Курсед(ка)

За последние три дня вынужденное одиночество, периодически мешающееся с алкоголем, оставшимся в плотно закрытом белом холодильнике, начинало откровенно говоря душить, сдавливая стены комнаты, в которой стало невыразимо мучительно пребывать, превращая раннее просторное и светлое помещение в ничто иное, как камеру для пыток — пыток безделья и отсутствия общения, ведь смех Мура все ещё отдавался болью в грудной клетке. Обида густилась где-то глубоко внутри, в конечном итоге затвердевая, превращаясь в драгоценный камень, сродни блестящему на солнце янтарю — внутрь него попадали насекомые так же, как в Курседе мешались гнев и ненависть: к себе, к сложившейся ситуации, к этому проклятому смеху и любой отражающей поверхности — и чем он заслужил такое наказание? Самым ужасным, пожалуй, было то, что делить все скопившиеся внутри эмоции оказалось совершенно не с кем, ведь главный и по сути единственный близкий человек, сейчас сидел в соседней комнате, ругаясь на своих сокомандиков в разы усерднее, чем обычно — быть может, ему наконец наскучило одиночество, которым его внезапно наградил сосед, запираясь у себя в комнате и выходя только за доставкой, и он решил заняться полезными делами, запуская стрим и прощаясь со скопившимися долгами у ап икса и какого-то очередного казино. Убавляет вкладку с грустной музыкой, которая почему-то массово начала высвечиваться в рекомендациях последние пару дней, решаясь проверить телеграмм канал «акумаке». И вправду — последнее сообщение опубликовано двадцать минут назад, Акума действительно решил запустить стрим. Улыбка растягивается на губах — они не общались уже три чёртовых дня, не перекидываясь словами, сообщениями, Курсед попросту не может заставить себя написать ему хоть что-то, хотя сейчас его очередь разгребать весь тот бардак, что он сам и устроил. Парень попросту запрещает себе думать об Акуме, об его существовании в квартире, чтобы опять не впасть в панику, как тем вечером, когда из глаз вылилось столько слёз, сколько не было никогда, даже где-то в далёком детстве. Да даже будучи младенцем он не плакал так много. Курсед попросту захлопнул дверь у себя в голове, отрезая все ниточки, что вели к соседу, но сделать это было очень не просто. Как оказалось, вся его жизнь неожиданным образом строилась вокруг Акумы — скинуть тик-токи, посмеявшись с каждого, отправить новую крутую гифку на зацен, дать послушать демки, пусть парень совсем не выкупает за стиль, отправить к курьеру, отдать оставшуюся с обеда пиццу. Да и просто банальные разговоры, коих, оказывается, может не хватать настолько, что все нутро гложет, рвёт и сжигает изнутри — одноразки скоро закончатся и курить будет нечего, от этого на душе ещё более тоскливо, особенно наблюдать за мигающим огоньком аккумулятора в липкой ночи. Что ж, если у него нет возможности поговорить с ним лично, он хотя бы сможет услышать его голос через динамики наушников, как маленький школьник, стараясь сделать вид, что парень за экраном — действительно его близкий друг, которому не страшно доверить что-то личное и сокровенное. Акума как обычно играл слишком душно — иногда так и хотелось кинуть в чат сообщение о том, чтобы кто-то открыл чёртово окно, потому что Курсед знал, что оно не останется незамеченным, но портить и без того хрупкий настрой парня не хотелось — хотелось чего-то другого; чего-то, что могло бы хотя бы отдалённо понять реакцию друга, когда Курсед всё-таки решится рассказать о блядском проклятии. Немудрено, что скрываться долго у него не получится — они живут в одной квартире, и Акуме рано или поздно захочется узнать, что же такого успело случиться, пока он тихо и мирно листал тик токи на недавно купленном серебристом айпаде, совершенно не обращая внимания на окружающий его мир. Идея приходит внезапно, и бороться с желанием поскорее её осуществить нет никаких сил — он машинально переходит по ссылке, как делал уже множество раз — в какой-то степени можно было считать их бюджет общим, потому что Курсед стабильно закидывал какие-то копейки на чужой донатпей, в надежде сделать хотя бы чуточку приятно. В графе отправителя — psychocursed, содержание — «ты бы смог жить с женщиной?». Конечно, такой вопрос совершенно точно не подходил под общую тематику стрима, да и напоминал он больше попытки подкатить от какой-нибудь малолетней тиктокерши, но оставалось надеяться, что Акума воспримет его всерьёз, не решаясь шутить о чем-то подобном. В противном случае деньги только что улетели вникуда, растворяясь на чужом виртуальном счёте, смешиваясь с десятками других донатов. — «Смог бы жить с женщиной?» Ну, бро, это сложный вопрос. С мамой считается? С твоей, — отвечает сразу же, отвлекаясь от игры на экране. — Да не, мужик. Какая женщина. Мне вон этого чудища за стеной хватает. Тихий смех и рядовое «спасибо за донат» — последнее, что слышит Курсед, прежде чем закрыть вкладку твича. Больше ему делать там нечего — в доту он может поиграть самостоятельно, причин оставаться на стриме у него не было. Звук вкладки ютуба становится громче, гоняя плейлист с Геншином по кругу, единственное, чего сейчас хочется — выпить, да так, чтобы забыть обо всём произошедшем, о женском теле и впалых щеках, в пьяном бреду вновь видя в зеркале привычные острые черты лица и плоскую грудь, но он пил слишком много в последнее время, больше, чем мог позволить «хуёвой версии», и от этого «пиздатой версии» становилось ещё более хуёво — замкнутый круг страданий, что удавкой сжимался на шее. Курсед падает на кровать, устремляя свой взгляд в потолок. В голове сжигающая пустота, но что-то в груди всё-таки колет, стоит чужому голосу эхом отозваться в памяти — «это хуйня какая-то». Какая ирония, потому что судьба не удосужилась спросить у них, чего же им на самом деле хочется, а с чем стоит повременить, или вовсе не претворять в жизнь, отдавая участь кому-нибудь другому. Жизни в целом плевать на людские планы, и это известно каждому с самого детства, но когда столкнуться с осознанием приходиться лицом к лицу, почему-то становится до боли грустно и обидно — за что же ему все эти наказания? За что все эти наказания им? Время то тянется, словно плотная резина, подобно той, что Курсед совсем недавно заказывал на автомагазине с доставкой, то сыпется — стремительно и быстро, точно гонимые ветром дюны где-то в самой Сахаре. Плейлисты сменяются одни за одним, неизменным остаётся лишь одно — лейтмотив грусти и отчаяния, что поселились в чужом сердце, не планируя покидать его ближайшие дни. Темнота ночи опустилась на пол, укрывая женское тело тяжёлым одеялом. Стук в дверь сначала кажется не настоящим — Курсед хмурит брови, приподнимая голову, бросая взгляд на горящий экран. Ему кажется, это просто деффект звука или внезапно всплывшее уведомление, но стук повторяется снова — всё такой же осторожный, короткий и нерешительный. — Можно? Сердце ударяется о грудь, разрывая костяную клетку, глаза округляются, распахивая веки, а рука невольно стискивает край сбитой простыни — что же ему делать? Прикрыть лицо волосами? Залезть под одеяло? Выйти наконец в окно? Курсед вскакивает с кровати, на секунду теряя равновесие. Мечется от двери к столу, не зная, куда себя деть — он точно не может пустить его к себе… — Спишь что ли? — Нет! — но и отпустить не может тоже. Кто знает, сколько ещё им придётся бегать друг от друга, если они не поговорят здесь и сейчас, и не решат, наконец, что же им, блять, делать. — Заходи. — отворачивается к стене, стоит сплошной белой двери скрипнуть — боится, прячется, так сильно не хочет видеть разочарование в чужих глазах. — Я, — начинает Акума так же несмело, неловко осматривая комнату соседа — внутри холодно от открытого окна, играет какая-то музыка, слабый свет от экрана разбивает опустившуюся темноту — на часах почти два ночи, снаружи не видно даже огоньков соседнего дома, сиротливо утопленного в тени. Гора одежды на полу, мусор от доставки, пустые пивные бутылки — кажется, что ничего не изменилось, но что-то словно было не так, заставляя плечами ощущать ниспадающую неловкость. — Я резинку потерял, ты не видел? Улыбка ломает женское лицо, обращённая в стену — они никак не контактировали три блядских дня, а единственное, до чего додумался Акума — ебучая резинка, что совершенно точно не могла оказаться в комнате его соседа, и скорее всего была надета на запястье владельца. — Ты серьёзно? — вздыхает, говоря шёпотом — от собственного голоса тело дёргает, словно в розетке оказалась вилка. Правду всё равно придётся раскрыть, и секунды в миг начали тянуться слишком долго, точно насмехались — Акума за спиной молчал, видимо, был с ними заодно. — Да, — отвечает с задержкой, делая шаг вперёд — пол тихо скрипит ламинатом, пищит, придавленный маленьким телом. — Я стримил, и волосы мешали, — останавливается, не решаясь подходить ближе. Медлит. И каждая секунда рисует кровавые линии на чужой спине. — Слушай, ты обиделся что ли? Ну сорян, в следующий раз и тебе закажу эти суши ебаные. Просто ты тогда ничего не ответил, я и съел в соло. Но если так хочешь, можем завтра заказать. Курсед открывает рот, чтобы что-то ответить, но тут же закрывает его. Суши? Какие блять суши?! Ступор очень быстро даёт ростки возмущения, вспыхнувшего настолько ярко, что девушка оборачивается, устремляя удивлённый взгляд на соседа. Понимает проёб только тогда, когда парень напротив становится светлее, чем потолок — неловкое «ой» само вырывается наружу, а Акума тут же закрывает глаза, растирая их руками — его тело начинает клонить в бок, и он падает на чужую сбитую постель. — Курсед? — спрашивает осторожно, осматривая девушку с головы до ног — выцветший сплит по плечи, плюшевое худи из невышедшей ещё коллекции, клетчатые штаны с дыркой, что осталась из-за переезда. Она стояла почти впритык к стене, едва заметно дышала, а может и вовсе замерла, так же удивлённо смотря на парня перед собой. Руками нервно теребила край одежды, то и дело поджимая пальцы на ногах. Похожа. Она была как две капли похожа на Курседа. Только вот… Акума бьёт себя по лбу, вскидывая брови — кажется, до него дошло. — Я понял, — говорит, вставая с кровати, складывая руки на груди. Курсед глубоко и шумно вдыхает, не веря в произошедшее — неужели так просто? Неужели он так просто принял весь произошедший пиздец? Радость начинает поднимать уголки припухших губ. — И где Курсед? — Что? — улыбка выцветает так же быстро, как и появляется. — Ну, где Курсед? Где он сидит? — Акума подходит к двери, заглядывая за неё. Всё же, до него не доходит. — Это же шутка, да? Розыгрыш. Слушай, мужик, если ты решил посмеяться, то выходи. Это не смешно, — парень обращается к другу, крича послания куда-то в потолок, когда его друг стоял ровно напротив, оперевшись о стену, окутанный непониманием. — Если ты так решил сказать мне, что встречаешься с кем-то, то мог бы и в лицо сказать, а не разыгрывать клоунаду три дня. Ты реально обиделся? Блять, чел, ну это уже не смешно. — Ты прав, это не смешно, — сходит с места, в момент оказываясь так близко, что даже в тусклом свете фонаря за окном можно было разглядеть все изменения его лица и тела. — А знаешь, что ещё не смешно? Тиктоки, которые ты мне кидаешь каждый день. А ещё когда кричишь, играя в доту по ночам. Выгоняешь меня, когда я хочу поговорить. И всегда. Всегда. Съедаешь последнюю сушинку из сета. — Стоп, — Курсед замолкает, и в тишине комнаты наконец складываются выпавшие из картины пазлы. — Твою мать… — шепчет на выдохе, замирая на несколько секунд, что тянутся вечность, пуская под кожу иглы неуверенности. Акума дёргает рукой, желая, видимо, прикоснуться, проверить, что всё это не сон и пранк, не мираж, и если быть честным — Курсед его полностью понимает, он делал то же самое тем самым роковым утром. На глазах наворачиваются непрошенные слёзы, ведь реакции так и не следует — они лишь стоят напротив друг друга, мешая потерянный янтарь с удивлённым болотом, заставляя их стать единым напуганным целым. — Я думаю, теперь ты понял тот донат, — отводит взгляд в сторону, делая несколько шагов назад, пожимая плечами. — Так что насчёт жить с женщиной?