потом, перед тем, как отдать вещи в стирку в доме у Хуна, бросил в этот несчастный кармашек. Слава богу. До дома он дошёл максимально быстро. Судя по времени, отец уже должен был уехать, ибо его рабочие часы начались, поэтому бояться нечего. Только если после командировки ему не дали отпуск или лишний выходной... Ли с опаской и очень осторожно проворачивает ключи до упора. Три оборота. Обычно отец не закрывает на все три, но в этот раз, видимо, слишком уж понадеялся на то, что его сынишка не додумался взять ключи и будет ждать его под дверью до вечера. Но этого не случилось. И теперь у Хисына есть отличная возможность собраться без спешки, ибо времени хватает. Но проблема возникает тут же, стоит ему только войти в свою комнату. Всё ровно так, как он оставил, когда бежал, а значит, что белую рубашку с нашивкой никто не отстирал от крови, а учебники и тетради с пола тоже поднимать было некому, словно отец и не входил сюда все два дня. Приходится выкручиваться быстро и решать эти вопросы по мере их поступления – рубашку Хисын, конечно, застирал, и вроде как даже получилось отмыть застывшую уже кровь с белой ткани, но вот высохнуть она явно не успеет, а надеть мокрое при такой переменчивой погоде, как сейчас, равняется моментальной простуде. Поэтому приходится полезть в шкаф и достать рубашку с коротким рукавом из летней формы. Возможно, ему влетит, но делать больше нечего. Поэтому после глажки формы, вытащенной из закромов, Ли быстро собирается и выбегает из дома, ибо времени и без того потратил слишком много.

•••

Прямо у ворот школы, как раз после звонка с урока, как успел услышать Хи, его ждал учитель Пак. В строгом пиджаке, со своим задумчивым и привычным проницательным до жути взглядом, с не менее задумчивым выражением лица и загадочным молчанием. Он сам открывает школьные ворота и пропускает Хисына, который попутно кланяется и просит прощения за такое сильное и наглое опоздание. – Давай мы пойдём в учительскую и там поговорим с тобой, хорошо? – хмуря брови, спрашивает Чонсон и закрывает металлическую щеколду, чтобы никто больше не вошёл извне. – Мне есть что сказать тебе. Эти его слова жутко пугают. Внутри всё сжимается от страха, что Хисын уже успел истратить всё своё доверие и репутацию, заработанную за время учёбы, и теперь учитель Пак будет беспощадно рвать и метать, ругаясь на него за наглость. Однако всё, что может выдавить из себя Ли сейчас – тихое "хорошо", вместо беспокойного тона и стыдливо опущенных глаз. Это будет позже. Потому что сейчас они оба идут через полный двор школьников, вырвавшихся на перемену, и не менее полные коридоры, и почти каждая пара глаз заинтересованно смотрит на Хисына, зачем-то идущего за учителем. Это не такое уж и редкое зрелище, чего они уставились? Будто бы староста слишком уж редко ходит рядом с преподавателем, чтобы так сильно акцентировать на этом внимание. Ничего странного и интересного тут нет, тогда почему кажется, что все так смотрят... В учительской, по обыкновению, никого не оказывается. Джей проходит сквозь чужие, заваленные бумагами столы к своему, более или менее чистому и разобранному, и встаёт рядом, опираясь на мебель бёдрами и почти садясь на этот несчастный белый стол. Хисын послушно идёт за ним и встает прямо напротив, боясь оторвать глаза от пола, и почти сразу начинает ту же шарманку, что и на входе. – Учитель Пак, извините за это. Мне правда не стоит больше опаздывать и пропускать уроки, я понимаю, что доставляю Вам проблемы из-за этого, и подвергаю свой статус старосты под вопрос, простите меня, пожалуйста. Я больше не буду опаздывать и пропускать, извините, – он глубоко кланяется, надеясь, что сможет этим искупить свою вину. Однако то, что он слышит от Чонсона, заставляет выровняться и поднять на него испуганный взгляд. – Мне это не нужно, Хисын. Неужели ты правда не понимаешь? Сейчас меня больше беспокоит то, что случилось с твоим ухом, чем то, что ты пропустил один урок. Ты учишься достаточно хорошо, чтобы позволить себе это, поэтому проблем у тебя не будет, и на мне это никак не отразится. Меня намного больше беспокоит твоё здоровье, чем всё это. У Хисына внутри всё замирает. Глаза, стоит им столкнуться с учительскими, тут же бегут в сторону, а губы поджимаются в тонкую линию. В голове целая битва рациональности с чувствами: с одной стороны, ему просто нельзя говорить ничего во избежание последствий, но с другой... Как же сильно он устал всё это терпеть. Как же сильно хочется просто выдать всё, как на духу, и позволить учителю Паку забрать его из этого кошмара. – Хисын, на этот раз я просто не позволю тебе уйти, ничего не сказав, потому что прошлый мой такой опрометчивый поступок закончился не очень хорошо, как я вижу, – он тяжело выдыхает, и Ли каждой клеточкой кожи чувствует, как его изучают взглядом с ног до головы. – Для летней формы ещё рановато, холодно. Не замёрз? – Мне не холодно, – откровенно врёт он, упираясь глазами в свои пальцы и сцарапывая кожу вокруг ногтей. Настолько странное давление. Вроде и не такое, как отцовское, но страшно всё равно. – Надень кофту от физкультурной формы, когда войдёшь в класс. У тебя синяк на правой руке из-под рукава видно, – снова вздыхает учитель, глядя, как Хисын тут же боязливо касается своего плеча, показывая, что прекрасно знает, где ударился и где на его коже цветёт темно-синее пятно. Он пытается закрыть всё левой ладонью, будто это поможет, но так и не поднимает взгляда. – Слушай, Хисын. Я не собираюсь ругать тебя или наказывать. Просто скажи: ты ведь не подрался, правильно? Не похоже, чтобы это были следы от драки. – Я знаю, что не будете, – бурчит себе под нос он, и наконец осмеливается поднять глаза на учителя. – Я правда не дрался ни с кем, не подумайте. – Верю. В таком случае, логично подумать, что тебя просто побили. Хисын, если это школьное насилие и буллинг, ты можешь не бояться сказать мне, я помогу разобраться. Если это сделал кто-то из школы, ты только скажи... – но Ли даже не даёт ему закончить мысль, хоть и знает, что старшего перебивать очень некультурно. – Это не школьное насилие, здесь у меня всё правда в порядке. Учитель, пожалуйста, просто... Договорить не даёт громкий звонок телефона Чонсона, лежащего на его столе. Пак нехотя отрывается от диалога и бездумно поднимает трубку, говоря своё дежурное: – Здравствуйте, это учитель Пак, чем могу помочь? Может Хисыну просто кажется, но на той стороне трубки звучит подозрительно знакомый голос. А то, что Джей смотрит на него после речи человека на том конце, наталкивает на мысль, что Хи может не ошибиться. – Да, он в школе, – сердце уходит в ноги. Хоть Ли и не знает точно, он уже жутко боится того, кто звонит сейчас его учителю. – А в чём дело? Мне позвать его к телефону? Тогда в чём дело?.. – Чонсон вновь замолкает, выслушивая чужие слова. – Хорошо, я понял Вас. В любом случае, если что-то случится, я увеломлю Вас. Угу, до свидания. Джей со вздохом кладет трубку и бросает телефон на стол, тут же прикрывая глаза и потирая переносицу пальцами. Если честно, по его лицу буквально читалась честная фраза: "как же заебало". И Хисыну от этого совсем не легче. – Хисын, я так понимаю, ты не ночевал сегодня дома, да? – Чонсон открывает уставшие глаза и сочувствующе пилит ими парнишку. – Что? Почему Вы так внезапно?.. – голос предательски дрожит, и совсем не понятно, почему так происходит, но к горлу начинает подкатывать ком. – Твой отец звонил только что. Не скажу, конечно, что он был так же вежлив, как в прошлый раз, когда отпрашивал тебя, но он спрашивал, пришёл ты в школу или нет. Осмелюсь предположить, что он не задавал бы таких вопросов, собирайся ты с утра при нём, – Джей видит, как парнишка перед ним судорожно выдыхает, уже готовый глотать слёзы. – Хисын, всё в порядке. Я не хочу давить на тебя и доводить до слёз. Если ты чувствуешь, что не хочешь говорить, давай закончим этот разговор сейчас, – он наконец отходит от стола и приближается к Хисыну, чтобы приободряюще похлопать по плечу и взглянуть в глаза, чтобы понять, когда стоит замолкнуть совсем. – Я правда не ночевал дома все выходные, – неожиданно признаётся он, сталкиваясь с учителем лицом к лицу. От этого ещё тяжелее, чем раньше, и кажется, что первый всхлип прозвучит уже вот-вот. – Почему? Я так понимаю, всё это связано, да?.. – он кивает на синяк на плече и мечется глазами к заклеенной мочке, на которой раньше сверкало симпатичное украшение. – Потому что там было уже невозможно находиться, я не смог бы, – парнишка рвано вздыхает, однако всё ещё крепко держится. – Нужно было, чтобы хоть кто-то знающий помог мне зашить ухо. – Боже, бедный ребёнок, – Пак качает головой и осторожно приобнимает совсем уже сжавшегося парнишку, бережно похлопывая его по спине. – Хисын, давай обратимся за помощью. Если твой отец позволяет себе поднимать на тебя руку и это правда он нанес тебе такую травму, что аж пришлось зашивать, то давай я помогу тебе, и мы вместе обратимся в соответствующие органы... – Я так и знал. Я знал, что Вы так скажете, – странно, но отчего-то сейчас ему хочется только смеяться. Смеяться, несмотря на то, что губы и рука, которой он тянется к своему лицу, чтобы стереть нежеланную влагу с глаз, предательски дрожат. – Нельзя этого делать. Я не буду никуда сообщать. Скоро я стану совершеннолетним, и всё закончится, так что я просто подожду. Пока это всё не заходит дальше разорванного уха, я могу пережить. – Хисын, ты же понимаешь, что можешь сделать себе хуже? Нельзя так, а если всё станет ещё ужаснее? Если всё однажды обернётся так, что ты пострадаешь намного сильнее? – беспокойно тараторил он, ибо действительно напуган так, будто это могло произойти не просто с каким-то учеником из класса, а с родным человеком. Джей чуть отстраняется от объятий и снова заглядывает в чужое лицо. – Я уйду, если будет хуже. Куда-нибудь точно... – Давай договоримся. Я не буду никуда сообщать, пока ты сам этого не захочешь. Если всё станет хуже, ты обязательно уйдешь, и если идти будет не к кому, то останешься у меня. Пообещай мне, хорошо? Потому что я не хочу однажды вызывать для тебя скорую, если что-то всё же случится. – Хорошо, я... Я сообщу Вам, если мне нужна будет помощь, – парнишка в неловкости опускает глаза в пол, чувствуя, как учитель одобряющие похлопывает его по левому плечу. Внимательный. Знает же, что правое болит. Хисыну стыдно было соглашаться сейчас. Потому что он очень не хотел чужого внимания к этой ситуации, что уж говорить о внимании самого учителя, которого Ли просто безмерно уважал. Очень стыдно, что приходится доставлять ему неудобства, стыдно, что ему приходится даже превышать свои обязанности ради такого, как Хисын. Если честно, он считает себя недостойным всего этого. Считает, что мог бы справиться и сам, однако отчего-то до сих пор не так уж хорошо получается. – Вот и замечательно, – мягко улыбается Чонсон и, словно родитель, играючи снизу легко бьёт по чужому опущенному носу пальцем, заставляя Хисына в непонимании поднять на него чуть покрасневшие глаза. – Не раскисай. Пойдём в класс, скоро уже звонок, мы слишком заболтались. В любом случае, Хисын, – Чонсон приобнимает его, разворачивая и заставляя последовать за собой, когда сам направился к выходу из учительской, – помни, что у тебя есть к кому обратиться. Я знаю, что это важно в таких случаях. Просто знай, что у тебя есть безопасное место, куда ты можешь пойти в любой момент. – Спасибо, – парнишка смущённо кивает, чуть тормозя у самой двери, и добавляет. – Правда, спасибо Вам большое за такую заботу. Не знаю, чем я это заслужил, но... Я правда очень благодарен. – Тебе не нужно заслуживать чем-то хорошее отношение к себе. Просто запомни это, – улыбается Пак, сталкиваясь взглядом с большими и блестящими глазами Хисына. – Я всего-то пропустил какое-то собрание ради тебя. Ерунда. – Что? Учитель Пак, ну зачем?.. – удивлённо, но расстроенно и стыдливо выдыхает Ли, действительно чувствуя на себе вину за всё происходящее. – А ты думал, учительская просто так на перемене пустует? – усмехается он и всё же выходит в шумный коридор параллельно с трелью звонка, оповещающего о начале урока. – В любом случае, забудь про это. Я с удовольствием и по уважительной причине прогулял очередное собрание с нудной болтовней, даже спасибо тебе хочется сказать. Ну всё, беги на урок. Ли усмехается в ответ и буквально ощущает, как чувство вины отступает от горла тут же, ослабляя ком. Так хоть немного, но спокойнее. Именно с учителем Паком он чувствует себя лучше и комфортнее всего. Никакой другой учитель со всей школы не может поговорить с Хисыном так, как делает это Чонсон. Всем остальным зачастую просто наплевать, они выполняют свою единственную задачу – преподают предмет, и ничего больше. И только Джей, ещё не такой опытный и приготовившийся к работе с детьми старается всем помочь. Очень хотелось бы, чтобы так продолжалось как можно дольше, и он не стал таким же, как и все остальные: сухим и бесчувственным, словно сухарь. Но Хи почему-то кажется, что этого не произойдет. Слишком уж учитель стойкий и упертый для того, чтобы перегореть. Входить в класс и виновато извиняться за опоздание было тошнотворнее всего. Особенно в том случае, когда учитель вдруг одаривает каким-то жалостливо-сочувствующим взглядом, от которого тянет блевать, а глаза от пола и учебников отрывать не хочется. Такое чувство, что всё возвращается к тому, что было до встречи с Джеюном. Снова не хочется вставать из-за парты на предстоящей перемене, снова хочется попросить учителя дать ему побольше работы, снова хочется остаться в школе допоздна. Пока Хи идёт к своему маленькому шкафчику в конце класса, чтобы достать оттуда спортивную форму, он буквально чувствует, как к нему приковывается всё больше глаз. Да сколько можно. Сколько можно, почему всё так происходит? Почему он просто не может позволить себе быть счастливым хотя бы на время, не отплатив за это позже? За что? Уже под конец урока Ли едва не роняет голову на парту от усталости. Звонок – просто спасение. Учитель выходит, и теперь Хисын может спокойно уткнуться носом в руки, сложенные на парте, чтобы не выглядеть так убито, как это было во время урока. Кажется, что одно только неверное действие может привести к тому, что бомба замедленного действия внутри него взорвется, и все тревоги и страх возвращения домой выльются на тетради солёными каплями, вызывая этим ещё больше вопросов у одноклассников. Однако мысль о том, что он вновь стал отвергнутым и прокажённым в чужих глазах опровергается моментально, когда, спустя буквально пару минут после звонка, Хисына легонько толкает в левое плечо чужая рука. Он быстро поднимает голову с парты, напуганным взглядом упираясь в девочку перед ним, беспокойно нахмурившуюся и держащую что-то в руках, спрятанных под партой. Она кажется смутно знакомой: Хи помнит её по игре в бутылочку в сонхуновом номере в поездке, она определенно была там и жалобно вздыхала, когда Хи рассказывал, как "упал" с лестницы, пытаясь оправдать синяк. – Староста, у тебя всё в порядке сегодня? Выглядишь таким мрачным, – она быстро протягивает маленькую конфетку и достаточно большой, если сравнивать со стандартными, квадратный пластырь, смутно пахнущий какими-то травами. – Всё нормально, но... Что это? – ещё не до конца всё понимая бормочет Хисын, кидая растерянный взгляд на девушку. – Просто возьми это. Твоё плечо... – она касается своей рубашки повыше предплечья и многозначительно сдвигает брови, будто бы говоря о своих мыслях без слов. – Это пластырь, который поможет быстрее убрать боль и синяк. Я часто такими пользуюсь, когда травмируюсь на тренировках. Мне помогает. У медсестры таких нет, поэтому я подумала, что могу дать его тебе, чтобы хоть немного помочь, – она кладёт пластырь и конфетку на стол, и у Хисына руки автоматически тянутся к ним, чтобы придвинуть и посмотреть поближе. – Можешь наклеить его, когда будет физра. – Спасибо, мне даже неудобно как-то, – растерянно произносит Ли, и его глаза вновь мечутся к девушке, а с неё на маленькую конфету, лежащую на столе. – А это?.. – Это для поднятия настроения. Надеюсь, всё хорошо, и у тебя просто не задалось утро, – она радостно улыбается и почти тут же убегает к компании подруг, но Хи успевает сказать ей вслед. – Стой, подожди.. – и когда она внезапно тормозит с той же улыбкой, Хи тоже смущенно поднимает уголки губ и продолжает. – Спасибо, Суджон. Я ценю это. Хи радуется, что правильно вспомнил имя одноклассницы, а Суджон только пару раз моргает и тихо шепчет что-то, но он не слышит из-за гомона в классе. Да оно, видимо, и не так важно, потому что она мигом убегает, отворачиваясь и оставляя Хисына одного наедине с мыслями. Выходит, не все смотрели на него с осуждением. Не все косились, как на прокажённого, и не все захотели отдаляться ещё сильнее. А, может, никто и не захотел вовсе? То, что Суджон сделала сейчас, заставляет серьезно задуматься над этим вопросом и спрятать внезапные подарки в карман. Выходит, отношения в классе не такие уж отвратные?.. Хисын сталкивается со всей компанией в полном составе только в столовой. Как говорится, время идёт, но ничего не меняется. Сонхун всё также держит двухметровую дистанцию с Сону, словно при каком-то вирусе. Чонвон продолжает улыбаться, что-то довольно обсуждая с Ники. Джейк всё также не отрывает глаз от Хисына, пока он ест, будто тот может куда-то сбежать. А, и Чонвон... Всё ещё немного бестактный. – Хисын, чего ты такой сегодня? И куда делась твоя красивая серёжка, что с ухом? – не выдержав, беспокойно выдаёт он, сверля друга взглядом. Ли, только услышав это, беспокойно касается заклеенной мочки уха, накрывая её ладошкой, чтобы скрыть от чужих глаз. Ники и Сону с двух сторон пихают в оба бока Яна, который тут же непонимающе и растерянно смотрит на них, бурча что-то под нос. И всё же, они смешные. Очень. – Как видишь, серёжки больше не ношу. К сожалению, – расстроенно выдыхает он, затыкая рот едой и устремляя глаза в поднос с обедом. – Ну, знаешь... – Сону уже поворачивается на него и прожигает своим красноречивым взглядом, намекая, что развивать тему не стоит, но Чонвон говорит быстрее, чем успевает подумать. – Это же просто украшение, ничего страшного. Я думаю, это не так критично, всё ведь не так уж плохо? Ты вот с нами сидишь болтаешь, только расстроенный какой-то. – Проблема в том, что для меня это было не "просто украшение", а нечто большее, – Хи даже не поднимает глаз, но буквально чувствует, как Чонвон стыдливо уводит взгляд. – Но, может, ты и прав. Может, я правда преувеличиваю, когда закладываю в этот прокол какой-то глубокий смысл. Просто побрякушка ведь. – Это... Хисын, извини, я не знал, – тут же просит прощения Чонвон, но Ли говорил прошлые слова без какого-либо сарказма. Он действительно достаточно быстро всё обдумал и поубавил драматизма в своей голове, чтобы отпустить было проще. Конечно, полностью избавиться от таких закоснелых мыслей настолько быстро очень сложно, но... – Всё в порядке. Нельзя же вечно недовольным после этого ходить, – пожимает плечами он и тут же вспоминает о том, чем так сильно хотел поделиться. Удачно переключил тему, чтобы избавить всех от неловкости. – О, кстати! Мне сегодня Суджон дала, – с довольной улыбкой вдруг выпаливает Хи, залезая рукой в карман и вытаскивая подаренные пластырь и конфетку. – Что это? – удивлённо хлопает глазами Сону и вытягивает шею, чтобы разглядеть то, что показывает Ли. – Она сказала, что это какой-то лечебный пластырь... И конфетка, – неловко добавляет Ли, сам разглядывая эти вещицы так, будто видит их впервые в жизни. – Подожди, какая Суджон? – задумчиво хлопает глазами Сонхун, тоже пялясь на руку друга, но быстро переключаясь на его лицо. – Это которая в твоём классе? Которая ещё с нами в номере была, когда все играли в поездке? Хисын одобрительно хмыкает, показывая тем самым, что Хун прав, а тот только расплывается в ехидной усмешке, допивая банановое молоко, которое ему купил Ники, проигравший какой-то очередной спор со старшим. Ли это напрягает, и он тут же нервно прячет всё в карман, переключаясь на Пака. – И чего ты так лыбишься? Что-то не так? – Да не, не, – он усмехается только сильнее и поднимает глаза так довольно, словно что-то хорошее произошло именно с ним. – Смотрю, ты становишься всё популярнее и популярнее, красавчик. – Фу, боже, что ты несёшь, – моментально отпирается Хисын отворачиваясь к Джеюну, но тот тоже только довольно лыбится в ответ и хихикает. – Эй, да вы издеваетесь! Какой, блин, "популярнее", я же буквально как кот ободранный выгляжу, вы сдурели? Глядя на чужие недовольства, улыбаются и остальные, прекрасно всё понимая. Они догадались, что Ли жутко смутился от внезапного женского внимания, и специально своими смешками пытались подбодрить. Ну, или не совсем уж подбодрить... Им просто понравилась его смешная и смущённая реакция. Джейк понял, что считает её ужасно милой. Возможно, это не совсем правильно? Всё же его друг искренне смущён и растерян, всё же это впервые происходит с ним, а Джеюн смеётся... Но когда Хи тоже начал с улыбкой фыркать от сдерживаемого хихиканья, все лишние мысли остались в стороне. На первом плане только: "Боже, какой же он милый". Из-за Сонхуна никто даже особо не задумался о том, для чего Суджон дала Ли этот пластырь, ибо продолжали глупо усмехаться, но кое-кто был более внимателен. И когда перемена начала подходить к концу и все потащили полупустые подносы на раздачу, чтобы их забрали и помыли, последними остались только двое. Хисын и Сону. – Хён, – как-то тихо и неловко зовёт Ким, хлопая лисьими глазками. – У тебя же сейчас физра? – Угу, – мычит он, складывая железные палочки в поднос из того же материала с характерным звоном. – А что? С вашим классом, я помню, нам расписание поменяли. – Да, я это... – опять медлит Сону, топчась на месте и рассматривая узоры на белом столе. – Тебе нужна помощь с тем пластырем? Просто я подумал, может, самому будет неудобно... – Было бы неплохо. А чего ты так стесняешься? Я же, вроде, ничего такого не говорил, чтобы так в краску вгонять, – ухмыляется Хи, заставляя Сону поднять на него ореховые глаза. – Просто... Я подумал: ты же не в настроении сегодня был, вдруг отказал бы, а я тут навязываюсь. – Да брось. Всё нормально. Пойдём, а то времени переодеться не останется. Сону со смущённой улыбкой потопал за Хисыном, чтобы отнести подносы, а после и вовсе почти в рукав кофты ему вцепился, чтобы не потеряться в толпе по пути к спортзалу. Всё-таки, два класса, толкающихся друг с другом, чтобы войти в одну крохотную дверь – это то ещё зрелище. Да и в раздевалке места для всех не то чтобы хватает. Потому Хисын сразу же двигается к углу по привычной схеме и занимает сразу два шкафчика, чтобы он и Сону потом не дрались с остальными за эти места. Но оба они не спешили переодеваться. Вещи, конечно, закинули с металлическим стуком дверцы, но переодеваться среди остальных будет уже слишком. Поэтому Ли движется к свободной стене, опирается на нее спиной и съезжает вниз, садясь на пол. Сону следует его примеру, словно маленький ребенок, увидевший "крутого" взрослого. Всё равно все нормальные лавочки заняты, поэтому и приходится выкручиваться. – А ты чего со мной? Чонвон же сегодня в школе, ты разве не с ним всегда? Или где он вообще? – спрашивает внезапно Хи, наклоняясь к парнишке поближе, чтобы гомон одноклассников не заглушал его голос. – Вон там, – Сону вытягивает руку и безошибочно указывает на Вона, натягивающего на себя белую футболку в другом конце помещения. – Я обычно один переодеваюсь на физру, Чонвон знает, поэтому даже не ищет и не ждёт меня в раздевалке. – Вот как, – понимающе мычит Хи, разглядывая Яна среди толпы. – Я тоже обычно остаюсь последним. Так что подождём, пока все разойдутся. Ким одобрительно кивает и смолкает, оглядывая толпу. Тут действительно не протолкнуться. Потому-то он и знает, что останется понятым, если задержится и выйдет последним. Однако внутри всё равно что-то тревожно жмёт. Помещение смутно знакомое, ибо все подобные раздевалки в школах похожи между собой, и это ничуть не радует. Наоборот, только хуже становится, когда в голове на месте этой шумной комнатки всплывает пустая и темная, где слышны только смешки и какие-то мерзкие голоса. Но Сону настойчиво встряхивает головой, якобы для того, чтобы поправить челку, но на деле же пытался выкинуть эти дурные мысли. Да и Хисыну особо не прельщает переодеваться тут при всех. Даже кофту снимать не хочется, чтобы хоть кто-то ещё мог рассмотреть его синяк на его плече, и без того хватает косых взглядов из-за пластыря на ухе. Если увидят синяк, то уж точно не о том подумают. Поэтому он дожидается, пока выйдет последний человек, и остается с Сону наедине. После этого скидывает с себя бело-синюю олимпийку и слегка приподнимает короткий рукав рубашки с правой стороны, только сейчас удосужившись рассмотреть проблему получше и оценить масштабы. Сону делает то же самое, и его реакция не заставляет ждать: губы поджимаются, будто бы с них прямо сейчас может слететь нежеланный вздох, а глаза поднимаются на Хисына в немом вопросе. Однако тот отвечать не спешит, только лезет в карман за пластырем и молча вручает его Киму. Тот послушно берет в руки, но вопрос все же решается озвучить, раз уж намёки не были поняты. – Где тебя так угораздило? – спрашивает Сону, разрывая белую упаковку, из-за чего запах трав бьёт в нос. Видимо, пластырь пропитан какими-то экстрактами, но, скорее всего, они выветрятся совсем скоро. – Не скажу, – улыбается Ли, придумав гениальную идею прямо в этот момент. Извлекать пользу для других из своей же проблемы – не самая лучшая мысль, но и не каждому она под силу. – Сонхун знает. Спроси лучше у него, если так интересно. Сону поднимает от пластыря взгляд, в котором буквально читается: "ты сейчас серьёзно?" – однако Хи только продолжает усмехаться. Парнишка молча отклеивает защитную бумажку от пластыря и, поднимая чужой рукав, молча заклеивает громадный синяк на плече. На удивление, теперь его не видно совсем. Может, этот пластырь и нерабочий вовсе, и синеву с кожи не уберёт, но хотя бы скрыть её получится на все сто. – Я предпочту узнать от тебя, а не от Сонхуна, – всё же бурчит Ким. – Почему? Я тебе нравлюсь больше? – тихо хмыкает он, но Сону только вздыхает. – Я не общаюсь с ним сейчас. И не особо хочу начинать, – честно выдаёт он, собирая все лишние бумажки с пола и направляясь к мусорному ведру у входа, чтобы оставить их там. – Почему? Он ведь не кусается. Пара слов за день разве могут чем-то навредить? – Если это Сонхун, то могут. Тем более, мы не общаемся по обоюдному согласию, мы с ним обговорили этот момент. Я не просто так стал его игнорировать и прекратил говорить, – рассудительно говорит Ким, подходя к занятым для него и Хисына шкафчикам. – Он сказал, что всё в порядке, поэтому... – Поэтому ты продолжаешь себя обманывать и веришь этому придурку, – заканчивает за него Хисын, тоже поднимаясь с места и вытаскивая из шкафчика белую футболку и спортивные штаны. – Ну, твоё дело, я не лезу. Всего лишь даю вам двоим тему для разговора. – Да не обманываю я себя, я... – но он замолкает на полуслове, ибо понимает, что ошибается. Глупо будет заявить, что он не врёт самому себе, когда каждый день говорит о том, что игнорировать Сонхуна уже которую неделю – норма. Особенно если учитывать, что неозвученное чувство вины ещё кипит внутри. – Я подумаю... Над тем, чтобы поговорить с ним. – Ага, он тоже вон который день "думает" над этим, – вздыхает Хи, уже начиная расстегивать белую рубашку пуговица за пуговицей и садясь на пустую скамью. – Это ваше дело, но я просто не могу спокойно смотреть, как вы морозитесь друг от друга, так и не обсудив всё нормально. Что Сонхуну хреново, что тебе, и это видно, если ты вдруг не знал. – Знаю, – Сону тоже достаёт свою форму и хлопает железным шкафчиком, сам же вздрагивая от внезапно до боли знакомого и неприятного звука. – Просто ещё не время, пойми. Я не могу просто внезапно подойти и начать с ним говорить, словно ничего и не было. Я жду момента. – Да почему нет-то, я не пойму? – недовольно дуется Ли, неаккуратно стягивая с себя рубашку и тут же шипя от того, что надавил на плечо. – Вы так до конца года прождёте, если оба не решитесь. Хотя, боже, делайте что хотите, – быстро сдается он, откладывая рубашку в сторону и протягивая руку к футболке. На самом деле, он редко переодевался при ком-то. Есть всего несколько исключений, при которых он готов это сделать, и Сону один из них, так как уже видел синяк. А спиной Хисын поворачиваться не собирался, так что о шраме он не беспокоился. Но если бы была вероятность, что кто-то увидит это уродство, то и Сону вылетел бы из списка исключений. И тогда там остался бы только Джеюн, который уже, к сожалению, успел всё разглядеть в деталях. – Я поговорю с ним, честно, – парнишка вздыхает и садится рядом с Хисыном, но раздеваться не спешит. – Знаешь... Я хочу, чтобы он знал, но не хочу ему рассказывать. Это так странно, мне ужасно стыдно за то, что я должен рассказать это всё сам, и никто больше не сможет этого сделать, потому что никто не знает. Но так стыдно, что мне нужно будет говорить с ним лично спустя столько времени... Хисын молчит какие-то пару минут, выглядя так, словно занят тем, чтобы переодеть штаны. Однако же он задумался над фразой, которую Сону сказал. И нашел в ней себя. Хочу, чтобы он знал, но не хочу ему рассказывать. Это так понимаемо. Он чувствовал себя точно так же, когда Джейк впервые спросил о ссадинах на лице и плохом настроении. Так до боли знакомо... – Я понимаю твои чувства, – кивает внезапно Хисын, складывая форму и убирая её в шкафчик, но замечая, что Ким совсем не торопится, неуютно сжимаясь на месте. – Я думал точно так же. Я так сильно боялся рассказывать о том, что другим нужно знать, чтобы не заставлять меня закрываться сильнее. Но, когда обстоятельства вынудили, и я рассказал... – он запинается, а в голове всплывают воспоминания о разговоре с Джеюном на балконе и помощи Сонхуна на выходных. – Мне стало намного проще. Меньше недопониманий, меньше беспокойств попусту. Так правда лучше. Просто подумай об этом, я ни в коем случае не принуждаю тебя, – Ли снова окидывает взглядом спортивную одежду, лежащую рядом с Сону, и его самого, и наконец озвучивает то, что так хотел сказать. – Мне выйти, чтобы ты переоделся? Видно, что тебе некомфортно. Сону замолкает, обдумывая всё услышанное. С одной стороны, он действительно очень хочет поделиться с кем-то, поговорить об этом и выплакаться кому-то в плечо, но... Так страшно не быть понятым. Так страшно, что его пошлют разбираться со своими проблемами самостоятельно, просто до невозможного. Ещё и то, что Хисын заметил, как он жмётся сейчас под его взглядом... Ким вроде и хочет, чтобы он вышел, но остаться среди давящих стен в полумраке одной рабочей лампочки – не самое лучшее, что может случиться. Однако и просить Хисына остаться, но не смотреть, будет выглядеть как-то странно... – Я... Я поговорю с Сонхуном в ближайшее время. И это... Да, можешь выйти, пожалуйста? – Без проблем, не переживай, – улыбается Ли, заставляя чуть успокоиться. – Подождать тебя у двери? – Если не сложно, то да, пожалуйста. Хисын только кивает и спустя пару секунд хлопает дверью, оставляя Сону совершенно одного. И стоило ему оглядеться вокруг, он тут же пожалел, что попросил оставить его одного. Лампочка вдруг моргнула, и вместе с ней, казалось, дыхание спёрло до жути. Стены стали давить ещё сильнее, а в голове моргнуло вспышкой воспоминание. Киму пришлось только шумно выдохнуть, чтобы восстановить дыхание, и торопливо начать расстегивать рубашку непослушными пальцами. С каждой секундой становится только хуже, а избавиться от навязчивых мыслей всё невозможнее. Рубашка слетает очень быстро, и пока воздух не стал противно холодить кожу, Сону неуклюже нацепил футболку. Внутри всё готово перевернуться от тревоги. Лучше бы Хисын не уходил, с ним было бы намного спокойнее. Когда штаны уже удалось сменить, и осталось только завязать шнурки на кедах, Ким просто не выдерживает. Он больше не может здесь находиться, когда всё вокруг так сильно душит. Он скидывает рубашку и брюки в шкафчик и пулей вылетает из комнатки, пугая этим самым Хисына. Он выглядит настолько удивлённым и растерянным, что даже смешно. – Эй, ты чего? Всё нормально? – слетает с губ в сторону запыхавшегося Сону, и тот только и может, что отрицательно кивнуть головой в ответ. – У тебя шнурок... – Знаю. Погоди секунду, не уходи, – вроде и спокойно, но всё ещё тревожно говорит он, садясь на корточки и непослушными руками завязывая эти долбанные верёвочки на кедах. В следующий раз, если Хисын будет рядом, Ким точно попросит его остаться. – Пойдём, – и хисыновы слова тут же подтверждает громкая трель звонка. – А то от учителя влетит. Сону наконец поднимается и хватает Хи за руку, когда тот торопится выйти на улицу через тяжелую дверь. От внезапно нахлынувшего спокойствия даже улыбка на лице распускается.

•••

Как бы Хисын не выпрашивал у Чонсона после уроков, он настойчиво отказался давать ему дополнительную работу, заявив, что "трудоголизм не выход". Но разве это можно назвать трудоголизмом? Ли не думает, что его попытки быть полезным, можно было прозвать ещё более страшным словом. Однако Джей сразу после уроков развернул и отправил его домой. Но Хисын смог настоять на своем хоть где-то, и упросил Джеюна не провожать его до дома, ибо в прошлый раз это закончилось не очень хорошо. Потому он и поехал домой сам. Хотя "домом" это место назвать даже язык не поворачивается. Скорее, просто квартира для ночлега. Да он лучше назовет своим домом не это место, а Джеюна. С ним намного комфортнее, прямо как и должно быть дома. Он заставляет улыбаться и радоваться без причины, как и должно быть. Ведь иногда дом – это люди, а не место, где ты ночуешь из необходимости. В квартире оказалось пусто. Так же, как всё и оставил Хи, когда убегал в спешке утром. Только рубашка, которую он повесил сушиться, уже успела высохнуть на сквозняке. Ли хозяйственно всё собрал, погладил, повесил в шкаф, переоделся и... Просто упал на кровать без сил. Слишком много произошло за все эти дни, считая с вечера пятницы. Только сейчас Хисын почувствовал, насколько тяжело было всё время. Вроде у Сонхуна дома и было хорошо, спокойно, да и Джеюн был на связи, не давая скучать. Но тревога так сильно давила изнутри, что сейчас это вылилось в обессиленный вздох и прикрытые глаза. Может, хоть поспав сейчас, он сможет хоть немного облегчить это? Возможно. Но, если честно, Хисын даже не почувствовал, когда заснул, и сколько проспал – тоже не знал. Глаза открыл только от того, что входная дверь с силой грохнула. Но вставать не было сил. Он только вжался в кровать сильнее, зажмурившись, и помолился на то, что это поможет ему заснуть снова. Однако сердце уже зашлось бешенным стуком. Он прекрасно знал, что пришёл отец. И что папаня не оставит его внезапное исчезновение на два дня без внимания. И даже не удивляется, когда дверь в его комнату отворяется первым делом с жутким стуком о шкаф. Безразлично поднимает веки и пялится в стену, чувствуя, как за его спиной пришедшего мужчину распирает от злости. – Явился? Припёрся, блять, наконец-то? – недовольно выпаливает он, подлетая к Хисыну тут же и начиная толкать его в плечо, чтобы разбудить, ибо казалось, что тот даже не услышал, как к нему вошли, из-за крепкого сна. – Нагулялся, блять? Где ты был два дня? У тебя совсем мозгов нет? Где ты ночевал?! Он кричит слишком громко и толкает слишком сильно, до того, что Хи хмурится и съёживается. Спустя пару агрессивных и сильных толчков он и вовсе слетает с кровати, снова болезненно ударяясь и без того ушибленным плечом о пол. Отец отходит на пару шагов назад, позволяя Хисыну медленно подняться на дрожащих руках, делая упор в основном на левую, ибо правая сейчас ныла до жути. Голову поднимать даже не хотелось. Да и кружилась она. Смысла подниматься особо не было – всё равно упадёт обратно, если встанет сейчас. Потому Ли только переползает, чтобы было поудобнее, усаживаясь на полу и прижимая к себе ноги, уперевшись спиной в бортик кровати. Говорить не хотелось. Только плакать, но и этого сейчас делать нельзя. Но папаша всё не унимался. Как специально схватился за травмированную мочку уха, отчего всё тело тут же пронзило жуткой болью, и Хисыну просто пришлось подняться. С таким громким и истерическим криком, что, казалось, стены задрожали. – Отпусти! – и от испуга и внезапности чужая рука действительно одёргивается, словно от огня, а Хисын тут же закрывает ухо ладонью, судорожно вздыхая, и только теперь начиная говорить. Громко и четко, будто репетировал, хотя на деле говорил первое, что в голову приходило. – Мне больно! Или ты хочешь, чтобы я опять истекал кровью? Ты хочешь, чтобы было, как с мамой? Когда мы оба ползали по всей ванной, чтобы отмыть её кровь из бывших белых швов меж плиткой? Ты хочешь, чтобы сейчас было так же? – Да как ты вообще смеешь себя с матерью сравнивать?! – он слишком быстро отошёл от испуга из-за крика, и теперь снова вышел из себя, замахнувшись и ударив сына по голове, за которую он тут же схватился, но быстро поднял жутко злые и обиженные глаза, столкнувшись с чужими. Ужасно похожими. С такими же злыми и обиженными, темными, как бездны. – Я имею на это право! Я её сын! – снова кричит он, срываясь и уже готовясь топать ногами по полу от бушующих нервов. – Я её родной сын, и как бы ты не хотел, чтобы я не рождался и умер вместо мамы, я всё ещё жив и вынужден жить с тобой под одной крышей. Или нет? Как выяснилось, я мог просто уйти, и ты даже не искал бы меня, как в эти два дня. Ты даже палец о палец не ударил, чтобы хоть сделать вид, что обеспокоен моим уходом, и только сегодня додумался позвонить моему учителю, чтобы узнать, не пропустил ли я уроки. Серьезно? И ты называешь себя моим отцом? – Да ты даже не представляешь, как сложно мне... Да ты, блять, паршивец, не понимаешь, что несёшь, – шипит он, но понимает, что Хисын прав. У него просто закончились аргументы, и всё, что он может сейчас, всё, над чем он имеет власть – сила, он может ударить. Но из-за звериного взгляда тёмных глаз даже не хочется. Будто это кто-то чужой, а не сын, которому он уже привык отправлять удары. – Я понимаю. И ты понимаешь, что я говорю, просто не хочешь принять. Когда ты уже поймёшь, что то, что мама родила меня – не моя вина? Я не просил её это делать! И умерла она не по моей вине! Она не хотела, чтобы ты и я мучились, всю жизнь оплачивая долги за её лечение. И не потому, что я не успел её спасти. Я не смог бы, было слишком поздно, она уже была едва ли жива, когда я нашёл её. – Да откуда, блять, тебе знать, что она хотела или не хотела?! Ты спросил у призрака? Или с ума сошёл совсем? – снова повышает голос отец, и Хисын просто не выдерживает. С силой и недовольством отталкивает мужчину в сторону от себя, ибо он загораживал проход к письменному столу, и тут же выдвигает первый ящик. Выворачивает его с такой злостью и агрессией, что, казалось, блокноты, вылетевшие из него, просто пробьют пол и вылетят к соседям снизу. Наконец, дрожащие руки добираются до черного ежедневника на самом дне, вытаскивают его на стол, снимая сдерживающую резинку, и бережно листают каждую страничку. На восемнадцатой странице Хисын останавливается, вытаскивая сложенный в четыре раза листок белой бумаги с круглыми помятостями, будто от засохших капель слез, и с силой впихивает этот листок отцу в грудь. Тот растерянно хватает и пялится на него, уже желая с наездом задать вопрос, но Хисын опережает его своим неожиданно строгим голосом. – Почитай на досуге. Только не вздумай что-то делать с этим письмом: рвать, мять, выкидывать. Клянусь, если ты это сделаешь, я разобью все оставшиеся мамины фотографии в твоей комнате, – мужчина замирает, ибо понимает, что фото жены – его единственное слабое место перед сыном. – Это её письмо – единственное, что осталось у меня от неё. У меня тоже есть право на её частичку, не отнимай её у меня. Верни его, умоляю. Верни, когда прочтёшь. – Это написала Джиён? – внезапно тихо спрашивает отец, бережно обхватывая пальцами свёрнутый листочек и только сейчас поднимая взгляд на истерично дышащего Хисына. – С чего мне верить тебе? Ты не в адеквате, вдруг, до того рехнулся, что сам это написал? – Ты узнаешь её почерк. У меня совсем не такой. А теперь просто уйди, умоляю. Уйди, мне нужно сменить пластырь на ухе, у меня кровь, – выплёвывает Ли, даже не поднимая головы. Отвратительное чувство, словно он отдал часть себя вместе с этим письмом в совсем ненадежные руки. Остаётся только молиться богу, что с маминым последним письмом ничего не случится. Но отец слушается. Впервые за долгое время, наверное. Он поправляет свой пиджак и выходит из комнаты, оставляя Хисына в полумраке. До этого он не замечал, но включена была только тусклая диодная лента под потолком, горящая красным цветом. Иронично. Это папаша включил, или он сам случайно нажал на кнопку днем, когда швырнул телефон на пульт сверху? В любом случае, сейчас прежде всего стоит успокоиться. Но выходит просто ужасно. Он рыдает только в три раза сильнее, утирая слезы тыльной стороной ладони, и лезет в рюкзак, чтобы достать из внешнего маленького кармашка отданные ему Хёнуком пластыри. Потом ищет по столу перекись, вытащенную им самим из аптечки в последний раз, и включает свет. Стоит посмотреть в зеркало, и он понимает, что кровь действительно идёт. Приходится снова справляться самому. Закрыв дверь в комнату, Ли методичными движениями снимает пластырь, самостоятельно обрабатывает шов и сам же жмурится от боли, но бросить не может. И в конце концов, когда заканчивает, надрезая пластырь так, как делал это Хёнук, и заклеивая рану, позволяет себе потянуться к своему телефону. За другим пластырем. Пластырем для души. Он ложится на кровать и пишет одно единственное сообщение, тут же прикрывая глаза и убирая мобильный под подушку.

Джеюн

Я так сильно устал от всего этого, Джеюн. Спасибо, что ты есть [22:27]