По следам луны

      С выходом на работу, где, к приятному удивлению, всё происходило без особых проблем, Минхо и вовсе отстранился от всего доселе его уничтожающего. Изнутри более не терзали всякие неправильные мысли, плыть же по течению выбранному нравилось. Впервые за те ушедшие в тоску и непонимание несколько лет удалось почувствовать свободу. Порой Ли задумывался, проникнувшись тёплым чувством, о том, какие идеи можно было предложить в организацию свадьбы, но спустя несколько минут разговоров в родителями Чана осознавал — там всё в порядке, ему не стоит беспокоиться. Вместе с Хёнджином они часто пересматривали рисунки, где в изображении себя наконец себя и удавалось увидеть. Это радовало, поселяло смущённую улыбку на губах, потому что совсем скоро официально Бан Чана можно будет называть «мой муж». Внутренний голос произносил эти слова всё чаще и чаще, а по коже мурашки рассыпались. Своя семья. Настоящая. Так ещё о возможности завести ребёнка моментами хотелось задуматься — Минхо мысленно уже отправился в новый этап своей жизни, выстраивая по кирпичику в сознании огромный дом. Только страдающий Хван раздражал жужжанием, как сильно ему не нравилось то, что он сам создал. Даже несколько раз порывался удалить каждую визуализирующую торжественное событие картинку, однако получал по рукам со звучным хлопком. Из-за чего возникали мелкие стычки: Минхо до безумия нравилась каждая линия, каждый цвет и прорисованный цветок. Хёнджин же говорил, что сможет воспроизвести всё намного лучше, лишь немного времени требовалось. Согласен с этим Ли не был, потому что первое представление друга о нём и Чане ощущалось трепетным и более живым. Живым настолько, насколько сам себя чувствовал Минхо.       Конечно, как и Чан, он нагрузил себя работой, чтобы не испытывать тоски по прикосновениям и комплиментам от самого нужного человека. В подобном Ли вновь находил выход, только старался оставаться вменяемым и не перегружать себя, словно подготавливал почву для скорого одиночества, откуда выбраться было бы не так просто, как сейчас. Потому что редкими мгновениями Бан Чан, когда не оставался ночевать в студии, всё ещё одаривал лаской и теплом. Обнимал, целовал осторожно и бормотал что-то о своей мальчишеской влюблённости, которая за столько лет ничуть не угасла. И если Минхо осознавал истинность слов, то при этом и понимал — не любовь всё. Не теперь. Только всё равно отдавался умелым рукам, а уже после засыпал, укутанный в привычное тепло. Холода давно не было, что радовало и пугало одновременно: то ли всё вернулось в привычное русло, то ли Ли просто находился в какой-то момент на грани сумасшествия. Первый вариант нравился больше, поэтому, посоветовавшись с Хёнджином, Минхо на нём и остановился. Удерживал себя от падения в бездну, активно пытался прятаться от всего негативного, при этом и себя ругал, если внезапно сердце безумием стучать начинало, а тело охотно отдавалось во власти панической атаки. До объявленного отъезда Чана ещё было время, которое, видимо, сознание воспроизводило в страх — пожалуй, к подобному привыкнуть не удавалось. Переходное состояние всегда выводило наружу всё, однако в этот раз Минхо оказался сильнее и не позволил взять над собой контроль. Продолжал сиять и улыбаться.       До мурашек нравилась и помогала во всём небольшая традиция, как раз созданная Хваном, который не торопился куда-то съезжать, ведь квартира оставалось без хозяев почти 24 часа в сутках. Каждый поздний вечер он ожидал Минхо недалеко от клиники, протягивал ему уже остывший кофе и лениво брал под руку, чтобы увести к круглосуточной пекарне. Такие мелочи стали приятным дополнением к рутине. Позволяли отключить голову от обилия цифр и текстов, потому что быстро разобраться со всеми налогами не выходило, и Ли просто закипал. В эти привычные встречи Хван отпускал себя и мог обронить несколько грубоватых слов досады, больше же не позволял себе заплакать. Надломленные брови, поджатые губы и опущенные внешние уголки глаз — Минхо видел всё и старался приободрить друга, нежно похлопывал по спине и тихо выжидал, когда судорожное дыхание обрывалось и становилось привычно ровным. Уже после уводил в сторону дома, где оба могли заснуть в гостиной на расстеленном футоне, болтая о всяких отстранённых вещах. Комната временного проживания Хвана изменилась значительно: обросла полотнами с тёмными рисунками, которые слетали с кисточек будто самопроизвольно. Хёнджин трактовать их никак не мог, а просто складировал, хотел выкинуть, но каждый раз забывал про это. Как и забрать собственные вещи с прошлой квартиры. Или же просто не хотел, не горел желанием, старательно продолжая избегать малейшего пересечения с Ли Феликсом. От этого каждый новый день приобретал определённые ритуалы и привычки, которые уже пустили корни в душах обоих. Минхо осознавал, как же сильно скучал всё это время, а Хёнджин старался чужой руки из своей не выпускать. Прижимался, обнимал, понимал, что даже молчание не ощущалось неправильным. Всё было верно, потому что было оно именно с тем, с кем жизнь началась, с кем и закончится. Иного и существовать не могло. Да, они оба разные. Но всё ещё едины. Связаны. И редкими одинокими часами, когда не спалось, Хван внимал простой истине: если с Ли когда-то что-то произойдёт вновь, он не переживёт этого. Мгновения хватало, чтобы заорать до сорванного голоса. Мир опустел бы в секунды, потерял бы свои краски, как только бы Минхо перестал быть. Пугало подобное до тошноты, а потому Хёнджин и жаждал касаться, слышать и слушать, видеть, запоминать, только бы гнать прочь подобные представления из своей больной головы.       За эти дни, растворившиеся в рутине, словно их и не было, Минхо не переставал ощущать себя предателем и не умеющим расставлять границы человеком. Послушно отзывался на просьбы друга не поднимать с Феликса трубку, однако в душе переживал разрушающий хаос. Он откровенно скучал по Ли. Знал, что и Хёнджин тоже скучал. Ведь именно он ночами утирал ему слёзы со щёк, вслушивался в бормотание, где звучало имя. Однако не поднимал эту тему, тему будущего и чувств, самостоятельно. Ему было важно, чтобы Хван сам захотел говорить, сам рассказал и поведал, что там, под рёбрами, потому выжидал. А тот погружал себя в выдуманные миры или просто много спал: каждый справлялся так, как умел. Минхо не лез и не приставал, знал друга наизусть и будто внутренне ощущал то, что он переживал в ту или иную секунду — этого было достаточно. Чувствовал он и то, что Феликс переживал ничуть не меньше, чем Хёнджин, а помочь не мог. Как бы там ни было, Хван оставался его частью, искажённым отражением, сердцем и большой любовью. Именно его слова значили так много, отчего и пойти против них виделось противоестественным. Затянувшийся разлад и поведение самого Хёнджина даровали веру в финал истории. Принимать такое было испытанием тяжким, но при этом Ли выдыхал — больше никаких нервных срывов, пропаж, истерик, битой посуды и криков. В мыслях он согревал представление о том, что оба парня смогут найти для себя тех партнёров, с которыми им обоим будет комфортно. С кем не нужно будет соревноваться, пытаться взять под контроль — просто настоящая, спокойная, размеренная жизнь. Только вот рука предательски всё равно тянулась к мессенджерам. Так сильно болело сердце за парня, к кому испытывались тёплые чувства, несмотря на проступки и поступки. И, как оказалось, подобное понимал и Феликс. Котёночный Ликс /00:38/ Хён. Просто скажи, что у него всё в порядке. /01:52/ Я потерял всё. /02:12/ Мне так не хватает вас. /06:48/ Пожалуйста. Не бросай меня.              Ты очень нужен мне сейчас. /10:22/ Я знаю, что всё кончено. Но его вещи…              Если он бы пришёл за ними. Я бы встал на колени.              Молил бы его о прощении. /15:51/ Я такой кретин. Прости, что не слушал тебя.              Ты мной разочарован? /18:36/ Чан-хён тоже перестал отвечать.              Ты его попросил? Мне очень жаль.              Всё лишь моя вина. /20:20/ Прости, что не оправдал твоих ожиданий.              Ты верил в меня до последнего. /23:40/ Я очень люблю Хёнджина. /01:02/ Надеюсь, и ты, и он…              Вы простите меня однажды.

Вы /01:10/ Прости. Я ничего не могу сделать.

Пока что.

Котёночный Ликс /01:11/ О, хён-хён. Ответил! Если ты когда-нибудь сможешь, встреться со мной! Не в контексте того, что я тот, кто причинил боль Хёнджину. Ты мне нужен!

Вы /01:13/ Ок. Береги себя.

             То, насколько сухо и глупо это было, передавалось и пробудившейся жаждой. Язык омерзительно прилип к нёбу. В испуге за то, что обещание было нарушено, Ли резко повернул голову, но взор его в полумраке наткнулся на умиротворённое лицо: Хёнджин крепко спал рядом. Облегчённый выдох сам сорвался с губ при этом — ничего же криминального не произошло. Тем более разрыв отношений этих двоих не должен был обернуться и концом отношений обоих Ли. Минхо размышлял так, пусть и уповал на время, столь необходимое сейчас. В некоторой растерянности от диссонирующих чувств он просто откинул телефон на диван, без надежды хотя бы на крошечное сообщение от Чана или Чанбина, и просто прильнул к Хвану. Бесцеремонно просунул руку под его головой, а вторую на талию опустил, дабы прижать к себе, воровать природное тепло, которого у самого будто почти и не осталось. На вмешательство со стороны Хёнджин звучно промычал и неуклюже, вслепую, начал утыкаться носом в подставленную шею, прежде чем вновь затихнуть до самого утра. И такую нежность привычную Минхо в себе берёг: в самые тёмные дни, когда казалось, что рассвет не наступит, что свет солнца не проберётся сквозь толщу крови, залившей окна, они вдвоём, как два маленьких котёнка, сплетались телами и находили утешение друг в друге. Пока взрослые разбирались с последствиями и попросту не знали, что вообще делать. Поэтому Ли и видел в парне человека, который намного ближе, чем кровная семья. Якорь, спасение, пилюля от ужасов и кошмаров былых дней. Тогда ему требовалось именно то, что давал щуплый мальчишка, а не разводящие руками полицейские и врачи. Тогда просто необходимо было тепло, прикосновения и объятия, которые Минхо будто боялись дарить. К нему вообще почти никто не подходил, словно не представляли даже варианты коммуникации с замолкшим ребёнком. Из-за чего по сей день именно в тактильности Ли находил своё успокоение. В Хёнджине.       Даже если желалось всё забыть, не получалось. С годами Ли проносил это как-то, что сделало его таким, какой он есть. Не распространялся особо, но близкие и знакомые немногочисленные его историю знали. Во всей трагедии далеко не каждый готов был поддержать, помочь, завести дружбу, даже порой насмехались над таким вот ребёнком. Поэтому ещё с детства, когда наступила пора социализироваться, Минхо запомнил одно — никому не доверяй. Пробудившаяся же особенность в нахождении необычного тепла помогала не ошибаться, но до встречи с Чаном Ли не сближался ни с кем. Держался только Хёнджина, его родителей и своих приёмных родителей. Этим и жил. Теперь же, когда под покровом ночи все самые терзающие мысли обнажались в пороках, он задумывался, что так проще было существовать. Помимо бремени своего прошлого, сейчас приходилось проживать переживания других людей, взваливать их проблемы на себя, ведь сам Минхо оказался чудовищно влюбчивым в тех, кто пускал его в своё сердце. Из-за этого и размышления о Феликсе не проходили. Ему требовалась помощь, а Ли не знал, как же её оказать. Зато понимал одно, что во всём этом потерял то, душу разрывающее: он совсем не думал, что у него было что-то не так с Чаном когда-то.       И этой ночью все мысли просто атаковали его, будто сознание желало докопаться, вывести, напомнить прошлое и утопить во тьме, словно было мало до этого. Дошло до сердце и принятие реальности простое, они не спали вместе несколько дней. Да, Минхо придурком старался не быть вновь и входил в положение, знал ещё со звонка Чанбина о тяжёлой ситуации, когда спонсоры буквально загнали парней в безвыходную ситуацию. Короткие сроки, уйма работы. Поэтому и не давил, не нагнетал, не просил ни о чём. Смирился и утапливал себя в работе, в Хёнджине, да в чём угодно, только не в том, что было на самом деле в его жизни. Из-за это чувствовал себя прекраснее, чем когда-либо за несколько лет. По наивности ждал звонка или сообщения, но чаще общался именно с Чанбином, так искренне выгораживающим своего друга: зол, раздражён, уснул, делает запись песни с плохими вокалистами и многое другое. Ли не выяснял, просил передать смущённое «скучаю», но сразу после исчезал с головой в бумагах на работе. Больше несомненно нравилось заниматься маленькими пациентами, потому что они отвлекали от всех бед гнусного мира. Игрался с котятами, осматривал, воркуя, щенков, чем привлекал внимание владельцев. О чём подумать пришлось тоже только недавно. — Господин Ли, — Минхо даже вздрогнул, когда раздался женский голос: на несколько часов он вернулся к роли администратора в один из загруженных дней, пока его работница отлучилась. Ведь позабыл, что самое важное в такой работе — разговаривать с клиентами. — Что-то не так? — улыбнувшись дружелюбно, Ли голову поднял, когда закончил выписывать необходимые лекарства. — А вы свободны этим вечером? — даже представлять не хотелось то, каким было лицо в тот момент, пока Минхо глупо смотрел на юную девушку, крепко сжимающую в своих небольших руках крошечную собаку. Та смотрела печально в ответ, будто думала о помощи попросить, а не могла. — Хочу пригласить вас в кино. — Простите, госпожа Кан, мне кажется, это не очень уместно, — мягко отозвался Ли, когда до мозга дошла суть чужих слов. Взгляд же поймал довольные лица двух ветеринаров, выглядывающих из кабинета прямо напротив. Насмехались?       В тот день девушка просто кивнула, а потом, как на работу, стала приходить постоянно. То ей требовалось купить корм специализированный, то игрушку, то питомец захворал. И каждый раз она просила позвать его, Минхо, даже если администратор отказывала. Иногда она поджидала его после завершения рабочего дня. Но уходила до того, как сам Минхо покидал клинику и торопился к Хёнджину. И именно Хван смеялся до слёз с ситуации, объясняя Ли, что он просто понравился другому человеку. Сильно понравился. Во что поверить Минхо не мог. А после рассказов Хвана, как ведут себя люди, нашедшие интерес в другом человеке, за всё ушедшее время Ли стал замечать знаки внимания к себе. Чему был искренне удивлён, что в ответ вызывало недоумение у Хёнджина. Он просто вникнуть не мог в непонимание Ли своей привлекательности, не только о внешности была речь, но и обо всех внутренних качествах. Ведь в глазах Хвана Минхо был идеальным партнёром. Да, которому временами требовалась помощь, но он бы создал такой уют, укатал бы такой любовью, о которой многие только могут мечтать. Оттого и рассказывал об этом, лёжа на футоне и держа за руку, чтобы открыть глаза другу. Видел чуть ли не звёздочки в них же, когда произносил слова о том, какой Минхо в его сердце. В его мире. Как о нём всегда отзывались другие люди, как тепло про него говорили всегда родители и старые знакомые, как нежно до сих пор про него спрашивали те, кто знал Минхо со времён университета. И именно из-за реакций, улыбок, тихого, смущённого смеха смеха по причине неверия Хёнджин взращивал в себе неприязнь к Чану всё сильнее. Не мог внять: как же человек загасил своего партнёра, что тот и не представлял к себе интереса сторонних людей. Которые могли согревать в душе просто желание стать ближе, другом. К слову, таким открытием, как-то, что внешний мир не всегда нёс в себе угрозу, Минхо жаждал поделиться с Чаном. Очень. Но его номер, как и всегда, был недоступен. Забылось и это желание в рутине дней. — Хён, хён, — зов низкий коснулся ушей, но слышать его не хотелось. Только сон. Сон был важен. — Ты проспал на работу. Минхо! — Ага, — уснувший лишь час назад от силы из-за всех мыслей разом, Ли перевернулся на другой бок и одеялом укрылся. Почти мгновенно почувствовал, как чужие руки забрались под ткань и уже устроились на животе, сжимая толстовку. — Отстань. — Хён такой мягкий, такой тёплый. Почему ты такой милый с утра? — чудовищно приторным голосом щебетал Хёнджин. — Я сделал пару фотографий… — Ты сделал что?! — Минхо резко перевернулся и чужие руки схватил в мнимый замок, из которого выбраться труда не составило бы даже ребёнку. — Сонный, с этими складочками от подушки на опухших щеках, — гнул своё Хван и смотрел ласковым взглядом, словно любовался. — Я ещё и опух? — взвыл Ли, отпустил друга и завалился обратно. — Ну и не пойду тогда никуда, — отчего-то желалось капризничать. Уже в те секунды осознавалось, что в голове начало твориться нечто неладное. Этому вторило и биение сердца. — Ты уже проснулся, поэтому вставай, — Минхо, сомкнув веки, продолжал лежать трупом и прислушивался к тому, как Хёнджин перемещался по комнате, немного стуча пятками. — Я завтрак приготовил почти. И… Нам надо поговорить.       Под свой же раздосадованный стон недовольства Ли поднялся и поплёлся в ванную, где ещё и от увиденного в зеркале разочаровался. Каждый раз он давал обещание себе научиться спать или глушить мысли таблетками, но почти каждое утро его отражение было именно таким. Послышался и подавленный смешок Хёнджина, уже обосновавшегося в квартире настолько, что самостоятельно был способен принести чистое полотенце, ведь ранее ещё и стирку запустил. На всё происходящее Минхо смотрел удивлённо и даже потерянно. Не мог понять, откуда у друга взялось столько сил, что аж румянец на бледных щеках проступил, да настроение заиграло яркими красками. Под струями горячей воды он размышлял о поводах к подобному, но не находил, ведь поздним вечером Хван выглядел расстроенным и был тревожным, готовым заплакать. А сейчас источал умиротворение и спокойствие, словно всё переменилось. Так как сам Минхо к резким сменам настроения без причины склонен не был, тем более если не находился в состоянии ведомом, то его это напрягало. Поэтому, выйдя из душа, он пристально таращился на сияющего друга, искал в нём ответы на миллионные вопросы, которые его задушить пытались: ничего не выходило. Хёнджин непривычно был тактилен, свеж и аж пылал зарядом энергии. Накрывал стол, что-то напевал себе под нос и даже внимания не обращал на тёмного, как туча в грозу, друга. — Будешь так кривиться, морщины появятся, — смеясь, выдал Хван, когда поставил перед Ли чашку с горячим рисом. — Что с тобой? — наконец напрямую решился спросить Ли. Всё же гадалкой он не был. — А с тобой? — глаза в глаза. Минхо отчётливо видел чертей во взоре напротив, отчего нахмурился сильнее. — Твой телефон разрывался вибрацией всё утро, я имел наглость ответить. — Чан? — с надеждой в голосе, однако взгляд успел поймать переменившееся выражение лица. — Кто? — Донван-хён, если не ошибаюсь, тот самый ветеринар, который спас Кками, — Минхо кивнул. — Он переживал, что ты не приехал, хотя что-то там обещал. — Чёрт, сегодня я должен был организовать инвентаризацию, — хлопок по лбу. — Придурок. На часов сколько я проспал? — На четыре, — рот Ли открылся с протяжным «нет», на что Хёнджин засмеялся. — Всё в порядке, хён. Никто же не умер.       И, конечно, всё было в порядке. Кроме одного. Роль пай-мальчика трещала по швам. Эта была его обязанность — всё организовать, прилежно отвечать на вопросы и помогать. А ещё, пока Хёнджин трепался о том, что болтал с Чанбином, Минхо начал припоминать все свои проёбы, которых вообще не существовало, но с чего-то он решил взвалить всё на свои плечи. Даже расставание друзей. Сгущение темноты в разлившейся негативом ауре почувствовал и Хван, резко схватил Ли за руку, остервенело сжавшую ложку, и позвал мягко по прозвищу. Шелестящее Лино прозвучало привычно, до одури испуганно. Только тогда, заслышав нотки переживания и дрожи, удалось остановить падение в бездну. Притронуться к простой истине — что, как бы ни пытался играться с внешним миром Минхо, его внутренний мир был наполнен гарью. Отсутствие Чана, пусть и перекрываемое заботой о Хёнджине, оказывало сильное давление на осколки сознания, потому что сердце всё же ждало, когда уха коснётся нужное имя. Оно требовалось. Жажда почувствовать запах, ощутить сильные объятия, услышать фальшивые заверения в новом дне — росла, возвышалась над отстроенным миром фантазий, где Ли спокойно сосуществовал с одиночеством. То, связывающее его и Бан Чана, начало в кожу впиваться, причинять боль. Минхо растерянно смотрел на свои руки, одна из которых была сжата чужой, и видел, как проступали вены, ведь рукава футболки ничего не скрывали. Жгучее напряжение. — Ты хочешь уйти? — неожиданно выпалил Ли, потому что понял, что же конкретно накрыло. Волнение. — Откуда ты?.. Что? Нет! — В чём дело тогда? — Просто на пару дней… — Хёнджин замешкался, что-то скрывая. — Я хочу поехать к родителям. Проведать. Мне надо посмотреть на свою комнату и привести её в порядок перед переездом.       В одно мгновение то, что сжалось в глотке шипастым комком, отпустило. Даже если Минхо видел попытки Хёнджина скрыть какую-то информацию, то лезть в это не стал. Выпустил палочки из хватки и взял Хвана за руку так, чтобы пальцы переплести. Смотрел глупо на разницу их ладоней и завидовал красоте Хёнджина. По-доброму. Что весь из себя такой творческий, утончённый, его друг сам по себе был творением. Вся его внешность кричала о том, насколько Хван возвышен, прекрасен, эстетичен, пусть по жизни и был простым и компанейским. Минхо чертовски сильно любил это в нём. Обожал знать, какой же Хван Хёнджин, чьё лицо мелькало на обложках журналов временами, на самом деле. И пробудилось всё это только лишь из-за всеобъемлющего жара, которым тот делился прямо сейчас. Недоговорённые слова точно не были сокрыты во зло, поэтому Минхо не захотел в этом рыться. Если это что-то сделало с Хёнджином такое чудо, вынудившее его сиять и своё природное тепло распалять, то пусть останется тайной. Ли было достаточно видимого результата. К тому же отступила и тревога. На душе воцарилось спокойствие, а странное утро, перетекающее в день, обрело свои краски, наконец. Парни договорились оставаться на связи, Хёнджин клятвенно пообещал заглянуть и к старикам Минхо, который не рвался обратно в маленький городок по одной непростой причине. И Ли, попрощавшись достаточно быстро, потому что уже начинал паниковать за поздний вечер, где его никто не встретит, забрал ключи от машины и отправился на работу.       Старался думать о чём угодно, только не о пустой квартире, утопленной во мраке ночи. Сдался в тот момент, когда припарковал машину и сразу же набрал номер Хёнджина, дабы выдавить из себя тихое «уже скучаю». По ту сторону задорно рассмеялись, как и несколько раз за ушедшее в глубину памяти утро, и добавили, что ещё даже квартиру покинуть не успели. Минхо и представлять не хотел с насколько красными ушами он зашёл в клинику. Все его подчинённые тактично промолчали, лишь администратор уточнила, нет ли у Ли температуры. Он уже и хотел соврать, что есть, поэтому и опоздал, но просто привидением прошёл к себе, где уткнулся тут же лицом в стопку бумаг. Ещё утром приходилось удивляться переменам в друге, а то, что крыло самого себя — пугало сильнее во много раз. Пожалуй ответ на вопрос «почему» нашёлся быстрее, чем ожидал Минхо. Его чувствительность к миру, видимо, пробудилась, из-за этого и штормило, да половину ночи спать не давало. Зато хотя бы стала ясна причина, от которой в жар и холод бросило одновременно. Вошедший же после окончания смены Донван и вовсе замер на входе в кабинет, потому что не был уверен, а жив ли человек перед ним. — Минхо? — позвал он, рассматривая зарумянившееся лицо и красные кончики ушей. — У тебя лихорадка? — О, хён, — телефон оказался прижатым к груди, глаза испуганно смотрели на мужчину, пока Ли разбирала болезненная дрожь. Он чувствовал, как его чёрная рубашка уже вымокла в районе подмышек, отчего становилось неприятно коже. — Думаю, да.       Даже помыслить о чём-то не успелось, как чужая прохладная ладонь опустилась на мокрый от испарины лоб, отчего Ли дыхание задержал. Блестящий взор он поднял на лицо своего подчинённого и просто хотел попросить отстраниться. Пусть они знали друг друга много лет, пусть именно этот человек стал фундаментом процветания всего дела Минхо, пусть Донван был близким другом родителей — прикосновения чужих рук к обнажённым участкам кожи для Ли оставались под запретом. Так сильно боялся обжечься льдом, словно все вокруг были врагами, однако в секунды, пока его осматривали, он чувствовал лишь неистовый жар. Почти испепеляющий, но не такой, к какому удалось притронуться одним вечером далёким. Обволакивающим трепетом чужое желание помочь укутывало, разжижало мозг — раньше подобного просто не могло произойти. Никогда и никому, кроме самых близких Минхо не показывался в неподобающем состоянии. И в те дни, когда он ногами еле шевелил из-за слабости, или выглядел скелетом, обтянутым кожей пожелтевшей, ему не составляло труда делать вид, что всё в порядке. А сейчас же от одного сообщения банчановского голову сорвало. Мой /19:06/ Котёнок, я приеду сегодня.       Трясти начало ощутимо, однако не было полного понимания, только ли это из-за представлений в больной голове, или действительно напала простуда. Тело предательски начало полыхать, ведь скучало, а ещё неприятно скручивало желудок — страх. Настолько зависим, всецело и полностью, клеймён Бан Чаном. Вопреки же происходящему распирал и чужой жар, которому не удавалось противостоять. Который раньше не чувствовался даже при лёгких прикосновениях в обыденности дней. Ощущения пугали, потому что не были сопоставимы с тем, что дарил Чан или Хёнджин, Феликс или Чанбин. От родителей приёмных тоже тепло было иное. Казалось, что медленно, но сумасшествие убивало рассудок окончательно, пока не получилось дотронуться до предположения: ждало что-то плохое. И то, чем оно могло быть, Минхо не мог рассуждать, ведь его насильно одели, усадили в автомобиль и, выпытав адрес, довезли до дома. Пришёл в себя Ли только тогда, когда застыл возле входной двери с поднятой к электронному замку рукой. Ощущение того, что пиджак и пропитавшаяся потом рубашка его душили, не исчезало. Так ещё он сам весь был чертовски взбудоражен и возбуждён. Припомнить подобного поведения собственного тела не выходило, однако, стоило дверце душевой закрыться, можно стало выстроить логическую цепочку. Ему требовалась ласка. Настоящая, нежная, такая, какую подарили в самый последний раз. Воспоминания о той близости согревали, пусть и хотелось провести для начала время просто рядом. Ли изводился. Изголодался. А подогреваемое мыслями о скорой, долгой разлуке тело требовало к себе внимания. Потому что все эти дни Минхо глушил себя — не дрочить же перед другом?       Но вдруг стала бить по нервам одна грубая истина: он скучал. Скучал по Чану, а не по времени с ним. Потому что за такой безликий период, где они оба почти перестали существовать друг для друга в привычных образах, появился первый луч света. Совместная поездка. Всё, что случилось тогда, при Хёнджине и в спальне, что вывело, довело и почти сломало — чушь. Пустое. Не имеющее никакого значения, потому что нужен был Чан. Его руки, его тепло, которое однозначно накопилось и уже рвалось, чтобы проникнуть под кожу самого Ли. Минхо грезил об этом, в то время как остервенело отмывал с кожи ощущение чужих прикосновений, так болезненно обжёгших. Тело просило жара. Впервые, наверное, Минхо чувствовал, как сильно огонь страсти рвался из него, и он так хотел поделиться им. И как же больно ему было видеть то, что он увидел. Сначала и поверить не мог. Смотрел, даже не звал больше по имени. Просто разглядывал то, как тяжело Бан Чан перешагнул порог их квартиры, где ранее никогда позволено подобного не было. Как он неуклюже пытался разуться и ругался громким, отборным матом на английском, миксуя его с корейским. Как, спотыкаясь, начал приближаться, чем пугал. Каждый шаг пугал и пробуждал первородный страх, отчего с побледневших губ срывались тихие стоны, схожие со скулежом, потому что Минхо просто отходил дальше, вглубь квартиры. В своей одежде он чувствовал себя голым под звериным взглядом: рваные джинсы и облегающая безрукавка резко почудились отсутствующими на теле. А стоило широкой ладони опуститься на яро вздымающуюся грудь, то Ли и вовсе потерялся. Видел себя загнанной жертвой и совсем не мог дать отпор, потому что страх был выше. Его пугал его же избранный душою человек. — Чанни… — Снимай, — грубый тон, сильные пальцы в чёрную ткань безрукавки. Но хуже всего — запах алкоголя. Стойкий, мерзкий. Точно такой же. — Раздевайся. — Прекрати, — он пытался. Он искренне пытался, только вот дрожал, словно от пронзающего холода. Хотя, так оно и было. Лёд, исходящий от Чана, колол кожу, убивал всё, отчего уютная квартира приобретала мрачные краски, становилось тюрьмой для своего пленника. — Чан! Прекрати!       Но тональности мягкой не слышали. Губы впились в бледную кожу шеи, моментально следы оставляя. Руки шарили под вытянутой из-за пояса джинсов безрукавкой, а сам Бан жался ближе. Минхо хотелось заорать, но голос пропал. Предательски и всё тело окаменело, поддавшись волне ужаса, и позволял Ли терзать себя беспрепятственно. Чувствовал зловонный запах и даже знал, что это был коньяк. Ощущал, как неровно стоящий на ватных ногах Чан тёрся членом о его бедро и продолжал кусать и выцеловывать шею, ключицы, словно хотел откусить кусок. Пустить кровь. Пустой же взор Минхо был направлен в приоткрытое окно спальни, ведь застряли оба в коридорчике. В усилившихся сумерках жаждалось и мечталось обо одном: чтобы всё оказалось сном. Прекратилось. И лишь когда в уже расстёгнутые джинсы проникла рука, забралась за пояс боксёров и подушечки, скорее всего грязные, немытые, притронулись к разработанному анусу, Ли пришёл в себя. В каком-то тумане, не отдавая себе отчёта хоть в чём-то, но Минхо оттолкнул Чана и рванул в сторону. Он слышал, как парень упал на стеклянную дверь, как посыпалось стекло от силы столкновения, однако даже не остановился. Пусть знал, что ему не сделали бы больно. Пусть понимал, что Чану нужно было помочь — страх был выше. Намного выше всего. Потому что откинуло в прошлое. Запах уже осел в лёгких и выжигал там кислород. Минхо был слабаком. Только из-за своей трусости и беспомощности он схватил куртку, первую попавшуюся, ключи от машины и в одних тапочках вылетел из квартиры. Ему было плевать, с какой громкостью хлопнула дверь. Ему было плевать на соседей. Ему стало плевать, поранился ли Бан Чан. Ему было страшно. Страшно настолько, что как только он забрался в салон автомобиля, то истошно закричал и голову руками закрыл. Пытался отогнать всё пробудившееся.       Полегчало. Но дрожь и ком ужаса отступать не думали.       И Минхо сбежал. Уехал туда, куда глядели заплаканные глаза.       В тот поздний вечер он потерял себя. В тот бархат ночи он ни на что не надеялся. Тогда всё, о чём он мог думать - в этот раз его черёд умирать.