чистилище

Если ты не социально значимая фигура, то для вышестоящих твоя жизнь — пыль. Они слепы к призрачному существованию, пока для них нет в тебе никакого интереса: не имеет значения, хороший ты или не особо. Ангелов на земле больше — интереса меньше. А вот демоны — редкий вид опасных существ, за популяцией которых нужен глаз да глаз. Пока Чонгук не заслужил социального признания, он никто ровно до того момента, как начнет совершать противоправные действия. Уверенно топтать чужие головы при подъеме по карьерной лестнице — не про него. Не про ангелов — мифически чистых и невинных — в принципе. В последнее время стычек с демонами куда больше, чем обычно. И это, хоть и закономерно, все равно пугает. Закономерность в том, что угнетаемые обречены на бунт в конечном итоге, пусть и не все. Бунт — неконтролируемый протест, стихийное бедствие, обращающееся в масштабах их социума в катастрофу вселенского масштаба. Местные говорят, что только люди подвержены эмоциональным порывам и иррациональным поступкам, не замечая за собой родства. Если это действительно только людская беда, то почему демонов казнят без суда и следствия? Где холод ангельского правосудия? Почему взгляды — голоднее одного из всадников апокалипсиса? Почему ангелы рвутся к Божьему свету, оставляя за собой не мерцающую дорогу всепрощения и спасения, а смердящие горы трупов? Где любовь к ближнему своему? Где пресловутое «подставь вторую щеку»? Никому, кроме угнетенных и сочувствующих, революция не нужна, — это печальный факт. За революцию — казнят всех. Абсолютно не имеет значения, кого именно: вышестоящих или тех, кто рвался уничтожить тиранов. Казнят всех, кому повезет оказаться на проигравшей стороне. Иногда Чонгуку кажется, что в развитии должна быть спиралеобразная цикличность. У них же — раздобревшие на вседозволенности бывшие революционеры сменяются другими революционерами: чуть ли не такими же, какими те были до. И все идет по кругу без изменений, без витков в другой плоскости. Чонгук запускает камень по воде. Плеском отсчитывается осточер… надоевшая рутина. Раз, два… три… Четыре. Ангел едва заметно улыбается: сегодня у него джекпот. На занятиях он снова понимает только лишь то, что учится не дисциплинам и закону, а глубже и интенсивнее понимать природу своих сородичей и, следовательно, чувствовать более сильную неприязнь — он так не вписывается. Они так сильно не вписываются. И все это — не потому что он стремится отличаться, быть не таким, как все. Насколько тщеславная мысль, что: «Лучше бы все были, как я»? Может, он банально болен им — тщеславием — и «какой же я хороший, а другие плохие»? Чонгук, слишком погруженный в мысли, чуть не сталкивается носом с колонной на выходе из здания. Его заставляет очнуться рука Юнги, мягко лежащая препятствием на груди. — Осторожнее, — тихо цедит. Артикулированно. Так, чтобы услышал только Чонгук. — Спасибо, — глухо бормочет, опуская взгляд на переносицу существа. Черные крылья с оборванными широкими шмотками на худощавом теле выглядят странно, но Чонгук смаргивает смешанные ощущения и вновь возвращает кристальную чистоту мыслей морозильной камеры вместо черепа внутри него. Он слишком часто сталкивается с Юнги за последний месяц. Молчаливо, напряженно-непонятно и с тянущей ко дну тяжестью. Они даже не разговаривают. Кивок — почти что максимум. О чем говорить им двоим? О погоде? Чонгук, вроде бы, не слепой. — Меньше думай, ангел, иначе крылья посереют, — зачем-то усмехается. Даже пословица сделана по мотивам человеческих. Сделана для того, чтобы пугать маленьких и милых ангелов и с детства воспитывать в них коллективность мышления и послушание. Чонгук смеряет его оценивающим прищуром: нелогичное желание узнать Юнги чуть лучше появилось у него несколько недель назад, когда Чон заприметил того за разглядыванием муравейника. Редко кто во всей небесной суматохе обращает внимание на мелочи. Редко кто не разрушает найденное, а с любопытством протягивает руку. На языке вертится всякое, но не запрещенное. Рационально ли вообще разговаривать с демоном? Нет. Рационально ли продолжать быть таким, какой Чонгук был, есть и будет? Нет. Поэтому Чон откидывает все сомнения и отвечает — с любопытством протягивает руку к муравейнику (не для того, чтобы раздавить): — Заботливый? Интересно. — Ангелов что-то интересует, кроме себя? — с легкой ухмылкой парирует. — Интересно. Чонгук поджимает губы, давя усмешку. А муравьи-то ядовитыми оказались. Но не смертельно? — Зачем бережешь от жизни? — прямо спрашивает Чонгук. — Разве вам не выгоднее, чтобы мы все исчезли? Демон беззаботно жмет плечами. Долгие десятки секунд он молчит, а затем произносит: — Давай в укромном месте об этом побеседуем. Начинают пялиться. Чонгук разочарованно встряхивает волосами. Недолго Юнги был не таким, как все демоны. Побеседуем в укромном месте, потому что пялятся? Чон в данный момент взял и поверил на слово. И все равно: — Например? — Утес в трех километрах отсюда. Он единственный ближайший. Я буду там на заходе солнца. — Хорошо, — кивает. — Почему ты соглашаешься? — удивление собеседника почти льстит Чонгуку. — Не боишься кары? Чонгук снисходительно улыбается, просто выдавая то, за что бы ему — если бы он был демоном или очень важным ангелом — предали бы забвению в Чистилище. — Мои крылья — и не только — посерели бы, если бы все это происходило так, как нам говорят об этом. Он давно нас не слышит, Юнги.