Змей-утешитель

            - Пожалуйста, Хисс…             За десять лет при дворе он не слышал ничего даже близко похожего. Джон никогда не говорил «пожалуйста». Он приказывал, требовал, угрожал, грубо добивался желаемого или просто бил за малейшую попытку неповиновения. Бывали дни получше, когда Хисс мог воспротивиться и хотя бы высказать своё мнение, бывали дни, когда он просто затыкался и делал, что сказано. Дни, когда Джон спокойно просил о чём-то, легко пересчитывались на пальцах.             За этот чудовищный, бесконечно долгий месяц Хисс устал слышать «пожалуйста». Невыносимое, сдавленное, с подвывающим «у» и заиканием. С этого «пожалуйста» начинался день, им же ознаменовывалась ночь. А между ними не было ничего, кроме муторной придворной суеты и бессмысленных хлопот о человеке, который едва ли осознавал себя.             Джон утопал в его даре как раньше утопал в вине. Снова и снова он падал во тьму чужой воли, позволяя всем чувствам отмереть, и так проживал день за днём. Хисс не помнил, когда в последний раз Джон говорил с ним, по-настоящему говорил. Внушение не лишало его разума, отвечал он худо-бедно складно, пусть и с долгими паузами, но в этих пустых, вялых словах не было ничего от его принца. Он спокойно вынес коронацию Ричарда, даже не дрогнул, когда корона покойного отца легла на ненавистную огненную голову.             На похоронах было хуже, Хиссу пришлось держаться начеку всю службу на случай, если действие дара ослабнет и случится что-то ужасное. Он хотел скорбеть и плакать о короле, и не мог себе этого позволить. Королева присутствовала там, сидела по правую руку от Ричарда. Леденяще спокойная, величественная, неуместно прекрасная. В её лилейном лице не отразилось ни тени печали, она тихо и жестоко ликовала. Когда после службы Джон подошёл к ней, она смерила его привычным холодным взглядом и поспешно отвела глаза, будто её коробило само его нахождение рядом с ней. Никакого сочувствия, никакого желания утешить.             Чего он ожидал от неё сейчас? Что она на глазах у всех поведёт себя как тогда в тёмном безлюдном лесу? Он исполнил своё, больше он ей не нужен, и она даже не удосуживалась это скрыть. Осознание ужасной, свершившейся подлости прокралось сквозь плотный паучий кокон безразличия. Хисс видел, как к Джону возвращается жизнь. Чудовищная, поломанная жизнь предателя и глупца.             - Матушка, почему? Я ведь… - только и выдавил Джон из себя и закрыл рот дрожащей ладонью.             Ужас зашевелился в подвздохе. Хисс не смел приблизиться к нему, пока рядом королева. Вдруг она признает в нём негодяя, посмевшего напасть на неё? Но он нужен Джону, если он не вернёт его под влияние дара, то может повториться та кошмарная сцена после смерти короля. Нет, нет, он не может позволить этому повториться, он должен…             - Не устраивай сцен. То, что ты можешь находиться здесь, величайшая милость, так веди себя достойно, - сквозь зубы процедила королева. Джон обмер.             - М-милость? Почему… Я, я не понимаю тебя…             Тонкие сухие губы королевы поддёрнула жестокая улыбка.             - Подумай, милый. Хотя бы раз в своей жизни.             Это было уже слишком. Хисс стремительно направился к ним, но тут к Джону подошёл Ричард. Возвышенно скорбный, как и подобает старшему сыну. Посмотришь на него и в голову не придёт, что это он поднялся против отца и тем подкосил его и без того слабеющее здоровье. Его огромная тяжёлая ладонь легла на ссутулое плечо Джона. Тот даже не посмотрел на брата, но на лице его знакомо заиграли желваки.             - Держись, братец. Это тяжкий час для нас всех, но мы вместе и это главное. Ты всегда можешь положиться на меня, хорошо? Оставим всё прошлое в прошлом. Ты ни в чём не виноват ни предо мной, ни пред отцом.             На краткое мгновение Ричард взглянул на мать и, Хиссу показалось, в его взоре промелькнуло осуждение. Королева гордо вздёрнула подбородок и удалилась, не проронив ни слова, и Хисс наконец-то смог под вымученным предлогом увести Джона в сторону и быстро, пока никто не видел, вновь заглушить все его чувства. Ему не требовалось подготовки, не требовалось ничего, кроме краткого зрительного контакта и правильно подобранных слов. Джон был очень податлив к внушению, без преувеличения идеальная жертва. Хиссу иногда мерещилось, что внутри принца что-то стремится к его дару, словно мотылёк к пламени свечи. Он мог приказать ему что угодно, заставить его делать, говорить, чувствовать, он мог избавить его от всех мерзких привычек и взамен привить то, что посчитал бы правильным и полезным. Он мог создать нового человека на руинах никчёмного принца Джона.             И он не делал ничего, кроме приказанного.       Он скучал по человеку, с которым неразлучно провёл десять лет. По своему Джону. Насмешливому, самовлюблённому, падкому на лесть и лёгкому на расправу. По Джону, который с удовольствием слушал его истории и задумки и раздражённо возводил глаза к небу от всех его попыток наставить его на путь истины. По Джону, чьи шутки были злыми и парадоксально смешными. По Джону, который кричал на него и замахивался для удара. По Джону, который так яро притворялся безразличным, что выдавал свою болезненную уязвимость с головой. По Джону, который обнимал его по ночам, лишь когда был уверен, что Хисс уже спит крепким сном и ничего не чувствует.             У них не осталось даже этой малой константы. Джон не мог заснуть, и Хисс покорно дарил ему долгожданное успокоение, но этот сон отличался от естественного. Нужно было обязательно держать руку на затылке принца, потому что как только дар действовал, он обмякал и требовалось осторожно опустить его на подушки. Медленно, бережно. Не обращая внимания на собственные дрожащие руки. Укрыть его одеялом, потому что даже если станет холодно, он не проснётся, пока не взойдёт солнце. Он не походил на живого человека при свете дня, но в лунном свете… Это было самое страшное зрелище после мёртвого короля.             Хисс не мог смотреть на лицо спящего принца. Сон, наколдованный даром, больше походил на смерть. Не умиротворение, розовеющее на щеках, а холодный бледный покой. Джон лежал неподвижно до самого утра, жизнь в нём выдавало только тихое однообразное сердцебиение. Хисс засыпал под этот звук, прижимаясь к бесчувственному принцу всем телом. Из ночи в ночь он надеялся почувствовать его руки на себе. Или быть сброшенным с постели. Неважно, только бы что-то знакомое, что-то живое. Иногда он просыпался среди ночи и долго смотрел на Джона. Безупречно спокойного, словно каменные надгробия почивших королей. Молодого, в чём-то даже красивого. Поломанного без шанса на восстановление. Хисс плакал, и слёзы его стекали по лицу принца. Никогда прежде и никогда впредь он не чувствовал такого чудовищного, абсолютного одиночества.             И так текло время.             Они жили во тьме, хотя за окном стояло жаркое радостное лето, какое выпадает раз в десять лет. Со дня возвращения в Лондон они почти не выходили наружу. Мир уменьшился до размеров комнаты, просторной, богато обставленной, невыносимо замкнутой. Ставшей им обоим чужой. Изредка сюда доносился шум иной жизни, еду приносили по несколько раз на дню, но в остальное время – зыбкое, тягучее бездействие. Джона ничего не интересовало, даже ел он только когда Хисс напоминал об этом, зато кубок с вином редко покидал его руки. Его разум угасал. Медленно, но неуклонно. Сказался ли дар, или вино, или пережитое горе – невозможно было понять. Джон не отвечал на прямые вопросы или делал это с запозданием, которое уже невозможно было списать на рассеянность или задумчивость, порой он говорил о чём-то пространном, будто обращался к собственной памяти. Когда он смотрел на Хисса, взгляд его был пуст. Он видел его только когда нуждался в его даре. И тогда он говорил, тихо, подавляя боль и стыд:             - Хисс, пожалуйста…             Так не могло продолжаться вечно.             - Довольно, Ваше Высочество. Сегодня вы обойдётесь без этого.             Отказ прозвучал так неожиданно, что Джон уставился на него с растерянностью ребёнка, которому вместо обещанного подарка протянули пустую ладонь. Хисс надеялся, он разозлится. Он хотел этого. Пусть злится, пусть крушит всё вокруг, пусть бьёт его, если так нужно, пусть только будет похож на самого себя, а не на полудохлого котёнка со слезящимися глазами. Но Джон опустил голову и лишь повторил тихо:             - Я прошу тебя.             О, какое унижение умолять о чём-то собственного слугу! Хиссу бы наслаждаться и ликовать себе, но он был по горло сыт этим выражением и этим голосом.             - Нет. Я не буду использовать свой дар на вас, сир.             В глазах Джона мигнули знакомые опасные огоньки, и тут же погасли в зыбкой темноте. Хисс весь насторожился. Нужна искра, чтоб распалить пламя. Нужна лишь дерзость, чтоб вывести принца из себя. И вернуть к самому себе.             - Ясно, и ты обратился против меня… Хорошо, уходи, ты мне не нужен. Мне никто, вообще никто… - голос дрогнул подавленным всхлипом. Джон сделал большой глоток вина. Багровые струи потекли по его подбородку, пятная одежду, словно кровь. Ужасаясь собственной наглости, Хисс вырвал кубок из его слабых рук и отбросил прочь.             Звон металла об пол. Слишком громкий для их затянувшейся тишины. Эхо всё повторялось и повторялось в ушах.             - С вином вам тоже пора завязывать. Посмотрите, что с вами стало! Вы сами на себя не похожи! Вы не выходите из комнаты, ничего не делаете целыми днями, только пьёте или спите под действием моего дара. Вы убиваете себя!             - А что я должен делать? Что? У меня ничего не осталось, Хисс. Я потерял всё, абсолютно всё. И ради чего? Чтоб Ричард из всех, кто предал отца, простил меня одного? Как милостиво с его стороны, как щедро! Славься король Ричард!             В его голосе послышалось рычание. К щекам прилила гневная кровь.             - Он отнял все мои земли, всё, что отец оставил мне. Он не имел на это право, он… Моё имя запятнано изменой, я мерзок всем, а он, он, который поднял восстание и силой выбил себе корону, он герой! Его все любят, все чествуют! Это нечестно, это… Если бы я знал, если бы я послушал отца, а не…             В глазах Джона блеснули слёзы, а рука дёрнулась ко рту. Хисс поспешно перехватил её, крепко стиснул и поднёс к своей груди.             - Он поступил с вами как последний негодяй, сир. Он обманул вас, подло использовал ваше доброе сердце. Так отомстите ему! Заберите то, что ваше по праву! Ваш отец хотел бы этого. Вы были избраны им править, вам он готовился передать свой престол, и, если бы не Ричард, если бы не… - Хисс вовремя прикусил язык. Чутьё подсказывало, упоминать королеву не стоит, зато Ричард выступал отличной мишенью. Откровенно говоря, Хисс не имел ничего против их нового короля. Он так походил на своего отца в молодые годы, что сложно было не испытывать к нему хоть толику симпатии.             Ричард не был злодеем, не был подлецом, воистину он являл собой золотой идеал рыцаря. Даже в этой ситуации он поступил весьма великодушно, не отослав куда подальше брата-предателя. Но нельзя служить двум господам. Либо Ричард, либо Джон.             Хисс давно выбрал, кому принадлежит его верность. Он подвинулся ближе к Джону, посмотрел ему в глаза прямым, немигающим взором. Руки его он так и не отпустил, сжал её даже сильнее, чтобы чувствовать пульсацию в жилах.             - Мы ещё можем отыграться, сир. Если только вы того желаете.             - Что ты задумал, мой хитрый змей? – Джон сузил глаза в знакомой манере, и Хисс почувствовал, как у него сердце разрывается от радости.              Как же он скучал по своему злому принцу.             - Убивать Ричарда здесь и сейчас неразумно, все сразу подумают на вас. Нужно сделать так, чтобы его смерть выглядела как несчастный случай или даже лучше. Но прежде он должен назвать вас своим наследником, что опять же для многих будет подозрительно, но есть у меня одна мысль…             - Прекращай ходить вокруг да около и говори прямо!             Никакие гимны во славу Господа не могли привести его в восторг сильнее чем этот нетерпеливый гневный окрик.             - Что если Ричард, как истинный рыцарь-крестоносец, отправится в крестовый поход, а на время своего отсутствия доверит правление страной вам? Вы знаете, как опасны эти походы, боюсь, наш добрый король уже никогда не ступит на родную землю.             Изломанная, злорадная улыбка озарила лицо Джона.             - Воистину, твоя задумка достойна королевского советника, моя коварная, остроумная кобра. Только… как мы убедим Ричарда отправиться в крестовый поход и сделать меня регентом? О походе он сам давно мечтает, но у него столько ближних дружков, которых он явно предпочтёт мне. Только если…             Он не договорил и уставился на Хисса. Тот спокойно кивнул. Он задумал это так давно, что уже не боялся. Замысел преследовал его изо дня в день, пока он смотрел на своего принца, подавленного горем, виной и отчаянием. Пока оплакивал его каменное лицо в ночи. Пока складывал его безжизненные руки на себе, пытаясь утешиться хотя бы обманом. Пока шептал проклятия Ричарду и королеве. Он успел продумать всё, взвесить риски и принять, что даже самый худший исход будет намного лучше нынешнего существования. Он должен попытаться. Ради покойного короля, ради Джона.             Ради отмщения.             - Ты уверен, что сможешь зачаровать Ричарда? – Джон спросил вполголоса, с опаской, будто их могли подслушать.             - Уверен, - Хисс солгал также спокойно, как и кивнул. В прошлый раз сомнения стоили ему слишком дорого. Второй раз он не оступится.             - Но если всё-таки… Если не получится?             - Я возьму всю вину на себя, Ваше Высочество. Вам ничего не грозит в случае моей ошибки. Верьте мне.             Он ожидал, что Джон отдаст ему приказ, даже не дослушав до конца, но тот находился в замешательстве, тяжко собирался с мыслями. Вина вроде выпил всего ничего, может, месяц беспрестанного использования дара повредил его разум куда серьёзнее, чем он предполагал? Почему он колеблется? Боится? Не доверяет ему? Что?             - Ты правда уверен, что сможешь сделать это?             - Клянусь своей жизнью.             По руке Джона прошлась резкая дрожь. Он отвел взгляд.             - Хорошо. Да будет так. Используй свой дар на Ричарде, заставь его отправиться в крестовый поход и сделать меня регентом.             - Как прикажете, сир, - Хисс поднёс его руку к губам, с благоговением поцеловал в напряжённые костяшки и глубоко вдохнул запах его кожи. Кажется, он сам сломан не хуже Джона, раз соглашается так скоро предать второго короля подряд и даже не чувствует угрызений совести. Неважно. Он видит своего Джона, злого и живого. Пусть всё ещё отравленного какой-то странной меланхолией.             - Давайте проедемся верхом? Вам нужно солнце и свежий воздух, выглядите вы совсем дурно.             - Кто бы говорил. Ты сам когда в последний раз ел, ворчливая рептилия?             - Я? – Хисс осёкся. Действительно, когда в его рту было хоть что-то… Кажется, он проглотил немного хлеба и вяленного мяса… дня три тому назад. Или это было вчера? Всё прожитое время сливалось в единый бесконечный серый поток.             - Поешь, потом отправимся на прогулку. Не хватало ещё, чтоб ты свалился замертво прямо из седла. И подними уже мой кубок! Совсем ты от рук отбился.             Желание обнять его было настолько сильным, что Хиссу пришлось стиснуть кулаки. Он поспешил исполнить все приказания своего принца, но поднять кубок и наполнить его заново вином оказалось куда проще, чем впихнуть в себя хоть немного еды. Его переполняло волнение, казалось, он насытился радостью от преображения и будущего злодеяния, но Джон смотрел на него внимательно, будто на какое-то диковинное животное с необычными повадками. Приходилось есть, медленно, с вымученной улыбкой.             - Как ты пережил обратное путешествие? Я помню, ты вечно крутился у меня под ногами, ни минуты покою. Куда подевалась твоя морская болезнь?             - В этот раз море было спокойнее, - Хисс старательно пропихнул в горло добрый кусок мяса. Он надеялся, что принц мало что запомнил из этих мрачных дней, но, похоже, в отсутствии дара память начала возвращаться к нему.             - Не лги, даже меня мутило.             - Я отказался от еды, сир. Уж лучше голодать, чем снова терпеть подобные муки.             - Так и знал. Ты всё-таки пошёл по стопам своего святого дядюшки.             Хисс сначала не понял смысла его слов, а потом рассмеялся. Шутка была не из лучших, но это была первая искра веселья с тех пор, как они покинули эти стены. Возможно, первая со времён Ноттингема.             - Когда начнёшь исповедовать гадюк и читать проповеди лягушкам?             - Сразу как получу епископский сан от Вашего Величества.             Смех Джона был тихим и кратким, словно подавленный кашель, но его улыбка говорила о многом. Сквозь тернии и туманы он возвращался к самому себе.             Лучшего дня для прогулки верхом сложно было представить. Лето клонилось к своему закату, горячий воздух пах сеном и яблоками, в чистых небесах пролетали птицы. Лошади несли их лёгким, упругим галопом, копыта мелодично отбивали ритм по изумрудным полям. Пейзажи, знакомые с ранней юности. Неизменные, неподвластные людским страстям, пережившие многих и готовые пережить большее. Так легко обмануть себя и поверить, что ничего не было.             Это такое же лето, как все предыдущие. Когда они вернутся с прогулки, нужно будет переменить платье и отправиться к королю, чтоб вместе провести вечер. Или сейчас Его Величество сам выедет им навстречу со своей верной свитой. Сильный, лучащийся довольством, верхом на любимом коне, игреневом, почти огненном на солнце. Он громко окликнет драгоценного младшего сына и ласково кивнёт его лучшему другу. Дальше они поедут вместе, найдут пригожую поляну посреди леса и сядут обедать прямо там, посреди деревьев, постелив на землю собственные плащи. Его Величество не терпел лишней церемониальности, он был простым человеком, сердечным, немного грубым. Самым лучшим.             Тоска впустила когти в сердце. Хисс старался сохранить безмятежное выражение, он ведь сам предложил проехаться, у него нет права предаваться унынию. Это не его отец. Это не его скорбь. Он слуга своего господина и должен думать о нём, а не о себе. Лица Джона он не видел, тот ехал чуть впереди. Пришлось пришпорить коня.             Как ожидалось, печаль настигла и его, либо это были очередные мрачные мысли. На глаза легла знакомая сумеречная тень, а губы сжались так, что из них ушла кровь.             - Хотите вернуться обратно, сир?             Джон дёрнул головой, словно его резко разбудили, и непонимающе посмотрел на него.             - Нет, не стоит, - сказал он и весь как-то резко размяк, опустился в седле, отчего лошадь его перешла сначала на рысь, а затем на шаг. Они поравнялись и пошли совсем близко.             Молчание тянулось тонкой паутиной на ветру. Хисс ждал. Больше всего он боялся, что Джона охватит внезапная истерика и ему придётся применить дар. Но принц задумчиво перебирал поводья, а затем сказал, глядя прямо пред собой:             - Мне кажется, он сейчас появится здесь. Вон из того перелеска. Сегодня самый подходящий день для охоты.             - Я тоже чувствую это, сир. Мне… мне очень его не хватает. Не представляю, каково вам сейчас. Вы тогда правильно сказали, что мне было наплевать на своего отца, но вы другое дело. И он… Он заслуживал того, чтобы все скорбели по нему, а не праздновали воцарение Ричарда. Сколько он сделал для этой страны…             Хисс пытался снова обратить горе в ненависть, в движение вперёд, вместо опасного взгляда в прошлое, но все его слова уносились прочь с летним ветром.             - Как… как это произошло? Ты успел поговорить с ним? Он… он знал, что я…             Между каждым словом пролегла опасная дрожь. Лошадь Джона, почувствовав настроение своего всадника, заволновалась.             - Нет, Ваше Высочество. Он не знал. Да, он спрашивал о вас, в порядке ли вы. Он так любил вас, - Хисс не сдержал едкой горечи в голосе и поспешил закрыть её. – Я думаю, даже если бы он узнал, он бы всё равно простил вас.             - Нет. Такое не прощают. А ведь он… он был единственным, кто по-настоящему любил меня.             Джон закрыл глаза ладонью, сквозь стиснутые зубы вырвался резкий всхлип.             - Они заплатят… они за всё заплатят… - шептал он сбивчиво, и Хисс не смел ответить ему. Он думал о том, что стало бы с Джоном, если бы он открыл ему правду о последних минутах короля, и от ужаса у него леденела кровь. В его рукаве лежал нож много острее всех смертоносных клинков, и он знал, что никогда не воспользуется им. Лучше ненависть, чем скорбь. Лучше гнев, чем горе. Лучше желание убить, чем мольбы о собственной гибели.             Он не позволит Джону снова погрязнуть в этой зыбкой топи. Даже если для этого придётся совершить грехи, которые невозможно исповедать. Все до последнего.             Они выжидали подходящего момента. Хисс опасался подступать к Ричарду, пока рядом с ним находилась королева. Вряд ли она имела на старшего сына такое же абсолютное влияние, как на младшего, но её слово могло стать решающим. Дни тянулись уже не столь мрачно и уныло, но опасный замысел висел над их головами заострённым топором. Они пытались вести свой обычный обиход, и каждый раз между слов проскальзывало одно упоминание, и они тут же умолкали и глядели друг на друга с немым вопросом. Когда? Терпеть Ричарда становилось всё невыносимее и невыносимее. Его было слишком много. Его голос нёсся по замку звуками горна, его шаги отбивались от каждого камня, его присутствие давило и унижало. Он упивался весельем, охотой, балами, рыцарскими играми. В нём кипело слишком много сил, чтоб оставаться на месте. Он брал жизнь своими широкими ладонями с полным осознанием своего права на всё.             Хиссу не терпелось сломить его. Страх дрожал в поджилках от мысли оказаться с Ричардом один на один, но за ним таилось нечто тёмное и хищное. Увидеть дымку в остекленевших глазах. Безвольное выражение на этом гордом, широком лице. Отравить его нутром своими словами. Совсем как тогда с Гийомом. Интересно, Ричард помнит своего старого дружка? Через его постель прошло столько, что уже нет смысла считать.             Но, если у него не получится… Если Ричард очнётся, когда он скажет непростительное? Что они сделают с ним? Его казнят как предателя или колдуна? Соберётся толпа, его выведут в грязной нижней рубахе. Ему позволят сказать последние слова? Господи, толку-то? Что он вообще скажет? Простите? В случае неудачи ему стоит просить прощения только перед одним человеком. Перед Джоном, которого он подвёл. С него сдерут заживо кожу. Бросят в котёл с кипящей смолой. Четвертуют. Растянут на дыбе. Сожгут. А если его будут пытать до казни? Начнут вырывать ногти, один за одним. Или отрезать по фаланге, пока не останутся уродливые культяпки. Ему ведь хватит сил держать рот на замке? Или боль окажется сильнее верности. Сильнее… Хисс даже про себя не смел произнести этого слова. Он смотрел на Джона и снова, и снова спрашивал себя: «Готов ли я отдать за него всё? Готов ли я отдать за него жизнь и своё честное имя?»             Он знал, что все ответы ложь, пока он жив. Но это позволяло ему держать себя в чёрном теле.             На континенте пошли какие-то волнения в Аквитании и Анжу, и королева решила отправиться в родные земли, чтоб привести их к порядку. Услышав эту новость, Хисс охватила не радость, но ужас. Звериный, лишающий голоса ужаса. Горло стиснула незримая рука. Час настал. Другого шанса может не представиться. Он должен, он поклялся. Куда подевалась его уверенность? Да не было её никогда, этой уверенности! Он хотел вытащить Джона из чёрной меланхолии, дать ему смысл жить дальше, но внутри себя он предчувствовал, что ступает на путь к собственной гибели. Его дар был при нём, он постоянно практиковал его на слугах, боялся, что он ослабнет и покроется незримой ржавчиной, но что эти двуногие крысы и черви против Ричарда?             Великий Ричард. Библейский лев, побеждающий аспида. Так всё кончится для Хисса. Он будет попран и стёрт с лица земли. Встанет в один ряд с Иудой и Брутом у престола Сатаны.             Может ещё есть способ повернуть назад? Найти выход, придумать другой план… Хисс отчаянно искал спасения и не находил его. Время утекало. Джон терял терпение. Каждый день он видел корону на голове Ричарда, корону своего отца, и глаза его алели от крови. Не будь он таким слабым, давно бы попытался убить Ричарда собственными руками. Невозможность отомстить сжирала его изнутри. Он снова грыз пальцы до крови, обрушивался на слуг за малейшую провинность, Хисс был единственным, кого не достигали его удары. И он не сомневался, что это лишь временная поблажка.             Больше ждать было нельзя. Ричард созывал в замок всех лордов для большого совета. Если он объявит о походе сейчас, он не сможет взять слова назад, гордость не позволит ему. Главное, чтобы он назвал Джона своим регентом. Иначе им придётся устранить конкурента, и начнутся кровавые распри.             - Ричард допустил меня до совета. Как мило с его стороны, как великодушно, - ворчал Джон, прихорашиваясь перед зеркалом. Хисс стоял чуть поодаль. Руки его тряслись. В груди всё болело от суматошного сердцебиения. Пора. Нужно решиться. Закрыть глаза и прыгнуть в пропасть. Этого бы хотел Его Величество (нет). Этого хочет Джон, а его желание – закон для него.             - Я подойду к Ричарду до… до этого и сделаю то, о чём м-мы говорили, с-с-сир.             Джон обернулся. В глазах его замер испуг, словно его поймали за руку как вора.             - Сейчас?             - Да. Момента лучше уже не будет.             Больше говорить было не о чем, они оба это знали, но стояли друг против друга с приоткрытыми ртами, будто каждый собирался сказать что-то ещё и ждал этого от другого.             - Тогда иди. Лорды уже собираются в большом зале.             Вот и всё. Что он хотел услышать? Не делай этого, Хисс? Ты не должен так рисковать собой? Останься? Глупости. Джон бы никогда не сказал такого, а пожелание удачи прозвучало бы вовсе как издёвка. Удача здесь ничего не решает. Либо он тот, кто правит королями, либо он изменник короны. Третьего не дано.             Уже стоя в дверях, Хисс бросил последний взгляд на Джона. Возможно, в следующий раз он посмотрит на него уже с плахи. Его принц немного оправился от горя, в худом, набрякшем от вина лице появились краски, тело окрепло после прогулок на свежем воздухе, но это не сравнимо с тем, каким он вернулся после лета в Ноттингеме… Его волосы так выгорели на солнце, что стали золотисто-каштановыми, почти рыжими. Он весь лоснился довольством, его кожа пахла перезрелыми яблоками, в теле играла кровь, и на него хотелось смотреть и смотреть. Как же он был тогда красив, и вот что стало с ним год спустя.             Вдруг памяти всплыла та ночь, когда Джон попытался овладеть им. Жар ударил в голову. Хисс поспешил отвернуться и, притворив за собой дверь, пошёл прочь, навстречу своей судьбе.             Коридор, такой долгий, что от него устаёшь, показался не длиннее десяти шагов. Хисс надеялся, его путь никогда не кончится, и он будет идти и идти, а замок окажется лабиринтом, в котором он погибнет, так и не достигнув цели. Разум трещал от мыслей и при этом был пуст до звона. Сердце переместилось из груди в горло, трепыхалось там, как выловленная рыба в руках торгаша. Он не сможет говорить в присутствии Ричарда. Да он взгляда его не выдержит!             Вот стража у королевских покоев. Просто почётная должность, вряд ли Ричард боится нападения. Он слишком силён для страха.             Во всей Англии не найдётся человека, способного одолеть его. И он, жалкий выкормыш старого лицемерного святоши, надеется навязать ему свою волю? Глупец! Какой же он глупец.             - Мне нужно поговорить с Его Величеством о его младшем брате. Наедине, - Хисс сделал ударение на последнем слове. От страха пересохло во рту, но голос прозвучал почти ровно. Без лишних вопросов один из стражников вошёл внутрь, чтоб передать его просьбу. Раньше это польстило бы Хиссу, а сейчас едва ли отпечаталось в сознании. Им владел их замысел, страшный, как удар ножом в спину. Если бы Джон приказал, он бы действительно попытался убить Ричарда. Хорошо, что ему не хватило ума приказать такое.             Его пропустили внутрь. Мимо прошли люди, верная свита Ричарда, сплошь рыцари, военачальники и пара церковников. Опустевшая комната, огромная, тонущая в роскоши, звенела тишиной, только дрова слегка потрескивали в камине. Но даже в этой обширной комнате с высокими потолками Ричард казался гигантским золотым идолом, восседающим на мировом троне.                    - Проходи, парень, - он снисходительно махнул ему рукой. – Как там Джонни? Пришёл в себя?             - Нет, Ваше Величество, - Хисс осторожно подошёл ближе, склоняя голову в печали и смирении. – Горе сжирает его изнутри.             - Эх, беда… Он всегда был самым чувствительным из нас, ни капли не изменился с детских лет. Скажи лучше, не считает ли он себя причастным к смерти отца?             - Да, он корит себя, хотя я много раз пытался убедить его, что это не его вина.             Хисс не удержался и посмотрел исподлобья на Ричарда. Слишком большое расстояние, надо подойти ещё, но это будет нарушением этикета, если только сам Ричард не прикажет ему приблизиться.             - Этого-то я и боялся, - молодой король устало опёрся головой о руку. – Я говорил матери, чтоб она не втягивала Джонни в эти распри. Он всего лишь дитя, какая от него угроза? Приди он отцу на помощь или не приди, мы бы всё равно одержали верх.             Резкий смешок сорвался с его губ и потонул в огненной бороде.             - Насколько же она ненавидела отца, что не постеснялась отнять у него последнюю радость в жизни? Его любимый маленький Джонни… Бедняга. Ему теперь жить с этим до конца своих дней. Хорошо, что у него есть ты… эээ… Хисс же, верно?             - Хистингс, Ваше Величество.             - Ах да, точно, сын папиного друга. Не обижайся, у меня иногда с именами плохо, но я тебя помню. Скажу больше, ты мне нравишься.             Признание прозвучало настолько неожиданно, что Хисс поднял голову и уставился на Ричарда во все глаза, совершенно не подобающим образом. Он всю жизнь считал, что тот его даже не замечает, какое ему вообще дело до жалкого дружка своего младшего брата? Самое большее он мог посмеиваться над ним в кругу приятелей, с тем же Гийомом на пару. Заметив его изумление, Ричард разразился густым, раскатистым смехом, от которого по коже пронеслась приятная дрожь. Как же он похож на своего отца даже в таких мелочах, а Джон если и смеётся, то приглушённо, сквозь зубы, будто замыслил какую-то мерзость.              - Да-да, нравишься. Без дураков. Ты единственный человек на моей памяти, кто смог покорить наше маленькое чудовище. И, что важнее всего, ты его искренне любишь. Я всегда боялся, что за ним увяжется какой-нибудь мелочный проходимец, который будет изображать дружбу, а за спиной насмехаться и пользоваться им в своих целях. Джон лакомый кусочек для негодяев, его обдурить и толкнуть на подлость проще простого, как ребёнка вокруг пальца обвести. Ну и сочетание, скажи? Наивный как дитя и злобливый как чёрт. Но я не могу, люблю его, вот хоть голову руби. За что? Да ни за что в том и шутка. Я раньше гадал, чего отец с ним как курица с яйцом носится, а сейчас сам его не лучше. Люблю этого дурня, вот сил моих нет. А к нему же даже не притронешься, скажи? Сразу артачиться начнёт. Неручной он, с детства такой, но одному ему тяжело, без внимания, без любви.             Ричард умолк. Взгляд его стал отстранённым, направленным в себя, в свою память. Знакомый взгляд. Хисс осторожно, очень медленно продвинулся ещё ближе. Раз Ричард готов откровенничать с ним, то шанс есть. Маленький, ничтожный шанс прорваться сквозь узкую щель в его нерушимой броне.             Кто бы мог в здравом уме подумать, что его слабостью окажется его злобный младший брат, приходящий в ярость от одного его имени?             - Мне кажется, Бог даёт любовь не по заслугам, а по необходимости. А Джон нуждается в том, чтобы его любили искренне, не выставляя счетов. За то, какой он есть. Или даже вопреки. И вот тем ты особенно замечателен, парень. Мне нечего просить у Джона, потому что, чего скромничать, я владею всем и в праве брать всё. Мне легко любить его просто так, да и к тому же мы с ним одной крови, а это что-то да значит. Ты другое дело. Ты же по сути своей никто, но ты не заискиваешь, земель и замков себе не просишь, титулов не ищешь, родню не продвигаешь. Даже именем своего отца ни разу не воспользовался. Прямо монах при дворе. Мне стыдно, что мы с Гийо тогда задирали вас, глупые ещё были, как подросшие щенки. Кость большая, а голова маленькая. Эх, старина Гийо… Жалко его, далеко мог пойти, если бы за юбками так не волочился. А ты молодец, парень, выдержал. Верно говорят, ветер бросает на землю дубы, но осока прогнётся да воспрянет снова.              - Вы слишком добры ко мне, Ваше Величество, - прошептал Хисс, глядя на пол перед собой. Последние капли уверенности растворились в сомнениях. Ричард хороший человек и, несомненно, будет хорошим королём. Покойного не вернуть, месть не принесёт им добрых плодов, ибо она противна Богу. Что же он делает? А если… Если у него получится добиться доверия Ричарда? Раз он столь высоко ценит его преданность Джону, разве он не захочет себе такого человека в свиту? Хорошему королю нужны не только храбрые рыцари, но и верные советники. Дядюшка же тогда говорил… Хисс стиснул зубы. Подлость. Малодушие. Он просто боится смерти, вот и ищет себе лазейки.             Он ненавидит Ричарда немногим меньшим чем Джон. Ричард довёл их короля до смерти. Ричард упивался своим успехом, пока Джон едва волочил ноги под действием его дара. Ричард держал при себе Гийома и, нет никаких сомнений, простил бы ему ту мерзостную выходку, как прощал все другие.             Ричард не идеал. Он такой же человек, как и все.              - Ой брось. Ты друг моего брата. Единственный настоящий друг. Говори, что волнует тебя, я сделаю всё, что в моих силах.             Их взгляды встретились. Нужно подойти ещё, но это невозможно. Он видит в глубине голубых глаз Ричарда заветный огонёк. Совсем как с тем золотым рыцарем. Сердце разрывается, язык пронзают насквозь тысячи игл, в глазах жжётся невидимый огонь. Дар действует, но та опьяняющая уверенность, что владела им тогда в лесу, не появляется. Между ними тонкая нить, слишком тонкая, чтобы считать себя в праве повелевать. Это лишь лёгкий дурман, сон в летний полдень, который разобьётся о жужжание пчелы. Нужно действовать. Нужно сказать. У него есть только миг…             Миг, чтобы вспомнить свои слёзы на щеках мертвенно спящего Джона.             - Ваааш-ш-шеее Велииичес-с-ствооо…             Дверь захлопнулась за ним с громом, от которого сотряслись стены. Ноги не держали, из них будто выпустили всю кровь и налили свинца. Хисс сполз на пол, обессиленный, мокрый от пота и бледный до смерти. Дышать получалось с трудом, приходилось хватать воздух резкими глотками, будто он тонул, будто его тянула вниз плотоядная болотная мгла. Сердце исходилось агонией.             Он сделал это. И сбежал не дождавшись, когда Ричард придёт в себя. У него получилось? Или дар просто стёр из памяти их разговор? А если не произошло и этого, а если за ним сейчас придут…             Хисс вскочил, словно молнией пронзённый, и бросился подальше от двери. Когда она откроется, это будет его приговор. А пока – что?             Лишь страшная, безликая неизвестность.             Ожидание затягивалось петлёй на шее. Хотелось, чтобы кто-нибудь, какой-нибудь милосердный палач уже спрыгнул ему на плечи и переломил позвоночник. Не получилось, у него не получилось, как и с королевой. С чего он вообще взял, что чернь и какие-то рыцари-недоумки сравнимы с королевским родом? Он обманул надежды Джона. Ему никогда не стать королём. Предательство отца было напрасно.             Какой же он бесполезный. Змей-утешитель да и только. Собственный отец никогда не питал иллюзий на его счёт, просто использовал, чтоб лишний раз укрепиться во власти, и оставил на произвол судьбы. Он ничтожество, недостойное упоминания. Ему не место при королевском дворе, лучше бы их сослали в какой-нибудь захолустный замок и позабыли. Их единственный шанс умер вместе с покойным королём, потому что он не смог остановить Джона, как не смог изменить разум королевы. А сейчас он не смог заставить Ричарда уйти в крестовый поход и отдать власть младшему брату.             Ему стоило умереть тогда в болоте. Вся его жизнь это одно разочарование за другим.             Скрипнули дверные петли. Хисс, нервно бродивший из стороны в сторону, отшатнулся к дальней стене. Ледяные камни упёрлись в спину. Теперь если и бежать, то через окно. Падение с такой высоты превратит его в мешок с требухой, но это быстрая смерть. Возможно, душа покинет его тело, прежде чем оно ударится о землю.             Джон вошёл в его комнату с пустым, потерянным лицом. Не позвал за ним. Сам пришёл. Его глаза зияли тьмой, как у умалишённого. Но он видел его, Хисса. И, кажется, не видел ничего больше.             - К-как прошёл с-совет, Ваше Вы-высочество? – спросил Хисс с неуместной, натянутой улыбкой. Ожидание всегда хуже самой расправы. Ох, лучше бы он ворвался, брызжа яростью, и сразу избил его до смерти.             Ничего не вышло. Он понял это сразу. Он понял это ещё тогда. И теперь его ждёт нечто хуже смерти.             Лишённый последней надежды принц-предатель.             - Ричард объявил, что отправляется в Святую Землю с Крестовым походом. В его отсутствие правителем Англии буду… я.             Голос Джона подрагивал. Он сам не верил тому, что говорит, но с каждым словом лицо его светлело, пока наконец осознание не озарило его ярким летним солнцем.             Они замерли друг напротив друга, онемевшие и ошалевшие.             - Получилось… - прошептал Хисс. – У меня… У нас получилось, сир! Вы будете королём!             - Я буду королём…             - Вы будете королём!             Он не успел договорить последнего, ноги сами понесли его вперёд. Он бросился к Джону и в мгновении ока схватил его в объятия. Крепко, так крепко, как только мог. Задыхаясь от восторга и облегчения. Вдруг под ногами не осталось опоры, только кружащаяся пустота. Его руки отчаянно обвились вокруг шеи принца. Хисс весь вжался в него, раздираемый счастьем и страхом. Мягкие золотисто-каштановые волосы щекотали лицо. Они пахли мёдом и маслом, сладко и немного наивно. Джон кружил его по комнате так легко, словно он был тряпичной куклой, не имеющей веса. Дрожь его смеха отдавалась в сердце Хисса волнительной дрожью. Его принц ещё никогда не был так счастлив. Он справился. Он принёс ему не любовь, но корону. Хотя бы раз он смог сделать всё правильно.             Наконец они остановились. Под ступнями нащупывался пол, но Хисс всё не смел расцепить хватку. Ещё немного… Ещё немного чувствовать его сердцебиение, его жар, его тело. Он лишь чуть отстранился, чтоб видеть лицо Джона. Так близко. Он никогда, за все прожитые вместе годы не видел его так близко при свете дня. Теперь можно различить цвет глаз, которые он всегда считал просто тёмными из-за вечной тени от нахмуренных бровей. Карие, как прелая листва в ноябре. Глаза, полные гнева или безумия. Какие же они сейчас тёплые и лучистые. С каким невыразимым восторгом он смотрит на него, и, Хисс не сомневался, он смотрит на принца точно также. Кончики их носов то и дело соприкасаются. Мягкое, прерывистое дыхание срывается с одних губ, чтобы оказаться на других.              Пора отпустить и отдалиться, ситуация становится неловкой. Они оба ждут чего-то, и оба едва ли понимают чего именно. Объятия слабеют настолько, что, кажется, слегка пошевелись, и руки окончательно разомкнутся, но всё же ладони Джона слабо касаются его спины, и от этого так хорошо и спокойно. Хисс боится, что миг близости закончится и всё вернётся к прежним порядкам, и торопится растратить всю нежность, которая росла в нём под тяжёлой цепью страха. Убирает Джону за ухо выбившуюся прядь волос, задерживает руку. Уши у него алые и горячие, как у провинившегося мальчишки. Он смотрит чуть вниз и в сторону, вновь утопает в своих непостижимых мыслях. И вот его голова опускается на плечо Хисса. Приятная мягкая тяжесть. Теперь он может запустить пальцы в эти драгоценные волосы и гладить их, пока не онемеет кисть.             Он счастлив. Впервые в жизни он абсолютно и безоговорочно счастлив.             - Не знаю, что бы я делал без тебя, Хисс.             - Вы всё ещё были бы принцем.              Джон резко отстранился и посмотрел на него глазами, полными молний. Хисс тихо рассмеялся.              - А вот я без вас был бы никем. Ну, в лучшем случае аббатом в змеином захолустье.             Гнев сменился гордой улыбкой. Как же легко играть им, тут Ричард был всецело прав. Но он не станет этого делать, больше никогда в жизни он не навяжет ему свою волю. Ему нужен его Джон, а не податливый пустоглазый болванчик со слюной на подбородке.             - У тебя волосы растрепались.             - Ах, да, действительно, - Хисс убрал локоны от лица. Лента выскользнула, пока они кружились, и куда-то пропала, выглядеть её на полу не получалось. Жаль, если не удастся её найти, то была одна из любимых. Идя на смерть, тем более к королю, он одевался с особенной тщательностью.             - Подожди здесь.             - Чего, сир?             Так и не ответив, Джон торопливо вышел из комнаты. Хисс пожал плечами и присел на свою кровать, в ногах была такая слабость, что ещё минута и его пришлось бы ловить в падении. Произошедшее носилось в голове чередой образов и ощущений и совершенно не поддавалось осознанию. Это они? Они правда… Джон будет королём, и он… Господи.             Внутри мягко тлел крошечный огонёк, прямо на месте сердца. Хисс понимал, что всё ещё улыбается, глупо и уродливо. Но это был лучший день в его жизни. Без всяких нареканий.             Джон вернулся, сжимая что-то в кулаке.             - Это было тебе на Рождество, но сегодня повод намного лучше.             Он медленно разжал пальцы. На его ладони лежала лента невероятной красоты, сотканная из золотых нитей, унизанная крошечными драгоценными камнями и бисером. Она сияла на солнце, словно сама была его лучом, сорванным сказочным умельцем. Хисс не сдержал восхищенного вздоха. Такую достойна носить разве что королева.             - Нравится? – улыбнулся Джон, довольный произведённым впечатлением.             - Очень, сир! Я в жизни не видел ничего подобного. Вы… Не стоило так стараться, это слишком…             - Всё для моей золотой змейки. Поворачивайся, давай примерим.             Хвост вышел не особо ровным, но это не имело никакого значения. Чувствуя пальцы Джона в своих волосах, Хисс дрожал от волнения. Он так старается быть осторожным, быть бережным. Впервые он пытается не причинить боль даже ненароком. Неужели это всегда было в нём? Где-то очень глубоко, под ворохом сломанных веток. Нужно было только набраться терпения и любить его, вопреки. И предать второго короля за полгода.             - Тебе идёт, хотя красная смотрелась лучше. Ничего, когда Ричард отправится в поход, у тебя будут сотни таких. И одежда из лучших тканей. Кольца, хоть по десять на каждый палец. Всё, что захочет мой главный советник.             - Всё, что захочет мой король.             Его дёрнули за кончик хвоста.             - Льстишь бессовестно.             - О, я лишь хочу, чтобы вы поскорее привыкли к своему новому титулу. Вы разве против, Ваше Величество? - Хисс посмотрел на него из-за плеча. От мягкости ответного взора он был готов растаять как воск в огне.             - Нисколько, мой ласковый полоз. Пойдём, послушаем, что толкуют наши будущие поданные.             Послушать было что, весть о походе разнеслась по замку как лесной пожар в знойный летний день. В том, как люди провожали Джона взглядами, не было ни намека на почтение или страх, только подозрение и плохо скрытая зависть. Но он гордо шествовал мимо них, улыбаясь тонко и надменно, наслаждаясь мгновением своего торжества. Хисс следовал чуть позади, как верная тень. Он любовался им, его величественной осанкой и неспешной, слегка вальяжной походкой, его узкими плечами, на которые снизошло золотое сияние. Казалось, на его голове уже красовалась корона, но это лишь солнце бросало огненные отблески на пряди его вьющихся волос.             Хисс понимал, всякий, кто бы сейчас разглядел выражение его лица, с лёгкостью поверил бы во все грязные слухи, витавшие вокруг них долгие годы. Нельзя быть настолько влюблённым в своего господина, чтоб это не перешло грань дозволенного. Это даже не любовь уже, это больное обожание, слепое поклонение, это грех, который нельзя исповедовать. Как и предательство короля. Как колдовство. Он был рождён с пороком. Осталось только возлюбить его.             В тот день солнце держалось на небе особенно долго, позволяя им насладиться своим успехом досыта. Тайна, давившая на них могильной плитой, превратилась в роскошную королевскую мантию, одну на двоих. Она грела их, делала ближе настолько, что оставалось только сшить кожу или соединить жилы, чтоб кровь передавалась от одного к другому и обратно. Они говорили о глупостях, сквозь которые звучали их истинные помыслы, и они понимали друг друга с полуслова, как в первый день, на той солнечной лужайке, вдали от всех.             И всё же небо окрасилось в оранжево-лиловый, а затем укрылось звёздной синевой. Хисс не боялся ночи, но внутри него творилось что-то странное, что-то тревожное и низменное. Он думал о том случае в Ноттингеме. По правде сказать, он и прежде вспоминал его довольно часто, удивительно, как его кошмары о Гийоме не переменили лица. Когда Джон обнимал его во сне, он каждый раз напряжённо ожидал, что его руки коснутся иначе, в них проскользнёт похоть. Да, пожалуй, порой ему хотелось, чтобы это наконец произошло, так он бы избавился от неопределённости.             Сегодня он точно желал этого. Желал дойти до конца.             Теперь он должен принадлежать Джону всецело. Его дар, его душа, его тело, всё. Только так он сможет существовать. Меньше чем человек, больше чем многие люди. Он отдал ему душу, когда предал короля и Ричарда, так почему бы не отдать теперь тело и его мнимую невинность? Это будет символ, обряд, как первая брачная ночь, только соединит их не святость брака, а обоюдный грех.             Тогда у него точно не будет пути назад. Не будет надежды на спасение. Обрезать последнюю нить, связывающую его с благочестием, вбитым с малых лет. Принять наконец свою грешную суть.             Сделать последний шаг за ворота в Ад. И освободиться.             Он ведь змей. Ему никогда не было места в Раю.             Размышления стёрли с него прежнюю весёлость, и когда Джон предложил перед сном выпить вина, Хисс не отказался. Проглотил залпом половину кубка, но этого оказалось мало, чтобы унять тревоги. Слишком разбавленное, не вино вовсе, а подкрашенная сладковатая вода. Допил до конца и тут же попросил ещё. Джон насмешливо вскинул брови.             - Ты празднуешь или всё ещё трясёшь от страха перед Ричардом? Мой пугливый питон, ты бы видел его на собрании, какую воодушевляющую речь он толкнул об этом дурацком походе, а уж меня как превозносил! Прямо-таки святой Иоанн. «Никому не могу доверить эту корону, кроме моего верного брата». О, как перекосило его дружков, они там уже всё между собой поделили, а теперь пусть прикусят языки и затянут пояса. Я ещё разберусь с ними, помяни моё слово. На, выпей, но больше не проси.             - А когда я вам так говорю, вы меня убить норовите.             - Маленькая злопамятная змеючка, - Джон передал ему кубок и слегка ткнул пальцем в переносицу. – Не хмурься, сегодня я запрещаю все горести и тревоги. И завтра тоже. А будешь ворчать, пойдёшь к себе.             На этот раз вино оказалось крепче и подействовало как надо. Нутро наполнилось жаром, голова стала мягкой и тяжёлой. На сердце полегчало, не до прежнего веселья, но вполне сносно. Только волнение подрагивало в пальцах, и живот немного крутило.             Мурлыкая что-то под нос, Джон наконец-то лёг на постель. Ничего в его движениях не отличалось от других ночей, когда он пребывал в хорошем настроении. Впрочем, в прошлый раз Хисс тоже не ожидал подвоха. Подвинувшись ближе, он вытащил ленту из волос, хотя перед сном всегда заплетал их в косу, чтоб не мешались. Замер, надеясь, что этого как в прошлый раз окажется достаточно, но Джон на него даже не смотрел, мысленно он уже пребывал в своих сладких грёзах о будущем правлении и безграничной власти. Обмерев от страха, Хисс навис над ним так, чтоб их лица оказались друг против друга. Пьяный взгляд Джона сконцентрировался на нём. Принц кособоко, развязно улыбнулся, запустил руку в его волосы, но больше не шевельнулся.             - Что такое, змейка? Сегодня я прекрасно засну без твоего колдовства.             Хисс касается его лица, осторожно, боясь каждого прикосновения, скользит пальцами от шеи к плечам и груди. Стоило бы раз переспать с продажной девкой, чтоб иметь хоть какое-то представление о подобных делах, а то действует по наитию. Пытается воссоздать в памяти ту ночь и повторить движения. Его ладонь спускается ниже живота. Здесь уже проще, достаточно вспомнить редкие мгновения уединения и…             Джон резко перехватил его руку.             - Ты что делаешь?             - Простите, я подумал… Вы же тогда хотели этого, а теперь, когда мы… Я хотел сказать, я не против, если вы сделаете это со мной.             Может кому-то вино и развязывало язык, но ему оно сделало только хуже. От неожиданности Хисс терялся в мыслях, с каждым словом он чувствовал, как закапывает себя всё глубже и глубже в яму позора, из которой не вылезет до конца своих дней.             - Ты просто пьян. Ложись спать, пока тебе ещё какая дурость в голову не пришла.             - Я-я вс-с-сё прекрасно понимаю, с-с-сир, - он закрывает глаза, чтоб не умирать от снисходительного, насмешливого взгляда Джона, от его кривой улыбки, напоминающей Гийома. Нельзя вспоминать его сейчас, тогда он окончательно собьётся. И так уже трясти начинает.             - Если вы не хотите, то оставим и забудем. Я просто…             - Ты сам-то этого хочешь?             Хисс замер с нелепо приоткрытым ртом. Вопрос, который он задавал самому себе, не должен был прозвучать из уст Джона. Когда он вообще интересовался его желаниями? Или он настолько воспрянул духом от сегодняшних событий, что решил примерить на себя маску понимающего и великодушного человека, которым он никогда не был и не будет? Он самовлюблённый и эгоистичный до самых костей, его прихоть – закон, он берёт то, что нравится, не заботясь о том, как это отразится на других.             Почему он смотрит на него почти с жалостью?             - Не делай мне одолжение, подставляя свою тощую задницу. В тот раз я чертовски перебрал, кровь ударила в голову и не только. Мне показалось, что ты тоже не против… Неважно, не хочу сейчас вспоминать об этом. Если ты считаешь, что должен мне что-то такое, то успокойся. Тут ты мне точно не нужен.             Кровь ударила в щёки яростным огнём, словно ему облили лицо маслом и бросили в него пылающий факел. Путаясь в собственных конечностях, Хисс поспешно отодвинулся на другой край постели и принялся заплетать волосы в косу. Пряди выскальзывали из дрожащих пальцев и переплетались чёрти как, грозясь к утру превратиться в колтуны, которые останется только отрезать.             - Эй, Хисс, ты обиделся что ли?             - Конечно нет, сир, как можно, - прошипел он в ответ. Глупость какая, ему же самому лучше, если не придётся проходить через подобные мерзости. Но... Ему нужна последняя смерть для его души. Полное грехопадение.             Он должен принадлежать Джону всецело. Он его король. Он его всё.             - Хисс, посмотри на меня. Вот ведь обиженный ужик. Ты просто выпил лишнего, а я ведь тебя предупреждал. Господи, кто б подумал, что ты такое вычудишь… Спи давай. Сегодня был большой день.             Но Хисс не мог заснуть. Стыд душил его, в голове крутилось всё сказанное и особенно эта насмешка с долей презрения. Он никогда не считал себя хоть сколько-нибудь привлекательным, кроме волос в нём нет ничего, что можно было назвать красивым, но сейчас смертельная обида резала его изнутри, словно чудовище с железным панцирем и сотнями шипов. Чтоб возжелать его, нужно напиться почти до бессознательного. Уродец. Джон же сказал ему тогда, чтоб он не думал лишнего.             А он думал.             Идиот. Испортил такой день.             - Ты спишь, Хисс?             Он не отвечает. Горло дрожит, он не сможет ответить спокойно. Да и не хочет.             Шорох. Привычные объятия. Сопение в ухо. Будто ничего не произошло. И то славно.              Солнце взошло, рассеялся мрак, Хисс как обычно проснулся раньше Джона, осторожно выскользнул из его рук, так что тот даже не шелохнулся, и занялся утренними хлопотами. Принести чистой воды, подготовить одежду, забрать с кухни лёгкую закуску на случай, если принц проснётся голодным, а значит в дурном настроении. Милая умиротворяющая рутина, за годы отточенная до безупречности. Ровно когда на стол опустился кувшин с ягодным отваром, с постели раздалось ворошение и протяжный, долгий зевок.             - Доброе утро, сир. Как вы себя чувствуете?             - Как счастливейший король на свете, - сонно улыбнулся Джон, потирая глаза. – Только верного советника рядом не хватает. Он уже весь в делах.             - Всё ради вашего блага, сир.             - Да-да, как отец, так и сын. Будь добр, подай воды. Ты сам прям дивно свеж, хотя вчера налакался до чёртиков.             - Да уж… Простите, если вёл себя неподобающе, - Хисс не мог смотреть на него прямо, свою неудачную попытку соблазнения он помнил в мельчайших подробностях и желал только одного – залезть к себе в голову и вырвать позорное воспоминание как сорняк из земли. Хорошо, что Джон всё списал на вино. Но от стыда было не скрыться.             Джон взял из его рук кубок, выпил немного и отставил в сторону. Поглядел лукаво и насмешливо, с чуть звериной улыбкой.             - Рассказать, что ты сделал?             - Н-не над-до, с-с-сир, - у Хисса аж зубы застучали. Он попятился назад, но Джон поймал его за руку и дёрнул на себя. Волнение взметнулось от живота к груди, вынеся сердце куда-то в горло. Принц посадил его к себе на колени. Такого он никогда не вытворял. Даже в шутку.             Кожа стала горячей и липкой, как расплавленная смола. Каждое прикосновение Джона оставалось на ней глубоким следом, а он лапал его совершенно беззастенчиво, скалясь от удовольствия.             - Что, при свете дня смущаешься как невинная девица? А ночью мне такооое предлагал… Змей-искуситель.             - П-прекратите издеваться надо мной, с-с-сир, - он попытался вывернуться из объятий, но тем только больше раззадорил Джона.             - Так ты же был не против? Ой какой ты вертлявый, Хиссик.             - А вы сказали, что я вам для подобного не нужен! - огрызнулся он и обмер. Джон победно оскалился.             - Да ты всё помнишь! Вот ведь хитрая рептилия, а вид такой сделал, будто и не было ничего.             - Знаете, сир, я вас порой совершенно не понимаю.             Как бы он ни старался, в голосе всё равно прозвучал позорный обиженный скулёж, а глаза жгло от слёз.             - О, Господи, с тобой уже и пошутить нельзя, такой ты нежный стал.             - Не надо шутить о подобном. Вы думаете, после всего, что я пережил, я повёл себя так просто из-за вина? Из-за сиюминутного помутнения? Смейтесь надо мной сколько хотите, у вас это хорошо получается, но, прошу, только не об этом, - ему наконец удалось вырваться из цепких рук и отойти подальше. Джон растеряно смотрел на него во все глаза.             - Хисс… Так ты… правда этого хотел?             - Давайте прекратим этот разговор. Всё это уже не имеет значения.             Джон спрыгнул с кровати и быстро подошёл к нему. Взгляд его блестел от солнца.             - Нет-нет, вот теперь давай договаривай.             Он выглядел весёлым до неестественного и... взволнованным. С чего бы это? Хисс не умел быстро соображать, когда нервничал, а сейчас ему казалось, что ещё немного и он убежит прочь со всех ног и утопится в злополучном болоте. Почему нельзя было просто забыть о его глупой выходке, почему обязательно нужно допытываться до него? Что ему надо? Унизить? Покуражиться всласть? И это после вчерашнего?             Неблагодарный ублюдок.             - Ты что, влюбился в меня? - спросил Джон, продолжая тянуть губы в наглой ухмылке. Но мышцы его лица были напряжены, а глаза глядели скорее со страхом, нежели с надменностью. И Хисс понимает всё. У принца водились шлюхи, но не было любовниц. Никто из придворных девиц не мечтал оказаться его невестой, о нет, подобная участь пугала их до оторопи. А он нуждался в подобной любви. В доказательстве своей мужественности, своей желанности. Даже от такого ничтожества, как он.             Хисс не думает, когда поддаётся вперёд. Вернее, думает, но так, привычно-отстранённо, что ему может крупно влететь. Пускай. После страха смерти на иной уже не осталось сердечных сил.             Он целует Джона, мягко, слегка касаясь губ. Его первый поцелуй по собственному желанию. Смутившись, он быстро обрывает его, не успев толком ничего почувствовать. Поднимает взор, боясь встретить гнев или отвращение. Джон растерян. Верно, он ожидал чего угодно, но только не такого. Его брови изумлённо ползут вверх, а глаза ширятся то ли от возмущения, то ли от ужаса. Хиссу только и остаётся, что виновато улыбнуться.             - Разве после стольких лет я мог не?             От улыбки тут же приходится избавиться, чтобы принять ответный поцелуй. Жадный, зверски голодный. Больше похожий на попытку сожрать, нежели на что-то чувственное. Джон хватает его в объятия. Пальцы в его волосах. Так вцепился в него, будто боится, что он, Хисс, вновь начнет вырываться и убегать. Под сердцем царапнул страх. А если опять вспомнится Гийома, а если опять его захлестнёт отвращение… Нет. К чёрту Гийома, к чёрту всё.             Сейчас существуют только они.             - Это… это ничего не значит, - сбиваясь, говорит Джон почему-то шёпотом. Его губы пылают и дрожат так соблазнительно, что хочется вновь припасть к ним.             - Я знаю, - покорно кивает Хисс.             - И не думай о себе лишнего, понял?             - Конечно.             Джон мог хоть проклинать его, хоть угрожать смертью, лицо и голос выдавали всё его нутро. О, сколько же в нём страха, как он боится быть уязвимым даже с таким слабым зависимым существом. Пускай, однажды он докажет, что его преданность абсолютна и нерушима, как древние камни. Он не оставит его будь то в горе или в радости.             Он будет лелеять его раны и уродства как самые прекрасные драгоценности в мире.             Они целуются снова, и снова, и снова, пока голова не идёт кругом, и реальность не ощущается как ускользающая дымка сна. Это приятно. Чертовски приятно, если быть до конца честным, хотя прежде, вспоминая о своём первом поцелуе, Хисс содрогался в омерзении. Чего замечательного и волнительного в том, что в твой рот лезет чужой язык? И вот он сам желает этого. Возможно, он не так уж отличается от других.             Он чувствует возбуждение Джона. Нервное и неловкое, как будто для него это всё тоже в первый раз. Вроде он не звал к себе в покои юношей, но Хисс не знал, что творилось за дверями борделей, куда принц периодически наведывался без него. Оставалось лишь надеяться, он знает, что делать.             Джон заваливает его на постель. Стягивает с себя ночную рубаху и отбрасывает прочь. От вида его обнажённого тела Хисс робеет, но берёт себя в руки и снимает свою одежду, пока нетерпеливый принц не превратил её в лохмотья. Собственная нагота смущает его до красноты. Кожа да кости. Мда, на такое действительно только от большого отчаяния польстишься. Но Джон будто не замечает его изъянов. Его губы, его прикосновения везде. Это приятно, но Хисс ждёт другого.             Ему не нужна нежность, не нужна ласка. Это грех, а грех должен нести только мучения. Он хочет прочувствовать своё падение.             Покорно раздвигает ноги. Ниже живота слишком жарко и натянуто, он не думал, что сам возбудиться от подобного, но это лишь очередное доказательство его изначальной порочности. Для мужчины нет большего позора, нежели уподобиться женщине. Он отверг саму свою природу, сотворённую Богом. Он пошёл против Него.             - Расслабься, иначе ничего не получится.             - Хорошо, сир, я постараюсь.             Он действительно расслабляется. Это не так сложно, когда смиряешься и принимаешь всё как есть. Он не отстраняется от своего тела, нет, на этот раз он хочет чувствовать каждое мгновение. Не закрывает глаза. Джон выглядит странно и чуждо. Слишком уязвимый. Слишком взволнованный. Так и хочется сказать ему в тон «успокойся, иначе ничего не получится». Хисс представлял всё иначе. Грубее, злее. Чистое насилие.             Он чувствует себя обманутым.             Ладони Джона крепко стискивают его костлявые бёдра. Он проникает в него. Больно, но терпимо. Хисс понимает, что задержал дыхание, только когда лёгкие режет от нехватки воздуха. Движения отвратительно медленные. Поглядишь на Джона, и он будто жалеет о содеянном. Хисс пытается понять почему. Верно, на его лице выражено больше страдания, нежели удовольствия и вожделения, а ведь шлюхи изображают неземное наслаждение даже сквозь стиснутые зубы. Он не может сыграть хуже них. Он ведь сам этого добивался.              Хисс прижимается к Джону, словно пытается пролезть под кожу. Целует пересохшими губами его приоткрытый рот.             - Умоляю, сильнее… Я так долго этого ждал, - хрипло стонет с мольбой в глазах. – Не жалейте меня, сир… Пожалуйста…             - Так вот, что скрывалось в твоём тихом омуте. Развратник.             Он исполняет его просьбу. Теперь это действительно грех в самом чудовищном проявлении. Это больно, это грубо и унизительно, будто его терзают ненасытные бесы в Аду. Но в паху мучительно тянет от похоти. Насколько же он падшая тварь, если ему нравится быть разорванным, быть опороченным, низведённым до податливой потаскухи. Он ласкает себя рукой, пока Джон вдалбливается в него.             Разрядка настигает его резко и неожиданно. Такая сильная, что в глазах рассыпаются чёрно-пёстрые точки, будто в обмороке. Воздух встаёт поперёк горла. Джон глухо стонет ему на ухо. Стискивает его до хруста в костях. Он изливается внутри него. Вот и всё.             Добро пожаловать в Ад.             К чему Хисс был не готов, так это что после соития придётся ещё целоваться. И лежать в объятиях Джона. Ему хотелось уже одеться и вернуться к делам. Черта пройдена, нужно жить дальше. Но… Ему нравилось, как принц на него смотрит. Как перебирает пряди его волос. Как улыбается, насмешливо, но ласково. Плавность его движений. Мягкое тепло его нагого тела. Изнурённое довольство на блестящем от пота лице.             Хисс откидывается на подушки и позволяет этому мгновению быть. Все мысли испаряются росой на рассвете. Он наконец-то тот, кем всегда должен был стать.             Гийом был прав. Чтоб его черти драли.