Поедающие быков

Караван продвигался вперед, оставляя за собой неровные стяжки следов. Песок под палящим солнцем был гладким и тусклым, похожим на старую кость. Погонщики торопились, много и рассерженно кричали, подгоняя верблюдов, нервно скалили потемневшие зубы. Стражники, оснащенные добротным оружием и выносливыми лошадьми, опережали строй из груженых повозок и навьюченных животных. Замыкали же процессию пешие слуги, что на плечах своих несли богато украшенный, просторный паланкин. Драгоценные ткани при ходьбе едва колыхались, а благовония, забитые в множество курильниц на медных подставках, источали резкий, тяжелый травяной запах. Слуги несли свою ношу безропотно. Они не могли жаловаться ни на иссушающее солнце, ни на тяжелую конструкцию паланкина, ни на раздражающий чувствительную гортань едкий дым. Ноги их утопали в песке, лица горели и покрывались испариной, а куфии, призванные защитить рот и нос от песка, лишь мешали дыханию. Воздух колебался от скопления жара и пыли — время тоже. Подрагивающая от напряжения плотная катушка разматывалась, цепляла редкие выступы сухих скал, стреноживала верблюдов и сбивала с пути норовистых лошадей. Память бугрилась и съеживалась, пропитывалась запахами чужих богов и наполняла полупустые воронки жертвенных ёмкостей желтоватой сукровицей не остывающих под знойным солнцем ран. Генерал ехал по правую сторону от паланкина и чутко следил, чтобы никто не вздумал остановиться хоть на мгновение. Нервный, злой оскал сабли и звон монет в поясном мешочке — Ким Намджун совсем не был похож на людей своей породы. Наместники большой равнины, как именуют их, посмеиваясь, в Миф Халту, совсем не хищный народ, совсем не злая помесь обозлённых на мир кровей. Этот был иным. Этот ругался низким наречием, блестел лихорадкой взмокших тощих щёк и скалил зубы, совсем не пугая, скорее смеша тех, кого воспитала пустыня. Западный воин прятал в ножнах скорбь и размахивал голодным ожиданием, сухим и крошащимся, как и всё то, что проглатывает пустыня. Мелкая лошадка под ним беспокойно перебирала ногами и прядала ушами, готовая в любое мгновение сорваться в галоп. Караван шел тяжко и путано. Шел не первые сутки, хрипел дыханием изможденных животных, натужно скрипел, перекатывая повозки через барханы. Тени чужих богов наполнялись вязкими телесными жидкостями, обретали массу, следовательно, разрастаясь от бесплотного эфира до навязчивой тяжести в районе лопаток, получали физическое воплощение. Когда солнце оказалось в зените, и песок цветом сравнялся со жгучим кармином, один из караванщиков направил к генералу своего коня. — Мой гость, уважаемый господин Ким, — начал он любезным голосом. — Люди устали. Не будет радости, если кто-то случайно оступится и подвергнет опасности нашу драгоценную ношу. Генерал ответил: — Делай свою работу, проводник. Караванщик вынужденно склонил голову и пробормотал, явно недовольный: — Презренный Пари все понял, мой гость. Я больше не стану вмешиваться, — а про себя добавил: — Пусть твои люди сдохнут под палящим солнцем, уронив паланкин с тем, что тебе дороже всего, невежественный упрямец! На исходе дня караванщики развели костер и разбили шатры, чтобы можно было с удобством переночевать. В миг, когда солнце оказалось съедено, а последние кроваво-красные отблески рассеяны, небо над головами путников вспыхнуло и почернело. Намджун, уже без куфии и верхней жилетки, вышел из шатра. Неуверенный взгляд тут же обратился к паланкину. Отстраненный купол смятых и продавленных ветром тканей казался одиноким. Полог покачивался, вдыхал сухой и пыльный воздух, выдыхал сгустившиеся тени, подвижно пригибался, намекая, что можно подойти. Мужчина сделал в его сторону неловкий шаг, но тут же себя одернул. Шумно дышащий пустынный зверь тут же ощерил хлопающие пустоты беззубого рта, выдохнув пар и смог от выгоревших благовоний. Приглашение на глазах переросло в сухой негласный приказ не приближаться. Генерал и без того хорошо знаком с тем, что там внутри. Внутри — плотно сбитый, протравленный жженными травами воздух, нагромождение одеял, матрасов и сшитых из атласа подушечек. Снаружи — вся темнота обнаженного мира, скопленная днями, годами, тысячелетиями. Колючий холод, остывающие песочные кости и крошащаяся драконова чешуя. Чужие боги не добры, не внимательны, не милосердны. Седлают закорки самоуверенных чужаков, жонглируют сорванными коронами и ночами гогочут под свист пустынных ветров. Сырые духи, напившиеся соленого пота, мнят себя небожителями. Статичными идолами, владетелями мироздания, вот только мужчина с шатром утратил веру и не помнит молитв, ни своих, ни чужих. На каждый шелестящий вдох побитого зверя на привязи — одно человеческое покаяние. Один несмелый шаг вперед и два — но уже в другую сторону. Пари первым заметил, что их гость покинул шатер. Тут же он привстал со своего места и замахал рукой. — Господин Ким, уважаемый господин! Скорее, сюда! Наш проводник приготовил отменный ужин. Бросив в сторону паланкина последний быстрый взгляд и подавив желание покрепче затянуть тесемки, чтобы полог не взметывался так сильно, генерал направился к костру. — Прошу вас, отведайте, — с этими словами караванщик протянул ему исходящую ароматным паром миску с кашей. Тот принял ее, но к еде весь вечер почти не притрагивался и в разговоре мужчин не принимал никакого участия. Его болезненный, измотанный взгляд подрагивал огненными отблесками, пусть и направлен был строго вниз. Изредка он вздрагивал всем телом и подавался в сторону шатров, но тут же сжимал посильнее пальцы на краях миски и уговаривал себя туда не смотреть. Лучше глядеть в тарелку, где среди крупных распаренных зёрен виднеются кусочки вяленого мяса и крупинки специй. — Будьте спокойны, мой гость, — тихо произнес Пари, пока остальные были увлечены разговором и не обращали на них внимания. — Я уверен, очень скоро мы без труда разыщем оазис молочной девы-хранительницы, нашей величественной Ла Унг. Проводник помолчал, но вскоре, не дождавшись от мужчины ответа, продолжил: — Главное, чтобы внутреннее спокойствие не покидало вас, иначе целительница почувствует это и будет водить кругами до тех пор, пока не станет совсем поздно! Намджун небрежно цокнул языком. — Заветы пустыни, — произнес он не без насмешки. — Нет нужды повторять. Костёр пыхнул искрами и заворочался, припадая к камням и скрипя зубами агрессивной натасканной псины. Но всё впустую. Ночь кровожадной пустыни на поверку красит барханы воронёным металлом, который никак не прокалить одной жалкой кисточке домашнего пламени. — Нет нужды, вы говорите? — въедливо уточнил Пари. — Не стоит так. Обижать такими словами заветы молочной девы-целительницы не нужно. Мы свято чтим их в своих храмах, господин. Намджун скрипнул зубами, и лицо его при этом ничуть не смягчилось. — Пусть будет так. В отсветах цепного и придавленного камнями пламени он был похож на пустынного шакала не меньше сидящих напротив караванщиков. — Я и мои люди, мы сделаем все возможное для моего гостя, — заверил Пари. — И не без достойной награды, помнится мне, — пробормотал генерал. Помимо расходов на дорожные нужды ему пришлось заплатить носильщикам втридорога, а также раскошелиться на пользующиеся особым спросом среди караванщиков тонизирующие напитки. Их приготовлением занимаются жрицы при городском храме Ла Унг за пределами белого песка и, по словам местных жителей, помогают выдержать пустынный жар и долгий, утомительный путь. — Ну конечно! Столько дней в пути, мой гость, не могут быть скверно оплачены со стороны такого уважаемого господина! Тут не о чем говорить. — Именно, погонщик. Столько дней в пути, и ни следа, ни знака, ни единого подтверждения тому, что ты сам не водишь нас кругами! — Господин! Госпожа Ла Унг так великодушна… Сердито глянув на погонщика, Намджун плюхнул миску с нетронутым ужином на песок у костра и стремительно поднялся на ноги. Он навис над Пари, сжимая и разжимая кулаки. Челюсти мужчины плотно сжались и задвигались, словно у него вдруг прорезались клыки. Караванщики прервали разговор, обратив на попутчика мрачные взгляды. — Я сам решу, великодушна она или нет, когда буду разговаривать с ней. — Так мой гость не сыщет тут никакой милости, — сухо молвил один из караванщиков, что сидел по другую сторону костра. — Только гнев. Ты обвиняешь людей, что исправно разжигают благовония! И возносят молитвы в ее храмах! Кем ты себя возомнил, равнинный птенец? — Тише, брат Шури, — сказал проводник, миролюбиво подняв руки. — Не гневись. Презренный Пари просит прощения за слова брата. Поверь, уважаемый господин, все мы сопереживаем тебе, и никаких дурных мыслей у нас нет. Мы честные люди, так зачем же нам дурачить хорошего человека? Намджун, отвернув голову, с трудом сглотнул горький комок и сказал: — Хорошо позаботьтесь о выполнении этих обещаний. Опустившись обратно на свое место, он поднял миску и принялся запихивать в рот кашу, почти не жуя, словно таким образом хотел отдать дань уважения стараниям проводника. Ужинать продолжили в тишине. Караванщики не стали возобновлять прерванный разговор в присутствии господина, да и он сам не имел никакого желания что-либо говорить. Молчал и Пари, решив не бередить чужие переживания неосторожными высказываниями. На следующий день караван вновь двинулся в путь, а к часу, когда солнце над головами путников раскалилось докрасна, на горизонте показался плотный бурый клубок. Он бурлил и перекатывался, медленно разрастаясь и поглощая все раскалившееся за день пространство от неба и до земли. Проводник поравнялся с генералом и с беспокойством в голосе произнес: — Духи пустынные гневаются. Нам негде укрыть моего гостя. Боюсь, придется пережидать под открытым небом и надеяться на волю небес. Намджун бросил быстрый взгляд на паланкин и покачал головой. — Я не могу рисковать. Люди меж тем беспокойно переглядывались и порывались опустить паланкин на землю. Страх перед надвигающимся буйством стихии ввергал их в очевидное смятение и вынуждал суетиться, опасаясь за собственную жизнь. — Не сметь! — рявкнул Намджун и рывком вытащил саблю из ножен. — Несите, как несли, а ни то… Пари мягко возразил: — Не забывайте о спокойствии тела и духа, мой уважаемый гость. Что до носилок, пусть люди пока опустят их, нет нужды продолжать держать. Мы не станем пережидать бурю на ходу. Крепко стиснув челюсти, Намджун метался взглядом от паланкина к горизонту и обратно. В конце концов он лишь кивнул и тоже спешился, чтобы помочь караванщикам разбить шатры. — Не волнуйтесь, — сказал Пари. — Моим братьям много раз доводилось проходить через подобное. — Речь не о вас. — Пари все понимает, — ободряюще улыбнулся мужчина. — Мы перенесем из паланкина ва… Переменившись в лице, Намджун отрезал: — Исключено. Тут вмешался Шури: — Ткань, покрывающая паланкин, не выдержит бури, уважаемый господин. Нужно либо перенести содержимое, либо… оставить, как есть. Пари поторопил: — Нужно принять решение, у нас не так много времени! Намджун раскрыл было рот, чтобы ответить, но так ничего и не произнес. Эти люди не виноваты в том, что в пути их настигло несчастье. Ветер усиливался, налетал на путников резкими, рваными порывами, вырывал из рук ткани, сбивал головные уборы и дергал за полы накидок. Открытые участки кожи очень скоро покраснели и покрылись мелкими ранками от песчинок. Небо над головой изменило свой цвет, став мутно-желтым. В тот миг до слуха донеслись слова караванщика: — Скорее! Прячьтесь! Голос его был едва слышен — ветер до того усилился, что подхватывал и уносил далеко прочь даже звуки. — Не сметь! — крикнул Намджун, взмахнув саблей. — Не оставлять паланкин! Вернитесь и разверните шатер, сейчас же! Стоит ли говорить о том, что в суматохе мало кому было охота прислушиваться к словам господина. Пред ликом гневной пустыни страх и уважение, что он внушал своим видом, неизбежно меркли — никто не хотел рисковать. Беспокойно переглянувшись, люди хлынули в тот небольшой шатер, который успели воздвигнуть, и плотно прижали нижние части лица платками. Намджун хватал своих слуг за руки и толкал в сторону паланкина, грубо ругаясь на низком наречии и угрожая расправой, но люди, даже получив прямой приказ, плотно сжимали губы и качали головами. — Не сметь, — в отчаянии повторил Намджун, и голос его от крайнего напряжения и растерянности прозвучал мольбой, не приказом. Замахнувшись саблей на одного из бегущих под полог носильщиков, он закричал: — Проклятие! Проклятые шакалы! Куда бежите? Оставили то, что я вам поручил? Ударить слугу ему помешал Пари. Он схватил Намджуна за руку и тоже потащил за собой в безопасное место. — Мой гость, торопитесь! Опасно оста… Слова проводника растаяли в гуле и рокоте. Разобрав кое-что по движению губ, Намджун нахмурился и спесиво вздернул подбородок. Выдернув руку из чужих пальцев, он оттолкнул от себя Пари и бросился к паланкину. Песок проседал под ногами, куфия сбилась и наползла на лоб, влажная от пота. Впрочем, глаза Намджуна и без того забило песком, не успел он сделать и шага. Спотыкаясь, придерживая головной убор одной рукой, второй же прощупывая себе дорогу, он торопился к позабытому всеми драгоценному паланкину. В тот миг, когда ткань разошлась и впустила его в душное, пропахшее травами нутро полога, небо над головами путников пошатнулось и почернело. Злые и нервные пустынные боги свистели и выли, подстегнутые людским страхом смерти. Дикий зверь из шелка и заморской парчи глухо ворочался, хлопал пологами, повержено припадая к земле под натиском сорвавшихся с привязи духов. Намджун не знал, сможет ли видеть, если откроет глаза. Он полулежал, неловко уткнувшись лбом в шелковые простыни и обитые парчой маленькие подушки, прижав руки к груди и плотно зажмурившись. Удушающий запах сгоревшего разнотравья стекал по гортани в желудок, заставляя внутренние органы мучительно сжиматься. Кислый привкус во рту смешался с песком и ухнул в желудок, стягивая внутренности сырым комком настойчивого отчаяния. Его приглушенное бормотание было едва различимо средь окружающего шума: — Хорошо… все хорошо. Мы будем в порядке. Мы вернемся домой. Если бы мертвые боги могли это слышать, они бы умерли со смеху. Крепления паланкина заскрипели и опасно накренились. Намджун приподнялся и вцепился в перекладину, удерживая ее на месте. Края газового полога вместе с острыми песчинками хлестнули его по щекам. Пришлось сделать усилие, чтобы поправить сбившуюся куфию. В такой ситуации генерал мог лишь покрепче стиснуть зубы и стоять, вцепившись в деревянные крепления и молясь, чтобы они не обрушились или же не оказались унесены прочь. Он простоял так годы или же несколько жалких всполохов костра — пустыня выла и брыкалась, и небо менялось с землей местами, кувыркаясь с треском и грохотом. Всё меркло. Всё пылало, вспыхивало и вновь гасло. Намджун молился, надменно и горячо. Молились и караванщики. Пустыня кипела. Резкий порыв сбил с подставки бронзовую курильницу в форме раскинувшего крылья дракона. Звякнул металл, и опаленные травы просыпались Намджуну под ноги. Подавив первый порыв наклониться и все собрать, он метнулся быстрым взглядом к опустевшей подставке и тут же вскрикнул, непроизвольно попятившись. Его пальцы сильнее впились в перекладину, костяшки побелели. Сквозь вихри песка и всполохи пестрых тканей Намджун отчетливо разглядел тонкую белую руку, проникшую сквозь полог и откинувшую его в сторону. Спустя мгновение рука исчезла, и послышался осторожный голос. — Не бойся, путник. Я тебе не враг. Кем бы ни был этот человек, Намджун ему не поверил. — О, у тебя отличная сабля! — воскликнул голос. — Надеюсь, ты не станешь… Драгоценный путник, а я ведь не нарочно потревожил тебя таким образом! — Кто ты? — строго спросил генерал, выставив оружие перед собой и настороженно озираясь. — О! Мое имя? О! — казалось, этот невидимый человек, неясно — женщина или мужчина, — пребывал в смятении. — Отвечай генералу! Сейчас же. — Ерхиат, такое мое имя, — покладисто отозвались в ответ. Намджун подозрительно сощурился и спросил: — Ты носишь имя Второго святого сына? — тут настороженность в нем уступила место воспитанию. — Пройди же, юноша, не стой снаружи, пусть и полог этого паланкина не спасает от бури, как бы мне того хотелось. — Нет нужды принижать удобство носилок, что ты так старательно обустроил для своей супруги. Тон незнакомца оставался в крайней степени доброжелательным, однако после этих слов что-то в нем неуловимо переменилось. — Пусть лучше твоя сабля целится в землю, — добавил Ерхиат. Генерал переступил с ноги на ногу, притаптывая лохмотья постыдной трусости. Прежде не знающий поражений и не боящихся злых духов, этот мужчина никак не мог бояться какого-то странствующего юноши. Но это чувство… Для прославленного в боях воителя для него не могло быть названия. — Кто ты таков? Миролюбиво улыбнувшись, незнакомец поднял и отвел одну руку повыше, отодвигая занавесь. Лишь тогда Намджун смог полностью увидеть фигуру юноши, который оказался человеком не только приятным на лицо, но и обладающим тонким и хрупким, почти женским станом. Ерхиат взобрался в паланкин и, опустившись на корточки у просторного ложа, протянул над ним руки. Намджун вскинулся и бросился вперед, чтобы его оттолкнуть, да так и застыл, не в силах пошевелиться. Сабля в его руке стала до того тяжелой, что вскоре сама по себе выскользнула из онемевших пальцев и вонзилась в доски каркаса. — Зачем ты увез это так далеко от дома? — с досадой произнес Ерхиат. — Мучаешь длинной, неудобной дорогой. Кричат, подгоняют верблюдов и подстёгивают лошадей… О, драгоценный брат мой! Разве ты не понимаешь, какой участи подвергаешь эту священную душу? Намджун раскрыл рот, но не смог выдавить ничего, кроме нескольких сиплых звуков. Ерхиат отвернул голову от ложа и, отклонившись назад, присел на подушку. Его тонкие руки быстро двигались, поправляя балдахин, затем вплелись пальцами в волосы принца Го и свили в косы длинные гладкие пряди. — Ай-яй, какая неосмотрительность. Что же прикажешь мне думать? Куда ты везешь это, господин? Сразу же после того, как Ерхиат произнес эти слова, Намджун ощутил, что вновь может двигаться и говорить. Тут же он бросился к юноше и приложил все силы, чтобы сбить его с ног. — Ты… ты! — не встретив никакого сопротивления, генерал лишь более рассвирепел. — Кто таков? Это прекраснейшее из сокровищ династии Го! Как смеешь трогать его? Как смеешь творить подобное, эти… эти фокусы! Презренные фокусы трюкача, шутовские уловки!.. Ерхиат был весел, тонкая улыбка не сходила с его по-женски примечательного лица. — Ха-ха-ха, а ведь верно! Ты это верно придумал, драгоценный путник, не стану спорить с тобой. Но и ты за это изволь, ответь на мой вопрос. Куда держишь путь? Намджун с силой придавил плечи юноши к доскам и замахнулся для удара. — Думай, кто перед тобой, презренный! С улыбкой Ерхиат лишь немного отклонил голову, впрочем, генерал так и не смог нанести удар. — Ответь, путник, сделай милость. Ты намеренно идешь вглубь пустыни Миф Халту, потому я и спрашиваю тебя — в мире не так уж много смельчаков, готовых рискнуть и быть обманутыми караванщиками. — Так и ты тоже один из них? — резко спросил Намджун. На лице Ерхиата живо отразилось искреннее изумление: — О, разве же я похож на этих шакалов? Позор пустынный! — Так… кто, — злость в голосе генерала сменилась замешательством. — Кто же ты таков? Отпустив юношу, генерал откатился в сторону и неловко присел. Настороженный и растерянный, он, впрочем, уже совсем не ощущал той первичной, почти ослепляющей ярости от вида того, как незнакомец протягивает руку к ложу Мин Юнги. — Я не враг, — охотно повторил Ерхиат. — И тебе не стоит ждать от меня зла. Я здесь, чтобы помочь тебе, драгоценный путник. Для начала, ты уже можешь подобрать свою саблю. Намджун взялся за эфес и в действительности обнаружил, что легко может поднять оружие. — Что тебе нужно от меня? Ерхиат же строго сказал: — Сперва мой вопрос, и лишь после того — твой. — Зачем ты спрашиваешь? Наверняка это известно тебе так же хорошо, как и искусство трюкачества. А если и нет, все одно. Умному человеку хватит и взгляда, чтобы все понять. — Нужно, чтобы ты сам мне сказал. Такое правило. Вернув саблю в ножны, Намджун повел плечом и, наконец, поднял с пола упавшую курильницу. Он бережно собрал разлетевшиеся травы и переложил в шелковый платок, крепко-накрепко связав концы. — Путник знает, как обращаться с дурманом для духов, — похвалил Ерхиат. — Разумно. Не говоря ни слова, Намджун опустился на колени у ложа принца Го и смежил веки. Его ладонь тыльной стороной тронула воздух у щеки юноши, не касаясь даже кожи, покрытой ароматной пудрой. Сколь сильно он не мог смотреть на ее заострившиеся, запавшие черты, столь же сильно себя к этому принуждал. Он заставлял себя смотреть на его волосы, мог даже различить, что теперь они совсем не того же цвета, что раньше. Изящные черты, линии сурьмы и пятна румян, и явственная грань между настоящей кожей и нарисованной. — Смеешь надеяться на высочайшее благословение сестрицы Ла Унг, верно? Скажи мне, да или нет. — Да. Ерхиат медленно, единым плавным движением поднялся на ноги и встал между генералом и ложем его яшмовой драгоценности. Заслонив собою его тело, он сказал: — Мне жаль, драгоценный путник. Этой ночью пустынные духи не обманулись твоими уловками. Намджун резко вскинул голову, очи его вновь полыхнули живым гневом. — Что это значит? — Лучше бы тебе было не покидать свою землю, не увозить этого мальчика так далеко от родного неба. Нужно похоронить его прах и курить благовония в домашнем храме, вместо того чтобы искать кривые дороги к чужим целителям и святым — слухи не врут, и дева Ла Унг к проходимцам отнюдь не благосклонна. — Вздор! Люди Миф Халту любят хвастать, что их божество помогает нуждающимся. Генерал не думал, что может быть кто-то, нуждающийся в помощи больше принца Юнги. — Тебе не солгали. Но к тому же тебе не сказали, что будет, если другое божество обнаружит в пустыне погибшую душу раньше девы Ла Унг. Генерал, казалось, уже и не вслушивался. Раз дав себе волю, он больше не мог сдерживаться. Звуки, дрожащие и сыпучие, неполные и неумелые, срывались и тут же опадали так, словно никогда не звучали. Непослушные руки метнулись к волосам, стянули у корней, и все, на что еще хватило у отчаявшегося мужчины сил, так это ткнуться лбом в запрошенный песком ковер, сдавленно мыча о своих страданиях. — Посмотри, куда ты его привез, — продолжил Ерхиат. — Куда ему теперь придется идти. Многочисленные покрывала и шелковые платки заворошились, и юноша медленно сел на ложе. Движения его задубевших мышц были неуклюжими, дергаными, пугающе медленными. Не открывая глаз, он протянул руку и вцепился в подпорку паланкина, помогая себе подняться. Схватив Намджуна за плечо и с силой встряхнув, Ерхиат воскликнул: — Посмотри же! Палец ткнулся в сторону отяжелевшей неустойчивой фигуры. С трудом сохраняя равновесие, она выпрямилась и сделала шаг в сторону. И снова тот же одуряющий запах, и тошнота, и вязкий дурман сгоревшей травы. Ерхиат спросил: — Почему бы тебе не схватить его, пока не успел уйти? Увези его или сожги прямо здесь, чтобы забрать с собой только прах. Ну! Посмотри на меня, путник. Ерхиат приказывал, но Намджун не откликался. Он выглядел сейчас, как сумасшедший. Или больной. Или буйнопомешанный. Глупый наивный чудак. Никто не помогает чужакам. Никто не милостив к таким, как Намджун. Принц Го тем временем грузно вывалился из паланкина и с трудом продолжил идти. — Поторопись! — повысил голос Ерхиат. — Тебе нужно успеть! Едва ли сохраняя ясность рассудка, Намджун швырнул свое деревянное тело вперед, загребая ногами покрывала и остатки погребального савана. Присмиревшие песчаные барханы больше не казались темными. Теперь они были цвета прокаленного металла, и казалось, юноша не сможет пройти по ним, не порезав ступни. Намджун побежал за ним, развел руки, чтобы обхватить и остановить, но не смог приблизиться ни на один чи, словно само пространство меж ними было возмущено его дерзким порывом. — Хватай же, — вновь закричал Ерхиат. — Хватай скорее, пока город не появился! Генерал протянул руку и попытался ухватиться за кончик удлиненного рукава. Он бежал изо всех сил, и все же не мог никак настигнуть и краешка пурпурных одежд. В тот же миг чужая рука схватила его за плечо и опрокинула на песок. Ощутив толчок и боль от падения, Намджун перевел яростный взгляд на сапог Ерхиата, что упирался ему в грудь, мешая подняться. Юноша возвысился над ним и, прикрыв глаза, покачал головой. — Слишком поздно, драгоценный путник, — не взирая на попытки Намджуна вскочить на ноги, он указал на горизонт. Тело Ерхиата казалось легким и хрупким на вид, но как ни старался, генерал не смог оттолкнуть его от себя. — Город показался из песка. Смотри. Это Шахриколь. Колыбель старых уладских Богов. Сейчас ни одного из них не осталось внутри — только вредные демоны да самопровозглашенные молодые божки, досаждающие смертным и самим себе. — Несчастный пёс, я не понимаю и слова из того, что ты говоришь! Намджун забранился, упрямо силясь подняться. Злоба в нем вскипела мутная, темная, подкрепленная суеверным страхом и вместе с тем отчаянной уверенностью в том, что в любой момент он все еще может проснуться. Голос Ерхиата прозвучал до крайности мягко: — Не злись, прошу тебя. Пустые потуги. Зачерпнув песка, Намджун швырнул его юноше в лицо и с силой толкнул в колено. Откатившись в сторону, спотыкаясь и теряя равновесие, он вновь бросился вслед за удаляющимся женским силуэтом. Теперь уже не видно было никакой луны, и весь видимый небосклон перекрыла необъятно-гигантская крепостная стена. Чудовищно огромный, черный город, возникший ниоткуда, выросший за мгновение прямо там, где простиралась одна только бескрайняя пустыня Фао-дарбат. Пугающий, выжженный и алчущий, пожирающий любые дороги кроме тех, которые прокладывают покойники или волшебные неукротимые звери. Принц Го шёл, оставляя вереницу следов, глубоких и неровных. Намджун бежал следом, глотая песок вместо воздуха, сминая песчаное полотно и оставляя в нем глубокие борозды. Припадая на руки, отталкиваясь от неверной земной тверди, он бежал по шлейфу сгоревшего разнотравья, словно пес или дикий зверь. Больной, раненый зверь. Дворняга, оставшаяся без приюта. Не было неба и не было больше песка. Исполинские стены росли и множились, звеня, словно только из кузницы. — Путник! Драгоценный путник, взгляни на меня, — оказавшись позади, Ерхиат вновь схватил генерала за плечо и рывком повернул к себе. Голос его надломился, словно то, что он видел, стало его личной бедой. — Нет нужды следовать дальше. Взгляни, он уходит. Крепко сомкнутые челюсти Намджуна зашлись желваками, и с огромным трудом он разжал их: — Прекрати. — Не могу, мой друг. Ты должен выслушать первого стража крепостной стены! Это незыблемое правило шахрикольского божка! Но Намджун не послушал. Много часов он бежал за яшмовым принцем — ветры били его в лицо, сбивали с ног, прижимали к песку взобравшиеся на закорки непомерно тяжелые духи; заросли пустынных колючек вырастали на пути, цепляя одежды, кожу и плоть. Небо потемнело, голос уродливо исказился от крика, и Ерхиат остался далеко позади, печально поникший. Вот только к заветной цели Намджун ближе не становился — он лишь удалялся, его пленник и величайшая драгоценность, достойная всех тех богатств и редчайших тканей, коими он окружил ее теперь, когда она ничем не могла выразить довольство или же протест. Теперь это был лишь удаляющийся в темноту силуэт, а его обезумевший пленитель мог лишь в порыве неверного отчаяния проклинать самого себя за то, что упустил и больше никогда не сможет коснуться. Волосы взмокли у корней и налипли на лицо, песчинки забили нос и глаза. Острыми казались песок, воздух и ночь, чужими казались кожа на его плоти и плоть на его костях. Намджун бежал, претерпевая муки, в то время как принц Го спокойно проходил сквозь все препятствия, и его облаченный в пурпурные платья стан терялся на фоне черной стены. Генерал бежал, пока видел его способным идти. Когда юноша подошел вплотную к городским воротам, и они начали неспешно и беззвучно расходиться в стороны, Намджун в отчаянии хлестнул себя ладонью по щеке и завыл. Ерхиат поравнялся с ним, словно весь этот путь ему ничего не стоил, и сказал: — Не ходи туда, путник. Нет тебе туда дороги. В его голосе слышалась тоска, застарелая и тяжёлая, кипящая смолой всякий раз, когда сорванные крики раздаются под стенами города. Застывающая под кожей и с обратной стороны глазниц, когда очередная душа оказывается обреченной на вечные муки в этом закопченном котле под названием Шахриколь. Эта тоска изнашивает. Но стражи стоят под стеной, как непреложный закон, как вставшие на оба колена вассалы без крови и плоти, - один сухой и напрасный чугунный костяк,- а значит, и без всего того, что призвано этот телесный сосуд наполнять. Смотря вслед идущему на свою погибель, Ерхиат хватает время за хвост. Подпрыгивая и вырываясь, оно опрометчиво подставляет загривок. Тут-то и попадается. Первый страж крепостной стены не страшится царапин от дикого взбалмошного зверька, но этого мало — время рычит и выворачивается, пока держат крепко и ультимативно, в то время как остальные звери пустыни натягивают мембраны и кислотные полости чужих желудков, пробираясь насквозь. Голодные духи и проклятые степные монстры с гоготом кружат и взбивают песок, Намджун видит их за спиной этого пустынного юноши. Рассвета не будет. Чугунная громадина затмила собой горизонт. — Следующий страж города, которого ты встретишь на своем пути, уже не станет с тобой говорить. Намджун не вздумал прислушиваться. Голодные духи и проклятые степные монстры сорвались с цепей, отрезая его от ушедшего далеко вперед принца Го. Ворота распахнулись и пропустили его в город, Намджуна же вихрь из сочащихся ядом когтей и зубов без труда отбросил назад. Треснутый шепот сменился криком. Рассвета не будет. Чугунный оплот шахрикольского выскочки сомкнул свои сгнившие зубы и ощерился в оскале. Монстры взрычали, и на песок закапала слюна. Генералу показалось, что, стоит разжать челюсти или открыть глаза, эти поганые духи проникнут в самое нутро, выжрут его до одной только тонкой оболочки из непитательной кожи. Крепко зажмурившись и схватив себя за плечи, он наклонился вперед и побежал напролом, чувствуя, как оглушительно воют проклятые создания, слыша, как трещит и рвется собственная плоть, отходя от костей. Не позволяя себе открыть глаза, он изо всех сил держался на ногах. Каждый шаг давался с неимоверным трудом, словно идти приходилось сквозь непроходимые заросли отравленного плюща, столь плотно сплетенные, что ни одного просвета не увидеть меж его ветвей. Кажется, вечность прошла до того момента, когда Намджун наконец ощутил, что коснулся любом раскаленных чугунных ворот. Зашипев, он отклонился назад и открыл глаза. Сотни демонов вились у него перед глазами, толкали в плечи, кусали за ноги, ребра, шею, то нашептывая чудовищные вещи, то пронзительно и звонко взвизгивая. — Откройте ворота, — крикнул Намджун, ничуть не страшась. Раны его не болели, и кровь не текла. Это сухое неверное тело ни на что иное не было годно, кроме как выдерживать боль. Голодные духи и пустынные звери хором сотни голосов отозвались: — Не ходи туда, путник. Нет тебе туда дороги. Следующий страж города, которого ты встретишь на своем пути, уже не станет щадить тебя. Намджун не вздумал прислушиваться: — Откройте, сейчас же. Створки медленно разошлись, впуская человека, и, стоило ему пройти, тут же с грохотом захлопнулись. Непроглядная темнота заполнила все вокруг, и на миг генералу показалось, что злые стражи города выкололи ему глаза. Поднеся руки к лицу, он убедился, что это не так, и постарался осмотреться. Тишина стояла выстывшая и густая, как бальзам, что наносят на свежий ожог. Медленно в темноте начали проступать очертания домов и улиц, однако ни принца Го, ни хоть одного прохожего он увидеть так и не смог.