По следам луны

      Пожалуй то, за что себя ругал Минхо, это за срыв к Феликсу, несмотря на собственное состояние моральное. Услышать дрожащий голос, надломленный тон, сбивчивые фразы в просьбах о помощи, пугало — Ли был вне себя. Он даже не успел собрать своё разбитое очередной ложью сердце, как сорвался с крючка личной драмы, уже готовой потопить под собой всё человеческое. Но, собрав в кулак остатки здравого смысла, держащегося на тех словах, которым никогда истиной стать было не суждено, Минхо добрался до знакомого адреса. И только чудом ему удалось сдержаться, чтобы не встряхнуть заплаканного Феликса, подползшего к его ногам, как только порог оказался преодолён. Тот испуг, одолевший и без того свихнувшееся сердце, породил нечто ужасное в венах, когда всхлипы рыданий превратились в истерику. Извинения, мольбы всё исправить, помочь, спасти: Минхо сходил с ума и не понимал, что мог сделать. Сам просил успокоиться, внятно объяснить произошедшее, но Феликс продолжал хвататься за штанины, смотреть покрасневшими глазами и упрашивать вернуть Хёнджина. Вернуть его домой. Та любовь, которая жила к Ли Феликсу так долго, росла, укреплялась с годами, потому что Минхо знал, каким же на самом деле парень был человеком, начала обращаться в пыль. Вероятно, если бы прозвучало признание о сотворённом той ночью в баре, всё было бы иначе. Но Феликс не желал брать на себя ответственность. В очередной раз. Говорил, что не знал того, кто поцеловал его. Твердил, что всё самое необходимое для счастья — Хван Хёнджин. И Ли не мог понять: пьян ли его друг, с катушек ли слетел, под наркотиками ли он. Не осознавал и банальной правды, когда они успели перейти в сражение. Феликс нападал на него, сначала винил в том, что Минхо бросил его, оставил, возомнив себя высшим созданием. А потом просил прощения, снова упав в ноги. Любыми словами старался заставить позвонить Хвану и позвать его сюда, помирить их. И такому поведению Минхо был чудовищно напуган. По одной простой причине: узнавал себя.       Грубая растерянность не позволяла даже дышать, Ли задыхался, рассматривая искажённое лицо некогда близкого человека. Не ожидал он такого общения. Всё ещё миллион вопросов жил в голове, а вместо ответов он получал какой-то бессвязный бред. Это выводило наружу неистовую злость. И просьбы замолчать не возымели никакого эффекта. Впервые Минхо не представлял, как помочь, успокоить, заставить рассказать накопившееся. Лишь крики, обвинения, извинения преследовали их обоих. Да и сам Феликс виделся чужим, ненастоящим, убитым. Его светлые волосы обернулись чёрными. Лицо похудело настолько, что и узнать нежное очарование не удавалось. Синяки на светлой коже были везде: от самоповреждений, от капельниц, от сдерживания ненависти к миру. Пушистый кардиган ничего не прятал, а расстёгнутые пуговицы не прикрывали впалого живота и плоской груди, где заметными были тёмные волоски. Минхо вообще не был уверен, что Феликс в последнее время работал: он был не в себе. Потребовались силы, чтобы оторвать бьющегося в истерике парня от пола, ведь слушать весь бред, льющийся с бледных уст, начало убивать остатки крох жизни в душе. Борьба с Феликсом утомляла, но Минхо сумел затолкать его в ванную и заставить помыться. Сам же принялся перестилать грязную постель, где, как не сложно было догадаться, Феликс ел, спал, рыдал и пытался, видимо, умереть. В чужом телефоне Минхо заметил с десяток пропущенных от менеджера, потому без промедлений перезвонил, обрисовав ситуацию. Дождавшись обещаний о скором приезде и оказании помощи, судорожно выдохнул, отпустил себя, словно это его потолок после всех обвинений и унижений. Здесь находиться сейчас, когда последствия общения с Чаном перекрывались чем-то ещё более болезненным, он попросту не мог. Но дождался Феликса из душа, укутал его в найденный халат. Даже уложил в чистую кровать и пригладил сырые волосы. Мёртвые, ломкие, обстриженные. — Прости, — прошелестел сорванным голосом Феликс. — Прошу. Мне так тяжело. — Ты уже много раз это произнёс, — со звучной усталостью и безразличием. — Ещё раз тогда спрошу, ты не хочешь нормально объясниться? — Нет, — Ли натянул на себя одеяло, скрываясь по самые глаза. — Прости. — Вот, выпей, — дрожащая рука протянула несколько пилюль, пока вторая подхватить пыталась початую бутылку с водой. — Что это? — Успокоительное, — таблетки были приняты. — Я навёл порядок на кухне немного. Захвачу мусор, который успел рассортировать. — Хён, прости, молю, — стоило Минхо подняться с кровати, на которую он опустился, чтобы позаботиться о друге, как его схватили грубо за запястье. — Прости. Мне просто… Я просто… — Всё в порядке, — рука оказалась вытянутой. — К тебе приедет менеджер. А мне надо идти. — Помоги мне вернуть Хёнджина, — вновь повторенные слова разрезали бьющуюся плоть под рёбрами. — Позвони Джею, — вместо ответа. — И когда придёшь в себя, позвони мне. — Кто такой Джей? — Тот, кого ты поцеловал в том проклятом баре, после чего сбежал!       Не выдержав накала всего, вспылил Минхо. Его душило то, что с ним сотворил Чан. Не отпускало ощущение члена в горле и импульсов мерзости на коже, потому что его легко использовали, приручив в очередном обмане. А теперь ещё и это. Сотня обвинений в том, к чему Ли даже отношения не имел. Пусть в чём-то Феликс и оставался прав: когда-то он бросил его и Хёнджина. Однако поведение друга выводило на кристальный негатив. Обвинять в своих выходках стороннего человека, разве такое правильно? Он поцеловал другого парня, потому что Минхо его вынудил своим отсутствуем в его жизни в какой-то момент. Будто и не помнил той спутанной встречи, которую Минхо им устроил, в которую он заверял Хвана в своих чувствах. Где воспоминания об этом? — Я… Я-я-я-я… — Отдыхай, — дойдя до выхода их комнаты, Ли обернулся. — Когда вновь станешь собой, позвони. Я обещаю поговорить с Хёнджином, если ты извинишься перед Джеем.       Очередное «прости» ударилось в спину, когда Ли поторопился покинуть чужую квартиру. Где-то в глотке что-то рокотало, вшивало под кожу вину, ведь всё же Ли обязан был остаться, а не сбегать. Только вот обида гложила, обвинения ранили, а та слабость, порождённая Чаном, собственным бессилием, двумя приближающимися датами, когда наступила бы одна смерть за другой — всё придавливало и вынуждало прятаться в свой защитный панцирь. Однако в этот раз Ли смог себя оттащить на работу, несмотря на весь помятый и разбитый вид. Судьба же имела планы иные. Сотворяла какой-то день бесполезных извинений. Феликс, Чанбин, Чан, Джей. Все будто сговорились и спятили. Но от последних хотя бы удалить послания можно было, а лицо Феликса оставалось перед глазами. Его крики звенели в ушах. Его удары запомнило тело. Его обвинения разорвало в клочья сердце.       Чанбин, казалось, и вовсе забылся. Уродливое «прости меня за всё» сначала напугало, после разозлило, потом умертвило последнюю надежду на нормальное завершение дня. Потому что последовало перечисление того, что значило чёртово всё. И с какой скоростью Минхо удалял переписку, даже представить было нельзя. Не хотелось читать про то, что Со признавал сокрытие Бан Чана и его выходок, пусть ничего криминального в них и не было. Не хотелось осознавать, что Со по-прежнему чувствовал какие-то неправильные чувства к нему, а просил прощения за то, что нашёл того, с кем стало возможным представить его замену. Не хотелось внимать банальности договорённостей между ним и Чаном о подарке на свадьбу, про которую оба и вспоминать не думали до звонка родителей Бана. За предательство, о чём упомянуто было мало, Чанбин тоже просил прощения. Зато Ли смог сделать вывод — тот выпил и выпил очень много. Хотя непонятным оставалось, когда умудрился успеть, или занялся этим прямо после посадки.       Чан просил прощения за все тяжёлые моменты, которые распускались без конца в их совместной жизни. Умолял простить за ту ночь, подарившую отметины на драгоценном теле и поселившую под рёбрами неописуемый ужас. И после прочитанных слов Минхо резко схватил настольное зеркало в своём кабинете, чтобы удостовериться — сейчас всё ниже подбородка вновь было усеяно следами принадлежности, собственничества. Спрятаны же они очутились за воротником новой водолазки. Каждый из них кричал о слабости Ли перед Чаном, о его повиновении, о его подчинении. Беспрекословном. И даже повышенный голос, крик о том, что всё смысла не имело — лишь пустой бред. Минхо продолжал читать мольбы о снисхождении и благосклонности, понимая, что и Чан был пьян. Оба близких человека напились и решились на такое бесполезное времяпрепровождения. Бесило. Как и собственная ничтожность, воспетая всеми этими извинениями. Ни одно слово не значило хоть что-то. Пустота. Тьма. Безликость. За ними, скорее всего, не было чувств. Это как осведомление о том, что оно было, есть и будет продолжаться. И подобное пора бы просто принять.       Джей тоже подливал масло в бушующее яростью пламя. Его скомканное «извини, сегодня не получится увидеться» взорвало вены. Потому что это было единственное, что от него пришло. Ни пропущенных, ни других сообщений, будто той совместной ночи и не было. Хотя её действительно не было. Что ему вообще в голову пришло? Почему он так наивно и сильно ждал встречи? Какого чёрта он ещё и собственное имя в бреду произнёс? Хотел же всё по-человечески, иначе, а вышло так убого. Отчего-то в момент того, как взгляд проходился по нескольким словам из раза в раз, Минхо потерял ту нить, связывающую его с Джеем. Ответить себе же, оказывало ли влияние на отвратительное ощущение в душе всё произошедшее, не получалось. У человека, конечно, могли быть свои дела, увлечения, проблемы и занятия. Тревожила лишь мысль, что Минхо сотворил что-то грехоподобное и тот поцелуй случился не частью фантазии. Потому и полученное сообщение отправилось в корзину, к остальным. Встреча с Джеем могла бы сгладить послевкусие от этого скомканного дня, которое тоже место в мусорке ожидало, вот только ей не суждено было случиться. Даже узнавать причины нежелания не возникало: уж не парню следовало залечивать сердечные раны тупого, не умеющего жить и выстраивать отношения с людьми Ли. — Ты почему до сих пор здесь? — тот пафос, с которым что-то поедающий Донван вошёл в кабинет, напугал задумавшегося над спутанными в документах цифрами Минхо. — Уже за полночь. — Уже? — тяжёлый взгляд упал на низ экрана монитора, чтобы отметить утекающее вперёд время. — Чёрт, ничего не сходится. — Оставь, я перепроверю всё завтра, — спокойным тоном отозвался мужчина, передвигаясь мягкой поступью по кабинету. — Я останусь, пока не сойдётся, — спина сгорбилась, а веки прикрылись из-за навалившейся усталости. Эмоциональные всплески вели всегда к тому, что голова переставала функционировать правильно. — Чтобы к утру всё было готово. — Иди сюда, — чужая рука бережно притронулась к плечу. — Иди ко мне, ребёнок.       Надломленно улыбнувшись уголком губ от осторожного прозвища, Минхо поднялся с насиженного места и проследовал за мужчиной до дивана, куда тот сразу уселся. Его лицо заметно искривилось, когда руки Донвана раскрылись для объятий. Но его всё же в них утянули и прижали к груди, как обычно делал отец, действительно старающийся играть роль родного человека. Игнорируя то, какая волна мурашек пронеслась в момент соприкосновения кожи рук, Ли попытался расслабиться, ведь рядом находился тот, кто всегда защищал. Давно стоило себя приучить быть более отзывчивым к тем, дарующим чувство безграничного тепла и спокойствия. Вероятно, как думалось, его хотели отчихвостить за пропущенные звонки от родителей, но вместо этого просто обняли. Горячая рука опустилась на голову и беззастенчиво принялась поглаживать, пропуская отросшие волосы через пальцы. Такое тепло, источаемое чужим телом, убаюкивало, согревало, смывало всё чёрное и грубое, произошедшее с прошлого вечера. Этому оставалось только поддаться, как и словам о том, что пора домой. Сейчас, будучи под защитой, пристальным вниманием дорогого сердцу человека, Минхо вновь превратился в ведомого. Только его не терзало подобное обращение в мгновения опустившейся на город ночи. И даже отказываться от предложения подвезти до дома не пришлось: Ли хотел, чтобы о нём позаботились, а Донван желал позаботиться. В трепете, когда чужая рука притрагивалась к пылающему лицу, Минхо и не вздрагивал, лишь утопал в нежности, расплывающейся по коже. Словно его отбрасывало туда, где всё было иначе. — Мне интересно, — поплывшим тоном заговорил Ли, — почему ты так относишься ко мне? Из-за матушки? — Отчасти. Она просила заботиться о тебе, и я делаю всё, что в моих силах, — тихая хрипотца в голосе всегда навевала воспевания прошлого в голове. — Ты же знаешь, что ты для меня значишь много. Я, по сути, нянчился с тобой, когда тебя поселили в новый дом, где ты адаптироваться не мог. — Я безмерно благодарен, — Ли повернул голову к сосредоточенному на дороге мужчине. — И не знаю, чем отплатить, ведь по сей момент ты рядом со мной. — Отплати мне своим счастьем, — яркая улыбка, но даже мимолётного взгляда не было подарено. — Мне больно видеть тебя таким. — Хён… — Осуждать я не имею права. И твои родители не осуждают и не осуждали твои влечения и увлечения, но разве Бан Кристофер Чан делает тебя счастливым? — Минхо понурил голову и ухватился подрагивающими пальцами за ремень безопасности, который неожиданно начал душить. Его отношения с мужчиной не были восприняты в штыки. Его никто и никогда не пытался поставить на «верный» путь, однако. — Я люблю тебя, правда, — машина плавно ушла в поворот, — хочу видеть тебя таким же, каким ты был на первых годах университета. Шебутной мальчишка, душа компании. — Мне жаль, что я не оправдал твоих надежд. — Дело не в том, с кем ты делишь постель и быт, — на светофоре автомобиль замер, пропуская подвыпивших пешеходов, — а в том, что тебе дают эти отношения. Ты сам не свой, ребёнок. И вы оба, вероятно, изводите себя. Даже не могу припомнить, когда Чан в последний раз к нам заходил. Встречал тебя, воровал с работы. — Но быть в одиночестве, как ты, я не смогу! — скорее с тоской, чем со злостью из-за окунания в действительность. — Для меня это… Это… Мне нужно… — Я знаю. Видел, — вновь дорога потекла перед лобовым стеклом тающей змеёй, пока за окнами замелькали огоньки гирлянд и фонарей. — Из-за всего произошедшего… Ты всегда можешь пожить у меня, если что. Уверен, ты встретишь того, кто вновь оживит тебя. Но не стоит продолжать тащить механизм, работающий на последних шестерёнках. — Почему у тебя нет семьи? — решил немного сменить вектор на иной объект Ли и ощутил чужую ладонь на своей коленке: просто бережное похлопывание. — Извини. Влез не туда. — Когда моя невеста скончалась от лейкемии, я понял, что не хочу никого другого. Она была моим всем. Моим светом, — делился переживаниями душевными Донван, ведь ранее эта тема не поднималась из-за просьб мамы. — Изначально я пытался что-то строить, но во всех девушках искал её. А с мужчинами… Уж увольте! — мягкий смех. — Я себя-то вытерпеть не могу, так и ударил бы за непомытую посуду и несдержанные обещания самому себе.       Конечно, без каких-либо предположений, Минхо понимал, что сказанные слова — поддержка. Такая, за какую росла благодарность под рёбрами. И в целом Ли внимал: его семья невероятная. Каждый из них прошёл непростой путь, столкнулся с ужасными событиями, да они даже по крови все не были родными друг другу, однако их это всё будто только сплотило больше. Редкими ночами, как обычно в полном одиночестве, Минхо размышлял, а заслужил ли он всего этого? Он — то самое слабое звено в цепи, готовое сломаться в любой момент. Несколько раз в год стабильно. Пусть даже в такие моменты он оставался счастлив, что его позора не видели мама и отец. Они бы не пережили истиной сути их любимого сына. Столько сил, столько любви вложили в человека, способного покончить с собой в доведённом до ужаса состоянии. Разве они заслужили это знать? Даже будучи на пике своей невменяемости, Минхо старался сделать всё, лишь бы близкие люди не увидели его таким. Мечтал скрыться ото всех, ведь никто не заслужил, никто не виноват во всём случившемся, но понимал и то, что не прошёл бы такой путь без всех них. Без Чана. Но Донван переключился на разговор о чём-то стороннем, так ещё и радио зашуршало всеми теми песнями, которые не оставляли никакого отпечатка на душе, что позволило вынырнуть из тяжёлых дум.       Сознание ласково отключало воспоминания о плохих событиях, дозволяя притронуться к самому ценному: к умершему отцу. Сладостной негой, как только сомкнулись веки под давлением плавного ведения автомобиля, Минхо окунулся в любовь родного папы. В ту любовь, в которую он поистине верил. Ни в какую другую, только в эту, что жила в нём по отношению к папе. Спать с ним рядом, дожидаться после работы, за руку идти в школу с ним, делиться сладостями. Иногда Минхо думал, что его тяга к мужскому вниманию когда-то основалась на примере папы: ласка, нежность, поцелуи осторожные в лоб и щёки, объятия, комплименты. От матери подобного не было, по крайней мере в осознанном возрасте. Только со временем удалось осознать острое влечение и в сексуальном плане лишь к мужчинам, тогда все домыслы развеивались, пусть мгновениями и желалось быть таким, кого хотело перед собой видеть общество. Родиться девушкой или быть способным полюбить девушку, чтобы сознать нормальную, по нормам правильных людей, семью. Папа же в душе и сердце оставался навсегда самым важным мужчиной. Его жар не был похож вообще ни на что, возможно, совсем немного Минхо мог сравнить его с природным огнём Джея. Хотя видел это чем-то порочным. Но никто, даже Чан, не давали ему той любви, которую удалось познать в детстве. Бескорыстная, основанная на внутренней потребности отдать всего себя, лишь бы семя счастья посадить в душе. Что в ответ влекло большую отдачу, до крика безумного сердца. И да, Бан Чан был именно таким изначально. Никогда, конечно, Ли параллель с отцом не проводил, но знал, что и эта форма любови могла существовать в его вселенной. Сейчас она уже истлевшим трупом лежала за забором из отстроенной жизни: всё кануло в тёмное прошлое.       Благодаря Донвану Минхо без проблем оказался дома, к тому же оставался разнеженным от поддерживающих слов и объятий. Даже не верилось, что его легко так смог обуздать не Хёнджин, однако радовало произошедшее. Весь мрак очутился за пределами сердца, а само оно стучало учащённо, робко, поддаваясь сладостной нежности. Горячий душ смыл придуманную сознанием грязь с кожи, словно обновление подарил, потому Ли с кряхтениями пожилого человека завалился на постеленный в гостевой комнате футон. Зайти в спальню в этот раз почудилось чем-то, что могло осквернить воспетую действиями близкого человека безмятежность. Запрет от Донвана на выход на работу в выходной день не висел обузой как обычно, ведь Минхо планировал заняться своими делами. Под глупую дораму он даже отрубиться успел, размышляя обо всём и сразу, да только подорвался на ноги резко, по жгучее головокружение, встав в оборонительную позу. Готов был ударить незваного гостя, нависшего над ним. — Ты действительно маленький котёнок, когда спишь, — голос Хвана был насмешлив. — Какого хера?! — Ну, иди сюда, обними меня. Я очень скучал!       На обдумывание сложившейся ситуации и на восстановление дыхания даже секунды не дали. В свете, сочащимся с экрана телевизора, Хёнджин схватил застывшего Ли за запястье и дёрнул на себя. А Минхо уже превратился в изумлённую куклу. Сильные руки мгновенно обхватили похудевшее тело, из-за чего тут же разорвался в звуках дорамы раздражённый вздох. Тонкая кофта с высоким воротником не прятала выпирающие кости и мышцы, налитые бетоном из-за напряжения от страха и неожиданности. Но ладони гладили широкую спину, тепло самого Хвана успокаивало, отчего постепенно натянутое, словно тетива, тело расслаблялось. Ли банально обмяк в чужих руках и ухватился за шею Хёнджина, прижимаясь максимально близко. Шипением дышал на ухо другу, чувствовал каждой клеточкой замечательное настроение его и продолжал жаться. Даже тогда, когда одна из ладоней опустилась на то самое место внизу спины, где горел уродливый, отвратительный и по сей день болезненный шрам. — Откуда ты тут взялся? — тихим шелестом спросил Минхо, чуть отодвигаясь в сторону. — Ну, я тебе писал, но сообщения до сих пор не были прочитаны, — пожимание плечами под заигрывающий взгляд, поймавший смятение на безупречном лице. — Чёрт… Про-о-сти… — пришлось даже язык прикусить, ведь именно от этого слова начинало тошнить. — Хённи, я так скучал, — оставаясь разнеженным, пусть и напуганным, Минхо говорил то, что чувствовал. — Так скучал. Хённи. Обними меня ещё! — отчаянная просьба, сразу же исполненная в бережности. — Скучал по тебе. Отталкивал потому. Ведь ты нужен рядом. Всегда рядом. — Я знаю. Я чувствую, — слишком резко связь между ними двумя вонзилась в кожу острыми клыками, пробуждая истину, — блять, хён, — пальцы грубо впились в плоть Ли, — так давно я не испытывал этого. Господи! Это так хорошо! — дрожь пробила оба тела одновременно. Их внутренняя привязка действительно существовала, но будто с годами теряла свою силу и власть, а теперь обострилась. Сшивала кровью обоих раз и навсегда. — Не уходи, — больше было похоже на мольбу. — Этот день… Эти дни были невыносимыми. — Я пришёл, чтобы сдержать обещание, — твёрдо, на самое ухо. — Я забираю тебя себе. Возьми самые необходимые вещи. Нас ждёт такси внизу, — изумлённо Минхо отстранился, дабы заглянуть в сузившиеся из-за ожидания глаза. — Ты сейчас мой Ли Минхо, — тихо, словно это нечто постыдное. — Не Лино, не Бан Минхо, а мой Ли Минхо, по кому я скучал так много лет. Собирайся.       После такого властного приказа, произнесённого слишком серьёзно для неуклюжего Хёнджина, Минхо просто повиновался. Торопливо скидал в свою сумку принадлежности, без которых действительно тяжело переносил долгие ночи где-либо, и пошёл следом за переменившимся другом. Глядя в широкую спину, обтянутую чёрной тканью тёплого пальто, вслушиваясь уверенные шаги, отзеркаленные стуком каблуков дорогих ботинок, ощущая аромат терпкого одеколона, Ли не был уверен, что знал этого человека. Внешние перемены всегда пугали Минхо, хоть он и знал, что внутри Хван оставался самим собой. К этому будто банально невозможно было привыкнуть, потому что всю жизнь удавалось наблюдать за переменами, видеть, как родное отражение менялось, даже если с самого начала оно имело иную полярность. Потому прямо сейчас Ли чувствовал себя намного младше, каким-то мерзким существом, которому дали дозволение притронуться к произведению искусства. Весь Хёнджин источал эту возвышенность, эстетичность, красоту, которую он вкладывал и в свои картины, пока сам Минхо просто терял себя день ото дня, как и весь свой человеческий вид. Его настолько выбила из состояния натянутого на нервы спокойствия выходка Чана, и добило остальное, за день навалившееся, что банально думалось остановиться и заорать. Выпустить пар агрессии, моментально сменившей всю былую нежность, привитую близким человеком. И Минхо осознавал — это только начало конца для него и для всех, кто останется рядом. — Спасибо, что ухаживал за моими малышками, — перешагнув порог квартиры, первое, что сделал Хван, побежал к растениям, отчего у Ли задёргался глаз. — Располагайся. Спать будем вместе, и отказы не принимаются. — Ощущение, что эти водоросли, — обозвал то, за чем присматривал, Минхо, — тебе дороже всего. А завёл их ты перед самым отъездом, чтобы меня погонять после работы. — Отчасти, совсем немн-о-о-о-го, но ты прав, — Хван улыбнулся, стягивая с себя длинное пальто. — Я предполагал то, как себя будут вести два придурка-продюсера. Думал, — повесив одежду на настенную вешалку в коридоре, Хёнджин собрал свои отросшие чёрные волосы в невысокий хвост, — подобное поможет тебе отвлечься, а не проводить время в одиночестве. — Спасибо, мамочка, — съехидничал Минхо. — Схожу в душ, закажи что-нибудь поесть, — вновь мягкая команда-приказ. Минхо чувствовал, как они в очередной раз за эту близкую жизнь поменялись местами. Однако перечить не осталось ни сил, ни желания. И в этот раз сбегать Минхо не хотел, зная, что его примут таким, каким он обращался. — Уже шесть утра, — зачем-то подметил Ли. — До сих пор нет звонка. — От Чана? — обнажившись верхней частью тела, Хван замер посреди небольшой спальной комнаты, чем вызвал смешок от Ли. — Забей на этих алкоголиков. Чанбин написал, что они почти поругались за время перелёта, а потом напились до свинячьего визга. — Ты даже об этом в курсе, — телефон полетел в сторону постели, как только доставка еды из ближайшего открывшегося кафе была заказана. — Мне же довелось получить сотню тупых сообщений. Но, что оба нахуярились, я понял. — Люблю, когда ты ругаешься матом, — Хёнджин удалился, и почти сразу зашумела вода в отремонтированной ванной комнате. А Минхо засмеялся в голос, ведь услышал крики радости из ванной комнаты. — Ебать, как тут охуенно всё сделали! У меня своя ванная комната! Да! — Люблю, когда ты такой… Мой Хван Хёнджин.       В очередной раз, словно оказался впервые в невероятно уютной, пусть и маленькой квартире, Минхо осмотрелся. Здесь всё пропиталось хвановскими вайбами от и до. А к растениями действительно проявилась какая-то привязанность. Притрагиваясь кончиками пальцев к мягким листьям, Ли вспоминал, как беседовал с ними, когда поливал. Это вызвало улыбку на пухлых губах. Ведь он им жаловался и рассказывал, что тоже хотел бы быть простым цветком. Красивым и нежным, пробившимся на могиле папы. Из-за этого ему даже казалось, что он определённо спятил, однако до сих пор старался удержаться на поверхности того болота, в которое поселила его жизнь. Неразобранные чемоданы немного портили привычную атмосферу умиротворения в комнате, только Минхо поленился вызываться их разбирать, как мог сделать в любой другой день. Теперь эти владения всецело принадлежали Хвану, и лишь ему было известно, как этим всем распоряжаться. Приехавшая доставка отвлекла от каких-то плавающих мыслей по хрупкому подсознанию. И вместе с распаковкой еды удалось притронуться к пониманию, что Хёнджин застрял в ванной на добрые часа полтора. А стоило подобраться к двери, чтобы в неё постучать, та открылась и чуть не сломала нос Минхо. — Чуть не убил! — испуганный Ли провёл пальцами по коже под носом, беспокоясь о крови. — Что-то хрустнуло! — Прости, прости, хён! — распаренный, мокрый, с одним полотенцем на бёдрах Хван принялся касаться похудевшего лица, на котором совсем немного проявился живой румянец. Пальцы же длинные подушечками мягкими оглаживали нежный жар смущения, пока Ли позволял. — Ты как? Сильно больно? Твой красивый нос… — Не спрашивай меня с таким видом, как я?! — Минхо скинул наигранно раздражённо чужие руки со своих щёк и оглядел потемневшим взглядом подтянутое тело. Из-за поплывших местами синяков он судорожно выдохнул: Хёнджин тренировался даже будучи в другой стране, а значит, продолжал бороться со стрессом от одиночества и внутренней боли. Они оставались одинаковыми даже через расстояния. — Всё нормально. — А ты, что, соблазняешься? — одной рукой Хёнджин откинул свои длинные волосы назад, с которых по-прежнему капала остывшая вода. — Нужно приложить лёд, — перестав разыгрывать сценку секси парня, строго добавил он. — И не пялься на меня! — С телом Чана ничьё не сравнится, — с искренним недовольством, громким возмущением. — Сдался ты мне. — Согласен. У Чан-хёна великолепное тело, — Хван отправился в комнату, чтобы обзавестись одеждой, — хотя… У Со Чанбина тоже ничего так. — Что? — приложенный к лицу лёд в небольшой упаковке скрывал выражение лица Ли, однако Хёнджин мог заметить удивление. Усмехнулся неровно и фыркнул из-за тупости своей. — Что у Со Чанбина? — Пойдём, поедим, — перевёл тему Хёнджин, облачившись в дешёвую пижаму из местного Daiso, чем заставил Ли задуматься об эстетичных вкусах друга. И схватил его за талию, уводя прочь, на самое заветное место квартиры, крошечную кухоньку. — Ого, ещё горячее!       В безмолвии, разрываемом чавкающими звуками и стонами удовлетворения, Минхо наблюдал, с каким оглушающим аппетитом домашний Хван Хёнджин поглощал пищу. Не мог отвести взгляда от того, как щурились довольные глаза, как поджимались губы, как раздувались ноздри в попытках принюхаться к запахам соусов. От сердца отлегла печаль, а в сознании сгорело непонимание: перед ним сейчас находился привычный Хёнджин, с кем Минхо взрослел, ступал по годам жизни, чему-то обучался. Без косметики, напускной возвышенности, всей мишуры, надетой на плечи. Обычный Хван Хёнджин, который банально перепачкал губы в тёмной бобовой пасте и похрюкивал от проигрывания какой-то странной передачи на экране айфона. Забавный Хван Хёнджин, который, икая, начал что-то рассказывать про своё путешествие, про новые знакомства, про проведение выставки, а Ли не мог перестать разглядывать изученные досконально черты лица, повадки и движения грациозного тела. Почему-то только в эти мгновения Ли почувствовал кожей свободу, плавно перетекающую прямиком в гулко стучащее сердце. Словно всех прожитых лет и не было. Словно они всё ещё подростки, сидящие на родительской кухне и поедающие поздний ужин. В звенящем приятным прошлом моменте Минхо отпустил всё. В душе простил всех, в сознании запер на чёрный ключ каждую тёмную эмоцию — всё было впереди, но не здесь, не в эти минуты. Желалось жить. — Опусти воротник, — мягко попросил Хёнджин, когда Минхо закончил стелить свежее бельё на постели, избавив себя от уборки посуды, ведь надоело такое и дома. — А? — Ли не расслышал, потому что про себя напевал приставшую песню, которая только что прозвучала в музыкальной передаче по телевизору. — Что не так? Я взял вещи там, где ты сказал. — Воротник, хён, опусти его, — более требовательно, пока шаг за шагом Хёнджин приближался к замершему с подушкой в руках Ли.       Но никаких действий не последовало, лишь руки сильнее сжали ткань. И уже тогда в атаку пошёл Хван. За несколько шагов он преодолел расстояние между ними двумя и схватился руками за воротник, обнажая изуродованную некрасивыми следами кожу. А прежде чем Минхо начал бороться, Хёнджин повалил его на кровать и стянул кофту с тела, оставив её некоторым нейтрализатором возни на ослабевших руках. Дыхание обоих парней сбилось, пока один взором злобным изучал сотворённое на похудевшем теле, а второй пялился в чёрные омуты взгляда, содрогаясь от невиданной ранее ярости. Минхо поистине отчаянно иногда хотел понять, насколько же сильно всё же Хёнджин ненавидел Чана в последние несколько лет, но он подло купился на недавнее объединение их компании в самых сладостных тонах общения. Пусть уже и без Феликса. Однако от праведности долго бегать не удавалось, она настигала и впивалась грязными когтями в спину в попытках выдрать позвоночник, дабы из тела создать тряпичную куклу. Настолько Ли слабый, беспомощный и бесполезный, что всё понимал, только ничего не предпринимал. Будущее, раскрашенное реальностью, заведомо было обречено, стало таким несколько лет назад. Оно рухнуло в словах о предложении выйти замуж, связать две жизни официально — после них ничего уже нельзя было порвать. И Хёнджин пытался донести эту мысль, стучался же в закрытые двери. Принимать сердце истину не собиралось. — Я на самом деле прикончу его, — почти с рыком. — Это не то, о чём ты думаешь, — грудная клетка яростно вздымалась, потому сказанное звучало правдой, но не всей. Чан использовал его, как удовлетворение своих потребностей, так ещё и пометил, будто напомнить хотел, кому же тело принадлежало. Но Минхо, ровно как и Чанбин, продолжал оправдывать Бан Чана. Свою тупую наивность в придачу. — Мы… Я… Занимались… Это… — Чёрт побери, Минхо! — гневом. — Он даже не сказал тебе, что они улетают в ёбаные штаты! Сколько можно?! — Ты-то откуда всё знаешь?! — набравшись сил из-за чужой ненависти, Минхо скинул с себя растерявшегося друга. — Я люблю Чана! Я люблю его! Понимаешь?! — скудная, громогласная ложь самому себе, лишь бы не потерять веру в созданный мираж.       И этот отчаянный выкрик заставил Хёнджина угомониться в одно мгновение. Его ошеломлённый взгляд проследовал по изменившемуся телу, подмечая выделяющиеся мышцы и мягкость красивой груди, по-прежнему вздымающейся дико, словно Ли только что пробежал марафон. Оба вновь пялились друг на друга, как и минутами ранее, осознавая самую греховную правду, которая только могла быть. Однако именно Хван оставался более менее в себе, а стоило заметить застывшие слёзы в глубоких глазах Минхо, то вся ненависть утихла. А основание для такого гадкого чувства существовало, но про это Хёнджин не был готов говорить прямо сейчас. Вероятно, он до конца не разобрался в себе, напридумывал всякого, ведь до сих пор оставался маленьким мальчишкой, подверженным эмоциями и чувствам больше, чем рациональному мышлению. Уверенность же в беспрекословной любви к Минхо оставалась непоколебимой. Поэтому всё тягостное Хван заставил сгинуть. Поднялся с кровати, пока растерянный Ли утирал капли горьких слёз, не думая над тем, чтобы сокрыть своё тело за тканью тёплой кофты. И прежде чем он собрался сделать хоть что-то, Хёнджин протянул ему свободную футболку и нежный кардиган.       Уже после тихой возни, сопровождающейся громким дыханием, сбитым и судорожным, Хван уселся на свежей постели и упёрся спиной в изголовье. Ласково он потянул отрешённого Минхо на себя и вынудил его усесться между своих ног, дабы тут же обвить плотную талию своими руками и позволить Минхо устроить свою голову на плече. Широкая ладонь аккуратно поглаживала мягкую грудь, успокаивая свихнувшееся дыхание и сердцебиение, пока сам Хёнджин шептал на ухо всякие глупости, лишь бы отвлечь часть самого себя от случившегося. Вина петляла в венах, сжигала всё светлое, потому что оставалось ясным, что уже загоралось на горизонте. К тому же Хёнджин совсем не был святым, и вроде стоило рассказать всё, поделиться, возможно, посоветоваться. Но выбор пал на приятное времяпрепровождение. — Моё предложение уехать навсегда всё ещё в силе, — обнимая расслабленного Минхо, потерявшего себя за просмотром странного сериала, произнёс Хёнджин. — Только ты и я. — Может, однажды? — вместо привычного отрицания. — Но и здесь мы вместе. Прямо сейчас. — Прямо как в детстве, — объятия усилились до сдавленного выдоха Ли. — Я никогда не отходил от тебя. — За ужином я думал об этом же, — шёпотом, будто тайной делился. — Мы всё ещё одно целое, верно? — Я очень сильно люблю тебя, — кончиком носа Хван провёл по обнажённой коже шеи, втягивая аромат довольно знакомого геля для душа, принадлежащего Бан Чану. — Хён. Я хочу… — Прости меня, — неожиданно, что аж мурашки по коже пробежались уродливыми волнами мерзости, — за каждый момент тяжёлый, который ты прошёл из-за меня. Проходишь до сих пор. — Хённим, я по-настоящему люблю тебя. Без фальши, без лжи. И уже не представляю ни одного дня без тебя, поэтому я и хочу… — Ты самый дорогой человек в моей жизни, — ласково отозвался Минхо, чуть голову повернув в надежде заглянуть в глаза Хвана. — Но мы всё ещё не можем. Не сейчас. Пойми, Хённи. — Послушай, — совсем тихо, когда рука оказалась в руке, а пальцы огладили безымянный палец, — а почему у тебя нет кольца? — Хватит катать меня на эмоциональных качелях, — смеясь. — Его как такового никогда и не было. Чан просто… Просто… — признаваться в том, о чём билось мёртвой птицей сердце, не желалось, однако оставалось истинным — привязанность, подчинение, власть. — А если бы ты выбрал меня, я бы купил тебе самое красивое кольцо, — посмеиваясь в ответ, заверил Хёнджин и переплёл пальцы с пальцами Ли. — Мы бы купили дом где-нибудь далеко, завели бы котов. Ты бы ходил в походы, а я бы творил. Почти как в юношестве, когда мы уезжали с родителями от городской суеты. — Мы ещё так много вещей не разрешили, — с тоской, безутешным принятием. — Нельзя просто сбегать. — Я знаю, — смиренно. — Ты, конечно, прав, хён. Мне надо закрыть все вопросы с Ли Феликсом и столько нужно рассказать тебе! Это странно, но я и Чанбин… — Пожалуйста, оставайся на моей стороне, — с невероятно яркой улыбкой попросил Минхо, прерывая чужие слова торопливые, ведь сердце уже всё знало. — Сейчас, наверное впервые с момента твоего отъезда, я чувствую себя хорошо. Давай оставим все разговоры на… Вечер? — Ага, уже девять утра. Хочешь спать? — тонкими пальцами свободной руки Хёнджин притронулся к зардевшемуся лицу. — Такой невероятный. Минхо-я… — Не говори таких вещей, прошу. — Нет, ты должен знать это. А ещё должен знать, что я недоволен ужином, потому что ты ничего не съел. А ещё, — договорить не дали. Мягкая ладонь коснулась губ, прерывая поток мыслей, срывающихся с губ звонким голосом.       Минхо переполз на подушки и устроился удобнее, дозволяя Хёнджину повторить эти же действия, а сразу после и одеялом их обоих укрыть. Потребовались всего лишь секунды, как пальцы оказались переплетёнными. Тела тоже очутились невероятно близко к друг другу, отчего вновь удалось притронуться к прошлому, где помимо боли жила и нежность. Ушедший день травмой сказался на сознании Минхо, потому и в сон клонило охотнее с каждым новым мгновением. И стоило векам сомкнуться, а улыбке истлеть на горящем счастьем лице, то Хёнджин притянул ближе и обнял сильнее, буквально поглощая всем собой. Только вот он не сомкнул глаз до самого пробуждения Ли, ведь в его голове оставалось одна простая истина: никакой свадьбы не будет.