Лесные байки

Трасса абсолютно пуста. Из-за снежной дымки кажется, что кругом туман. Тихо. Слышно только шум ветра за окнами да шипение наших кошаков в переноске. Йорик скользит лапками по стеклу банки на моих коленях. Наверное, ему слишком свежо, и совершенно не нравится происходящее. Кутаю банку в шарф, разворачиваюсь к лобовухе тылом, вставая коленями на сидение, пихаю импровизированное временное жилище Йорика на заднее, и коты тут же отзываются из переноски дружным шипением, больше похожим на рычание. Мак хмыкает и изгибает бровь, включая музыку. Плюхаюсь жопой на сидение, тяжко выдыхаю и, огладив губами, выпускаю яблочный чупик изо рта. Меняемся. Молча. Забираю у Мака сигарету, затягиваюсь и сую ему карамельку. — Хорош, не куксись, — улыбается он, перекатывая её за щеку. — Ты чего дуешься? Я, например, с колой люблю, но не дуюсь же… — Мак, — в зародыше давлю желание завыть — натурально, волком — и перевожу на него щенячий взгляд. — Объясни мне, пожалуйста… — Почему не Германия, Швейцария или Канада? — улыбается тот, катая карамель во рту, и звякает леденцом о клыки. — Нет! — меня накрывает мгновенно, и тормознуть себя не получается. — Объясни мне, какого, блядь, хуя?! Мак загадочно улыбается, забирает у меня сигарету и суёт карамельку, затыкая ворчливый рот. — Пососи и успокойся, милый, — подмигивает и врубает шансон ещё громче. Я закатываю глаза. — Какая же ты сука! — рыкаю в сердцах. — Это полнолуние говорит в тебе, — смеётся, гад. Беззаботный, падла, до неприличия. — Объясни! — требую я. С леденцом за щекой получается недостаточно грозно. — Почему домик в горах здесь, а не где-то за границей, или почему полнолуние в тебе говорит? — Макс лыбится, выбрасывает окурок за окно и тянет лапу к бутылке пепси между сидениями. — Всё объясни! — я шлёпаю по пальцам. — Лады, — покладисто отзывается мой дампир. — До полнолуния пять дней, милый. Скажем так: если бы ты внезапно обратился где-то, мне бы не хотелось носиться за тобой по всей Оттаве или Праге. А если в самолёте? А если в тебе проснётся неуёмное желание завыть на взлёте? А если уши или хвост? Как мы это объясним? — я вою от желания побиться башкой о приборную панель. — Вот, именно так, — кивает Мак, назидательно тыча пальцем в крышу. — А здесь тихо, лес, горы, до городка ближайшего почти десяток километров. Домик уединённый, вокруг ни души. На озере даже рыбу не ловят в такую погоду. Красота же, Мить! Носись по лесу — не хочу! Хоть голой жопой сверкай, хоть волчьим хвостом виляй — никто не увидит. — О, да, — трагически возвожу взгляд к крыше, почёсывая висок. — «Никто не услышит ваших криков и не придет на помощь — ночью, в темноте…» — цитирую, переходя на шипящий шепот; Макс ржёт. — И — что самое гадкое! — никто не дозвонится. Здесь нет сети, Мак! — Здесь стык тектонических плит, — он лишь пожимает плечами. — Магнитные поля, вся херня… Это нормально. — Славное местечко, — морщусь, ёрзая на сидении. — Может, скажешь мне, в чём настоящая причина решения переться в эту глушь? — Я решил убить двух зайцев, — тяжело выдыхает эта брехливая блондинистая гадина, косясь на меня. — Пить дай! — На, — милостиво сую ему открытую бутылку. — Только стрелки не переводи. Говори! — Твоё первое полнолуние, — ведёт плечом он, облизывая губы. — Я-то всё предусмотрел, но, на всякий, лучше увезти тебя подальше от смертных тупых людишек, чтоб не стряслось беды. Меры мы примем, но меры не всегда бывают достаточно действенными. — Второй заяц, — требую я, с шелестом разрывая пачку чипсов — жрать хочется зверски, причем постоянно. — Говори. Через рот. Или я выбью из тебя признание через жопу. — Ты угрожаешь мне?! — ржёт Максим, и, сдаётся мне, это умозаключение приводит его в настоящий восторг. — Мой пушистенький! — Мак! — возмущённо рявкаю, чувствуя, как щёки заливает краской. — Говори! — Мой знакомый охотник живёт в семи километрах от точки, до которой мы сейчас добираемся, — бросает вскользь, сдаваясь, и восторг его резко угасает. — Вернее, я не уверен, что до сих пор живёт. Он просил помощи. На тот момент, я не мог откликнуться. Больше на связь он не выходит. У общих знакомых не появлялся. Я подозреваю, он, как часто бывало, отправился на охоту один. Скорее всего, тьма настигла его. — Без пафоса, пожалуйста, — морщусь, суя ему чипсину. — Граф Дракула ёбаный. Больше конкретики. «Тьма» — понятие растяжимое. На что он охотился? — А вот этого он не сообщил, — пожимает плечами Мак, хрустя чипсиной с сыром. — Ещё! — На, — протягиваю ему ещё одну, Макс забирает её губами, быстро справляется и тянется к открытой бутылке пепси, зажатой между бёдер. — Боже, — обречённо выдыхаю, он ржёт и протягивает её мне. — Ты думаешь, я забыл? — улыбаюсь, отпиваю и закручиваю, кидая под сидение. — По поводу зова луны — или как там называется эта хрень? — расскажи! — требую, запихивая за щеку чипсину. — Ты в курсе, что такое ПМС? — усмехается Мак. Я давлюсь чипсиной, мучительно кашляю и луплю себя кулаком в грудь, сгибаясь в три погибели. Макс от души добавляет мне меж лопаток ладонью. Выпрямляюсь и пытаюсь отдышаться. Как мне кажется, этот клыкастый мудак ухмыляется слишком злорадно. — Какой, блядь, ПМС, скотина ты клыкастая?! Я и так весь на измене сижу, — обиженно кукшусь, вдавливаясь затылком в подголовник и киваю, чуть оборачиваясь на заднее: — Ещё эти сволочи… Шипят и щерятся всю дорогу, — выдыхаю и на миг стискиваю зубы — бесит, сука! — А ты откуда в курсе? — опасно прищуриваюсь, переводя взгляд на него. — Мне как-то довелось близко познакомиться с одной ведьмой, — морщится Макс, тяжко вздыхая. — Году, эдак, примерно в тысяча восемьсот семьдесят шестом. В Париже. Вот тогда-то я и узнал, что такое ПМС… Её проклятие с меня снимали шестеро колдунов. На третий год сняли. Не спрашивай… Это было стыдно. И очень не эстетично. — Очень интересно… — тяну, отстукивая кончиками пальцев ритм по сидению. Почему-то хочется взять его за бары и тряхнуть от души — а нехер на баб чужих лезть! — В общем, ты не знаешь, — довольно заключает Максим. — Я тебе расскажу. Это нечто, очень похожее на твоё состояние перед полнолунием, — улыбается, подмигивая. — Вот, скажи мне, моё очаровательное пушистое чудо, что ты сейчас чувствуешь? — Острое желание затолкать тебе ногу в жопу, не снимая кроссовки, — почти шиплю в ответ. — Но кроссовки хорошие. Жалко. — У пчёлки, — лыбится Мак, и мне хочется стереть эту лыбу, хорошенько приложив его мордой об руль. — Иными словами, ты чувствуешь раздражение, злость, есть какие-то внешние проявления в виде очаровательной повышенной пушистости, и тебе всё время хочется жрать — это нормально. Гормональный скачок, все дела, твой организм готовится к необходимой предстоящей перестройке. Перед самим полнолунием полегчает, а когда луна пойдет на убыль, всё пройдет, будто не было. — Ещё раз ляпнешь про мою очаровательную пушистость — и я тебя покусаю. Андестенд? — бурчу, отворачиваясь к окну, и весь сжимаюсь, когда машину заносит на льдистой трассе. — Лучше, вон, за дорогой следи! Даже злиться на этого шоколадного упыря не могу. Почему, из всех грёбаных запахов, он пахнет именно моим любимым горьким шоколадом с лёгким ароматом вишнёвой косточки?! И так от голода желудок сводит, а тут этот — постоянный раздражитель. Сглатываю и тянусь за следующим чупсом, выбирая клубничный — из вредности, зная, что Мак его не переносит. Прислушиваюсь. Что-то не так… С машиной. — Ты меня за руль чего не пускае… — фразу закончить не успеваю: хлопок, машину заносит и тащит юзом, и тормознуть Маку удаётся лишь в метре от растущего у обочины кедра. — За руль? — изгибает бровь он, ведёт носом и морщится. — Почему смазкой воняет? Что ты сосёшь? — Сосал… — с трудом перевожу дыхание, поражаясь невозмутимости своего упыря. — Мак?! Тебя сейчас волнует аромат моего чупса, или всё-таки пробитое колесо?! У нас хоть запаска есть? — раздражённо ворчу, выбираясь из машины, и скептически оглядываю просевшее заднее. Мак только хмыкает, обходит автомобиль, заглядывает под него, выпрямляется и выдыхает: — А я только хотел сказать, что ласточка хорошо идёт, — распахивает дверь и лезет под заднее сидение, звеня инструментами. — В багажнике запаска. Подашь? Домкрата нет. Не пойму, что со мной. Будто натянутая струна, и справляться с внутренним напряжением всё сложнее. Чувство голода, неудовлетворённости — хочется сразу всего и много! Ну, хотя бы… Жадный взгляд скользит по Максиму и останавливается на его заднице, плотно обтянутой джинсой. — Ага. Сейчас. Подам, — сглатываю, не двигаясь с места, и дурею, вслушиваясь в гулкое учащённое сердцебиение Мака. Он на раз считывает моё состояние, возможно, по низкому, окрашенному хрипотцой голосу. Жарко. Макс резко оборачивается, с тревогой перехватывая мой голодный взгляд. — Мить? Ты в порядке? — выпрямляясь, подходит ближе. Лёгкий порыв ветра доносит едва уловимый шлейф шоколада, и я физически ощущаю, как мои зрачки топят радужки, загораясь адским пламенем. — Не знаю. Мак! Мне нужно или трахнуть тебя, или чего-то сожрать! — виновато пожимаю плечами и делаю шаг навстречу, с рыком вгрызаясь в его усмехнувшийся рот. — Идём в кусты, — смеётся мой упырь между касаниями губ и горячо отвечает, вылизывая рот, притягивая меня за шею, опаляя губы дыханием, — я хочу от тебя волчат! — У нас не может быть волчат, — почти рычу, расстёгивая на Максиме куртку, и напираю, вжимая его бёдрами в крыло. Оттягиваю ворот свитера, тычусь носом в шею и под глухое утробное урчание мажу губами по ароматной коже, вдыхая поглубже. Через секунду доходит, что урчание, переходящее в порыкивание, принадлежит мне. И это немного отрезвляет. Макс смеётся, запрокидывая голову. — Когда нас это останавливало? — выдыхает в губы, ловит моё лицо в ладони, притирается лбом ко лбу, улыбается и прикрывает глаза. — Мы можем пытаться. Много и с удовольствием. Что скажешь, бабушкина Красная Шапочка? — Красная Курточка, — с улыбкой поправляю, опаляя дыханием его губы. — Шапочка — это совсем другая история, — и снова целую — голодно, жадно, терзая и засасывая его рот до пьянящего металлического привкуса. Не могу оторваться. Слизываю глухой стон Мака, рыкнув, оттягиваю нижнюю губу, прикусываю, с влажным звуком выпуская, и широко мажу языком, собирая наши смешавшиеся запахи и вкусы. Максим обнимает меня, под шуршание оглаживает спину сквозь ткань куртки, ощутимо сминает ягодицы и запускает ладони в задние карманы джинсов. — Сладкий, — улыбается, немного запрокидывая голову назад, отстраняясь. — Запаска. Домкрат. Машина. Ещё час ехать. То, что ключи нам передали минут сорок назад в шашлычной — это круто, конечно, но лучше б нам показали, где дом. Пока найдем его сами, потратим ещё час. Плюс надо в город заскочить за продуктами — значит, два. А там, осмотреться не успеем, как уже вечер. — Трахаться нельзя? — понурив плечи, решаю уточнить я. Клянусь, если бы у меня были волчьи уши!.. Мак треплет меня за ухом и целует в кончик носа. — Не сейчас, — отвечает с улыбкой. — Сейчас нужно добраться. Будешь хорошим мальчиком — и я куплю тебе в городе сочный ароматный стейк. С кровью. И приготовлю на ужин что-то… — Мясо! — срывается с губ быстрее, чем успеваю себя тормознуть. — Лады, мясо, — смеётся Макс. — Шашлыки. На берегу озера в заснеженном лесу. В лаваше с кинзой и сыром. Под красное вино. Но сейчас — колесо. — Колесо, — понуро выдыхаю, обхожу Мака со спины и, заглянув в багажник, замираю в ахуе. — Мак! Это всё… Что это, блядь?! — М, милый?! — даже не приподнимается, скотина — только ведёт бровью, скашивая снизу взгляд. — Не тормози. Колесо. Живо. И приподними ласточку. На автомате подаю запаску, приподнимаю «Волгу», как пушинку, и снова перевожу взгляд на содержимое багажника. — Цепи. Верёвки… Да это же почти канаты! — перебираю одной рукой, звякнув металлом, тяжёлые звенья, и упираюсь напряжённым взглядом в наручники. — Мак! Только не говори, что это всё… Что это для меня! — А ты думал, я алыми атласными лентами тебя в полнолуние вязать буду? — по-доброму ехидничает тот, возясь с колесом. — Нет, но… — роюсь в вещах, нащупываю какую-то банку, вынимаю, с интересом разглядывая, и только спустя долгие секунды различаю в копошащейся внутри массе… — Блядь! Мак?! Тараканы?! Какого чёрта?! — брезгливо пихаю банку обратно и тяну на неё какой-то вещмешок, чтобы с глаз долой. Но то, что открывается под ним, полностью вышибает из лёгких воздух. — Максимилиан фон Цандер, сука! Это что за неведомая ёбаная хуйня?! — Это тараканы, сладкий, — улыбается он, касаясь ладонью моего плеча; поворачиваюсь и мы встречаемся взглядами. — Ты же хочешь кушать? — на дне изумрудных глаз искрятся смешинки. — Так и Йорик тоже хочет. Войди в положение. — Я не об этом! — ору, почти срываясь на рык. — Нет, и об этом, но в основном — об этом! — гаркаю, потрясая гранатой перед его рожей. — А, это, — улыбается Макс. — Эргэдэшка. Наступательная ручная противопехотная осколочная граната. Прицельная дальность — тридцать-пятьдесят метров. Радиус поражения — пятнадцать-двадцать метров. Задержка — четыре секунды. Не тряси так, это тебе не хуй, — падла!!! Осторожно забирает у меня гранату и возвращает в ящик. — Максим! — рявкаю зло. — Зачем столько?! — Оружия много не бывает, — пожимает плечами этот придурок, улыбаясь. — Хер знает, что там — в темноте, в лесу, — лыбится, сука, издеваясь! — Стоматологи, — мрачно отзываюсь, захлопываю багажник и возвращаюсь на переднее пассажирское. — Поехали. Первое время едем молча. Не то чтобы не было, о чём говорить — у меня куча вопросов! Но Мак крутит внутри себя какое-то кино, не считая нужным меня в него посвящать. Усмехаюсь в голос. М-да. Отдохнули на каникулах. Полный багажник всякой хуйни для отличного полноценного отдыха. На любой вкус, бля! Злобно шурша обёрткой, вскрываю сникерс и вгрызаюсь в него так, будто несчастный батончик нанёс мне кровное оскорбление. Легче не становится от слова «совсем». Максим косится на меня — и я клясться готов, что этот клыкастый гад умиляется. Взгляд и улыбка выдают. — Фто?! — всё-таки не выдерживаю. — Очаровательный пушистик, — подмигивает Мак. — Так и тянет погладить по шерстке на жопке, — и лыбится, тварь! Давлюсь, запихивая сникерс целиком, и едва сдерживаюсь, чтобы не зарядить с правой по довольно улыбающейся роже. Далась ему эта шерстка… — Далеко? — коротко бросаю, доставая пепси, и зубами свинчиваю крышку. — Дай глотнуть, — игнорит вопрос Макс, не глядя, берёт протянутую бутылку и жадно присасывается. — Около часа. Но в горах рано темнеет. Лучше не отвлекаться. Трасса впереди практически пустая. По обе стороны от дороги вековые сосны щетинятся хвоей под порывами ветра. Мак молча курит, прибавив громкости на старом роке, я глухо мурлычу знакомый мотив, жуя клубничную тянучку. — Нам фафве ме фюда? — интересуюсь, когда поворот вправо остается позади. — Сюда, — кивает Максим, затягивается и выдыхает дым. — Но нафига накидывать круг? В город заглянем, в супермаркет забежим, и потом срежем по берегу. Я знаю короткую дорогу. — С этой фразы всегда и начинаются длинные интересные ужастики, — качаю головой, улыбаюсь, отбираю сигарету, сую ему в рот конфету, а сам, тем временем, докуриваю до фильтра. — Как ты это жрёшь? — Макс фыркает, но с желешкой справляется. — Где черви?! — Нету, — развожу руками, насколько позволяет пространство. — Нету в русском языке слова «Нету»! — опять начинает нудеть мой упырь. — Слова «жопа» тоже нету, но жопа-то есть! — я включаюсь мгновенно. — И слова «Сожрал» тоже нету! Но ты их сожрал, — подмигиваю, улыбаясь, и ощущаю, как странный холод пробегает по спине. Позвоночник будто инеем покрывается. За окном мелькает табличка. Мы въезжаем на территорию городка. Улыбка сама стекает с лица. Всё замедляется каким-то непостижимым образом. Обжигаю пальцы, выбрасываю окурок, шиплю и зализываю ожог. Перевожу взгляд на Мака. — Что с сердцебиением? — мы спрашиваем синхронно. И так же синхронно умолкаем. — Я почувствовал твоё беспокойство и тоже, ну… — Максим пожимает плечами. — Здесь воздух другой, — говорю, не думая, будто оправдываясь. — Здесь… — прислушиваюсь к ощущениям и морщусь. — Тревожно. — Подробнее, — просит Мак. Я смотрю, как за окном мелькают небольшие коттеджи, одноэтажные магазинчики, закусочные, заправка… Городок… — Сайлент Хилл, — вырывается быстрее, чем успеваю себя тормознуть. — Твин Пикс, — смеётся Максим, хлопает меня по плечу и качает головой. — Всё гораздо прозаичнее, малый. Обычный маленький городок. Дай в зубы. — Здесь зло, — твёрдо говорю, прикуриваю и сую сигарету Максу. Он обхватывает фильтр губами, мазнув по пальцам. Чувствую улыбку кожей и выдыхаю ровнее. — Тебе страшно, мой мальчик? — лыбится, падла, как Чеширский кот. — Не бойся, мой хороший. У тебя надёжный напарник. — Похвали себя, — фыркаю, улыбаясь, и чувствую, как тугая пружина внутри распрямляется. Дышать становится легче. Небольшой, хотя и единственный супермаркет, обнаруживается в центре. Рядом с ним мастерская, цветочный, аптека, через дорогу церквушка, милицейский участок, дальше школа. На парковке практически пусто. Людей в такое время совсем немного. От вспышек рождественских гирлянд мне делается не по себе. В супермаркете тоже неожиданно тихо. Впрочем, чего ожидать от городишки в пару улиц, с населением в несколько сотен? Его можно было бы назвать уютным, если бы чуть больше тепла и света, чуть меньше тумана и… Не понимаю. Вроде бы и с любопытством разглядывающая нас продавщица вполне дружелюбна. Единственный покупатель — мужик, придирчиво выбирающий апельсины, но и тот, смерив нас подозрительным взглядом, мнётся, собираясь было заговорить, но передумывает, снова возвращаясь к апельсинам. Тихо. На полках уныло. Не думаю, что мы пополним запасы лакричных червей, но я замираю у витрины с каштанами. — Мак?! Это же каштаны? Я их даже не пробовал, представляешь?! — веду носом, принюхиваясь, но, рядом с шоколадным упыриной, всё без толку! Мак пожимает плечами, оставляя моё детское восхищение без ответа и, сверкнув улыбкой, направляется к работающей кассе. Бля! Ведь на глазах меняется, зараза! Во взгляде манкие тёплые омуты, шелк локонов отливает серебром, а когда Максим открывает рот, заговаривая с кассиром, я только закатываю глаза, проглатывая усмешку. Ходячее искушение! Ну-ну! Пусть поиграется! Осматриваюсь по сторонам в поисках сладостей. Желудок постоянно на подсосе и сладкого хочется до воя. Гружу корзинку малиновыми желешками, фруттелой, добавляю пару банок сгущёнки. Задумавшись, кладу ещё две и замечаю полку с ягодным конфитюром. Отлично! К нему бы фисташковое мороженое и сливочный пломбир… Ммм! И обязательно колу. Через пару минут подхожу к кассе, чтобы сменить корзинку на тележку и зависаю. Нет, бля! Я всё понимаю, родной. Кроме одного. Какого хрена ты делаешь, что от этой милой девушки теперь несёт, как от похотливой суки? А ведь пахла медовой карамелью с лёгкой кислинкой! Мак так мило беседует с зардевшейся девицей, что та, кажется, напрочь забывает, кто она, где и зачем здесь поставлена. Или посажена?.. Благо — мужик, определившись с апельсинами, выразительно кашлянув, бухает пакет на ленту, прерывая воркование этих голубков. — Мак! Шампанского две? Три? — тяну упыря за рукав, испепеляя взглядом, с трудом справляясь с гневными нотками в голосе. Ну а чего он творит?! — Три, родной, — как ни в чём не бывало, улыбается, гад. — И сбавь обороты, ревнивец. У тебя, вон, аж… — выдерживает драматическую паузу, и рожа его расплывается в довольной лыбе. — Ушки пушком покрываются, — ржёт, скотина, пока я судорожно ощупываю собственную башку. — Максим, — почти рычу, но шерсти, к счастью, на ушах не обнаруживаю. — За каждой юбкой, падла! — Эта милая девочка, кстати, подсказала, где купить свежее мясо для шашлыка, — Мак скептически оглядывает тележку с продуктами, игнорируя моё негодование по поводу его поведения. — И не слипнется, Мить?! — Разлипнется, — бросаю хмуро. — Только идём уже отсюда быстрее, бога ради! — Что такое, Отелло? — эта клыкастая сволочь во всю забавляется, а я с ужасом ощущаю, как спина покрывается липким холодным потом — что-то не так, и очень не так. — «Подмылась ли ты на ночь, Дездемона?!» — отменяется? — ржёт в полный голос, забирает корзину и, перехватив меня за запястье, тянет в отдел напитков. — Я тебя поцелую, зараза мелкая, — с улыбкой шепчет, обжигая кожу дыханием, вжимая меня спиной в колонну рядом со стойкой коньяков, вклинивая колено между ног и прижимаясь вплотную. — Прямо под камерой, — выдыхаю сквозь зубы, прикрывая глаза. Со мной творится что-то новое и странное. Так жарко не было ещё никогда. — Да похуй ваще, — судя по голосу, эта падла лыбится, настойчиво вжимаясь бедром в ширинку. — И мне похуй, знаешь? — его аромат становится ярче и насыщеннее, окрашивается лёгкой горчинкой, от которой всё внутри обжигает жаром. — Поехали. Домой. Хочу! — рычу, отираясь о бедро Максима. Ладони сами забираются под полы полупальто, сминая упругую упыриную задницу. Мак ставит корзину на пол, оглаживает мои бёдра сквозь слой джинсы, скользит ладонями к жопе, сминает ягодицы и… Утыкаясь лбом в плечо, начинает ржать, как припадочный. — Максим! — почти рычу, но шёпотом. — Ты чё курил?! — Хвост! — у него аж слезы проступают. — Что? — хмурюсь, доходит до меня не сразу, а когда доходит… — Бля!!! — Где, сладкий? — мой упырь пытается изобразить картинное удивление сквозь ржание, но получается паршиво. — Покажи! Я хочу на него посмотреть! Погладить хочу! Поцеловать! — Максим! — я чувствую, как щёки начинают пылать. — Но мне же интересно! — это неподдельный детский восторг. — Митька! Я хочу подержать его в руках! — Иди в жопу! — шиплю, выворачиваюсь и, не глядя, сгребаю три бутылки шампанского, бодро направляясь к кассе. — С удовольствием, прелесть моя! — на той же восторженной ноте продолжает этот псих. — Кстати… — тянет с отвратительной интонацией мечтателя-изврата. — По пути туда вполне можно подержать тебя за него, погладить его… — Пакет? — нас прерывает кассир, когда начинаю вываливать товар на ленту. — Нет, ему не нужен, — Макс ржёт почти истерично. — Три, — мрачно выдаю я. — Больших. Бумажные есть? — Да, — девушка явно в непонятках. — Почто тебе бумажные, отрок? — он продолжает ржать, как скотина. — Чтоб ты не задохнулся, кровопийца, — выплёвываю ещё мрачнее, кидая на ленту тюбик смазки. Клубничной. Выкуси! — Я, может, тащусь от асфиксии, — ржать эта клыкастая гадина не перестаёт. Девушка за кассой становится как маков цвет. Судя по ощущениям, я тоже. — Где у вас здесь можно приобрести кляп? — склоняясь над кассой, спрашиваю зло и очень тихо, продолжая механически трамбовать покупки в бумажный пакет. — И наручники, — лыбится Максим, склоняясь с другой стороны, тоже почти шепча. — Шучу, — подмигивает, выдыхает и выпрямляется, — у меня свои, — судя по взгляду бедной девушки, ей хочется или провалиться в подвал, или напроситься третьей. Мак берёт бутылку шампанского, одну из моих шоколадок, зачем-то идёт к скучающему немолодому охраннику, возится недолго, ставит всё это в ячейку, возвращается, подхватывает один из пакетов и кладёт на ленту ключ. — Простите, пожалуйста, — обворожительно улыбается девушке, и мне задушить его хочется. — Свежий воздух, влияние на мозг… Хорошего вечера, — подмигивает и, сцапав за рукав, увлекает меня, обнимающего два пакета и охуело хлопающего ресницами, за собой на выход. — Дед Мороз, бля! — бурчу, телком следуя за развеселившимся Маком. — Теперь о появлении двух придурков в городке вся округа узнает! А я между прочим… А, ну тебя! — махнул бы рукой, да пакеты не позволяют, чем эта скотина прекрасно пользуется. — Сам же говорил! Нужно тихое местечко! — Так мы ж не в городе, — улыбается Мак. — Мы за! — и лезет в задний карман моих джинсов, невзначай скользнув ладонью по хвосту под плотной тканью; всё тело аж жаром обдаёт — со стоном выгибаюсь и застываю, стискивая зубы. — Ключи у тебя или у меня? — прикидываясь чайником и продолжая лыбиться, спрашивает он. — Я тебя задавлю! — выдыхаю глухо сквозь зубы. — У тебя! Нужно научиться контролю. Это невозможно же! Немыслимо! Хвост, бля! Но почему его наличие так меня заводит?.. Плюхаюсь на переднее пассажирское, сую пакеты на заднее и пытаюсь объять необъятное. В голове не укладывается: хвост! Сидеть неудобно! Джинсы жмут со всех сторон. Мак сворачивает на углу, с ненормальной, для заснеженной трассы, скоростью топит за вывеску с названием, на первом съезде сворачивает в лес и тормозит за кустами. — Мясо? — вопросительно тяну я, ни черта не соображая. — Вернёмся, — отрезает Максим. — Лады, — сдаюсь мгновенно. От возбуждения потряхивает. Не получается собрать мысли в кучу. — Покажи! — требует Макс, перегибаясь, лезет ближе, немыслимо извернувшись, и сразу расстёгивает ширинку моих джинсов. — О, — тянет, накрывая стояк ладонью сквозь ткань плавок, оглаживает, легко сжимает и склоняется, опаляя теплым выдохом. — Отсосать? — Сделай! Что-нибудь. Со всем этим! — беспомощным взглядом кошусь на него, ёрзаю, стараясь удобнее умоститься на грёбаном хвосте, но от этого ёрзанья только завожусь сильнее, — Маак! — скулю, веду бёдрами, физически ощущая, как пламенеет взгляд, прожигая довольное лицо упыря. — Неееет, — мерзко тянет Максим, сквозь плавки целуя под головкой. — Пока ты не покажешь, — интонация становится диаметрально противоположной, а улыбка моментально стекает с губ. — Покажи мне его, — в голосе такие стальные ноты, от которых меня волной жара накрывает. — Немедленно, — прикосновения губ и пальцев нежные и осторожные, а тон… Скулить хочется. — Я жду, — и подчиняться. Сердце колотиться так, что я слышу его биение снаружи. Как под гипнозом, чуть приподнимаюсь, мазнув головкой по приоткрытому рту Мака, высвобождаю хвост, и сам понять не успеваю, как этот пушистый наглец умудряется мягко скользнув по изгибу шеи Максима, коснуться дрожащим кончиком его щеки. Будто разрядом тока! Обжигаюсь о восхищённый взгляд Макса и накрываю его затылок ладонью, поощряя к действию. Мак лыбится, качая головой, с неподдельным восторгом взирает на чёрный пушистый хвост, накрывает его ладонью и оглаживает почти по всей длине, зажимая в кулаке, с нажимом проходясь по шерсти. Вскрикиваю и выгибаюсь, хватаясь ладонью за крышу, сбито дыша и подрагивая. Со мной такое впервые. Просто замыкает. Коротит. Ощущения странные, но очень яркие. Возбуждение по телу прокатывается горячей волной. Макс облизывает губы, склоняется, забирает член в рот, сразу со стоном пропуская головку в горло, снова оглаживает хвост — и я ору. Невыносимо жарко. Каждое касание отзывается таким кайфом, что звёзды рассыпаются перед глазами. Поджимается всё. Меня буквально колотит. А Максим наращивает темп, очерчивая головку языком, наглаживая ствол губами, а хвост — ладонью. И я не могу. Мне орать хочется. Рычать. Выгнуться. Рвануть Макса за затылок и жёстко оттрахать в горло. Но каждое касание подводит непривычно близко к краю. Так позорно быстро. Я не могу так. Но вскрикиваю и кончаю, когда Мак надавливает языком под головкой, обнимая её губами, и оглаживает кончик хвоста подушечкой большого пальца вкруговую, а затем ощутимо сжимает. Сам офигеваю от низкого бархатного рычания, от которого, кажется, дрожит воздух в машине. Это не я. Или всё-таки я? Мак лыбится, медленно облизываясь, и тепло выдыхает, продолжая удерживать хвост в ладони: — Ещё! Ещё разок рыкни, м? — и так просяще глядит, зверюга, что я теряю все слова от этой неподдельной почти детской непосредственности. — Щеночка завёл, говоришь? Помню-помню… — Мой пушистенький, — в его интонации такой коктейль эмоций, от которого можно опьянеть. — Мой хороший мальчик, — я не… Не могу до конца поверить, что он действительно чувствует все это ко мне. — А если так? — Максим оглаживает хвост и покрывает поцелуями, от кончика поднимаясь вверх, насколько позволяет поза. — Если я вот здесь поцелую, прелесть моя? Вскрикиваю и дрожу в его руках, буквально от каждого касания губ. Жарко. Так жарко, что по стёклам течёт конденсат. Мак тепло выдыхает сквозь шерсть — и я скулю, срываясь на хрип. Ошизеть. — ОшизетьбляМаксМаксимпожалуйстапожалуйста… — рвано всхлипываю и дрожу, выгибаясь на сидении. — Пожалуйста — что? — чеканит он, криво усмехаясь и хищно глядя на меня. Но нихуя. Номер не проходит. Просто рву его за затылок к себе и со стоном впиваюсь в губы, вылизывая рот, засасывая нежную кожу, оглаживая язык языком. — Хочу тебя, — шепчу сквозь сбитое дыхание между короткими касаниями губ. — Так хочу, — сердце заходится. — Макс, — целую его снова. — Максим, — и снова. — Трахни меня. Я не могу. Не могу больше, Мак, — срываюсь на стон, запрокидывая голову, но Максим притягивает за затылок и возвращает поцелуй — тягучий, нежный, сладкий, глубокий и неторопливый, совсем не похожий на мой. — Где, милый? — он спрашивает почти печально, скользя по моему боку ладонью, и я не знаю. Не понимаю, как это происходит. Выскальзываю из салона, огибаю машину, вытаскиваю наружу Мака и, прижимая задницей к капоту, целую в губы, начиная торопливо раздевать нас обоих. Хаотично стаскиваю с нас всё, сваливаю на капот и сбито выдыхаю. Мак переминается с ноги на ногу в снегу и смотрит на меня охуело. — Иди ко мне, — рву его к себе, обнимая поперёк поясницы, накрываю рот поцелуем и бухаюсь лопатками в снег, увлекая Мака за собой. — Куда? — только и выдыхает Максим. — Сюда, — рывком притягиваю за шею, снова целуя. — Замёрзнешь, — сбито выдыхает он в губы. — Согреешь, — тяну его за затылок и целую ещё раз, пока свободной рукой оглаживаю задницу, пока скольжу коленями по бёдрам и бокам, пока… Под нами тает снег. Я ощущаю это физически. Так жарко впервые — будто по венам лава вместо крови, будто у меня охуенная температура. — Смазка, — шепчет Мак, едва соображая, отираясь о сжатые мышцы головкой, подхватывая меня под поясницу. — Много текста, — с трудом выдавливаю на рваном выдохе, чувствуя, как сердце колотиться в горле, мажу языком по ладони, оглаживаю стояк Максима по всей длине и направляю в себя. До искр, бля. Обжигает. Но не больно. Ни намёка на боль. Просто невероятно горячо. С протяжным рыком выгибаюсь, сминая плечи Мака. Под ладонями моментально становится тепло и мокро. — Бля, — Макс утыкается лбом в плечо и вгрызается, жадно сглатывая. — Ты… Какой же ты горячий. Эйфорией накрывает моментально. Тормоза выгорают за секунды. — Глубже! — почти скулю, скользя ногтями по лопаткам, и Мак вздрагивает, сводя их, прислушиваясь. — Ещё, — он медленно подаётся назад и толкается до упора. Я выгибаюсь дугой, вскрикивая, и зависаю, глядя на окровавленную руку. Когти. — Макс, — зову, едва слыша себя. — Мой хороший, — шепчет он, зацеловывая ладонь и пальцы, слизывая кровь и урча, не сбавляя темпа, продолжая двигаться глубокими плавными толчками. Под нами мокро хлюпает. Я вскрикиваю в ответ на каждое движение. Так остро и сладко впервые. Ослепительно ярко, обжигающе-горячо. Мак наращивает темп, двигаясь так, будто точно знает, что именно мне сейчас нужно и как. Оставляю на ягодицах Макса отметины от когтей, вскрикивая и выгибаясь, заставляя его толкнуться глубже, удерживая, сжимаясь и пульсируя вокруг горячего стояка, обжимая его гладкими стенками. — Максим, — горячо выдыхаю в губы, всхлипывая, — Мак… Влажный воздух не проталкивается в лёгкие. Дышать нечем. Сердце бьётся в горле. Каждое движение — электрическим разрядом. Ору, выгибаясь, сминая под пальцами мокрый мох. В башке ни одной мысли. Ни единой. Внутри всё пульсирует и дрожит. Звёзды снопами вспыхивают перед глазами. — Макс, — всхлипываю, выгибаясь дугой, притягиваю его за затылок и слизываю глухой стон, засасывая губы. — Мак, — выдыхаю, прижимаясь мокрым лбом ко лбу. — Бля, — дрожу, сжимаясь и пульсируя на стояке, вскрикивая и выгибаясь в руках почти до хруста. Макс прижимает меня теснее, оглаживает хвост по всей длине, зажимает кончик в кулаке — и я ору, раздирая ему спину, скуля, кончая так ярко, как не кончал ещё никогда. Жарко. Так жарко и сладко… Не отдышаться. Не пошевелиться. Оплетаю Мака ногами, притягиваю за шею и зацеловываю лицо. — Сдуреть, — шепчу, оглаживая скулы, обжигая дыханием кожу. — Сдуреть просто. Я… — Я тебя люблю, — выдыхает он в губы и улыбается. — Митька, ты такой… Потрясающий. И до меня доходит только после этого: вокруг нас нет снега — только мох, подснежники и талая вода. А в полуметре всё в снегу. И он, как и прежде, заметает всё вокруг. Но до нас не долетает. Вернее, не оседает — тает. Вокруг меня пар. Кожа ненормально, не по-человечески горячая. Но мне так охуенно хорошо, как никогда, наверное. — Ты невероятный, — улыбается Максим, глядя восхищённо, до одури влюблённо, и… Целует. Меня. В острый. Кончик. Уха. Веду ухом и чувствую, как глаза от ужаса расширяются. — Мой пушистенький, — продолжает шептать, зацеловывая плечи и ключицы, скользя губами по влажной коже — мне ненормально жарко. — Мой хороший. Мой послушный мальчик, — успокаивающе целует дергающийся кончик уха ещё и ещё, и лыбится, как влюблённый дебил. — Я тебя обожаю. Ты не представляешь, какой ты, Митька. Ты охуительно прекрасен. Только ушки и когти спрячь, прелесть моя. Я чувствую, как с каждой секундой во мне крепнет, становясь острее, желание провалиться сквозь землю прямиком к чёртовой бабушке.