Вознесение

И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы,

Дабы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой, но на силе Божией.

Второе Послание к Коринфянам Апостола Павла

Часть I, Глава II, Стихи IV–V

Церковь изнутри была не менее, а скорее даже более вызывающе привычной, чем снаружи. Зайдя под её своды (и подавив в себе инстинктивное желание прикрыть голову платком или хотя бы капюшоном — судя по виду людей внутри, тут это было не принято), Рахмиэль всем своим естеством ощутила тёплую ностальгию. Всё же… Было между этой скромной церковью на далёкой от земли планете что-то от её родных храмов и соборов, в тени стен которых она провела долгие годы. Огоньки свечей, установленных на позолоченных резных канделябрах, источающих тонкие витки сизого дыма, уходящего к холодным и высоким сводам бликовали на богатом убранстве стен вокруг. Витраж на стёклах, изображающий высокую фигуру в золотом доспехе, вздымающую на вытянутой руке гордого орла — Имперскую Аквилу, главный символ этой религии. Свет, проходящий сквозь разноцветное стекло, дробился и падал на прихожан разноцветными лучами — и ангел позволила себе на краткий миг прикрыть глаза и улыбнуться, отдавшись знакомой атмосфере. Вокруг было многолюдно — все резные каменные скамьи были заняты тихо перешёптывающимися людьми, которые все как один обратили на вошедших внимание. Пустовала лишь одна крохотная лавочка перед самым алтарём, в отличии от остальных — сделанная за всем тщанием из дерева. Нора замерла у порога Церкви, почтительно поклонившись, а Рахмиэль, не обратив на это особого внимания, просто зашла внутрь и принялась оглядываться, проигнорировав многочисленные взгляды, полные самых разных эмоций. И ей не нужен был молебен, чтобы прочесть их — ведь она видела те всю жизнь. Почтение. Страх. Надежда. Недоверие. Последнего было куда больше, чем обычно — но зачем тогда ей приходить сюда, если не для того, чтобы исправить это? Проповедь ещё не началась — и потому Рахмиэль, оглядевшись, прошла мимо переполненных рядов и остановилась перед высоким, деревянным аналоем. Тот был искусно инкрустирован золотом и сверкающим в свете свечей драгоценным материалом, незнакомым ангелу — нити его словно струились по древесным жилам, переливаясь иссиня-серебряным оттенком. И да, это было красиво — не могла не признать этого ангел. Храм и вовсе, сам по себе, был весьма впечатляющим. Пусть излишне вычурным и подчёркнуто богатым — особенно на фоне простых, однородных домов вокруг, он напоминал Рахмиэль соборы Золотоглавой Византии, родины одного из трёх течений христианства. И если католические соборы были высокими, с резными каменными стенами, роскошными, но строгими в своём показательном излишестве, то это место напоминало ей скорее православные храмы, обильно заполненные златом и украшениями. Лично ей всегда ближе были крохотные протестантские церквушки из шлифованного дерева — но ангел, как истинная дочь своего Отца, не делала особенных различий между течениями собственной религии. Каждый молился так, как ему было лучше — и не в её праве было осуждать других за их выбор. — Добро пожаловать… — Раздался негромкий, чуть надтреснутый старческий голос. Ангел повернулась — и увидела невысокого, худосочного старичка, быть может всех восьми или девяти десятков лет от роду. Лысый, с редкой клочковатой бородой, в длинном белом одеянии, которое чуть волочилось по полу, с огромным золотым орлом в руках, даже нести который тому было явно непросто — мужчина улыбался, демонстрируя на удивление прекрасно сохранившиеся белые зубы, глядя на неё снизу-вверх, с каким-то затаённым почтением и радостью. — Я знал, что вы не откажете нам в милости… — Преподобный Марценс?.. — Предположила Рахмиэль, неглубоко, но уважительно поклонившись — и пусть перед ней был жрец враждебного культа, он сам не вызывал у неё отторжения. Наоборот, тот был похож на святого старца, посвятившего жизнь богослужению, и даже в столь преклонном возрасте занимающимся тем, на что потратил всю жизнь — то есть проповедям и исповедям чужих грехов, молитвам и богословию. Такую судьбу можно было уважать… Ей было жаль, что истины, проповедуемые им, были ложными. — О, вам известно моё имя. — Тот, чуть подрагивая, улыбнулся, обратив взгляд к тёмному потолку. — Воистину, праздничный день. Сам Император привёл вас под эти своды, дабы возблагодарить нас за верность… Глаз Рахмиэль дёрнулся, и она подавила желание топнуть ногой, привлекая к себе внимание. Рано — слишком рано — напомнила она самой себе. У неё будет время убедить собравшихся в истине. Пока что… — Моя сестра передала, что вы пожелали видеть меня для участия в проповеди. — Вежливо произнесла ангел, бросив короткий взгляд на Нору, которая уже смогла протиснуться сквозь толпу людей и занять какой-то уголок на одной из дальних лавок, ближе к выходу. — Да… — Чуть тише произнёс тот. — Подумать только… Мысли Императора действительно неисповедимы. Пожалуйста… Садитесь. Я должен начать проповедь, но никто не сделает это лучше вас — посланницы Его Воли. — А… — Нервно пробормотала Рахмиэль, чуть оглянувшись, но мгновенно увидела совсем рядом небольшую лавочку, которую почему-то никто не занимал до неё. Пожав плечами, она быстро прошагала к ней и уселась на неё, породив волну громких перешёптываний по всему залу. Даже Преподобный чуть побледнел, но, спустя пару секунд тишины, облегчённо улыбнулся — и медленно зашаркал к постаменту в центре возвышающейся над собравшимися кафедрой. Очень неспешно прошёл по скрипящим деревянным ступеням, и с усилием поднял вверх скрытую доселе под длинным плащом пылающую золотом аквилу над головой. — Когда Император вознёсся на Золотой Престол… — Хрипло, тихо начал старик — но все собравшиеся мгновенно смолкли, и взгляды их прикипели к Проповеднику Адептус Министорум. Рахмиэль тоже смолкла, внимательно слушая свою первую проповедь в чужом мире. — Царили Тёмные Времена. Архипредатель, да будет его Имя проклято и забыто в веках, был повержен — но перед этим злокозненно предал и ранил Сыновей Его. Столь велика была скорбь Отца Нашего, что удалился тот в Золотой Чертог — и было это во времена столь далёкие, что даже прах праха далёких потомков тех, кто лицезрел это, был развеян по миру. Наступила тишина, в которой было отчётливо слышно, как чуть запыхался от даже такой недолгой речи старик. Рахмиэль молчала, прикрыв глаза, и отказываясь даже на мгновение признавать, что её хоть немного зацепило услышанное. Этот «Император» не был её Отцом. А Сыны Его — не были её братьями, погибшими в Войне Фракций. — И с тех пор мы, Низшие Дети Его, должны верно нести нашу службу. Ибо сказал Он, обращаясь к греховным предателям — «Не будет вам покоя ни под солнцем, ни под луной, и да не избежать вам правосудия, и да настигнет оно вас и в мире вещей и людей, и даже в греховном и страшном мире нематериального не скрыться вам от моей карающей длани!». И бежали тогда слуги Архипредателя, испугавшись гнева Его. И сколь бы не были тяжелы наши времена, помним мы Его заветы и Его слова. Быть верными Ему, сохранять Его Речь, нести Его Слово гордо, с молитвой на устах… Проповедь продолжалась, и Рахмиэль позволила себе осмотреться краешком глаза. Взгляды большинства были прикованы к тихо, но искренне проповедующему человеку на трибуне, и лишь немногие бросали на неё короткие, заинтересованные, и почему-то испуганные взгляды. Какая-то невысокая девочка — ангел вспомнила, что именно она была одной из тех, кого Нора отобрала для владения лазганом, и вовсе, почти не смотрела на Проповедника, а заворожённо смотрела именно на неё. Чувствуя какой-то детский азарт, Рахмиэль подмигнула той, отчего подросток отчаянно побледнела и мгновенно перевела взгляд на Проповедника, вызывая мимолётную добрую усмешку на лице Дитя Небес. А как там… Нора смотрела на неё с такой тревогой, беспокойством и злостью, что Рахмиэль вздрогнула. Она что-то сделала не так, да?.. — И когда снизошёл Он до нас и сказал, «Несите Слово Моё», откликнулись мы. И с тех пор, вот уже многие тысячи лет, наш долг, как колонистов — быть Щитом Его, быть тем, кто помогает Клинкам Его — Астра Милитарум называемыми. Но не только они помогают нам в борьбе с угрозами неисчислимыми. Те, кто стоят на страже порядка — Благочестивые Адептус Арбитрес, что несут свой дозор против угроз внутри, еретиками называемыми. Но есть и куда более страшная угроза — греховными колдунами, псайкерами, именуемая. Адептус Арбитрес защищает нас от них, их служба опасна и тяжела, так вознесём же благодарность за бдительность их! Старик с усилием вскинул поймавшего блик из окна золотого орла, и зал в один миг сложил жест, чем-то похожий на знакомый Рахмиэль аминь, но значительно отличающийся — перекрещенные на груди ладони против сложенных перед собой. Нора иногда складывала его — но не очень часто. С неохотой ангел повторила его. — Но не только Арбитрес доблестные хранят порядок. Адептус Астартес — Дети Его, могучие воины. Ангелы Смерти, доблестные воины, равных которым нет ни среди ксеносов омерзительных, ни среди еретиков поганых. И да вознесём мы мольбы Императору за то, что даровал нам защиту Их! Вновь надменный золотой орёл в дряхлым руках — и вновь аквила. Рахмиэль стиснула зубы — и заставила себя сложить знак, чувствуя отторжением всем своим естеством. Это было неправильно. — И да вознесём благодарности за тех, кто противостоит самым страшным врагам рода людского. Тем, кто безустанно ведёт свой бой против вреднейших и злокознейших слуг Архипредателя. Имя им — Благочестивые Ордосы Священной Инквизиции! Воистину, их служба заслуживает нашего почтения — и безусловного подчинения Им. Ведь знают они, как лучше для нас, Слуг Его. Аквила вновь была поднята — и сотни людей в Церкви сложили руки в мольбе тому, кто был здесь ради Норы и её самой. Ангел не сложила руки, скрестив их на груди, гордо, вызывающе вскинув голову. У неё тоже были свои принципы. Она была готова вознести мольбу Астра Милитарум, если они защищали людей от тварей, вроде тех оркоидов, Адептус Арбитрес, потому что могла понять, как важна была защита от внутреннего врага, вроде всяких психопатов и маньяков… Да даже Адептус Астартес — «Ангелам Императора». Какое божество, такие и ангелы — злобно подумала она. Но Инквизиторы? Те, кого так испугалась её подруга, даровавшая ей собственную фамилию? Ради защиты от которых Лютер, Губернатор этой планеты, отправил их сюда? Нет. Это было слишком. Никто её эскапады не заметил — кроме Преподобного, чьи глаза распахнулись в немом шоке. И всё же… Проповедь продолжалась. — И да вознесём мы молитву за нас с вами! За верных слуг Его! — И пусть голос старика был надтреснутым, хриплым, ломающимся — но он всё равно звучал гордо и почти величественно. Было видно, как гордился тот собой в этот самый миг. — И пусть для нас, Детей Его, наступили тяжёлые времена, и зловредные ксеносы опустили свои мерзкие лапы на Радан Септима, мы будем неизбежно решительны! Ведь нет разницы — будь то ксенос поганый, еретик нечестивый, мутант зловредный или колдун омерзительный — мы — люди! Нет той силы, что могла бы остановить нас на пути к будущему, что определил для нас Бог-Император! Рахмиэль тихо склонила голову, подавляя в себе желание абсолютно неподобающе отвернуться и прикрыть глаза. «Омерзительные колдуны» были знакомой риторикой для ангела. Не первый и не второй раз Церковь использовала магов как общего и простого врага, но всегда это было ошибкой. Ещё на Земле, в Средние Века, Ватикан тоже объявил войну колдунам и волшебникам, и это ретроспективно говоря — для Небес это была большая ошибка. Да, статистически именно человеческих колдунов чаще всего выбирали в Свиту демонов, да и Павшие с охотой пользовались такими удобными и на столь многое готовыми ради власти человеческими магами. Но были среди них и достойные люди, способные на доброту, милосердие и благочестие. Мария Лаво из Франции, пользовавшая своим даром для помощи обычным людям, пусть и не безвозмездно, ставшая символом и надеждой для сотен и тысяч человек, которых она наставляла своими речами и гаданиями. Агнес Сэмпсон, казнённая по наущению и за грехи Вепара, Сорок Второго Герцога Ада, вызвавшего бурю, что потопила королевский корабль. Она была талантливой целительницей, что спасла тысячи жизней за свой короткий век — ангелы просто не успели вступиться за неё, дабы спасти от страшной участи. Григорий Распутин, оболганный пришедшими к власти монстрами, вырезавшими святых и разрушавших храмы, обладавший слабым, но устойчивыми даром к прорицанию и небольшой способностью к наложению рук. Она однажды разговаривала с этим стариком — в равной степени необразованным, не знавшим даже самых простых правил родного языка, но, вместе с тем, обладавшего какой-то таинственной чарующей мудростью, подвластной только детям и блаженным. Да, колдуны чаще выступали против Небес — но это не было поводом выступать против всех них разом. Верно, магия в руках неофита без обучения опасна, но ангелы были прекрасными учителями, способными обучить почти любого, в ком была хоть крупица дара… Ой, а что это на неё все так смотрят? Только сейчас Рахмиэль, ушедшая в мысли, обратила внимание на воцарившуюся вокруг тишину. Ангел хлопнула ресницами, оглядевшись — и с некоторым смущением поняла, что взгляды всех присутствующих прикованы к ней. Она что-то пропустила, кажется… — Не… кх-кхм… — Прокашлялся Проповедник. — Я хотел… Рахмиэль Мерели закончить проповедь… Она показала благочестие и силу, что была дарована ей самим Императором, дабы защитить нас от грязных пожирателей человеческой плоти. Толпа колыхнулась сотней тихих перешёптываний. Слухи о произошедшем у ворот города уже разнеслись по Радан Септима — и сейчас их подтвердил представитель Экклезиархии. Этого было достаточно, чтобы взгляды присутствующих из настороженно-оптимистичных поменялись — на уважительные, почтительные… Рахмиэль поморщилась. Всё это было неправильно. Вся эта проповедь — напыщенная, пусть и с правильными словами, но неправильным посылом… Девушка легко поднялась со своей скамьи, легким шагом взбежав на помост и с небольшим поклоном приняв имперского золотого орла в руки. Тяжёлый металл неприятно холодил ладони, а презрительный взгляд птичьих глаз словно испытывал её на прочность — не струсишь ли? Не отступишь перед моим взглядом? — Нет. — Едва слышно упрямо ответила Рахмиэль, встретив взгляд золотого идола и вернув его сторицей. — Время Проповеди почти подходит к концу… — Прошептал ей Проповедник. — Всего пару слов… Большего я не могу и просить. — Спасибо, отец. — Рассеяно пробормотала ангел, не заметив, как глаза священника вновь распахнулись от искреннего удивления. Золото в руках оттягивало их — но Рахмиэль сжала непокорный металл ладонями, словно пытаясь удержать вырывающуюся из рук птицу. И всё же… С каким-то ужасом ангел почувствовало отдалённое, смутное родство с этим куском металла. Даже близко не такое прямое и явно, как с любым религиозным символом из христианства, но ей не было больно держать символ чужого божества в руках. Давным-давно ей удалось прикоснуться к реликвиям чужих конфессий — и ощущение пылающих ладоней от контакта с чуждой реликвией было свежо в памяти, пусть и произошло сотни лет назад. Ангел медленно оглядела собравшихся в Церкви. Нора, смотрящая на неё с беспокойством и участием. Та девочка с лазганом, сейчас заворожённо смотрящая на неё — и на золотого орла в тонких бледных руках. Преподобный, который даже не подумал на резную деревянную — и примостился на самом краешке длинной каменной скамьи — его подслеповатые глаза отчаянно щурились в полумраке церкви, стараясь разглядеть каждую деталь на лице ангела. Рахмиэль Мерели ещё раз вздохнула, опустив взгляд на орла в своих руках. Она схватила его неудобно, одной рукой под крыло, другой за хвост — и теперь тот в её руках чуть перекосился, и один взгляд презрительно смотрел на неё. Сияющий свет через витражи падал прямо на фигурку птицы — и пусть это было лишь игрой света, на которое мгновение ангел была готова поклясться, что полыхающий золотом надменности взгляд смерил её, оценивая — и признавая недостойной. Ей было наплевать. Ангел резко вскинула аквилу — и с громким стуком поставила её на резной, украшенный аналой перед ней. Стук. Громкий, от столкновения дерева и металла — и ещё более оглушительный в наступивший тишине. Рахмиэль медленно обвела собравшихся взглядом, игнорируя золотого орла, высокомерно взгромоздившегося на дерево алтаря. Ей не нужны были идолы, чтобы привлечь чьё-то внимание. — Преподобный Марценс сказал много хороших и правильных слов. — Её чистый, яркий голос разнёсся по всему храму, резонируя и проникая в самые сердца собравшихся. — И было бы глупо пытаться спорить с ними. Ведь все мы знаем — Бог защищает. Каждую секунду и мгновение, каждую минуту и час — год за декадой, век за тысячелетием — именно он — наша одежда и опора в трудный час. Ведь, как говорил Святой Иоанн, «И пусть всякий, имеющий сию надежду на Него, очищает себя, как Он чист». Ведь каждый день мы встаём перед выбором… Взгляд Рахмиэль на секунду встретился со взглядом своей названной сестры, что сейчас смотрела на неё со смесью шока, страха… И чего-то такого, что ангела не могла описать. Но это было что-то хорошее — и потому ангел продолжила, не отвлекаясь и не прерываясь ни на миг. — Выбором между лёгким и правильным. Быстрым и надёжным. Качественным и простым. Добром и злом. И каждый раз, говоря, что Господь защищает, мы должны помнить — что именно в наших руках заключено наше спасение! И пусть с его позволения нас защищают доблестные Гвардейцы Астра Милитарум, могущественные Адептус Астартес, наставляют Адептус Министорум и хранят Адептус Арбитрес — это не значит ничего. — Рахмиэль понизила голос и внимательно оглядела толпу. Та затихла, заворожённые её чуть неумелой (слишком давно она не тренировалась), но искренней речью. — Я вас не спасу. И Проповедники, и вся Гвардия всех миров не спасёт вас. Ангел выдержала паузу и скромно улыбнулась, протянув к ним руки. Тонкий луч солнца пробился сквозь бесконечные тучи небес Радан Септима, упал на витраж — и раскололся мириадой оттенков радужного сияния, окружившего Рахмиэль ослепительным ореолом. — Лишь в ваших собственных руках находится ваше спасение! Ведь Господь… Он всегда ближе, чем вы думаете. — Рахмиэль нежно улыбнулась — и скромно положила руку на грудь, прижав её к трепетно бьющемуся от волнения сердцу, позволяя глазам гореть светом своей неистовой, наивной и искренней веры в Отца. — И в первую очередь — в ваших душах. Аминь. Наступила гулкая, абсолютная тишина. Ангел медленно обвела собравшихся взглядом… И внезапно даже для себе весело, ободряюще улыбнулась — и впервые в жизни сложила чуждый её религии знак, объединяя древнего Дитя Света с Терры и далёких жителей Радан Септимы сорок первого тысячелетия. Бессмертное дитя скрестило руки на груди — и знак аквилы, пусть и необычный, а оканчивающийся сложенными вместе ладонями, подхватила взвывшая в ликовании толпа, увидевшая явление Святого. Ведь иначе... Отчего её глаза полыхали столь лучезарным, нечеловеческим сиянием?