Memento Vivere (Помни о жизни)

***

«Молодой человек такой сильный, такой безумный, такой уверенный в себе и такой потерянный». − Т. Вулф

***1***

Он так гордился своей формой. Каждый вечер он вычищал пиджак и полировал медные пуговицы до блеска. Его работа на телеграфе означала, что он мог покупать хлеб каждый день и, возможно, даже иногда немного говядины. Мама улыбалась и гладила его по голове, когда он приходил домой со свежим хлебом и небольшим кусочком мяса. Гарри всегда высказывался, хвастаясь тем, что теперь он украшает шляпы, а не просто режет фетр. Однако Джон не завидовал ему. Это означало проводить по двенадцать часов каждый день, кроме воскресенья, склонившись над рабочим столом в переполненной комнате с тусклым освещением. Кроме того, Гарри приходилось мириться с постоянными насмешками их отца по поводу того типа мальчиков, которые всю свою жизнь «приклеивали грёбанные блестящие штучки и перья к шляпам». Сам старик чаще всего был слишком бесчувственен из-за джина, чтобы работать много дней в неделю. Мама всё ещё ходила стирать белье для нескольких семей, что немного помогало. В целом, дела обстояли несколько лучше, чем раньше. Но Джон был несчастен. О, он не возражал против этой работы; на самом деле, ему нравилось иметь возможность бегать по всему Лондону. Нравилось звонить в колокольчики у дверей роскошных домов в Мейфэре и болтать с молоденькими горничными, которые иногда открывали эти двери и на которых явно производила впечатление его униформа. Они хлопали глазами и хихикали. Конечно, ему нравилась зарплата, какой бы маленькой она ни была, и случайные дополнительные пенс-другой, которые иногда давали ему дворецкие с каменными лицами. И он не подбирал собачье дерьмо весь день. Так что всё это было хорошо. Но, конечно, в конце дня он всё равно возвращался в ту же разваливающуюся лачугу и взбирался по тем же коварным ступенькам на свой бугристый тюфяк. Он не мог удержаться от сравнения этого места с тем, что мелькало внутри прекрасных домов, которые он видел, ожидая ответа на доставленные им телеграммы. Не то чтобы он даже осмеливался стремиться к такой роскоши, но иногда он также стоял у дверей гораздо более скромных домов. Небольшие домики с простой отделкой и краской, которые нуждались в переделке. Он очень быстро понял, что телеграммы, отправляемые в эти места, неизменно означают плохие новости. Но, конечно, если он будет усердно работать, однажды такое место может принадлежать ему. Он жаждал большего, даже не понимая толком, что это значит. Он очень хорошо знал, чем занимались некоторые мальчики, чтобы подзаработать, проводя вечера в определённом доме в Найтсбридже, но у Джона не было намерения идти в этом направлении, даже если он не был до конца уверен, что именно эти мальчики делали в этом доме. И всё же иногда, когда его коллеги-телеграфисты демонстрировали новый шелковый носовой платок или сверкали своими шиллингами, он испытывал лёгкую зависть. Но он был полон решимости завоевать больше достоинства и уважения, а не меньше. Иногда хихикающие горничные, которых он регулярно видел, давали ему газету дневной давности. Он подозревал, что они, вероятно, думали, что газеты используются для утепления продуваемой сквозняками комнаты, а не для того, чтобы их жадно читали каждый вечер. Теперь Гарри знал его секрет, но маме он об этом не сказал. Единственный интерес, который он когда-либо проявлял, заключался в том, что он иногда просматривал рекламу дамских шляпок. Неугомонность Джона часто выгоняла его из их комнат, подальше от пьяных выходок старика и бесполезного маминого щебетания, даже когда он уставал от дневной беготни по городу. Он нашёл небольшой парк, спрятанный за церковью недалеко от дома, и тот стал его обычным убежищем. Этот парк и скамейка, на которой он провёл много часов, стали казаться ему своими собственными. Вот почему, когда он однажды тёплым летним вечером пришёл в парк, то был весьма удивлён, обнаружив, что на скамейке уже сидит кто-то другой. Он подошёл прямо к незваному гостю. − Кто вы такой? − Джон знал, что его тон был грубым, но ему казалось, что кто-то вторгся в его личный мир. Прошло мгновение, прежде чем старик в рваных штанах и грязном пальто оторвался от изучения собственных узловатых рук и посмотрел белёсыми глазами на Джона. − Я сержант Генри Бауэрс, бывший офицер вооруженных сил Её Величества, − сказал мужчина хриплым голосом. − И кем же вы тогда могли бы быть? − Джон Уотсон, сэр. − Джон наконец заметил, что одна из штанин пуста, а рядом с мужчиной прислонена пара костылей. Он сел на другой конец скамьи. − Где вы проходили военную службу? − спросил он через мгновение. − В самом дальнем уголке Империи, мальчик. Индия. − Это там... − Джон указал на пустую штанину. − Ага. При осаде Лакхнау. Шесть месяцев в аду, вот что это было. Джон попытался вспомнить, слышал ли он когда-нибудь об этой осаде, но потом просто покачал головой. Бауэрс одарил его улыбкой. − О, ещё до того, как ты родился, парень. Тогда, в 57-м, так оно и было. Джон внезапно осознал, что Бауэрс на самом деле не так стар, как ему показалось сначала; морщины на его лице на самом деле были не от старости, а от чего-то другого. Наверное, просто от жизни. Как мама, которая выглядела как женщина намного старше своих лет. − Что случилось? − нетерпеливо спросил он. Затем он подумал, что это, возможно, было немного грубо, поэтому добавил: − Если вы, конечно, не возражаете поговорить об этом. Бауэрс издал грубый смешок. − Большинство старых солдат просто ждут, когда кто-нибудь спросит. − Одна из его рук легла на костыли, пальцы медленно потирали дерево. Это действие, казалось, было для него чем-то вроде утешения. Джон внезапно вспомнил единственную настоящую игрушку, которая у него когда-либо была − маленького деревянного солдатика, раскрашенного в выцветшие красный и синий цвета. Однажды мама нашла его на тротуаре и принесла домой. Он назвал солдата Уильямом. Когда его отец впадал в ярость, Джон сворачивался калачиком в шкафу и держал игрушку в руках. Уильям исчез, когда семью выселили из квартиры и переселили в комнаты, где они всё ещё жили. Джон почувствовал себя немного глупо, когда понял, что скучает по Уильяму. Наконец Бауэрс заговорил снова. − Нашим командиром был сэр Генри Лоуренс, и он был прекрасным человеком. Когда проклятые повстанцы напали, он перевёл всех нас, включая местные войска и гражданских лиц, в дом правительства. Это было прямо в центре Лакхнау. Умный ход. − Бауэрс наклонил голову и вздохнул. − Сэр Лоуренс погиб в начале осады. В то же время я получил пулю в ногу. Однако именно его дух поддерживал нас на плаву. Джон молчал, зачарованный рассказом. Через мгновение Бауэрс продолжил свои воспоминания. − У нас были подготовлены позиции для батарей, но повстанцы проникли в здания вокруг нас, так что они могли расстреливать нас по своему усмотрению. Первая колонна помощи не смогла снять осаду. − Он похлопал по пустой штанине. − У меня была тяжёлая инфекция, и доку пришлось отрезать ногу, чтобы спасти мне жизнь. Джон не мог сказать, считал ли Бауэрс это хорошим решением или нет. − Наконец-то прибыл сэр Колин Кэмпбелл, и наши полгода ада закончились. − Мужчина снова замолчал, вглядываясь в темноту. − К повстанцам не было проявлено милосердия. Что в то время казалось правильным. Но иногда теперь я задаюсь вопросом... Джон не был уверен, что он имел в виду, но у него был ещё один вопрос, который он хотел задать. − Вы получили медаль? Однажды я видел в газете рисунок, на котором солдат получал медаль прямо из рук королевы. Вместо ответа Бауэрс полез в карман и вытащил маленький свёрток, с нечто, завёрнутым в носовой платок. Он протянул его Джону. Джон осторожно отодвинул грязную тряпку и увидел медный крест с выцветшей ленточкой. Он выглядел точно так же, как тот, который он видел на рисунке. Он легонько коснулся креста кончиком пальца. − Вы герой. Бауэрс тихо рассмеялся, но не так, как если бы он действительно считал что-то смешным, так что Джон не совсем понял причину смеха. Он снова завернул медаль и вернул её мужчине, который бережно спрятал её в надёжное место. − Я хотел бы однажды стать героем, − задумчиво произнёс Джон, вытирая нос тыльной стороной ладони. − Ты кажешься способным парнем, так что, возможно, так оно и будет, − сказал Бауэрс. − Но сейчас, может быть, тебе стоит вернуться домой. Уже поздно. Джон пожал плечами. − Я не возражаю. − Затем он вздохнул и встал. − Но у меня завтра работа. − Его плечи расправились. − Видите ли, я разносчик телеграмм. − Молодец, Джон. Важная это работа. Хорошая тренировка. − Бауэрс поднял руку в приветствии. Джон решительно ответил на этот жест и направился к выходу из небольшого парка. Дойдя до ворот, он остановился и обернулся, чтобы посмотреть назад. Бауэрс всё ещё сидел на скамейке. К тому времени, когда Джон растянулся на своём тюфяке, он решил, что, когда станет достаточно взрослым, возьмёт шиллинг королевы и пойдёт геройствовать.

***2***

Лето выдалось странным. Обычно, когда они были в Симле, жизнь текла медленнее, будто все реальные проблемы остались позади в Калькутте. И иногда ему всё ещё казалось, что так оно и есть. Отец уходил на работу. Проходили матчи по крикету и поло. И напитки на веранде. Иногда всё это казалось таким обыденным. Но Шерлок чувствовал, что происходит что-то ещё, какая-то линия напряжения, которую он не мог расшифровать. Мама иногда слегка хмурилась и казалась слишком бдительной по отношению к тем, кто приходил в коттедж. Шерлок собирал свою коллекцию бабочек и внимательно наблюдал за ними. Он был почти счастлив, когда лето закончилось. Теперь они вернулись домой, в Калькутту, и жизнь, казалось, вернулась в нормальное русло. Что, конечно, означало, что отец снова сосредоточился на Шерлоке и его образовании. Или, скорее, то, что он считал серьёзным недостатком этого конкретного вида деятельности. Ужин обычно был единственным временем, когда семья собиралась в одном месте в одно и то же время, и отец никогда не упускал возможности не воспользоваться ею по максимуму. Он по-прежнему был недоволен тем, что в резиденции у Шерлока не было репетитора. Мама одержала верх в споре, сказав, что она с радостью будет руководить его образованием до тех пор, пока ему не придёт время отправляться в школу. Отец согласился, но со временем он начал сожалеть об этом. Он придерживался мнения, что Шерлок ленив и недостаточно прогрессирует. − Ты хочешь, чтобы тебя считали идиотом, когда ты поступишь в Итон? − задал он риторический вопрос. Шерлок хотел было сказать, что он вообще не хочет поступать в Итон, но в кои-то веки позволил благоразумию руководить собой и промолчал. − Хотел бы ты знать, как далеко продвинулся твой брат к тому времени, когда он был в твоём возрасте? − сказал отец, деловито нарезая баранину. Шерлок продолжал намазывать масло на хлеб. − О, дай-ка я угадаю. Без сомнения, он бегло читал по-гречески и по-латыни, решал невозможные геометрические головоломки и собирался сразиться с Гиббоном и Римской империей, − пробормотал он. − И, вероятно, совершал удивительные трюки в свободное время. Мама покачала головой, глядя на него. − Мой дорогой, Шерлок очень хорошо справляется с латынью и греческим. И он много читает. Отец проигнорировал это, всё ещё сердито глядя на Шерлока. − Я полагаю, ты считаешь себя умным, − сказал он. − Я умный, − слова были произнесены почти шепотом в тарелку, но затем он поднял голову и лучезарно улыбнулся. − Конечно, далеко не такой умный, как Майкрофт. Остаток трапезы прошёл в холодном молчании. Когда всё было наконец закончено, отец прошёл в свой кабинет за сигарой и бренди, пока читал последние сообщения из Лондона. Шерлок, ссутулившись, прошёл в гостиную и неэлегантно развалился на диване. На приставном столике лежала небольшая стопка книг. Он проигнорировал тома, которые положил туда отец, и вместо этого вытащил «Тайну Эдвина Друда». Он был совершенно уверен, что раскрыл это дело, и ему не терпелось убедиться в правильности своего решения. Однако прежде чем он успел углубиться в чтение, в комнату вошла мама, неся в одной руке что-то похожее на футляр для инструментов. Она села на стул рядом с ним. − У меня появилась идея, − сказала она, как только он закрыл книгу и обратил на неё своё внимание. − Какая идея? Она открыла футляр и достала блестящую скрипку, протягивая её ему для осмотра. Шерлок немедленно потянулся к инструменту, почти не отдавая себе отчёта в том, что делает. Как только он взял её в руки, и его пальцы погладили гладкое дерево, он ощутил неожиданное чувство спокойствия. − Ты бы хотел брать уроки? − спросила мама через мгновение. − Я бы хотел, − тихо сказал он. Затем он посмотрел на неё. − А отец позволит это? − Конечно. Джентльмен искусен во многих вещах. У тебя уже есть фехтование, и это будет ещё одним достижением. Он будет доволен. Шерлок всё ещё относился к этому немного скептически, но решил, что, возможно, мама права. Его пальцы всё ещё скользили по скрипке. − Майкрофт играет? − спросил он. Мама покачала головой. Она наклонилась ближе и дразняще прошептала: − Твой брат пробовал играть на пианино, но, очевидно, оно ему не подошло. Шерлок прижал скрипку к груди. − Это меня устроит, − сказал он. − Очень сильно. Мистер Хект пришёл на следующий день на свой первый урок.

***3***

Именно во время одного из занятий Майкрофта с преподавателем философии он осознал абсолютную истину того, о чём всегда подозревал: почти все люди вокруг него были идиотами. Это подтверждение, конечно, не принесло ему никакого удовольствия. Кто хотел бы жить в окружении золотых рыбок? Он нашёл мало пользы в изучении эстетики. Красота и искусство. Был ли в этом вообще какой-то смысл? Хотя он мог признать, что был некоторый интерес к понятию личных истин. Чьей правде он должен доверять, если не своей собственной? Когда урок закончился (наконец-то), Майкрофт собрал свои заметки и книги и решил прогуляться в центр Кембриджа. Ему нужно было отправить письмо Шерлоку, хотя он чувствовал себя немного виноватым из-за его краткости. Иногда казалось, что он пишет сообщения незнакомцу или просто в пустоту. Краткие ответы, которые он получал в ответ, казалось, доказывали, что Шерлок тоже отошёл от своих детских попыток оставаться на связи. На самом деле это к лучшему. Несмотря на это, он всё-таки отправил письмо, а затем направился в «Боуз и Боуз», чтобы найти конкретную книгу о Великой хартии вольностей. Девушка снова была в магазине. Казалось, она покупала много книг, и Майкрофт поймал себя на том, что задаётся вопросом, действительно ли она читает их сама или, возможно, они предназначены для отца или брата. Он понимал, что мачеха неодобрительно посмотрит на него за такое предположение. Как обычно, она улыбнулась ему, когда они проходили мимо друг друга по проходу. − Добрый день, − сказала она мягким голосом. Майкрофт наклонил голову. Он подумал, что она довольно хорошенькая, со светлыми волосами, голубыми глазами и невероятно дерзкими розовыми губами. Однако то, что он замечал всё это, не означало, что он был заинтересован в преследовании девушки. В его жизни не было места романтике. Нет, если он намеревался совершать важные и величавые поступки. В любом случае, без сомнения, она просто проявляла вежливость. Некоторые парни говорили о том, что однажды найдут себе жену, хотя для многих из них это было скорее финансовым или политическим решением, а не вызвано какой-либо большой страстью. Конечно, Майкрофт тоже не слишком верил в страсть, поскольку она казалась ему не очень преходящей эмоцией. Иногда он думал о маме такой, какой она предстала на портрете молодой женщины, отправляющейся в великое приключение в новой, незнакомой стране, и сравнивал этого человека с бледным призраком, которого он помнил по её последним годам. Романтика не принесла ей счастья, не так ли? Иногда, когда он смотрел на два портрета над своим столом, ему казалось, что Шерлок так же недосягаем для него, как и его покойная мать. Всё, что он сделал сейчас − это ответил на приветствие девушки, чем заслужил сердитый взгляд её постоянной спутницы, полной женщины с седыми волосами и проницательными глазами, которая ждала у двери. Как только у Майкрофта в руках оказалась нужная ему книга, он расплатился в кассе и вышел из магазина, нахально кивнув на ходу горгоне. День был тёплый, поэтому он решил отправиться на Бенет-стрит и выпить эля в «Орле». В пабе всегда было много студентов, больше людей, чем Майкрофту действительно нравилось находиться в тесной компании, но обычно он мог найти маленький столик в глубине зала, где мог посидеть с книгой и спокойно выпить пинту эля. Что было именно тем, что он делал, когда внезапно его убежище было разрушено. Двое молодых людей, один из которых показался смутно знакомым, подтащили стулья к его столику и, казалось, намеревались присоединиться к нему. Когда он ничего не сказал, они оба всё равно сели, без приглашения. − Холмс, не так ли? − произнёс смутно знакомый голос. Майкрофт кивнул, а затем вспомнил лицо и, спустя мгновение, имя. − Малберри, − сказал он в знак приветствия. Темноволосый молодой человек был на пару лет старше Майкрофта и окончил университет с несколькими отличиями во время второго семестра Майкрофта. Насколько он мог припомнить, в прошлом они обменялись не более чем дюжиной слов. − Это мой приятель, Чарльз Дэй, − весело сказал Малберри. Они кивнули друг другу. − Почему бы мне не взять нам ещё по пинте? − сказал Дэй. − Я всегда брал только одну, − слишком мягко сказал Майкрофт. Как бы то ни было, Дэй уже направлялся к бару. Только когда наступил день и на стол поставили три новые пинты пива, Малберри заговорил снова. − Дэй, старина, это Майкрофт Холмс. Дэй поднял свой бокал в шутливом приветствии. − О, тот самый, очень умный, о котором ты мне рассказывал. − Именно так. Майкрофт понятия не имел, как на это следует реагировать, но, по его опыту, люди редко делали комплименты без какой-либо цели. Он медленно отхлебнул своего эля. Это было немного интересно. − Чего вы хотите? − прямо спросил он. Однако вместо того, чтобы обидеться на его тон, Малберри просто улыбнулся ему.