Противоестественно

Соуп, наверное, ожидал — и даже подспудно этого боялся, — что после их памятного диалога в качалке, вроде как закрепившего их в статусе, э-э-э, партнёров, что-то кардинально изменится. А не изменилось нихрена. Типа, всё вернулось на круги своя. Тренировки, на которых каждый из них был сам по себе; завтраки, обеды и ужины, на которых они сидели вместе, перебрасываясь хохмами и изредка сталкиваясь под столом коленями (что заставляло Соупа краснеть и бледнеть, а Гоусту не стоило даже сбившегося дыхания); отрядные игры в картишки, во время которых Гоуст косплеил булыжник, а Соуп старался на него не пялиться; и то, что было после них. Да — то, что было после. То, что каждый раз заставляло его нетерпеливо дожидаться завершения ебучей игры. Заставляло прямо сейчас, пока Соуп позорно продувал Роучу и Ройсу в покер. Гоуст сидел рядом, привалившись спиной к стене. В игре он не участвовал и, кажется, никакого интереса к картам Соупа, которые с такого расстояния вполне мог разглядеть, не проявлял. Его расслабленная кисть свешивалась с обтянутого армейскими брюками колена. Будь он омегой, и Соуп брал бы его за руку в перерывах между партиями. Остальные бы поняли — оно ж всегда было так, если в компании появлялась парочка. О парочке, старательно изображающей отсутствие каких бы то ни было взаимоотношений, парни и не догадывались. И они уж точно не выкупили бы прикола, если бы Соуп вздумал сопливо переплести свои пальцы с пальцами Гоуста на глазах у всех. Думал ли об этом Гоуст? Хотел ли, чтобы Соуп… …они столкнулись глазами, в чужих, карих, полыхнуло что-то вроде сдержанного веселья, и Соуп, побагровев, уткнулся в карты. Не хватало ещё выкинуть какую-нибудь сумасбродную глупость. Всё равно скоро всё это закончится. Игра завершится, Роуч и Ройс свалят к себе, Соуп задержится под каким-нибудь благовидным и, естественно, совершенно не пидорским предлогом… В штанах стало тесно, а к щекам прилила кровь. Соуп поёрзал. Покосился на Гоуста — тот пялился насмешливо. Глазами, потемневшими до черноты. Соуп судорожно втянул воздух через нос и различил далёкие и смазанные отголоски бензина. Роуч и Ройс, спорящие из-за партии, его не чувствовали. Даже взволнованных ноток в запахе самого Соупа, кажется, не просекли. Как всё-таки было хорошо, что они оба были дебилами. Как всё-таки было плохо, что у него не было возможности скользнуть пальцами по ляжке Гоуста, пробравшись к внутренней стороне бедра. Выгладить, притереться, сжать, грубовато и больно, чтобы поперхнулся вздохом, а во взгляде не осталось ни намёка на спокойствие. Гоуст сощурился. Иногда Соупу казалось, что он умеет читать мысли. — Уже поздно, — произнёс он вслух, уронил тяжеловесно, и холодно, и сдержанно. Ройс с Роучем даже не подозревали, каким ещё бывает этот хрипловатый голос. Низким, и мурлычущим, и шёлковым. Взволнованным и нетерпеливым. В животе пульсировала тёплая тяжесть. Ох, блядь, не хватало ещё засветиться со стояком — едва ли кто-то купился бы на то, что его так вдохновил отсутствующий в его картах флеш-рояль. Впрочем, и о Гоусте вот так, с наскока, не подумали бы. О том, что это он во всём виноват. Так. Стоило притормозить. — Давайте расходиться, парни, — торопливо произнёс Соуп, совсем позабыв добавить в свою интонацию капельку разочарования. И немедленно пожалел об этом промахе — Ройс подозрительно сощурился: — Чего это ты так рвёшься завершить игру? Сердце бравого сержанта МакТавиша трепыхнулось, взмыло ввысь и замерло в самом горле, перекрыв путь кислороду. Но раньше, чем он открыл рот, чтобы отбрехаться, Ройс ухмыльнулся: — Сидишь с плохими картами и ссышь продуть, да, говнюк? Ах, это. — Не хочется выполнять очередное дебильное задание, — охотно согласился Соуп. И пожал плечами. — Раз элти нас выпроваживает, будем считать, что у нас ничья. — Какая ещё ничья! — заорал Роуч, возмущённый до глубины души. — Сбрасывай карты! Всё-таки пришлось вскрываться. И — по всей видимости — добавлять трогательное обращение «мой господин» каждый раз, когда Соуп разговаривает с этими двумя клоунами, в течение недели. — Слиться он хотел, а! — деланно возмущался Ройс, по широкой улыбке которого читалось полное удовлетворение ситуацией. — Пошёл ты, — буркнул Соуп, вставая с кровати. И, повинуясь выразительному взгляду приятеля, кисло добавил: — Мой господин. Ройс заржал. Роуч двинулся вместе с ним к двери, помахал Соупу на прощание: — Бывай, конфетка. Соуп, сделавший вид, что собирает разбросанные по покрывалу Гоуста карты, скривился: — Да чтоб тебя, господин мой, завтра штангой переебало. — Мечтай! Дверь захлопнулась. Роуч и Ройс вывалились в коридор и, судя по отдаляющимся оживлённым голосам, в самом деле направились к лестнице. Оставили их наедине. Славно. Теперь можно было перейти к тому, ради чего и затевалась вся эта пиздопляска с покером, но Соуп всё равно почему-то медлил. Застыл вот так, с колодой в руке, пряча глаза. Было… неловко. Рядом с Гоустом. Не в смысле, что он не мог принять себя — смирился уже, пообвыкся с мыслью о том, что теперь его заводил чужой болт с узлом. Просто, ну… Что-то из ванильных, сопливых и не подобающих двум альфам мыслей, врубаетесь? Чего-то такого, что он не озвучил бы вслух даже под дулом пистолета. Типа, стреляйте, эта херня сдохнет вместе со мной. Может, пора было начать брить жопу. Просто на всякий случай. Абсолютно без какого-либо… — Джонни, — еле слышно окликнул его Гоуст, и Соуп обернулся. Гоуст подступил ближе, на расстояние касания. Соуп рефлекторно облизнул губы. Взгляд Гоуста опустился на его рот, обжёг, почти ударил. Когда Гоуст мягко толкнул его в грудь, понукая опуститься обратно на кровать, Соуп повиновался. Рифлёный край колоды больно врезался во вспотевшую ладонь. Гоуст склонился к нему, отточенным чётким движением задрал балаклаву до переносицы: обнажил знакомый до последнего рубца подбородок с проклёвывающейся щетиной. Это оказалось неплохо, очень даже — ощущать её ладонью, щекой, губами. Непривычно, не как с омегами, но… Не так уж и неправильно. Соупу хотелось вжать его в себя. Вылизать его ёбаный горячий рот изнутри, искусать губы, столкнуться зубами, сплестись языками, воюя за инициативу, которую у него никогда прежде не пытались отобрать. Проиграть или победить в этой схватке — разницы, в конечном итоге, не было никакой. Гоуст склонился к нему, но не поцеловал — только раздразнил шумным вздохом, влажным движением языка. А потом, опустившись на пол, с силой развёл его колени в стороны, и Соуп, на мгновение разучившийся дышать, прохрипел: — Что ты… Подавился — то ли слюнями, то ли кислородом. — Сейчас, — прошелестел Гоуст, устраиваясь у него между бёдер и воюя с его ширинкой, — ты будешь хорошим мальчиком и не издашь ни звука. Ясно? В горле у Соупа что-то булькнуло. Гоуст прищурился, повторил на грани слышимости: — Ясно? Бля-адь. Куда уж яснее-то. Его рваный кивок, должно быть, напоминал конвульсию. Когда Гоуст потянул его брюки вниз, Соуп с такой силой дёрнул бёдрами, что едва не завалился назад и больно приложился затылком о стену. До звёздочек перед глазами. Кому ты пиздишь-то, МакТавиш? Ладно, ладно. Эти звёздочки были и до. У кого бы не было — от мысли, что ему вот-вот отсосут? Что это сделает Гоуст. Впрочем, элти едва ли являлся героем мокрых снов остальных членов отряда. Соуп, блядь, на это надеялся, потому что иначе… Поперхнулся всхлипом: Гоуст, задравший его футболку, прижался голодным ищущим ртом к покрывшейся мурашками коже, вылизал, прихватил зубами. Прошёлся мокрой дорожкой языка по линии волосков — Соуп никогда не думал, что его может тряхнуть и подкинуть на месте от одной этой невольной прелюдии. Хер дрогнул, головка влажно шлёпнула по животу, в каких-то дюймах от чужого лица. Гоуст обхватил ладонью ствол, прошёлся небрежным движением по всей длине, и Соуп глухо хныкнул. Судя по всему, пережавшие основание пальцы были молчаливым напоминанием о его обещании быть хорошим мальчиком и не издавать ни звука, но тело Соупа интерпретировало этот жест совершенно иначе. Как-то так, что ему пришлось опереться на ладони, чтобы не упасть. Руки дрожали. Они не обсуждали это прежде. Соуп, типа, отсосал ему тогда — потому что пытался показать, что не относится к тому, что между ними происходит, как к ничего не значащему развлечению. Гоуст не обещал сделать того же. Они вообще нихрена друг другу не обещали — это почему-то казалось правильным. И он всё равно… Соуп не успел додумать мысль, завершить даже в голове, что там Гоуст «всё равно» — тёплые губы обхватили головку, и Соупа переебало дрожью. Он же не трахался тысячу лет. Да, они дрочили друг другу, дрочили друг другом, но это было совсем не то же самое, что толкаться в мокрую узкую глубину чьего-нибудь рта или задницы, ощущать, как сжимаются и пульсируют вокруг болта, как вздрагивают, как позволяют вогнать по самые яйца. Пришлось оторвать одну руку от покрывала, вцепиться зубами в костяшки, чтобы удержать за зубами позорный сдавленный скулёж — Гоуст взял в рот. Господи, этот его блядский рот. Сраный шедевр, произведение искусства. Пропустил чуть глубже, позволил головке натянуть щёку, шёлковая, с-сука, она была шёлковая изнутри, и влажная, и податливая, и эластичная, и… Не оскандалиться бы на первой же минуте. Соуп опустил глаза на Гоуста и чуть не всхлипнул. С такого ракурса — снизу вверх, непривычно до чёртиков — он казался ниже, чем был, хотя оставался таким же широкоплечим. Всё ещё был альфой. И Соуп всё ещё хотел его. Хотел его — всего. Взгляд зацепился за чёрную ткань балаклавы, Соуп отнял трясущиеся пальцы ото рта, скользнул по чужому затылку беглым дрожащим прикосновением. И Гоуст замер. — Можно… — прошептал Соуп сдавленно, — …ты снимешь… ебучую… маску? Гоуст напрягся, и Соуп торопливо добавил: — Я не буду… смотреть. Просто подержу тебя за волосы вместо этой скользкой и гладкой хуйни. Пожалуйста? На самом деле он рассчитывал на отказ. И, когда Гоуст с влажным хлюпающим звуком, который стоил Соупу почти-оргазма, выпустил его хер изо рта, он по-настоящему испугался, что Гоуст скажет ему выметаться. Что всё вот так и закончится — едва успев начаться. Но Гоуст удивил его. — Закрой глаза. Это прозвучало мягко, но всё ещё было приказом — чем-то большим, чем рядовое задание; чем-то, что могло всё испортить, если Соуп нарушит команду. Он зажмурился до цветных пятен под веками. — Хорошо, — Гоуст звучал напряжённо. — Не открывай их, пока… — …ты не разрешишь, — понятливо закончил за него Соуп. — Я… не буду, элти. Раздался шелест ткани. Секунду спустя на покрывало рядом с его ладонью что-то легло. Соуп запретил себе даже дышать. И потому едва справился с судорожным вздохом, когда чужой рот — губы, язык, близость зубов, царапнувших там, где было нежно и чувствительно — вернулся. На обнажённые бёдра легли пальцы — тоже голые, лишённые перчаток. Ему вдруг подумалось, что Гоуст сейчас был уязвимее, чем когда-либо позволял себе — перед ним. Хотя это Соуп сидел тут со спущенными портками. То, что обожгло ему лёгкие, вполне могло являться смутной недоверчивой нежностью. Гоуст снова взял в рот — под налившейся кровью головкой ощущался мокрый, чуточку шершавый язык. Он и правда делал это. Его наглухо ёбнутый лейтенант Райли. — Не… откуси мне… хрен, — просипел Соуп. Типа, чтобы разрядить обстановку. И взвыл, в последний момент заткнув себе рот ладонью: Гоуст пропустил член глубже. ох с-сука твоё чёртово горло Узкое и горячее. Вот каким оно, блядь, было — горло Гоуста. Когда он сглотнул, Соуп едва не отправился к праотцам. А потом произошло это. В коридоре раздались шаги, в дверь постучали, и голос Прайса совершенно отчётливо произнёс: — Саймон, ты здесь? Окаменели они — оба. Соуп подумал о том, что никто из них, двух ослов, не потрудился запереть дверь, и панически дёрнулся. Если бы кэп зашёл в комнату… если бы увидел, чем они тут… в какой они позе… Он вряд ли успел бы натянуть и застегнуть штаны. А даже и смог бы — каким-нибудь чудом, — что делать с собственным запахом? С запахом голодной жаждущей сучки, едва ли хоть сколько-нибудь соответствующим мирной беседе сослуживцев после партейки в карты. Гоуста, похоже, посетила та же мысль: линия его плеч, на которые Соуп на ощупь, наугад положил руки, казалась твёрже ебучих скал. Но, когда Соуп попытался отстранить его, Гоуст только опустил голову. Насаживаясь глубже. Разжавшиеся пальцы царапнули пустоту, не сразу найдя шелковистое, мягкое — волосы. Соуп впился в изнанку щеки до привкуса крови во рту: иначе заорал бы, заскулил, всхлипнул. От ужаса, от нервяка, от адреналина — и от того, как запульсировало там, у Гоуста в горле, когда он сглотнул. — Саймон? — Прайс постучал снова. Соуп вжал в подбородок кулак, впился зубами в фалангу указательного пальца: Гоуст брал неглубоко, но, с-сука, как-то так… как-то, блядь, так… Слов таких не было, чтобы объясниться. Соуп решил, что они и не требуются. Его свободная ладонь смяла короткие пряди на чужом затылке. Судорожно дёрнувшаяся нога вжалась в чужое бедро, Гоуст обхватил его лодыжку, направил, подтолкнул — и Соуп почувствовал ногой грубую ткань его брюк, и металлическую окантовку ширинки, и… боже ёб твою же мать …пульсацию и твёрдость у него в паху. Притёрся. Надавил. Проехался сверху вниз. Гоуст издал глухой задыхающийся звук — прямо своим ебучим горлом, сжимающимся вокруг его прибора. — Ладно, — сказал Прайс там, за дверью, — я зайду утром. Но эти его слова дошли до Соупа много, много позже — потому что за какую-то секунду до того, как Прайс сказал их, его выкрутило в мучительном спазме, больше напоминающем взрыв под рёбрами, чем оргазм. И Гоуста тряхнуло тоже. Как светошумовая граната, разорвавшаяся прямо у него под ногами — вот как, с-сука, это было. Мир сузился до пределов чужого горла, почти вибрирующего, практически дрожащего; до слабости в коленях и сытой тяжести в животе; до судороги в пальцах, сжимающих чужие волосы в кулаке. До металла во рту: он так старался не заорать, что, похоже, прикусил язык. В коридоре послышались шаги — Прайс возвращался к себе. Гоуст отстранился — члену стало прохладно, — и Соуп в последний момент напомнил себе, что всё ещё не должен был открывать глаз. Приказ действовал даже в чрезвычайных обстоятельствах вроде… того, что произошло минуту назад. Раздался новый шорох. Что-то, что лежало у самого его бедра — балаклава, запоздало понял Соуп, — забрали. Спустя несколько мгновений Гоуст выдохнул: — Можно. В его голосе была такая чувственная, исключительно блядская хрипотца, что у Соупа не встал вновь только потому, что он только что кончил. …ох, ч-чёрт. Он кончил. Он кончил и не дал Гоусту шанса отстраниться. Значит, Гоуст… — Бля, элти… — Соуп торопливо разлепил ресницы и обнаружил, что они мокрые: Гоуст перед его глазами слегка расплывался. — Извини, я… Заткнулся: поперёк губ легла прохладная ладонь. Его дрогнувшая нога прижалась к твёрдым бёдрам лейтенанта Райли плотнее. И они оказались расслабленными, мелко подрагивающими, всё ещё… сука да что же ты со мной …немного влажными. — Порядок, — ответил Гоуст. Балаклава милосердно укрыла от Соупа подробности его рта, наверняка припухшего, покрасневшего, измученного. Этого тоже оказалось бы достаточно, чтобы… Соуп прерывисто вздохнул и мотнул головой, сбрасывая чужую руку с лица. — Я хочу поцеловать тебя, — искренне сказал он. Чужие ресницы — чудовищно светлые — насмешливо дрогнули. — Сейчас тебе лучше уйти, — еле слышно произнёс Гоуст. — Мы едва не попались. — Точно, — кивнул Соуп, поймав чужой внимательный взгляд. — Едва не. И это было нервно, и тревожно, и страшно, и ещё — охуительно горячо, правда, элти? Тебя ведь она тоже завела, эта вспышка адреналина, эта потенциальная возможность быть пойманными. Я знаю, что да. Я знаю, что в тот миг, когда ладонь Прайса была на дверной ручке, кончили мы оба. Что мы два больных ублюдка. Гоуст фыркнул первым.