Пересмешник

      «Смерть при жизни… За всей красотой и цветением, может, этого и не углядишь поначалу, маленького пятнышка гнили. Но стоит приглядеться — и вот оно»

Д. Тартт «Щегол»

      «Глупости, рождающиеся в голове, иногда поражают и меня самого», — Эстель прикусывает кончик пера, морщась от вкуса птичьего пуха. Старая привычка, от которой тяжело избавиться. — «Недавно я думал о том, каково это — вскрыть себе грудную клетку. Будучи обращённым в вампирское отродье вряд ли подобные действа принесут мне вред, но стремление к саморазрушению не является хорошим знаком».       Он откидывается на спинку стула и непроницаемым взглядом скользит по свежим чернилам на пергаментных листах. Отчего-то прошлый опыт вмешательства в личные мысли побудил поступать чуть хитрее — вести тот, обнаруженный дневник, и новый, спрятанный лучше и ловче. Всё-таки жизнь на улице смогла принести пользу, кто бы мог предположить…       Рука сама тянется начертать ту картину из подсознания. Линии, немного угловатые, выводят рёбра, очерчивают область тела — без головы, исключительно распахнутая грудина. Эстель обмакивает пушистый конец пера в чернила, заменяя кисть, и гладит ею бумагу, пока посреди груди на странном рисунке не зияет пустота. Внутри чувствуется напряжённое тревожное натяжение. Он ждёт несколько минут, сверля взглядом страницу, почти не моргая, и захлопывает дневник, теперь не разбрасывая его по всей периферии комнаты.       Хочется встряхнуть головой, отогнать ненужные мысли, но тяжёлая причёска — идеально собранные волосы из сложного переплетения кос с красивыми жемчужно-золотыми украшениями — не позволяли такого. Никаких глупостей и недостойного поведения для его нового уровня.       Эстель подёргал одну из прядок, обрамляющих его лицо. Старый способ борьбы с состояниями, в которые он, бывало, впадал и раньше — почувствуй боль, пойми, что ещё здесь, существуешь и не представляешь из себя абсолютное звенящее ничего. Сейчас было скорее удивительным, когда его состояние не граничило между апатией и любовной нуждой, но подобные мысли, которые Эстель деликатно именовал «смертельным влечением», посещали его впервые за много, очень много лет.       Было в этом что-то неприятное и нелестное, не вписывающееся в их с Астарионом картину идеального будущего.       …нет, нужно брать себя в руки. Заняться изучением оккультной магии, продолжить писать стихи, чтобы их никому не показывать, возможно, снова обосноваться в тавернах — не в таком помпезном виде, разумеется, а в чём-то простом и привычном, хотя с долгими вечерами за выпивкой и мухлежом в картах история была куда сложнее из-за возможного недовольства Астариона.       Наверное, тому тоже одиноко и скучно вечерами, оттого Эстель так привязан к новому дому. По крайней мере такой вариант казался куда приятнее и милее, чем банальное ревностное собственничество, и делал Эстеля ценным не в предметном, а личностном понимании.       Безраздельное обладание кажется милым только первые годы, может, чуть больше, если ты не больно социален, потом — изрядно усложняет жизнь, вынуждает лавировать между отношениями и тем, что создавало и составляет твою личность.       Эстель, впрочем, не относил себя к ревнивцам. Но когда вышел на балкон и увидел Астариона, гуляющего по саду и улыбающегося меланхоличной темноволосой эльфийке — задумался и почувствовал неприятный укол. А потом, сам не помня как, вылетел в сад, толком не понимая, что должен сказать. Только понял, как немного нервно улыбается, замерев перед озадаченной девушкой с лирой и ухмыляющегося Астариона, смотрящего на него со слишком явно читающимся пониманием.       — Моя драгоценность решила почтить нас своим присутствием? Сердце моё, мы не виделись всего пару часов, а я уже истосковался. Вижу, и ты тоже.       Сладкие слова в присутствии девушки смущали ещё сильнее, но Эстель был привычным к странным ситуациям, не терял лицо.       — Верно. Заметил тебя в саду с балкона и забыл, чем собирался заняться, — он старался звучать легко, но кинул в сторону незнакомки настороженный и вопросительный взгляд.       Астариона, казалось, это только больше позабавило.       — Вижу, ты уже заметил мой тебе подарок.       — Подарок? Девушка? — Эстель удивлённо нахмурился.       — Это бардка, Алана, мой славный. Ты тоскуешь, почти не выходишь из дворца после того неприятного разговора с нашей старой подругой Шэдоухарт, — имя жрицы было произнесено особой интонацией с нескрываемым недовольством. — Но ты всегда тяготел к искусству, и пишешь чудесные стихи, поэтому из всех вариантов персональных компаньонов я остановился на той, кто устроила бы и тебя, и меня. Лояльная и имеющая представление о прекрасном.       Это было странно, но мало ли, какие причуды у аристократов… Эстель вырос в обычной семье, насколько можно было так сказать о странствующей матери-волшебнице, ни слова не говорящей о своём прошлом, а потом — трагически убитой, когда Эстелю было всего двенадцать. Астарион, в отличие от него, в том или ином роде всегда крутился в высшем свете, и иногда проще не задавать лишних вопросов, чтобы не показаться глупым. К тому же, что ждёт эту девушку, если Эстелю она не угодит? Астариону явно нет до неё дела, и с равной вероятностью она может стать как прелестным ужином, так и уйти своей дорогой. Или «лояльные» уже лишены такой возможности?.. Эстель не знал.       Девушка стояла со спокойным, непроницаемым выражением лица, и Эстелю было куда приятнее общаться с подобным типом людей, чем с шумными весельчаками. Наверное, они поладят. А если нет, то это будут уже не его проблемы.       — Я очень ценю твоё внимание к моему состоянию, — Эстель улыбнулся, всё ещё чувствуя себя скорее сконфуженно, чем благодарно или радостно. — Спасибо.       Он легко касается губами щеки Астариона, и тот притягивает его к себе за талию, улыбается одними губами. Алана не смотрит на них, отводит взгляд в сторону прекрасных вишнёвых деревьев, пока Астарион не просит садовника проводить её в поместье. Они вновь вдвоём.       Что же, Эстель по-настоящему познал чью-то жалобу о важности разделения любовного и социального. Начинать новые знакомства в присутствии возлюбленного отчего-то было тяжело. Как и приводить кого-либо из своей прошлой жизни.       — Впервые увидел, как ты ревнуешь, — ласково начал Астарион, ведя юношу вглубь сада, в тень деревьев. — Очаровательно обескураженное выражение лица. Я хотел подразнить тебя, но, признаться, последние дни твоё состояние действительно беспокоит меня, мой славный. Физически ты в полном порядке — я бы знал, будь это не так.       «Морально ты тоже знаешь, любитель читать чужие дневники», — с горечью подумал Эстель, но решил не озвучивать, лишь прильнул ближе, стоило им устроиться на одной из скамей в укромном уголке сада. — «Или по крайней мере думаешь, что знаешь».       — Всё в порядке, правда. Наверное, я слишком затосковал от безделья. Сейчас, твоими стараниями, я буду занят не только чтением и редкими репетициями, но и балладами с той леди, — он улыбается, действительно заинтересованный идеей немного поучаствовать в фаэрунской музыкальной стороне жизни. Астарион хорошо знал его, как ни посмотри.       — Видишь, мой драгоценный Эстель, я всегда забочусь о тебе, даже когда ты сам с опозданием отмечаешь свои неисполненные желания.       — Потому что ты любишь меня. А я люблю тебя.       — Верно, мой славный.       Эстель любит Астариона — действительно любит так сильно и трепетно, что готов следовать за ним, помогать ему, осуществлять всё, что он ни захочет, — но горькое чувство неправильности, обиды, скованности иногда заставляло юношу желать пойти против, вырваться на волю, сделать хоть что-нибудь!.. Пусть мелкое, порой даже мелочное, но идущее вразрез с ожиданиями Астариона. Как будто так Эстель цеплялся за последние ростки своей независимости, не собираясь отдавать свою душу и сердце полностью, хоть и желая окончательно пустить туда возлюбленного, показать всё добровольно, но оставить себе свои мысли и чувства, и без вмешательства преданные без остатка тому белокурому вампиру, такому же неловкому в первом настоящем признании тогда, в Теневых землях.       Что случилось сейчас?       Так сильно хочется верить, что всё осталось как раньше. Что люди не меняются ни от власти, ни от потусторонних вмешательств. А даже если нет — пускай, Эстель останется рядом, пока мир не сойдёт с ума и не обратится пеплом.       Пока его душа не разобьется вдребезги.       «Кто же позаботится о тебе, если меня не будет рядом?» — Мысль пронзает тишину сознания, отдавая лёгкой грустью и безграничной преданностью. Эстель смотрит в алые, кровавые глаза напротив, когда его, слишком долго молчавшего, привычным жестом берут за подбородок и мягко гладят по щеке. Разве могут так обращаться с нелюбимыми?..       А ради любви можно даже сломаться, чтобы собраться заново.