Курсед(ка)

Курсед устало трёт тяжёлые веки. В голове до сих пор каша, все плавает, мозг звучно бьётся о стенки черепа, словно парень находится не в своей спальне, а в каюте, на корабле, что попал в шторм где-то в середине Тихого океана и теперь все вещи вокруг летают, стаканы бьются, а люди, застрявшие внутри, получают сотрясение от незапланированных встреч со стенами. В общем, внутри все мутило, а поздний обед кажется вовсе не переварился, и вот-вот полезет наружу. Всю ночь луна каким-то образом пробивалась сквозь плотные шторы, резала глаза, отгоняя такой сладкий сон, ускользающий где-то в тихой комнате.   Паршивое утро. Одно из немногих ужасных проснутий за все время.   Парень переворачивается на спину, чувствуя, как тугие пружины матраса впиваются в неё, неприятно, ощутимо давя на затёкшие мышцы. Потолок немо смеётся над ним, глядя сверху вниз — Курсед хочет рассмеяться ему в ответ, но издаёт лишь сдавленный полусмешок, тихий и высокий, так не похожий на его голос. Видимо сон, крики в некто и тот хуесос на Морфе, что заруинил им финальную катку, убили горло к хуям, делая его хрипучим, осевшим и смешным, более похожим на девчачий, нежели на благородный мужской, что был у него до этого — по крайней мере, он сам так считал.   Курсед вновь прикрывает глаза, жмуря их до чёрных точек на веках. Вытягивает руки вперёд, прогибаясь в спине, чувствуя, как горячая кровь начинает бежать по венам, выплывая из-под одеяла, согревая холодную голову, выступая мелкими пятнышками на щеках, шее, плечах — так было всегда, стоило выпить изрядно много, тонкая кожа была отличным зеркалом для багрянца, сыпью одарявшего все тело — начиная от лба, заканчивая пальцами на ногах. Иногда это выглядело красиво, и десятки фото в телефоне могут это подтвердить, но когда подписчики настигали его в барах, то становилось неуютно от собственного красного лица. Правда, это все мелочи жизни, на которые не стоит обращать внимания, то, что его по настоящему волнует — пустота в желудке, пробивающая изнутри. Тело было словно сосуд, совершенно полое, где даже гуляло эхо, стоило ударить по хлипким стенкам. Курсед морщится, когда неприятная дрожь доносится из живота. Пора покушать.   Парень садится на кровать, пальцами массируя заспанное лицо, растирая выступившие от зевания слёзы. Волосы щекотали голые плечи, опускаясь на них, ползая по согнутой спине, словно маленькие паучки. На подушке, вероятно, остались редкие волосинки, точно нитки, оторванные от одежды. В последнее время они начали лезть ещё сильнее, забивая слив ванной, оставаясь клочками на полу и расчёске, которая лежала где-то в тумбочке в прихожей. Это было неудобно, учитывая, что ванна в квартире одна, а нефоров, с каре по плечи, в общем-то, на одного больше. Иногда волосинки оказывались в еде, оставленной на кухне в открытом виде — изучать на свету чей же это волос было детским садом, поэтому тарелку просто выбрасывали, заминая скандал — оба виноваты, зачем тратить воздух на споры?   Спину неприятно тянет, тугой болью отдавая в лопатки. Курсед прогибается, чувствуя, как позвонки хрустят, как начинает течь кровь, мелкой дрожью отдаваясь в мышцах. Чуть не падает обратно на кровать — нет, это ошибка, если он уснёт снова, или засядет в тикток, то точно очнётся только к вечеру, когда доставка пошлёт его нахуй, как и сосед на просьбу спуститься за ней вниз, а желание делать что-то и вовсе исчезнет — играть в доту после такого позорного луза не хочется вообще, да и зачем, для кого? Все эти две несчастные тысячи приходят не ради неё, а некто больше не веселит так, как раньше. От мысли про голосовой чат просыпается ленивая улыбка — ему же вчера любовь нагадали, секс на пять из пяти. В таро он конечно не верит, но то, что это разлетится по тиктоку не сомневается, особенно под бесящую музыку и с эффектами поверх — самый весёлый эдит в мире, словно его снимал Моргенштерн с Егором Кридом, только лайков меньше, но все ещё впереди.   Только девочка эта — Вика, Лена, Юля — ошиблась в своих этих картонках, никакого секса на горизонте не намечалось, да и не хотелось особо, если быть честным. Спать с кем попало — удел гормональных школьников и неуверенных в себе девственников, да и просить соседа отлучиться на пару часов было неловко — Курсед так попросту не мог. А для отношений нужно время, причём очень много, но его лучше потратить на запись нового хита, как раз Мапп обещал бит скинуть, со скидкой по дружбе, и на просмотр аниме — там вроде новый тайтл вышел, романтический, всё, как он любит. Да и желание поебаться с кем-то уходит на второй план, стоит воспользоваться простым проверенным способом — подрочить на любимый хентай из закладок, и забыть о плотских утехах до следующего утра.   Курсед всё же падает обратно на кровать, скидывая с себя одеяло — прохлада комнаты лижет кожу, на что та покрывается мурашками. Из-за смены температур становится хорошо, даже слишком, от чего глаза жмурятся и плечи поджимаются, предвкушая будущие действия. Ладонь ложится на шею, оглаживая её большим пальцем, сминая кожу, чётко ощущая складку, которая словно длинный шов опоясывает её полностью. Чёрные буквы, что впились чернилами глубоко вовнутрь — Курсед не может прочитать их, он их ощущает, этот неровный шрифт, эту давно ушедшую фантомную боль от иглы. Протягивает ладонь ниже, цепляя пальцами ключицы, надавливая на них, чтоб кожа плотно обхватила выпирающие кости. Совсем невесомо нажимает на низ живота — изо рта вырывается надломанный выдох.   По телу бегут мурашки, на лице играет улыбка — такое ощущение, словно он делает что-то запрещённое, что-то, что делать нельзя, особенно когда за стеной находится другой человек. Или не находится? Может, Акума сейчас в ванной, смотрит на себя в зеркало, решая, чистить ли зубы? Или он находится на кухне, попивая чай, залипая в бесконечные ролики тик-тока? Или он тоже, как и сосед, сейчас лежит с красными щеками, закусывая боковую сторону ладони, лишь бы не издать ни звука, сжимая пальцы вокруг набухшей головки? Теперь уже Курсед кусает угол одеяла — и когда он успел стать таким извращенцем, откровенно заводясь от мыслей о коллективной дрочке? Все же, нужно прекращать спать по двенадцать часов и стримить некто ради тик-тока и рекламы, а то это заканчивается не очень хорошо.   Пальцы оттягивают резинку трусов, в которых странно свободно, хотя все нутро трепещет и воет от желания, член, по всей видимости, все ещё спит, никак не реагируя на провокации мозга. Рука скользит ниже, минуя гладкую кожу лобка. Ещё чуть-чуть, чуть-чуть и... Ничего. Пальцы касаются чего-то мягкого и склизкого, тут же одёргиваясь назад.   Курсед вновь принимает сидячее положение, распахивая глаза, всеми силами фокусируя плывущий взгляд. Стоп. Этого не может быть. Он опускает голову вниз и замирает — вместо привычной плоскости на груди теперь два полукруга, размером с ладонь, со вздёрнутыми сосками тёмного цвета, набухшими от всех мелькающих в сознании фантазий. Парень трясёт головой в разные стороны, пытаясь прогнать и их, и сон, что ещё не отпустил его. Ну конечно — это все сон! Поэтому просыпание было таким трудным — во сне попросту нельзя проснуться, вот его и штормит с самого утра, словно он выпил на ночь не меньше литра крепкого алкоголя. Да только от выпивки он отказался, как самый настоящий зожник, а нелепые шутки со стрима вылились в подобный кошмар, где Курсед, прямо в постели своей собственной комнаты, превратился в девку, самую настоящую, с грудью и вагиной между ног. И голос — вот почему он казался странным. Теперь это многое объясняло.   Парень открывает глаза, медленно, по одному: стол, компьютер с двумя мониторами, стул, заваленный одеждой, кусок кровати, скомканное одеяло, его руки, тонкие, с выпирающими костями, острые колени. Нити тату из аниме все на том же месте, как и улыбка около локтя. Да, это все ещё он. Только грудь никуда не делась, все так же оказываясь на непривычном месте. Рука вновь оказывается под резинкой домашних трусов, надавливая пальцами на образовавшуюся расселину — да, там тоже все не на своём месте.   Курсед вскакивает с кровати, не заботясь о том, чтобы надеть одежду для приличия, дёргает дверь, буквально вылетая из комнаты. В квартире тихо, светло от незашторенных окон на кухне, на столе все так же остался бардак — разве они не убрали его вечером? Коробка из-под пиццы свалилась на пол, и теперь обгрызенные корочки разлетелись повсюду, засыхая, и больше походя на кости, что дают дворовым псам. Но не еда интересует парня в данный момент — он бежит в ванну, быстро шлёпая босыми ногами, на ходу ударяя по выключателю.   В светлом маленьком помещении, где в стакане смиренно лежали две щётки из одного набора по акции, из зеркала, обрамлённого тонкой рамой, на Курседа смотрела девушка, с широко распахнутыми тёмными глазами, спутанными волосами, часть которых лишь отдалённо отливала когда-то красным цветом, со впалыми щеками и острым подбородком. Парень осторожно поднёс руку к стеклу — незнакомка сделала то же самое. В голове зазвенела тишина. Что сейчас происходит? Это все сон? Он же спит. Спит, верно...? Курсед щипает себя за тонкую кожу запястья, но чувствует лишь покалывание и боль, что отдаёт в руку. Нет. Быть не может. Это не правда!   Он включает кран, окатывая себя холодной водой — лицо, руки, волосы. Девушка по ту сторону зеркала делает то же самое. Она копирует его. Она и есть он. Это — он(а).   Курсед нервно улыбается, покидая ванную комнату. Это все сон. Просто сон. Сейчас он проснётся и посмеётся над этим, как над очередным кошмаром, где его резвый корвет врезается в стену, размазывая водителя по стеклу. Это просто сон. Но лучше не покидать спальню, пока он не закончится.  

---

  Курсед устало смотрит в экран монитора, что является единственным источником света в тёмной комнате, практически не моргая. Поджимает колени под себя, стараясь не смотреть вниз — только вперёд, только на иконку пустого дискорда. Он не знает, хорошая ли это идея, но выбора у него словно нет — если он не расскажет кому-то об этом, то попросту сойдёт с ума, обречёт себя на скорую гибель от собственных рук. То, что это сон, уже не кажется таким очевидным, и с каждой минутой надежды вернуться в обратное состояние таяли, освобождая место двум другим чувствам — тревоге и панике, что били изнутри, не давая даже прикрыть глаза. Сейчас ему нужна была компания. Причём срочно.   — Ты че, умер что ли? — Курсед, находящийся по ту сторону экрана, который сам вызвался поговорить со знакомым, сейчас подозрительно долго молчал, царапая зубами губы, а ногтями оставляя полосы на острых коленях, так и не сказав банальное «алё» и «пошёл нахуй».   День близился к концу, на горизонте начали маячить сумерки, а парень все никак не просыпался. Он просто лежал в кровати, листая тик-токи, вслушиваясь в тихие и редкие шорохи квартиры — Акума проснулся многим позже, гремя чем-то в ванной, даже стучал несколько раз, но Курсед упорно делал вид, что его не существует — ни для подписчиков в телеграмме, ни для соседа, ни для самого себя. Его и правда не существовало — теперь, вместо парня в комнате лежит какая-то девушка, потерянная, в голове которой сплошной туман и непонимание. Курсед её понимал. Курсед и был ею.   Но когда это перестало быть смешно, и даже нервная ухмылка не лезла на лицо, шаткое осознание дало свои ростки — а что если это навсегда? Что если это уже никак не исправить? Что если это он(а) будет жить всегда? Подобные мысли съедали изнутри и их срочно надо было куда-то выплеснуть, хотя бы другу в дискорде, лишь бы не оставаться с ними наедине.   — Нет, — произносит тихо, глотая каждый звук. Но голос всё равно почему-то кажется слишком высоким даже для девушки — возможно, на нём так сказалось волнение, дрожащее внутри, заставляющее кончики пальцев слегка неметь, как от мороза. Сглатывает скопившуюся слюну, обречённо падая лицом в ладони — почему сейчас это звучит так жалко? — Ну ты же слышишь эту хуйню?   На мгновение в наушниках звенит тишина, и Курседу кажется, Мур уже давно вышел из румы, оставляя после себя горечь одиночества. Но в следующую секунду слышится смех — искренний и громкий, с ударами ладоней по столу и скипом спинки стула. Его соседям сейчас точно нельзя было позавидовать — бедные стены наверняка тряслись, словно в квартире кто-то включил колонки на полную, да ещё и какой-нибудь несвязный детроит.   Земля ожидаемо исчезает под ногами, а взгляд застилает белая пелена — ну, да, а чего ещё он ожидал? Все теперь будут так реагировать на Курседа, стоит ему открыть рот, и отсутствие члена между ног — и правда самая главная проблема. Парень и сам не мог принять свои изменения — всё-таки все девятнадцать лет он прожил с чёткой уверенностью в том, что он самый что ни на есть настоящий мужик, а теперь судьба решила вставить ему палки в колёса, одаривая округлой грудью и самой что ни на есть вагиной — этакое блядство, и Мапп сейчас совершенно точно не делает ситуацию лучше.   — Успокоился? — в голосе отчего-то сквозит не злоба, а обида, но Мура это, по всей видимости, останавливало мало, и он продолжал задыхаться, кашляя в чувствительные наушники.   — Ты фембоем решил стать? Ты теперь вылитая Марина! — снова заходится смехом, даже не думая останавливать свой нескончаемый поток ругательств, смешанных с еле различимым хихиканьем.   Курсед старается отвлечься на что угодно, лишь бы не зацикливаться на чужой реакции, лишь бы не загнаться прямо сейчас, во время треклятого звонка в дискорде — хорошо, что он хотя бы додумался не включать камеру, которая всё же была, но использовалась настолько редко, что Курсед даже и не помнил, когда последний раз пользовался ею хоть для каких-нибудь целей — он уверен, что даже это дешёвой и объективное старое говно смогло бы достаточно чётко передать, какие же конкретно изменения настигли его во внешнем виде.   — Ну, не расстраивайся ты так, — смех по ту сторону наконец начал утихать, но в голосе всё ещё слышалась игривость — Мапп наверняка сейчас утирает слёзы, брызнувшие из глаз — настолько его веселила вся ситуация. — Зато теперь у тебя нет ни одной достойной причины, чтобы не встречаться со своим соседом. Можете пожениться где-нибудь у себя, и попросить Твич тя разбанить, в качестве свадебного подарка так сказать.   — Иди нахуй, — последняя капля, после которого Курсед не выдерживает, сбрасывая звонок. Под сердцем что-то неприятно ноет — и когда он успел стать таким сентиментальным? Ложится на кровать, вперив свой взгляд в белоснежный натяжной потолок, который ещё утром смеялся над ним — знал все, придурок, — возможно, если бы в комнате был включён свет, на нём можно было бы разглядеть серо-желтые разводы от всевозможной пыли и грязи, но в полутьме комнаты всех этих прелестей живой комнаты увидеть было попросту невозможно.   Ещё вечером, слыша как шаркают ноги в коридоре, желание поделиться внезапно настигнувшими изменениями еле-еле теплилось где-то в груди, теряясь и утопая в огромном море неуверенности, но после короткого диалога с Муром, который более походил на издевательский монолог, оно и вовсе сошло на нет, теперь попадая под чёртов замок, называемый страхом. Страхом, что все его немногочисленные, оставшиеся после бана на твиче, знакомые тут же отвернутся, узнав, что их приятель Курсед теперь не больше, чем Курсед-ка — милая девушка, с которой ни в доту сыграть, ни в дискордике помурчать, ведь под маской юной красавицы скрывается девятнадцителетний стример, потерявший в один момент всё. Дважды.   Но страшнее всего этого было потерять одного единственного человека — соседа, что и без того скрепя зубами мирился со всеми странностями малолетнего алкоголика, единственного друга Курседа, с которым он готов делить не только квартиру, но и постель — потерять Акуму.   На одном месте вообще не сидится — комната то и дело кружится, стены сжимаются и разжимаются, стуча в такт уставшему сердцу. Кажется, что гнетущая тоска, сгустком скопившаяся внутри, выдавит окна, стёкла треснут и выпадут на улицу, откуда холод польётся струями, затапливая помещение. Холод и тоска. Тоска и холод. Безнадёжность одним словом. Курседу плохо, он сжимает пальцами край подушки, склоняясь к коленям, утапливая лицо в них. Горечь скребёт грудь, где-то глубже, чем кости рёбер. Ему по-настоящему плохо. И в голове нет ни единой утешительной мысли.   А что если он так и останется девкой, что если он уже никогда не увидит в зеркале себя, самого себя, парня, каким был все эти девятнадцать лет? Что если все покинут его, отвернутся — ну, конечно! Они заводили дружбу с пацаном по имени Курсед, который не умеет держать язык за зубами, жмёт кнопки в доте и пьёт светлое фильтрованное когда грустно.   Они хотели общаться с Курседом, они не будут общаться с Курсед-кой. Ни Кусакабе, ни Мапп, ни Акума...   Ничто не заставит его принять новый облик друга, ничто в этом мире — он сам шарахается от женщин, замирает, стоит им обратить на него внимание, а тут жить под одной крышей — да он скорее спрыгнет с нее, чем сможет заснуть, зная, что за стеной лежит девушка. Курсед вздыхает, громко, непозволительно громко для тихого саморазрушения, и от этого его сосуд начинает идти трещинами, как и само сознание в целом.   Он сильнее жмётся к подушке, думая, что это поможет — словно судьба потеряет его из виду, не заметит комок несчастья у себя под носом, пройдёт мимо и все встанет на круги своя. Если это какой-то пранк, то он понял, он все уже понял — только отпустите...отпустите его обратно! Нет — из глаз начинают течь жгучие слёзы, похожие на яд, на кислоту, они выжигают мягкую кожу, оставляя на ней неровные полосы, проедающие до самых костей, — нет, Акума точно его не простит. Он съедет. В эту же секунду. И из друзей удалит. Выбросит, как шавку помойную, а Курседу не останется ничего, кроме как принять, не выть и не скулить, пусть очень хочется, — он сделал бы так же, он уверен, просто на душе сейчас очень тяжело, больно и тяжело. Это конец. Это безусловно конец.   Становится трудно дышать. Лёгкие спирает в комок, высушивает, как виноград в изюм. Вдохи становятся все более надрывными, скрипучими и все такими же высокими — хочется вцепиться в горло, вырвать себе связки нахуй, лишь бы не слышать этого противного пищания. Тело содрогается, склоняясь ниже к матрасу, волосы лезут в рот, все лицо сырое от слёз и испарины. От себя противно вдвойне. Парень задыхается, воздуха не хватает. Голова давно идёт кругом.   За дверью слышатся неспешные шаги. Они замирают вместе с сердцем Курседа, он задерживает дыхание лишь бы не проронить лишнего писка, лишь бы ни один звук не сорвался с губ, обкусанных, опухших, сохранивших на себе вмятины от зубов. Красные глаза смотрят куда-то в даль, где в сумерках чернеет стол с компьютером, соль царапает яблоки, забиваясь под веки. Акума уходит. Уходит, простояв пару секунд около двери, возможно пребывая в раздумьях, все же решая не лезть не в своё дело. Уходит, гремя чашкой на кухне. Лёгкие раздувает от глубокого вдоха, прежде чем лицо вновь падает на колени, обжигаемое льющимися слезами.   Он в отчаянии.   И это действительно больно. Курсед удивлён.