Османтусовый мёд

Цзян Яньли прижимает к себе сопящего Вэй Усяня, похлопывая по плечу; позволяя уткнуться себе в грудь. Их никто не увидит в этих зарослях османтуса, у которых Цзян Яньли обычно занимается рукоделием. Иначе быть беде — негоже взрослой деве обнимать молодого мужчину, пусть и названного брата, лёжа в траве. — Он прикажет разделить наши покои, — бормочет Вэй Усянь; его дыхание трепещет под ключицей Цзян Яньли, как мотылёк, — чтобы мне снились кошмары… Кто тогда утешит меня?.. Цзян Яньли целомудренно целует его в лоб, как в детстве. Это так сладко — она вдыхает медовый запах османтуса и улыбается. — А-Сянь, — говорит она, — он же на следующий день передумает. Так всегда бывало: гнев Цзян Чэна вспыхивал мгновенно, но так же быстро остывал. Мудрее было относиться к нему, как природному явлению, вроде приливов и отливов на берегу моря. Цзян Яньли чувствовала себя наблюдательницей, глядя на то, как Вэй Усянь управляет этим течением, сам того не осознавая. Из них троих мудрой была пока только она. — Он осознает, что потерял, и вернётся, — успокаивает себя Вэй Усянь, перебирая шёлковую кисть с пояса Цзян Яньли, — ему будет скучно. Цзян Яньли отводит волосы с его лица и кивает. Конечно, причины, по которым Цзян Чэн затоскует с точки зрения Вэй Усяня, были куда более сложными, чем банальная правда. Цзян Яньли не собиралась её озвучивать: всему своё время. Однажды Вэй Усянь заметит, как брат смотрит на него. Однажды Вэй Усянь сам отведёт взгляд, когда поймёт, что разглядывает Цзян Чэна, скинувшего одежду, чтобы нырнуть в озеро. Все паузы, случайные столкновения пальцев, моменты ревности станут слишком острыми и превратятся в огромную волну, от которой нельзя будет укрыться. — А если мне приснится что-нибудь, то к кому я пойду?.. Цзян Яньли, живущая на женской половине дома, давно уже должна перестать пускать его в свою спальню… пожалуй. Однако она продолжает это делать. Вэй Усянь и сам понимает, что это переступает какую-то важную грань, но напрямую они это не обсуждают. Он приходит, только получив приглашение, как будто то и дело спрашивая Цзян Яньли, может ли он побыть с ней ещё, согласна ли она вновь рискнуть своей — как ни странно это называть — репутацией. — А-Сянь придёт ко мне, и я его утешу, — говорит Цзян Яньли. Придёт — через окно, разумеется, кто бы пустил этого взрослого лба на женское крыло. Они лежат в тишине; родной сад окружает их, как колыбель, и хочется верить, что так будет всегда. Издалека слышится шум с пристани, жужжат насекомые, разливается аромат зелени и цветов. Цзян Яньли наслаждается этим, сколько возможно — пока Вэй Усянь, встряхнувшись, не вскакивает, окрылённый очередной хорошей идеей. — Ты лучшая, цзе, — напоследок кричит он, а потом исчезает, ловко перепрыгнув увитую сиреневым вьюнком изгородь. Цзян Яньли поправляет смявшееся ханьфу и возвращается к своему делу: вышивке фениксов на широком чёрном поясе. Вэй Усянь носит тёмные цвета, иногда с пурпуром, иногда без. Можно было бы подумать, что он задаётся, выделяясь среди других адептов ордена, но зная, как кривятся губы матушки, стоит ему одеться в клановое… — Сестра, — раздаётся голос сверху. — А-Чэн, — Цзян Яньли поворачивается к нему, и заготовленная улыбка тут же меркнет: глаза у Цзян Чэна красные, как будто он плакал. Меж тем, ему уже восемнадцать, и плач от обиды он оставил в далёком детстве. Цзян Яньли вновь откладывает иглы и нитки, готовая выслушать и дать совет. Цзян Чэн садится на расстоянии от неё и подбирается, как оскорблённый кот. Только тронь — укусит. Цзян Яньли ласково гладит его по голове; он утыкается зардевшимся лицом в колени. — А-Чэн, что случилось?.. Цзян Чэн поджимает губы и отводит взгляд. Его брови сведены к переносице; очень хочется пальцами разгладить его хмурое лицо. Он молчит, едва открывает рот, запинается и молчит снова. Цзян Яньли терпелива: нет нужды торопить его, пускай Цзян Чэн и выглядит так, будто совершил множественное убийство и не знает, как покаяться. — Я поцеловал Вэй Усяня, — сдавленно признаётся он. Цзян Яньли не перестаёт приглаживать его волосы: — Хорошо. — Хорошо?! Она и правда знала его лучше, чем он сам. — А-Чэн, разве в этом есть что-то плохое? Если два человека нравятся друг другу, они могут вступить в отношения… Цзян Чэн бледнеет, прерывая её жестом, будто боясь того, что она хочет сказать. Затем краснеет снова, и Цзян Яньли примерно догадывается, о чём он думает. Уголки её губ поднимаются, и она прикрывает лицо рукавом. — Откуда я знаю, нравлюсь ли я ему? Я же ушёл. — Наконец произносит Цзян Чэн. Цзян Яньли вздыхает, представляя, как он целует Вэй Усяня и просто убегает в ужасе. Если бы с ней поступили таким образом, она, наверное, была бы в недоумении или того хуже. В отношениях Цзян Чэна и Вэй Усяня достаточно странностей, но в этом вопросе следовало бы проявить ясность. — Вернись и поговори с ним, — наставительно говорит Цзян Яньли, мягко толкая брата в плечо. Цзян Чэн собирается с духом, отряхивает и без того чистую одежду и встаёт. — Я поговорю, — обещает он. Цзян Яньли думает, каким высоким и красивым он вырос — у Вэй Усяня нет ни малейшей возможности не принять его чувства. «Чувства», — мысленно повторяет она, ощущая, как османтусовый мёд обволакивает сердце. Так выглядит любовь — Цзян Яньли уверена, что если сделать разрез вдоль груди и разомкнуть рёбра, в горячем нутре обнаружатся покрасневшие от крови лепестки и вплетённые в ядро ветки. — Сестра, ты лучшая, — оборачиваясь, говорит Цзян Чэн, прежде чем уйти. * Цзян Яньли делает последний стежок, собирает моточки ниток и прочие мелочи — не торопясь, всё равно эти двое наверняка ещё заняты. Она нежно гладит жёлтые соцветия и зелёные листочки, воздавая должное красоте осеннего сада. Звонкий смех Вэй Усяня возникает совсем рядом: он подначивает Цзян Чэна перелезть через изгородь, а не идти по каменной дорожке в обход. Цзян Яньли, сложив рукоделие в мешочек, выходит к ним навстречу.