Im Nebel verschwinden.

— В гробу скучно. Поистине умопомрачительно заключает лежащий в гробу Фёдор. Николай Васильевич Гоголь писал, что человеческая смерть, понятно, неотвратима и неизбежно. Но важно даже — не когда, а как отправиться в вечность. И ужасно, очнуться заколоченным в тесный деревянный ящик, закопанный на приличную глубину. Как поразительно он был прав. Впрочем, существует немало действительно полезных способов выбраться, но тут дело доходит до физической силы и количество необходимого воздуха, которого, к слову, у Фёдор Достоевского уже не хватало. Он сложил руки на животе, рассеянным взглядом сверля крышку деверянной коробки. Человек, похороненный заживо, умрёт примерно через пять с половиной часов. Треть от этого времени Достоевский честно тратил на попытки открыть гроб и, как червь дрожащий, выкарабкаться из-под земли. Вряд-ли на сына Божьего падала такое испытания, Фёдору даже занимательно думать, чтобы в таком случае делал Он. В такие моменты, когда ты наедине с самим собой и вот-вот попрощаешься с жизнью, начинаешь невольно задумываться о вечности, небытие и о том, как сложится твоя дальнейшая судьба. Конечно, уже не твоя, а твоей души, если таковая имеется. Познания Фёдора собственного «я» и души всегда заканчивались дорогой в Преисподнюю, где он получит за грехи, совершенные там, на Земле. Но, допуская милость Всевышнего, ему, возможно, выпадет шанс посмотреть на врата в Рай. Фёдор расползается в улыбке, предвкушая, как медленным шагов взбирается по небесной лестнице туда, в хорошее место. И когда до самого Бога остаётся пара шагов, он неожиданно падает вниз. Перед глазами проносится небо, земля, он пробивает тощей спиной почву, стремиться прямо в адское пламя. Языки огня отчаянно хлещут его, наказывая за всё. За ложь, за убийство, за фанатизм. Ничто не остаётся незамеченным перед Ним. — Вот какой ты жестокий, мой Бог. Он тяжело вздыхает, пальцами отбивает незатейливый мотив какой-то народной песни. Мысли о смерти плавно переползают к Николаю. Громкий, задорный и насмешливый смех, глупость, как первое имя, а под маской скомороха настоящее, искреннее зло. Гениальные люди — психи? Фёдор, наверное, тоже псих, раз не признается себе в этом даже сейчас. Но речь о Николае. Добился ли он своего? Рассмешила ли его эта злая шутка? Фёдор помнит, как Гоголь рассказал ему о страхе быть похороненным заживо, особенно во сне, страстно приказал в таком случае ждать, пока тело не начнёт разлагаться на глазах. Оставалось только кивнуть и продолжить слушать уже третью волну скачущих с темы на тему разговоров. Вот как в жизни бывает, оказывается, страх одного может вполне случится с другим. Зевая, Фёдор лишь больше утвнржается, что оказался в таком неудобном положении из-за Гоголя. Настаëт время думать об отце. Ждёт ли он сейчас блудного сына, волнуясь, помешивая чай с долей нервозности, присущей ему, кажется, с момента рождения сына? Конечно, нет. Фёдор оставался в родом гнезде исключительно по привычке, а не по безмерной любви отца. Они оба перестали друг друга понимать, просто привыкли к тому, что находятся рядом. Огая сложно назвать хорошим отцом, а уже тем более — любящим и любимым. — По крайней мере, он старался. Но старался плохо, мысленно добавляет про себя Достоевский. Сколько он тут лежит и так нагло размышляет? Время, к сожалению, совершенно не на его стороне. Хотелось заснуть и умереть, чтобы не корчиться от удушья, как бывало с мученниками средневековых времён. Так он и поступает: закрывает глаза и полной грудью вдыхает. Выдох. Вдох. Выдох… Он просыпается от сильного удара по крышке гроба, петли от него гнуться и трескаются. Темноту меняет яркое солнце, и Фёдор прикрывает онемевшей рукой лицо. Жмурится, пытаясь разглядеть того, кто так грозно смотрит на него сверху. Силуэт протягивает руку и одним рывком ставит Достоевского на ноги. В этом движении угадывается отец, Фёдор понимает это и по заботливо накиданному на плечи плащу. — Долго же пришлось тебя ждать. — Фёдор опирается на Огая, привыкая к тому, что сноса может стоять. Колени и поясница неприятно ныли. — Дождался. Его ведут в машину, где на сиденье уже лежит термос с чаем и очищенный мандарин. Фёдор с удовольствием пьёт и ест, разглядывает в мелькающем окне деревья по бокам автострады. Всё-таки Бог на его стороне.