Реквием о падении

      Время смерти: 19:00.       Две минуты.       18:58.       — Пожалуйста, — шепчет так тихо, одними губами, дрожащими от подступающих к горлу слёз. — прошу, не надо.       Солёные капли стекают по розовым заплаканным щекам. Глаза покрасневшие и опухшие. На ресницах блестит вода. Ко лбу прижат ствол пистолета. Дрожат колени, еле держа тело. Штаны протираются о шершавый бетон, кости начинают болеть.       — Я… — Парень сглатывает ком в горле. Его грудная клетка дрожит с каждым вздохом всё сильнее. — Я не хочу…       Он смотрит снизу вверх, вглядываясь в ярко-оранжевые линзы напротив. Видит перед собой пистолет. Ощущает его холод на своей коже. В широко распахнутых глазах читается панический, животный страх перед неизбежностью. Всё кажется невнятным и затуманенным сном в воображении испуганного сознания. Парню кажется, стоит только проснуться, как всё станет хорошо. Спокойствие вернёт счастье в измученную душу. Где-то в глубине чёрных гудроновых зрачков, в омуте его души тонет последняя надежда.       18:59.       — Пожалуйста, — ещё раз шепчет парень, глотая солёные слёзы. Всё тело немеет и более даже не дрожит. Всё вокруг замерло.       В тишине слышатся прерывистые всхлипы и гулкий, отдающийся в ушах раскатистым эхом, стук сердца. Отчаяние висит в воздухе, будто пыль, томно плавает вокруг, оседая на одежду. Опускается на душу тяжестью предстоящего убийства.       19:00.       — Нет! — голос срывается на крик. — Нет-нет-нет!       Слышится щелчок снятия пистолета с предохранителя.       Ствол подрагивает в чужой руке и прижимается плотнее. Слёзы текут на одежду ровными солёными линиями.       — Будет не больно, — звучит чужой голос. Спокойный до ужаса, не дрожащий перед грехом, ещё не совершённым. — Наверное.       Хлопок.       Пуля пробивает черепную коробку.       Кровь брызжет на белую куртку.       Тело падает на землю.       В воздухе повисает звенящая тишина.       Через это все проходят. У всех руки дрожат, кишки скручиваются в спиральку где-то внизу живота, а ком в горле не даёт вздохнуть. Как из-под воды, приглушённо отзываются в голове мольбы о пощаде и истеричные крики первой жертвы. Страх пробирает изнутри. Страх правосудия. Тоже самое испытывал тот парень, когда, совершив преступление, он выслушивал приговор о ликвидации.       И страх пожирал его душу, когда дуло пистолета прижималось к голове.       И никакой страх не сравнится со страхом смерти. На инстинктивном уровне заложено — ты должен до последнего бороться. Бороться. А не рыдать. Однако, стоя посреди города на коленях перед своим потенциальным убийцей, считая секунды до своей кончины, он не мог сделать ничего. Инфантильная молодая душа тому причина. Империя бывает жестока.       Эпизод нажатия на спусковой крючок кажется кульминацией всех ощущений, смешанных в одну единую материю, чувств жертвы и убийцы. Апогеем сей истории, где концовка — отчаяние, смирение с трагедией жизни, противопоставленные ликующей страсти, чувству полного контроля над сюжетом и полнейшему безумию. Драматическая трагедия. Полная безнадёжность. Как в учебниках литературы.       Но стоит ли бояться правосудия, когда убийство и есть главная тема произведения? Возмездие, совершённое главным героем, и сопутствующая ему безнаказанность. Он много книжек читал, и подобный сюжет встречался слишком часто, чтобы не запомнить его неожиданные повороты.       А в конце всё равно огребают все. Если только это не сказка.              Жидкость в стакане колеблется паралельно тремору рук. Тепло алкоголя разливается в груди, но совсем не успокаивает нервы. Тревога чёрной дырой затягивает внутрь себя все мысли, отличные от самокопания и бесконечного чувства вины. Тут нужно что-нибудь покрепче.       — Ты в порядке? — обеспокоенный, но мягкий и приятный голос слышится под ухом. Кавински поворачивает голову и сквозь рыжие линзы очков видит перед собой человека. Без лица. Оно туманится где-то на уровне зрительных нервов, не успевая проявиться в мозгу.       Наблюдатель отворачивается, склоняет голову в отрицательном жесте и так и остаётся бессмысленно смотреть на дерево барной стойки. Человек рядом возится, разворачиваясь к парню своим размытым лицом и вздыхает.       — Я не буду спрашивать, что случилось. Если хочешь, можешь высказаться. — И улыбается. Наверняка улыбается, только Винс этого видеть не в состоянии.       Пытается привести мысли в порядок. Заставить мозг выдать хоть что-нибудь внятное. Фразы «Пожалуйста, не надо!» и «Нет-нет-нет!» определённо таковыми не являются. Винс может в подробностях описать каждую слезинку на щеке парня-преступника, рассказать о каждом ударе его сердца и предсмертном крике, может написать книгу об одной лишь картинке тех тёмных глаз, в которых страх поглотил всю жизнь. Парень отпечатался в сознании Наблюдателя так отчётливо, что он запомнил черты его лица лучше, чем своё имя. Однако первый встречный бы и не понял всех душевных терзаний. Винс ограничивается одной фразой.       — Я человека убил. Полчаса назад. До сих пор стрёмно.       Собеседник молчит с минуту, но потом оживляется, смотрит сквозь стёкла очков прямо в душу и пытается разглядеть в его глазах эмоции. Получается плохо. Как-то безжизненно тот пялиться в пустоту, слишком напрягающе.       Губы растягиваются в кривой усмешке.       И Человек-Без-Лица обретает полное право считать Кавински маньяком.       Сторонний шум с каждой секундой всё сильнее бьёт по ушам, будто кто-то выкрутил громкость на максимум. Человек-Без-Лица что-то говорит, повышая голос вместе с усиливающимися звуками, но Винс всё равно его не слышит. Помехи перебивают радиовещание.       Время смерти: 03:00.       Десять минут.       02:50.       — Я убил их не просто так.       Подросток стоит на краю крыши. Сверху Альт-Сити кажется отдельной маленькой Вселенной, скоплением звёзд и сияющих разными цветами огней. Крохотная галактика в аквариуме Имперского купола, где жизнь кипит в каждом светящемся окошке бесконечным потоком горячей крови, циркулируя по венам подземных труб огромного организма.       — Они мне доступ к кислороду перекрыли своей чрезмерной заботой. Я просто не мог так жить. Они это заслужили.       В досье на этого мальчика чёрным по белому написано: «Осуждён за убийство своих родителей. Приговорён к уничтожению».       Если бы его рассудок был в порядке, стала бы Империя ликвидировать его за убийство?       Он всё ещё пытается зацепиться за ниточку жизни, ускользающую от него так стремительно.       — Это тебя не оправдывает. Ты всё равно убийца, какими бы ни были твои мотивы, — тихо проговаривает Кавински с долгими паузами на месте запятых. «И псих, к тому же» остаётся за скобками. В руке крепко зажат пистолет. Край крыши и дурной подросток в опасной близости от него.       Мальчик горько усмехается и смотрит прямо в глаза Наблюдателя. Без тени страха, с полной уверенностью в своём торжестве. Возможно, смерть для него совсем не кульминация, а только вступление.       — Тогда чем ты лучше?       Этого вопроса Винс ожидал. Его всем задают. Рано или поздно. Будто бы это проверка. Все отвечают по-разному, а система засчитывает ответ как плюсик в карму, если проверяемый выражает сожаление.       Но Винс молчит и теряется. Прямо сейчас строятся его моральные принципы, и ответ повлияет на них главным образом. Придётся жить либо с осознанием своей чудовищной натуры, либо строить из себя безвольную марионетку в руках Правосудия.       — Мы совершили один и тот же поступок. Только почему-то меня ждёт наказание, а тебя — зарплата. Не находишь это несправедливым?       02:56.       Молчание затягивается.       Четыре минуты.       К сердцу подбирается злость. Некая детская обида. Кавински хочется убить его раньше. Прострелить живот, чтобы наглец мучился в предсмертной агонии, выпотрошить его и скинуть с крыши, отдать на съедение крысам или содрать с него живьём кожу. Только бы больше не слышать.       — Сколько тебе платят за убийства? — Ухмыляется. — Столько стоит твоя совесть.       Действует на нервы.       Капает на мозги.       До скрежета зубов.       Мальчик замечает, как пальцы крепче сжимают оружие. И уголки его губ ползут всё выше.       — Заткнись, — произносит шёпотом, но шёпотом зловещим, будто одержимец.       — На правду не обижаются.       Вдруг.       Выстрел.       Подросток со вскриком падает на холодный бетон крыши. Он хватается руками за простреленную конечность, а из раны стекает лужица крови. Наглая улыбающаяся физиономия перекашивается от приступа боли. Из глаз брызгают слёзы.       — По больному попал, значит, — цедит тот сквозь зубы. От жуткой рези в колене в глазах плывёт, ногу пробирает судорога, но юноша всё равно улыбается. Так самодовольно, будто всё происходящее унижение — это шутка, определённо очень смешная. И он смеётся.       02:59.       Это первый раз, когда Винсу действительно хочется кого-то убить.       А он всё смеётся. Над всем миром. Над человеком с оружием, что способен убить его в любой момент. Он смеётся, и крах его превращается в триумф.       03:00.       Рука больше не дрожит.       От лица мальчика остаётся лишь месиво из мозгов и крови.       Винс улыбается.       Теперь его черёд смеяться.       Все границы морали стираются, когда речь заходит о деньгах.       Время смерти: 04:00.       Время смерти: 05:00.       Время смерти: 06:00.       Почти каждый час умирает один преступник. Это порядка десяти жизней в сутки. Семьдесят в неделю. Триста в месяц.       За это время можно накопить на машину.       Время смерти: 07:00.              На ногах с трёх ночи. Просыпаешься тогда, когда должен засыпать.       Всё очень далеко, всё кажется нереальным. Где-то по ту сторону тонированного стекла, где туманно и темно, кровь брызжет из черепушки, а кусочки чьих-то мозгов размазываются по полу. С каждым разом спусковой крючок нажимается всё увереннее, улыбка не сползает с лица и становится только шире после совершённого кровавого акта, а пятна уже не отстирываются от одежды. Это всё нереально. Один сплошной туман.       Спустя месяц такой жизни уже не понимаешь, спишь ты или бодрствуешь.