О том, чего не было, и о том, что могло бы быть

Азирафель играет на рояле. Ухоженные пальцы стремительно порхают по белым клавишам в косых лучах закатного солнца, изысканная мелодия ладно, совершенно льется из-под его рук. Ангел не оборачивается, будто бы всецело поглощенный музыкой – но знает, чувствует в прохладных мурашках на холеной коже: Кроули сейчас подойдет к нему со спины. Предчувствие не лжет, да и демон никогда не давал повода в себе сомневаться: еще миг – краткий, но тягучий, точно густая карамель, сладкий миг томительного ожидания – и изящные руки опускаются на плечи Азирафеля. Медленно скользят по рубашке, намеренно не касаясь оголенной кожи шеи, нежно поглаживают – каждое прикосновение ощущается таким горячим сквозь тонкую ткань... (Азирафель никогда не надевает ни жилета, ни пиджака, садясь за игру. Говорит, что так удобней – причем формально вовсе не врет.) Кроули наклоняется, целует ангела в шею – невесомо, дразняще. Касается рукой галстука-бабочки – самыми кончиками пальцев, будто спрашивая разрешения. И получает ощутимый шлепок по этой самой руке. Оба они знают, что Азирафель желал этого прикосновения; оба они знают, что Кроули желал этого шлепка. Демон покорно возвращается к поглаживаниям и поцелуям. Азирафель почти физически ощущает – спиной, шеей, затылком, – как Кроули дымится от желания. О, Кроули прекрасно знает, что ему придется дождаться финала композиции – ведь ангел очень не любит, когда его отвлекают, прерывают или торопят. И демон терпеливо ждет, пока Азирафель закончит играть, давая волю рукам и губам лишь в дозволенных пределах. А Азирафель, как нарочно (хотя почему «как»?), всякий раз выбирает очень, очень длинные произведения... Ведь, поистине законченный гедонист, он находит более всего удовольствия в том, чтобы растягивать удовольствие.