Пятицветие

      Солнце. Тепло.       Скорее всего, дело было летом — а может, и весной. Крас наконец-то дожил до достаточно преклонных лет, чтобы начать путаться в собственной памяти.       Он свернулся клубком в их с Возлюбленной гнезде — оно достаточно близко к болотам, которые облюбовали зелёные, достаточно близко к нагорьям, которые дружелюбно делят между собой красные с чёрными. Кориалстраз — молодая поросль дуралея, как добрые пятьсот лет назад беспощадно обозвал его Деврестраз, узнав, что младший брат решил ухаживать за Хранительницей Жизни, — не помнит себя от счастья.       У него в лапах пять яиц, из которых должны появиться на свет его с Алекстразой дети. Детей у него раньше никогда не было, поэтому он боится лишний раз шевельнуть даже когтем, чтобы никак их не потревожить, хотя лапы у него затекли, крыло завернулось, а плечи чудовищно ноют. Он напоминает сам себе одну из статуй, которые с закрытыми глазами высекают из камня чёрные, хвастаясь друг другу своим мастерством над камнем. Но таких статуй их защитники не возводят — скрюченных, испуганно-восхищённо косящих глазом на кладку в их неуклюже изогнутых лапах.       Алекстраза сказала, с ними можно — и нужно — разговаривать, но Кориалстразу, как назло, ничего не идёт на ум, кроме того, что они чудесные, замечательные и любимые, что их очень ждут и за них уже сейчас всячески переживают, что у них самая добрая и красивая на свете мама, которая всё для них сделает, а папа… ну, папу она за что-то выбрала, и он тоже отдаст им всё, что у него есть, не раздумывая.       Сплошные банальности. Он сам бы на такое только нос сморщил.       После этого, помнится, он ещё полчаса провёл за разглядыванием разноцветных — на два оттенка, иной дракон бы отличий не увидел — скорлупок, всё гадая, какие носы будут у детей: его, безрогий, с крупной тёмно-красной чешуёй, или Алекстразин, со смешными светлыми чешуйками-веснушками и светлым же, благородным рогом.       Сказать что-то всё-таки хочется. Слов на уме нет. Он вообще не то чтобы болтун. Ему отлично даются полёты, он неплохо сражается, много раз наставники отмечали в нём усердие и уникальную предрасположенность к аркане — один из приглашённых синих профессоров даже звал его на стажировку в Нексус. Но Кориалстраз не дипломат, не академик, он даже не поэт.       Всем этим он станет намного, намного позже.       Драконий род уже давно не знал никакой войны. С кем им воевать, владыкам и защитникам дремлющего мира? И всё-таки, Кориалстраз оборачивает вокруг передних лап ещё и увенчанный внушительной тёмной булавой хвост, насколько его хватает, — просто на всякий случай, а то вдруг им слишком холодно, — и, наконец, находит правильные слова.       — Я никогда и никому не дам вас в обиду.       С этим принципом родительство оказывается на удивление посильной задачей. Дети, стоит им вылупиться на свет и осознать это, мигом превращаются в юрких, ползучих и на редкость быстрых для своего крохотного размера любопытных змеек, которые растекаются у него из лап, как бы он ни старался сгрести их обратно к себе, где им никто не будет угрожать, пока он жив. Сначала его это пугает. Потом, когда Алекстраза успокаивающе и ласково трётся с ним щеками и шёпотом просит пустить ребёнка помучить шмеля, его это… всё равно беспокоит, но уже поменьше. Наверное, его Возлюбленная лучше знает, что с ними делать.       Дочка, разумеется, доигрывается в итоге до того, что одна из многочисленных пчёл святилища жалит её не прямо в любопытный нос — с крохотным белым рогом на тёмно-красной чешуе — но где-то рядом с ним. Ей не больно, так что вопит она исключительно возмущённо, но Кориалстраз пока не научился различать пронзительные детские визги, и за несколько долгих, страшных, пустых мгновений, пока он несётся к ней, едва не задавив невовремя вылезшего крота, он успевает нафантазировать себе леденящие кровь ужасы: дикие протодраконы, взбешённые элементали, как-то подобравшиеся к дому смертные…       На небольшом залитом солнцем холмике крохотный детёныш обиженно трёт лапой нос и обращает к нему яростный тёмный взгляд: обидели! Как так можно!       Им, к счастью, по определению запрещено вредить жизни, как бы эта жизнь ни выглядела, поэтому пчелиному улью ничего не достаётся. Вместо этого Кориалстраз свивается вокруг дочери клубком и терпеливо ей рассказывает, почему не надо лезть к пчёлам, даже если хочется очень сильно посмотреть, что она там с цветком делает, а если хочется прямо-таки невыносимо, то всегда можно подобраться к ней потише и поаккуратнее, чтобы не доводить ситуацию до такого… Он смотрит на её распухшую щёку и с трудом удерживается от беспомощной растроганной улыбки — конфликта.        — Ладно, — кивает Лирастраза с маминой грацией. — Ещё вопрос. Икадорму сломал моё любимое пёрышко, как мне его побить, если он больше меня в два раза?       Строго говоря, Икадорму — десятилетний бронзовый детёныш, с которым они вместе ходят на подготовительные занятия, — больше её не в два раза, а во все три, но Кориалстраз с облегчением протягивает к ней крыло, когтистым пальцем смахивая с крохотной щеки остатки пчелиного яда.       С этим, слава Титанам, он может ей помочь.

***

      Темень. Холодно.       Они все умрут. Нет, хуже. Они вылупятся, проживут короткую, мучительную жизнь, в которой никто не будет пытаться защитить их от пчёл, в которой у них не будет любимых перьев и в которой некому будет выяснять, какого цвета у них будут носы. А потом они умрут — скорее всего, в бою с теми, кто должен был играть с ними на подготовительных занятиях. Умрут в неудобных и неправильных телах, уродливых как та магия, которую он уже сейчас чувствует под каждой скорлупкой.       Он сворачивается в такой тугой клубок, что шипы на яйцах больно врезаются в незащищённый живот.       Крас не помнит себя от горя.       Их снова пятеро. Это далеко не первый их с Возлюбленной выводок, он уже перерыл всю память, вспоминая, какую сказку им ещё не рассказал и кого из многочисленных родственников не упомянул. Сейчас слова от него так далеко, что он не пытается выдавить ни единого.       В святилище не осталось здоровых яиц. Здесь не только его дети, он чувствует совсем поседевшим за последние пару лет загривком, что тут же и Лирины дети, его внуки, и его правнуки — Соровы, кажется, — и племянники, как давно он не видел Девра с обожжёнными детским пламенем усами… Он не смеет о них даже задумываться, потому что никого из них не увидит, не встретит, не обнимет, не расскажет Алекстразе, что опять гадал, кто из детей вылупится рогатый, а кто носатый — ему не надоедает спустя тысячелетия.       Какая страшная, уродливая эта война, в которой драконы убивают драконов.       На которую враг осмелился позвать его детей.       Нельзя этого допустить, он этого не допустит. Будь у него выбор, Крас вытянул бы эту заразу из каждого яйца, пока у него не осталось бы крови, не заражённой сумеречной скверной, и магией жизни разорвал бы сам себе сердце. Дети в своих скорлупках не поняли бы, куда он делся и почему не дорассказал, как их мама однажды умудрилась потерять собственную корону, но они остались бы живы.       Но выбора у него нет. Вместо этого Крас обвивает детей ещё и хвостом, чтобы они не мёрзли, хотя знает, что им не холодно, а над остальными простирает крылья в бесплодной попытке обнять всех сразу.       Заклинание складывается у него в голове, обжигает раскалённой маной язык.       Ему много раз говорили про его уникальную предрасположенность к аркане.