На грани

Кёнигсберг. Конец сентября 1945 г.

Рыжие черепичные крыши города сверкали влагой после ночного ливня. В бесчисленные лужицы на дворах, на улицах, в воронках от упавших полгода назад бомб заглядывали косые лучи холодного утреннего солнца. Бабье лето давно закончилось. Год неумолимо катился к своему концу. В залитой светом больших ламп операционной пахло спиртом и кровью, звонко стучали инструменты о столик и лотки. В руках двух хирургов, стоящих у стола, виртуозно переходили от одного к другому зажимы, скальпели. Рядом с хирургами — неотлучно операционные сёстры. Звонкий стук махонького, сплющенного кусочка металла о другой металл — медицинский. Тихий, строгий женский голос: «Ну вот, вытащила наконец! Забрался же!.. Сколько проблем было!.. Алла — зажим. Лена — нужен дренаж. Зоя — готовь ещё кровь, нужно переливать, он уже много потерял». Ещё несколько манипуляций и долгожданная команда: «Шьём!». И замелькали в руках иглодержатели, зажимы с ватой, без неё, вытягивались и сжимались нити, мелькали в ярком свете вокруг раны изогнутые тонкие иглы. Через время в лоток, стоящий среди других полных кровавой марли и ваты, были сброшены последние использованные инструменты и прилипшие к запястьям перепачканные перчатки. С операционного стола два крепких санитара переложили на каталку только что спасённого врачами мужчину; его веки крепко сомкнуты, на лице слабо начал проглядывать живой румянец. Крепкая грудь, где почти по центру вытянулся шов, размеренно подымалась и опускалась. Человек дышал. Человек продолжал жить. — Что у него с документами? Были при нём? — выходя из операционной в коридор, даже не сняв ещё халата с алыми пятнами, спросила женщина хирург у той медсестры, которая три часа назад примчалась из морга со словами: «У нас раненый!». — Да. Есть они. Только в крови запачканы. — Что-то можно прочесть там? Девушка энергично кивнула своей головой с длинными девичьими косами из-под косынки. А врач устало опустилась на широкую лавку в коридоре. — Тогда отдай документы заведущей и скажи, что мы его прооперировали. А она уже пусть сама куда следует сообщает о нём. Это уже не наша забота, выяснять, кто он. Свою работу мы сделали. — Хорошо, Ольга Петровна. Передам всё. И быстро по плитке коридора застучали каблучки сапожек.

***

Утреннее совещание в штабе НКВД. В кабинете подполковника Носовихина собрались почти все офицеры штаба. Шло обсуждение результатов ночной операции. За большим столом сидели и сам Носовихин, и пара его помощников. Был среди них и старший лейтенант Дуденков с поникшим видом. Глаза его дырявили взглядом обивку стола. Не было только никого из следователей. Но никто про это слова не сказал. Все присутствующие словно знали, почему два стула стоящие рядом в середине оставались пустыми. Подполковник Дрёмов со своего места подробно, без эмоций на лице отчитывался о числе взятого трофейного оружия, о сдавшихся, о числе ликвидированных мятежников и о том, сколько потеряли сами в бою с ними. — … В числе погибших также три офицера, — сухо зачитывал Дрёмов, — это командир третьей роты лейтенант Романенко, командир отдельного штурмового батальона капитан Бровка и следователь прокуратуры майор юстиции Рокотов. Дрёмов передал весь список своему начальнику. Генерал ещё раз прочёл, кивнул и убрал лист в сторону. Обсудив дальше некоторые вопросы по тому, что делать после и самому Дрёмову, и Носовихину, совещание закончилось. Расходились все молча. Кроме шума стульев и сапог по полу не раздалось ни единого голоса. Дуденков с тем же потерянным взглядом одним из первых ушел из кабинета. Потом его видели у Мамиева, они что-то обсуждали у машины. Обсуждали тихо, словно опасаясь. Стрелки перекинулись за десять утра к тому моменту, как Дрёмов оказался вновь в коридоре штаба. На сердце тяжко, что-то непонятное скребло изнутри. Всё то время, пока шло совещание его взгляд сам собой сползал на два пустых места напротив себя. Паршивое чувство. Дрёмов не любил его. И старался всячески отогнать от себя подальше. — Товарищ подполковник! — за спиной послышались частые шаги. — Товарищ подполковник, вам срочное донесение. Это подошёл с проходной офицер с повязкой дежурного. — Какое ещё донесение? От кого? — Дрёмов не ждал ни от кого донесений. Офицер протянул небольшой лист, где от руки за подписью главного врача одного из госпиталей значилось:

---

«ЭГ N° 4866 г. Кёнигсберга.

Донесение.

В 8:18 по московскому времени в наш госпиталь поступил мужчина в форме сотрудника НКВД, по погонам — майор юстиции. Поступил со слепым огнестрельным ранением грудной клетки и сначала ошибочно был доставлен в морг. При поступившем обнаружены: — удостоверение личности на имя майора юстиции, но с нечитаемыми инициалами, фотография испорчена; — вещевая книжка на нечитаемое имя и без фотокарточки; — нечитаемое извещение о смерти; — орденская книжка, без фотокарточки, но частично читаемым именем. Предполагаю возможное написание имени в книжке как «Ропотов» или «Рокатов». Прошу прислать человека для опознания и точного установлении личности поступившего к нам гражданина.

Подполковник мед. сл.

Савулькин»

---

Дрёмов дважды перечитал. — Кто и когда принёс? — спросил он офицера. — Девушка, сержант. Молодая такая, на вид лет двадцать, двадцать три. Принесла около пяти минут назад. — Она уже ушла? — Так точно. Отдала, сказал, что это кому-нибудь из начальства передать и ушла. Подполковник убрал бумажку в карман брюк, о чём-то подумал и в конце концов сказал: — Ясно. Свободен, лейтенант. Дрёмов развернулся и пошёл обратно в кабинет к начальству. Тут был Носовихин. Ему о своей работе докладывали участковые, среди которых сидел Федоренко. Вид у него был крайне печальный, почти как у сидевшего до этого тут Дуденкова. Дрёмов, пройдя внутрь и даже не извинившись за своё внезапное появление, передал записку Носовихину, тот всё цепким взглядом прочёл. — Это из госпиталя передали? — сразу же переспросил Носовихина, дочитав последнее слово и указывая взглядом на зажатую в своих пальцах записку. — Да, пять минут назад принесли. — Нужно обязательно проверить. Срочно! — поднявшись с места и доставая какие-то папки сказал Носовихин, порылся в одной из них и бросив на стол, спросил следом у продолжавшего стоять здесь Дрёмова, — И ещё — нужно сообщить немедленно обо всём Светлане Петровне. — А о чём сообщить, товарищ подполковник? — вмешался стоящий здесь Федоренко, он внимательно следил за этим коротким разговором двух подполковников и поэтому сразу же предложил свою помощь услышав знакомое имя, — Может, я, это… как раз и скажу? Носовихин посмотрел на Федоренко, задумался. — Поезжайте. Вы Ивана Григорьевича лучше всех нас знали… знаете. — чуть кивнув сказал Носовихин не сказав о том, что же должен сообщить Федоренко, — И Светлану Петровну тоже… Да, как она? — голос подполковника на этих словах стал несколько теплее. — Ну как… — замялся Федоренко, пожал плечами и со вздохом договорил, — Держится. — Тогда поезжайте вдвоём с ней. Если действительно в госпитале живой Иван Григорьевич, она сразу узнает его. Жена всё таки… Там тогда все формальности и решите с ней. Вот сразу вам бланки. — и подполковник передал Федоренко несколько листов. — Живой? — переспросил Григорий Иванович с надеждой, что его сейчас не подвёл слабеющий слух. — Я не знаю, он это или нет. Пришёл сигнал, что возможно, это Иван Григорьевич. Поезжайте со Светланой Петровной и узнайте всё, проверьте. — ответил Носовихин стараясь не дать Федоренко ложных надежд. Григорий Иванович бережно убрал документы в планшет, руки мелко дрожали от услышанного — Иван Григорьевич может быть живой! Чудо, не иначе! Федоренко спешил по осенним улицам Кёнигсберга домой к Елагиной, забыв про возраст, про дряхлеющий шаг, шалившее давно сердце. Только скорее она узнала бы! Только скорее ей сказать! Только скорее увидеться им!

***

Тусклое солнце почти упало за морской горизонт. Натягивались опять сизые тучи. Дрёмов практически весь день был в напряжении, он ждал звонка или появления Федоренко. От напряжения он сделался больше обычного раздражительным, мало показывался из кабинета. Сидел и работал там всё ожидая известий. В пять вечера в кабинет робко постучал младший лейтенант. — Разрешите? — заглянул в дверной проём Федоренко, неизменно в сером брезенте плаща, на плечах были видны следы мелкого дождика. Дрёмов жестом пригласил его пройти, усадил напротив себя, сам вышел из-за стола и с нетерпением усевшись, спросил: — Ну? — Он, товарищ подполковник. Иван Григорьевич это. В момент преобразился Дрёмов. Широкая улыбка, по истине счастливый вид. — Напугал, чертяка… Живой! — выдохнул от накатившего внезапно счастья подполковник. А на рабочем столе Дрёмова появились из рук Федоренко те самые заполненные бланки, те самые формальности. — Светлана Петровна сейчас у него. Сказала, завтра утром зайдет к вам. — передал слова Елагиной Федоренко. Дрёмов, порывшись в своих бумагах, с самым довольным видом восседал за столом. Перед ним легли листы утреннего отчёта и какие-то ещё листы. Потом, словно вспомнив, спросил: — Как Иван Григорьевич то? — Уже хорошо. Пока, правда, без сознания… Но оно понятно, врач сказала ещё бы немного и… — Федоренко не договорил словно боясь сглазить внезапную удачу, — Ну, слава богу всё обошлось!.. Иван Григорьевич обязательно пойдёт на поправку! И об этом Федоренко так легко было говорить! Даже улыбнулся. Не мог сдержаться. Не сдержался и Дрёмов. Неожиданно ему на сердце сделалось приятнее от слов младшего лейтенанта. Подполковник благодарил Федоренко, крепко пожал руку, обещал ускорить его переезд домой, в Одессу. И эти обещания и благодарности сейчас слышались совершенно искренними. Проводив Федоренко, Дрёмов вызвал к себе машинистку. Девушка стояла перед его столом, внимательно слушая свои поручения. Дрёмов, порывшись в своих бумагах, с самым довольным видом восседал за столом. Перед ним легли листы утреннего отчёта и какие-то ещё листы. Подполковник вынул листы с отчётом. — Перепечатай. Исключи из списка майора Рокотова. Старый вариант — уничтожить. Девушка кивала, Дрёмов продолжал: — Потом напечатай справку и приложи её к его наградному листу. Справку печатай о том, что, — подполковник на листке записал, передал машинистке и повторил написанное, — что «считать смерть майора юстиции Рокотова И.Г. недействительной».