По следам луны

      Мягкие руки неожиданно обвились вокруг талии, отчего Минхо ощутимо вздрогнул, но не выпрямился. Стоял он неуклюже над раковиной, склонившись, и смыкал веки плотно в попытках угомонить острое головокружение. Теперь, когда со спины прижимался сонный Хёнджин, тёплый, расслабленный из-за быстрого пробуждения, даже дышать стало легче. Широкая ладонь с длинным пальцами улеглась на то место, где безумием стучало сердце, словно сокрывала его от всего мрачного — Ли был благодарен такому маленькому действию. То тепло, источаемое Хваном, успокаивало, позволяло утихомирить рвущийся из-под кожи страх и обременение всем вокруг. Потому что гневное, мерзкое, ледяное чувство накрыло сразу, как только Бан Чан оставил поцелуй в щёку перед своим ранним уходом по накопившимся делам. А стоило комнатной двери со щелчком прикрыться, как Минхо глаза раскрыл покрасневшие. Притворялся спящим до подаренной ласки, лишь бы не разговаривать ни о чём. Ведь всю оставшуюся ночь, после издевательств и игрищ с чувствительным телом, он так и не смог уснуть. Ему не дозволял подобного непонятно откуда взявшийся стыд. Уши болезненно горели; пульс бил в висках; в желудке распускались спазмы. От Чана пусть и расползалось ненавязчивое тепло, каких-то привычных и правильных чувств на душе не находилось. Поселив себя в смятение и смущение, лёгкое раздражение, Ли потерялся. Обнажённым в непонимании взглядом смотрел в потолок долго и упорно, стараясь не вслушиваться в тихий храп рядом. И просто думал. Обо всём сразу и ни о чём одновременно.       Его не отпускали мысли о раскрывшейся до этого безмолвного мгновения сути произошедшего в полумраке спальни. Размышления даже сворачивали туда, где лучше бы телом жёстко воспользовались, а не разыгрывали спектакль. Выебали бы бесцеремонно перед зеркалом, придушили бы, вызвав судорожный оргазм, напели с сотню слов ласковых и отпустили бы. Это развернулось бы менее травмирующим, даже если бы и остались на теле грязные, порочащие мужское достоинство вещи. Внимать словам «моя хорошая девочка» не желалось, а сил противостоять и попросить заткнуться не было — они растрачивались на сдерживание стонов и удерживание тела в коленно-локтевой. Проклятое возбуждение, накрывшее яростными волнами из-за всех физических манипуляций на чувствительные точки, выводило из равновесия. Так ещё и понимание довлело над сознанием, что не отпустили бы, даже если удалось бы кончить: Бан Чан создал свои правила, под которые оставалось только подстроиться. По которым и пришлось существовать, от которых хотелось сгорать, ведь тело предавало. Откликалось на хозяйские руки.       Так ещё и мышцы ануса жгло неприятно из-за долгой, медленной и порочной игры Чана по извлечению пробки. Происходящему так много раз, что на пятнадцатом Минхо сбился со счёта. Грудь нещадно болела тоже. Разбухшие из-за неустанных ласк соски продолжительное время пульсировали, словно на них по-прежнему рассыпали поцелуи-укусы. Следы багровеющие пылали всё ярче уже под покровом бархата холодной ночи на всей нежной коже живота и бёдер. Внутреннюю их сторону, казалось, и вовсе истерзало какое-то животное — Чан свихнулся и принялся метить «своё». Ли это понимал, однако найти причин столь нетипичного поведения, угасшего далеко в прошлом, не мог. Лишь идея в ревности загоралась временами неоновой вывеской перед глазами, когда кончик пробки грубовато проходился по простате. Угасала быстро, потому что Ли тоже обращался в скулящее животное, пытающееся контролировать собственную громкость. Он искренне не мог припомнить, когда так истерично и отчаянно просил член в себе. Мечталось кончить хотя бы раз, однако руки Чана не разрешали и отнимали эту возможность всякий момент, когда Минхо приближался к пику. И подобное будто веселило Бана. Его хмыкающие в удовлетворении звуки говорили за него всё. Сам ранее вещал про важность секса, а теперь издевался — Минхо закипал, как двигатель в автомобиле при остром перегреве. И потрясающий водитель в лице Чана не торопился остановить поломку, будто хотел довести до её финала, а после заставить сломанный механизм ещё работать и на холостых оборотах. И если в постели это можно было расценить подарком редких ощущений при сверхстимуляции, то Ли потерялся в сравнении с двигателем: неужели Чану настолько не жаль его, что он готов на такое — довести до края в безумии? Изучил же за столько лет, насколько тяжело потом отойти, однако не останавливался.       Удалось дотянуться в моменте и до принятия простой истины, как сильно не нравилось вынужденное возбуждение. Без особых чувств. Глупо, наверное, было взрослому парню утопать в эмоциональной связи и привязке в обычном сексе, но Минхо мог только так. Его воодушевляла нежность, сводило с ума долгое, искреннее желание раскрыть сначала чувственную сторону, а уже после перейти к физической близости обнажённой. Именно поэтому нужна была яркая прелюдия. Ведь Ли знал, каким Чан мог быть. Каким был ещё день назад. Из-за чего и ненависть взрывалась в венах, пока раз за разом прокручивались сцены игры, где Минхо заведомо оказывался проигравшим. Те чувства, что распускались под сердцем, окрашивались лишь злостью на происходящее в ответ, несмотря на то, что жажда до проникновения жила. Просто физическое проявление, не то, что было в той же Японии. Однако и с этим можно было смириться, принять, потому что Минхо осознавал чужие потребности: действительно, он просто должен был отдаваться, ведь ему уже подарили всё, о чём только мечтать приходилось. Невозможность же согласиться оставалась в другом. В понимании, кем его видели. Скорее хотели видеть: слабым, подчинённым, девушкой. Горячие, дрожащие же слова, страстью наполненные, подтверждали это.        Сладкая.             Малышка.                         Моя девочка.              Подобное происходило уже и ранее, как и просьбы отрастить волосы длиннее, вновь начать подкрашивать глаза чем-то тёмным, да и губам просили придать яркости. До сих пор помнилось, каким Бан Чан был в те дни, когда Ли в очередной раз ощутимо сбросил вес. Когда его чёрные волосы почти плеч касались. Когда он был настолько физически истощён, что иногда ему не хватало сил на то, чтобы выйти куда-то. Его много носили на руках. Тогда это ощущалось заботой. Тогда в этом не виделось проблемы, хотя Минхо догадывался, откуда всё это в нём взросло. А ещё припоминались затяжные мгновения с глупыми ролевыми играми. Платья, корсеты, переливающиеся украшения на обнажённом теле. Минхо шёл на многое, лишь бы порадовать. Да и самому подобное давно казалось интересным, вероятно, разнообразным, ведь совсем не частым. Но с каждым новым разом оно зарождало семена сомнений, а к прозвищам вырабатывалась неприязнь, однако и здесь разговора не было. Перемыкало быстро, словно сам Чан понимал масштабы ухода в неверный поворот их сексуальной жизни. Может Ли и хотел обсудить с кем-нибудь интимные подробности, чтобы узнать, а как бывает по-другому. Только не решался на эти перешёптывания даже с Хёнджином, а лишь на форумах зависал, где ответа на свои многочисленные вопросы не находил. Смирялся. Впитывал судьбу того, что ему порой больше нравилось принимать, а не отдавать, и жил себе дальше. До очередного подобного раза. — Вы поругались? — осторожно поинтересовался Хёнджин. — Ты очень плохо выглядишь.       На эти слова от кого-либо другого Минхо бы оскалился и начал язвить, ядом плеваться в ответ, но прозвучал вопрос именно от Хвана его тихим голосом, почти шёпотом. Сказано же было в ключе волнения и понимания некоторой ситуации, за которую переживали, хотя определённо существовало и то, о чём стоило думать в первую очередь. Явно не о глупом Минхо, не готовом отстаивать свои фантомные личные границы с самым важным человеком в своей скудной жизни. Поэтому он просто умыл лицо, оставаясь в неловких объятиях, и рассмотрел себя в зеркало. Действительно помятый внешний вид. Хватило нескольких часов, чтобы превратиться из сияющего парня в постаревшего мужчину. К слову, замечать подобное Минхо стал как раз пару лет назад. Он словно серел в красках, когда происходило нечто выбивающееся из привычных ритуалов. Конечно, уже и не находилось понимания, а что привычное-то. То ли тишина, безмолвие и выжидание, беспрекословное подчинение. То ли забота, нежность и тепло. Принимать приходилось просто всё даруемое, потому что однозначно когда-то снова будет ласка, в которой нужда пробуждалась до скрежета зубов порой. От Бан Чана, возомнившего себя кем-то чужим, не тем любящим человеком, к кому Ли тянулся всю свою осознанность. Из-за противной ассоциации неостановимого отдаления Минхо затошнило снова, но убаюкивающее природное тепло Хёнджина не позволяло провалиться вглубь подобных размышлений. Всё раздражало. Особенно то, что не получалось разложить в голове творящееся хаосом по полочкам. Один аспект жизни дрожал и мерцал, механизм подло сбоил — но остальное же было в порядке. Отчего же накрывало так, словно всё уже превратилось в прах позабытых стихов умерших поэтов? Так ещё и сердце снова начинало учащённо стучать, когда удавалось притронуться к воспоминаниям про свадьбу: совсем скоро. Однако себя почувствовать в этом всём не виделось реальным. На мгновения почудилась и поездка выдумкой. Разве возможно, чтобы здорового человека так размазывало в спектрах эмоций? Хотя Минхо не относил себя к числу психически здоровых, но даже так понимал, что всё шло неверным путём, и выход требовалось найти. Срочно. — Давай поговорим, и я поеду на работу, — выдохнул наконец он, разворачиваясь лицом к лицу друга. Нашёл привычный выход. Вариант сбежать от этой самой реальности. — А я? — опешили в ответ. — Подожди, ты не оставишь меня! Хён! — пискляво, надрывно, в страхе. — Я не оставляю тебя, — Минхо часто заморгал, словно озарение снизошло. В его голове вспышками мелькали мысли, перебивая друг друга. И неожиданно собственные фальшивые проблемы заткнулись: к нему пришли за помощью, а он собрался схлопнуться в своём тихом мирке от произошедшего в спальне. Как последний трус заглушить жаждал пчелиный рой надоедливых дум выверенным путём. — Прости. Чушь сказал. Идём, я завтрак вроде как готовил.       Хёнджин моментально в руку протянутую впился, прежде чем обоих охотно откинуло назад в прошлое цепкое сплетение пальцев. Из раза в раз всё повторялось. Снова небольшая кухня, снова болтающий на фоне телевизор, снова шум какой-то кухонной утвари, снова заботящийся Минхо. Хван старался запоминать друга именно таким. Ему это было жизненно необходимо, ведь кошмары всё равно преследовали, а раны прошлого не стягивались. Полуулыбка на побледневших губах, лёгкий прищур из-за отсутствующих линз, немного надутые щёки и неопрятно торчащие в разные стороны сожжённые окрашиваниями волосы. Домашний. Спокойный. Или же делал вид, пока что-то раскладывал по тарелкам. Хотелось видеть Минхо таким всегда. Беззаботным что ли. Искренне Хёнджин любил его в такие моменты, любил той странной любовью, название которой до их пор не придумали. Да, он распознавал в нём себя. У них даже повадки и действия идентичные были порой из-за долгой совместной жизни. Из-за той жизни, где две души стали одной, уродливо сшитой нитями чёрных событий. Только достаточно редко случалось так, что оба находились одновременно в фазе хорошего морального и физического состояния, чаще они являлись полными противоположностями друг друга. Сейчас же ясным было то, что Ли неосознанно замкнул свой негатив и переживания из-за самого Хвана, однако чувства никуда не девались: впервые за долгое время всё синхронизировалось. — Хватит пялиться, — вздохнул Минхо, опустив на стол две чашки ароматно пахнущего кофе. — Так давно не варил этот напиток. Даже забыл, какой же у него дивный аромат. — Раньше ты интересовался кулинарией и различными сортами кофе, — припомнил Хёнджин и сделал достаточно большой глоток, прежде чем поперхнулся из-за жара, обжёгшего язык. — Не торопись, — мягкий голос прокрадывался под кожу. От былого непонятного смятения в Минхо не осталось и следа. Мастерски Ли маневрировал между осколками собственного сознания, о чём Хёнджину даже догадываться не нужно было.       Завтрак проходил в безмолвии, хотя сказать, казалось, требовалось много. Оба изредка бросали друг на друга взгляды, изучая то опухшее из-за слёз лицо, то посеревшее, немного нашедшее румянец на скулах. Минхо без энтузиазма ковырялся в тарелке, раздумывая над привычкой приготовления достаточно сытного завтрака для Чана, просто потому, что самому еда в горло не лезла. Да и Хёнджин не торопился прикончить свою порцию. Разглагольствовал в себе он и о том, что на диету пора садиться: отпуск подарил избыточные жировые складки, как считал больной мозг, а последние джинсы самого большого размера почти не застёгивались. И в голове совсем не возникало идей, что эти джинсы были куплены в один из моментов переходного состояния, в котором вес резко упал. И это был самый большой размер из новых, когда похудение обернулось болезненным. Вроде понимание маячило, что тревогу бить надо из-за подобного, а вроде желалось вновь стать приемлемым для себя: Чан точно скоро начнёт разъезжать по командировкам, а значит, наступит время выживания наедине со своим отражением. Думалось, что лучшей идеей было начинать худеть постепенно, дабы не перейти грань недавнюю, где действительно не оставалось сил ни на что. Только тарелка всё же была отодвинута, пока по вискам стучали слова о хорошей девочке. Круг замкнулся. Минхо сходил с ума. И даже понимал это. Принимал. — Рассказывай, — в желании отвлечься. — Я не знаю, с чего мне начать… — Хёнджин залпом осушил порядком остывший кофе и уставился потемневшими глазами на друга. — Наверное, всё действительно закончилось. — Не говори глупостей, — Минхо стал строже, отмахиваясь от режущих сердце слов. — Мы уже проходили это. Вероятно, ещё в самом начале необходимо было остановиться. Но я уверен, без Феликса ты не сможешь. Не теперь. — Не смогу. Но, — Хван закашлялся, смущаясь своих же чувств, — это не любовь. А болезнь. Мы не можем быть вместе. — Интересно, что же тебя привело к такому? — Он не вырос ещё. Не хочет создавать что-то большее, чем совместное проживание и секс. А я не могу больше жить так.       Нахмурившись, Минхо прицельно созерцал друга, будто готовился в нём отверстие проделать своим глубоким взором прямо между глаз. На самом деле подобное являлось ощутимо не решаемой проблемой. Даже если Ли знал практический всё о мыслях Хёнджина и его переживаниях, многое оставалось сокрытым туманом напускной самоуверенности. В основном Хван тянул всегда до момента тотального разрушения и лишь тогда открывался, будучи обнажённым в тревогах и страхах за будущее. Никогда, ни при каких обстоятельствах Ли не давал советов, но старался вывести на самые испепеляющие душу эмоции, чтобы позволить другу отпустить себя. Примером праведности и правильности Минхо свои отношения и всю свою жизнь не считал, но и в отношениях Хёнджина сомневался. В каждом шаге, действии, даже если в последствии временно они дарили какое-то ощутимое и Минхо счастье. Во всём сумбуре Ли с удовольствием вылавливал моменты истинного умиротворения Хёнджина и Феликса, когда оба становились достаточно зрелыми, чтобы в тех или иных ситуациях отступить от своих неуместных принципов ради дорогого человека — однако подобного было чрезмерно мало. Больше царил хаос и недопонимания. А ещё жила ревность. Наверное, впервые с этим чувством и тем, как оно раскрывается в людях, Минхо и познакомился через Феликса. Парень являл себя спрятанному от чужих взоров миру настоящим собственником. Для Хёнджина он сначала обустраивал воодушевляющий уют, а потом на пустом месте мог приревновать, из-за чего распускалась очередная ссора, свидетелем которых Ли становился уже несколько раз.       Только сейчас отчего-то бурлило под кожей понимание, что в этот миг всё иначе. Подобных слов от Хёнджина Минхо ещё никогда не слышал. Феликс являлся безоговорочной музой для него: как в творчестве, так и в обычной жизни. Однако муза определённо была с характером, хоть и демонстрировал Феликс себя поистине прилежным и добросердечным человеком. В нём существовало много пороков из-за непростого детства и юношества, но он отчаянно пытался их побороть и изничтожить. Во времена собственного ментального равновесия Минхо желал и помогал пройти те или иные моменты ему, вопреки нытью друга. Вероятно, Ли жил вообще в другом измерении, потому что совсем не понимал, как же можно порой так сильно подавлять своего партнёра в мечтах и стремлениях. Словно Феликсу необходимо было закрепить за собой некую главенствующую роль. Но часто он всё же прислушивался к осторожным словам и просьбам и выверенными шагами делал успехи во взращивании верности поведения и поступков. Конечно, всё это начало происходить только после того, как Минхо удалось стать ему близким человеком. Из-за чего укол вины чувствовался остро, что Ли по причине личных, отчасти выдуманных проблем в дурной голове оставил и одного парня, и второго на произвол судьбы.       По расползшимся по разуму думам Ли даже мерещиться начало, что Хван смотрел осуждающе, с неприкрытой обидой. То несомненно таковым не являлось, а болезненное ощущение уже успело поселиться в сердце, корни пустив. Мешалась ещё и собственная спутанность, доселе не отпускающая — это душило, ведь будто сплеталось воедино со всеми запрятанными размышлениями. Резко, возможно грубовато, но Ли схватил Хёнджина за руку и неловко переплёл свои дрожащие пальцы с его. При этом же действии брови его надломились, губы поджались: неожиданно для самого себя ему разрыдаться захотелось, пока страх за непонимание разворачивающегося в устоявшемся мирке дыры в лёгких выгрызал, воздуха лишая. И подобные изменения в лице были словлены моментально самим Хёнджином, его заплаканным и покрасневшим взглядом. Свободной рукой он ничуть не менее резко притронулся к побледневшей щеке Минхо, буквально вынуждая смотреть на себя и только на себя огромными, как два потемневших от времени горечи зеркала, глазами. Нить, сшившая их души, натянулась. Всё было ясно без слов. Каждое ранящее событие постоянно возвращало в прошлое. Как бы долго они от этого ни пытались убежать. А если ещё и оказывались рядом, то превращались в тех мальчишек, не понимающих совсем, как пережить разразившийся над головами кошмар. — Не смей думать, что это твоя вина, — искажённым тоном зашептал Хван. — Не смей сейчас отворачивать своё лицо от меня! — Я бросил вас. Отстранился от вас. Без весомой причины. И только придумывал отговорки, чтобы остаться в одиночестве. — Минхо! — откинув привычные формальности, которые по умолчанию жили в голове, воскликнул Хёнджин. — Ты вообще никогда и не был обязан тянуть Феликса из его же ямы ошибок. Не обязан вытаскивать и меня, ведь я сам позволяю постоянно так с собой обращаться. Позволял… — Хван звучно хлюпнул покрасневшим носом. — Так много раз я пытался подстроиться под него. Построить на разрухе наш новый дом, а Ликс всё равно отталкивал ту руку, которую я ему протягивал. — Он хороший парень, — уткнувшись лицом в открытую ладонь, до этого поглаживающую щёку, и прикрыв веки, выдохнул Минхо. — Ты к нему привязан. Вы так похожи во многих вещах, и я… Я… Не знаю, что делать, — голос упал до дрожащего шёпота. — Я совсем не спец в таких вопросах. Мой опыт иной. Чанни другой. И мы… И у нас… — Просто будь рядом, — до мурашек ласково попросил Хёнджин и усилил хватку переплетённых пальцев. — Мне нужно всё, что ты готов отдать. Ты — часть меня. Ты для меня намного больше, чем родственная душа. Я не помню и дня, где бы тебя не было в моей жизни. Да, нас соединила пролившаяся кровь, — Ли вздрогнул в плечах, но глаз не открыл, — однако мы справились. Все трудности всегда мы проходили плечом к плечу. И пусть у нас разные взгляды на многое, мы живём абсолютно несхожими принципами и видением мира, но мы — одно целое. Раз и навсегда. — Я всегда на твоей стороне. Прости, что веду себя не так, как должен, — с придыханием от усилившегося жжения в груди. — Не понимаю себя, поэтому не знаю, как утешить тебя. Оставайся столько, сколько потребуется.       По направлению чужих рук Ли поднялся с места и мгновенно оказался в жаждущих его тело объятиях. Жгучее, танцующее импульсами, живое тепло окутало с ног до самых кончиков ушей, вынуждая их пылать жаром. Будто убаюкивало все страхи и сомнения. Но убаюкивало именно потерявшегося Хёнджина, пока Минхо даровало ощущение реальности всего вокруг: он не один. Так было с самого детства. Так сложилось, что с Хваном Ли не требовалось играть роли, быть чрезмерно сильным, волевым. Так зародилось в сердцах в самую первую ночь в одной постели, когда оба плакали и не понимали, как же избавить себя от кошмаров, держась за руки — совсем детьми они выстроили для себя собственную вселенную, куда проваливались и сейчас. Поэтому жаркому порыву горечи Минхо и отдался без промедлений. Обвил друга за шею и прильнул охотнее, погружая обоих в эфемерный кокон защиты от всех проблем. Отдавал всё, что от него хотели взять и брали. А именно этим Хван и занимался: обнимал; надрывно плакал, не сдерживаясь; пальцами сжимал ткань кофты на спине Ли; поглощал ласковое успокоение.       Потребовалось время, чтобы Хёнджин смог заставить себя смолкнуть. Хотя срывы в воющие крики от досады потери части сердца случались достаточно часто, пока более подробной и ясной становилась картина очередного разлада. И в каждом искажённом слове друга Ли распознавал себя. Точнее разделял ощущения и чувства. Все эти сомнения, терзающие ночами даже тогда, когда, как виделось, всё было в порядке. Только вот в ситуациях они жили абсолютно разных. Лишь помешательство и одержимость на партнёрах объединяла их, почти связывала грязными, порочными верёвками: они зависимы. Однако Хёнджин пришёл к точке невозврата. Набрался решимости вырвать лист исписанный из своей жизни и выбрать себя, а сам Минхо оставался блуждать в лабиринтах непонимания. Ведь Чан — его всё. Собственная же ненависть и раздражённость — не более, чем болезнь, которую стоит пролечить привычными препаратами, чтобы мысли о зависимости обернулись чувством преданности и симпатии. Всё ещё не любви. В отсутствии коей Минхо винил лишь себя, да только быстро позабыл и об этом, потому что Хван продолжал источать растущее тепло, что так бережно окутывало каждую клеточку тела нежнейшим покрывалом умиротворения.       Тихими, почти тающими в воздухе фразами Хван делился усталостью от постоянных ссор, пусть и мелких. Разница желаний и интересов от отношений дивила иногда настолько, отчего даже не находилось понимания, за что же он и Феликс вообще держались в этом, если не видели себя вместе дальше следующего дня. Именно подобное не позволяло шагнуть вперёд: у них не было будущего. Точнее Ли Феликс не собирался в него заглядывать, не хотел даже думать о планах. Сейчас же вместе, что ещё нужно? Подобными высказываниями он неосознанно ранил Хёнджина, который попросту боялся потерять мнимое спокойствие, из-за чего и молчал, проглатывал всё. Действительно, они же вместе. Время бы само расставило всё по местам. Как, собственно, и вышло. Однако финал не радовал, зато крылья с удовольствием отрезал, вынуждая пасть низко, в ноги лучшего друга, дабы найти якорь и затихнуть в переживаниях потери части сердца. Да, Хёнджин повторял и то, что периоды нежности, взаимопонимания существовали и могли являться долгими, яркими, самыми искренними. А уже после любая незначительная мелочь становилась способной привести к пику отторжения, где низкий голос Феликса оборачивался ещё более глубокими, вторя какие-то обидные слова, дарованные в ответ на хвановские претензии. В этот же раз началось всё с воодушевления и вообще не несло за собой того исхода, который раскрасил будничную жизнь более тёмными красками. Радостно, с широкой улыбкой на красивом лице Хёнджин подошёл к сонному Феликсу и сообщил о поступившем предложении по проведению выставки картин в Милане. Делился он этой информацией шёпотом, потому что всё ещё не мог поверить в подобное: его огромная мечта обращалась реальностью. Вот-вот стала готова распуститься яркой розой, чьи лепестки бархатом мягким ощущались и обволакивали гулко стучащее в неверии сердце. Однако взор поймал изменившееся выражение очаровательного лица. Чудилось, что даже глаза Ли потемнели, и вместо слов поддержки раздалось недовольное фырканье и грубое: «Ты никуда не поедешь!». Это нежелание даровать партнёру «свободу», отделить от себя тотальный контроль над каждым вздохом, для Минхо по-прежнему виделось чудовищным, даже если в воспоминаниях Феликс умудрялся побороть подобную сторону в себе.       И слова цеплялись за слова, по мелким вздрагиваниям Хёнджина, старательно обрисовывающего пик ссоры, Ли осознавал, они переходили все мыслимые и немыслимые границы. Ультиматум от Феликса был достаточно очевиден и прост: поездка ровнялась концом отношений. Только Хван впервые осознал, что жаждал поставить себя на первое место, скинуть петлю с шеи — он не питомец ручной для того, кого считал своим солнцем. На отказ же оставить мысль о поездке разгневанный неповиновением Ли всадил неслабую пощёчину ошеломлённому Хёнджину. Поэтому ему и хватило десяти минут, чтобы собрать всё необходимое и покинуть ставшую в мгновение неуютной квартирку. Понимание ситуации настигло только на пороге дома друга. Оттого и слёзы потекли рекой, остужая пыл на коже лица. Огромные прозрачные капли опорочили собой покрасневшие щёки, и в тот миг, когда губы сомкнулись, а голос перестал извергать ранящие воспоминания, мир застыл. На это Минхо только сильнее обнял Хёнджина, неловко укачивая в медвежьих объятиях, словно старался успокоить, хотя знал, что требовалось ещё немного времени для выплеска черноты и мрака из души. — Пообещай, что останешься рядом, — устраиваясь на расстеленном футоне, попросил Хван. Моргал он всё медленнее, как и его слова оборачивались долгими протягиваниями звуков: успокоительное работало. Только рука по-прежнему смертельной хваткой удерживала плотное запястье Минхо, дабы не позволить уйти. — Кроме тебя и родителей у меня не осталось никого.       Сам же Ли находился в определённом замешательстве. Не понимал, что ему отвечать нужно было. Говорить о том, что всё наладится с Феликсом, он более не мог. Как упоминать и то, что свет на нём клином не сошёлся, потому что Хван повторял о своей глупой, убивающей влюблённости в очаровательного парня, кто просто не умел строить отношения. Или же боялся чего-то, о чём умалчивал, и из-за чего всё и происходило. В голове плотно засела мысль о разговоре с младшим Ли, однако и тут возникали проблемы — его не просили об этом. Хёнджин выбрал свой путь, умолял просто помочь в самом начале его, ведь быть в одиночестве он не умел. Возвращаться же не собирался. Желал набраться сил и собрать все свои вещи, дабы поскорее уехать к родителям, откуда и попробовать выстроить всё с нуля. За тысячью слов, фраз и предложений Минхо потерял счёт времени и даже позабыл обо всём своём: его фальшивые проблемы почудились пылью. Сам себе всё придумал, пока у его друга творилось что-то по-настоящему пагубное и его уничтожающее. Ведь знал, что для Хёнджина отношения с кем-то, с Феликсом, являлись самой важной частью жизни. И без неё всё остальное не грело. Пусть и хотелось все мечты воплотить в реальность. — Я буду. Был и есть, — ласково, при этом свободной рукой убирая чёрные пряди волос дальше от заплаканного лица, бормотал Ли. — Поспи, пожалуйста. А позже мы постараемся всё придумать. — Только не звони Ликсу. И не отвечай, если он позвонит! — звучно, с выкриком отчаяния. — Хорошо. Я сделаю так, как ты хочешь, — и Ли не врал, даже если и продолжал раздумывать, потому что Феликс был ему тоже близок, дорог. — Я принесу воды и оставлю её здесь. Если что-то потребуется, зови. Окей? — Я люблю тебя. Я очень сильно люблю тебя, — Хван отпустил запястье и приподнялся, дабы обнять сидящего на коленках совсем рядом Минхо. — Если бы судьба не была столь уродливой. Если бы наши чувства друг к другу были иными. Если бы я не был трусом, а принял бы свою сущность ещё тогда, в школе, то… — Хённи, — мягко, судорожно выдыхая, — ты сейчас ошибаешься. — Нет. Я хотел бы быть с тобой, — глаза в глаза. — Без той любви, которая… Которой не существует в мире. У нас есть намного больше! Мы были бы счастливы. Может, где-то далеко отсюда. Но были бы… — Прости, — Минхо вздохнул вновь и потупил взгляд. Давно он тоже думал о подобном. Это было бы просто комфортно, оставаться всегда вместе. Но в его жизни появился Бан Чан, а Хёнджин продолжал играть ту роль, которую ему навязало общество. До встречи с Феликсом. Всё уже не имело значения, однако Ли внимал мысли, что это просто тёмные эмоции друга вынуждали его рассуждать о них в таком ключе. Они могли бы быть рядом до последнего вздоха, но не так, как того желало бы тело и душа. — Тебе надо поспать. Потом мы всё обсудим. — Да. Извини. Да, — голос тише, взгляд в сторону, голова обратно на мягкую подушку. — Я снова несу бред. — Всё в порядке, — ласковые поглаживания по спутанным волосам. — Жизнь не заканчивается. Ты будешь счастлив. А пока, — надломленная улыбка, — мы поборемся за то, чтобы ты сиял на своей выставке. И я поеду с тобой, если ты того захочешь. — Спасибо, хён. Я так благодарен тебе.       Пришлось дождаться, когда Хёнджин провалится в сон. Минхо до последнего не отпускал его руку, пока прокручивал в голове события прошлого. Всё оставалось цикличным. Ничего не менялось. Его взор изучал мелкие венки на коже лица Хвана, а сердце в эти же минуты болезненно сжималось. Переживания за то, что Хёнджин уйдёт в саморазрушение из-за разрыва, никуда не девались. Уж слишком хорошо Минхо знал его. Знал всё и по себе. Если отношения с Чаном внезапно бы оборвались, то оставался всего лишь шаг до попадания в бездну тьмы, откуда в этот раз выхода бы не нашлось. Пусть отношения в жизни каждого человека являлись всего лишь сопутствующей линией всему остальному, для них обоих они значили почти всё, ведь на них было построено многое. Именно на них, а не вокруг них. Из-за этого осознания позабылась и та злость, ещё утром кости ломающая. Поэтому стоило Бан Чану, заметно уставшему, перешагнуть порог квартиры уже поздним вечером, Ли незамедлительно кинулся к нему, хватаясь истерично руками за широкие плечи, чем вызвал взволнованный вздох. И, пожалуй, тихий секс в узкой ванной комнате для Минхо стал откровением: он и не знал, что мог быть настолько жаждущим в желании потеряться в эмоциях, что даже попросить ни о чём не был в состоянии. Благодарил сам себя за то, что ничего за день так и не съел, за предусмотрительно оставленную смазку и презервативы на полочке с зубными щётками и за способность тела поддаваться неаккуратной растяжке более податливо в моменты нестабильности рассудка. Ему помогло расслабиться каждое движение чужих бёдер и шелестящий шёпот на самое ухо: сбежал от реальности в похоть. — Что на тебя нашло? — распаренный после горячего душа и расслабленный из-за ярчайшего оргазма, усадив к себе на колени Минхо, поинтересовался Чан. — Ничего, — промямлил Ли в ответ и уткнулся лицом в тёплую шею Бана. Чувствовал, как одна сильная рука обвивала за талию, а второй Чан пытался поесть разогретый поздний ужин. — Как Хёнджинни? — голос дрогнул, но Минхо сделал вид, что Чан ему поверил. — Мне звонил Ликс, спрашивал, у нас ли он. — И что ты ответил? — Минхо немного оживился, хотя всё, чего хотелось, лечь в постель и закутать Чана в объятия. Его тепло било по вискам так сильно, во что даже поверить было тяжело. И из-за чего выпускать Бана из своих рук не представлялось возможным. Редкостью стало подобное. — По моей затянувшейся паузе на размышления в ответе, Ликс сам всё понял, — парень перестал копаться в тарелке и сильнее прижал к себе Минхо, в глаза огромные тут же заглядывая. — Попросил присмотреть за ним. Сказал, что сам соберёт его вещи. — Придурок, — раздражённо протянул Ли. — Сам же всё рушит. — Не лезь в это, — настойчивая просьба. — С Феликсом тяжело. Ему самому нужно прийти к примирению с Джинни. — Ты не знаешь ничего. Там… — И не хочу знать, кот. Мне важны отношения с тобой, а не чьи-то ещё. Хёнджин у нас может находиться столько, сколько ему потребуется, но вытаскивать обе задницы из той хуйни, которую создали два взрослых человека, я больше не хочу. Надоело.       Минхо прикусил губу и расстроенно посмотрел на Чана, ведь мысли всё равно крутились вокруг слёз друга и его надрывного плача. Представлял себя на его месте и не понимал, а чего бы сам хотел в такой момент. В плане раскрытия чувств Ли оставался трусливым и желающим оставить всё в себе — всё же ему нравилось являть себя миру стеной без эмоций. Поэтому, скорее всего, он бы просто сбежал ото всех. А потом по коже плясать начинали вспоминания о природном тепле Хвана. Том самом, в которое хотелось завернуться. Однако и отметать истинность слов Чана не виделось верным: никто из них не должен был лезть в чужие отношения. Помочь преодолеть этап тяжёлый — да, раздавать советы и за спиной пытаться что-то наладить — ни в коем случае. Во всём этом бонусом было лишь то, что Минхо позабыл о своих переживаниях. Смотрел на Бан Чана, принимал в себя его тепло и просто не думал: у них всё хорошо. Было, есть и будет. Оттого и потянулся к пухлым губам охотно. Словно запечатлеть это ощущение хотел. Поставить жирную точку в пойманном чувстве спокойствия. И Чан, конечно, тут же ответил. Не углублял поцелуи, а просто ведомым обернулся и позволял наслаждаться бережными касаниями с совсем лёгкими прихватываниями. — О, я же забыл рассказать, — когда Ли отстранился в попытках начать дышать ровно, ведь ласка затянувшаяся вновь пробуждала в венах возбуждение, заговорил Бан Чан, — у нас в коллективе пополнение. — Правда? — Минхо пересел на соседний стул и всё же дал дозволение доесть остывшую еду. — Новый звукорежиссёр? — Талантливый мальчишка попался. Пишет лирику и интересную музыку создаёт. Долго работал сольно на разных платформах, где имеет миллионные прослушивания в месяц, но всё же решил попробовать пробиться именно на большую сцену. Открыть новые горизонты для себя. — Это же здорово! — рассмеялся Минхо, заприметив довольное лицо Чана, на щеках которого проявились глубокие ямочки из-за искренней улыбки. — Вы с Бином как раз искали глоток свежего воздуха, так сказать. — Верно, — жмурился Чан, поглощая мясо с рисом. — Хан Джисон интересный экземпляр. Мы ему дали срок в несколько недель. Сказал, что создаст около десятка треков. Вот, хотим посмотреть, как у него выйдет это. Из ранее выпущенного у него каждая вторая мелодия в голове надолго заедает. — Я рад, — почувствовав облегчение из-за сияния Бана, Ли устроил свою голову у него на плече да веки прикрыл. — Кот, — секунды спустя позвал Чан. — М? — Я люблю тебя, — сердце моментально в пятки отскочило из-за осторожных слов. — Прости, что выхожу за рамки иногда. Я не всегда могу объяснить своё поведение, но мне тебя так мало. Совсем скоро мы снова полетим в другие страны… И я… Минхо, мне так сильно нужен ты. Хочу насладиться тобой, чтобы пережить разлуку более спокойно. — Понимаю, — Ли кивнул, когда удары сердца уже отдавались в глотке из-за волнения. Всё кануло во мрак памяти. Его желали. Его любили. Ему демонстрировали это. А то придуманное, оно лишь в больной голове. И Минхо уже знал, как с этим поступить. — Тогда, — он наклонился к самому уху Чана, выдыхая горячо, лишь бы пустить мурашки по бледной коже, — ты можешь взять меня снова. Столько раз, сколько захочешь. Только, пожалуйста, будь нежен. — Ты сам дьявол, котёнок.       В эту ночь удалось ощутить то позабытое, трепетное и заветное. Почти как в самый первый раз, когда у обоих не было опыта: они обращались друг с другом так, словно оба из самых хрупких материй созданы были. А уже позже и крепкий сон в горячей постели помог прочувствовать всё каждой клеточкой удовлетворённого тела. Ведь обнажённый Чан прижимался и почти мурчал самые ласковые слова, которые только доводилось слышать в последнее время. Пусть они и растворялись в сгущающейся тишине поздних часов. Минхо был счастлив. И в эти же мгновения осознавал, как сильно хотел замуж за этого человека. Остаться с ним навсегда. Потому что яркость восторженности погасила собой все плохие думы, так давно терзающие. Однако спустя лишь пару дней всё вновь вернулось к той самой реальности, где механизм переставал работать — Ли сломался тоже, ведь даже Хёнджина не оказалось рядом в тот пугающий момент.