Ласточки в пепле

      …Иногда ему снится, как было бы, отпусти его бабушка учиться. Снится свобода, бескрайняя, огромная.       Как небо для ласточки.       — Ну вот, братец, ты опять неряшливо расчесался. — Сетует грустно сестра после внимательного осмотра.       Минъянь десять. Ему — семнадцать.       Он склоняет голову, позволяет черепаховому гребню пройтись по распущенным прядям.       (Какое было бы счастье завязать волосы в хвост. Простой хвост, без лент, заколок и украшений, что звенят и мешают.)       — Вот, теперь гораздо лучше! — Голосок у сестрицы меняется, становится радостным. Довольным. — А теперь руки. Ты плохо за собой следишь, тебя нужно наказать.       Он давит в себе дрожь, раскрывает ладони, вытягивает их вперёд.       Прутик тоненький, гладкий-гладкий, и когда Минъянь замахивается им — воздух свистит.       (Сестре нравится его наказывать.)       Эту мысль Лю Цингэ давит, рассматривая быстро краснеющие полосы на ладонях.       — Можешь прогуляться. — Наконец разрешает сестра. Прутик она не убирает — он всегда мелькает у неё между пальцев.       Прогуляться — это пройти медленно сорок шагов по внутреннему саду и потом сесть на скамейку под сливовым деревом. Выпрямить спину, сложить ладони на коленях, расслабить ладони, свести колени вместе. Нельзя смотреть под ноги. Нельзя — в небо. На лице следует хранить выражение расслабленной лёгкой улыбки.       (Он так сильно хочет плакать, что болит голова.)       Лю Цингэ смотрит на гнездо ласточек, что свили гнездо у стены, под самой крышей.       …Когда он был маленьким, то совершенно не понимал, почему во время своих прогулок отец только сидит и смотрит в этот угол. А теперь знает.       Ласточки. Крошечные юркие птицы, быстрокрылые, скользящие.       Свободные.       Лю Цингэ сжимает зубы, комкает в израненных ладонях подол розового многослойного ханьфу.       Не плачет.       Ему нельзя плакать.       Сестра узнает. Накажет. От слёз лицо Цингэ становится красным и глаза опухают.       …Отец просил за него. Просил отпустить Цингэ в школу, в которой когда-то сам учился.       — Вздор! — Бабушка недовольным жестом обрывает все отцовские возражения. — И что мы получим на выходе? Неуправляемого потомка, что перестал чтить предков? Заклинателя, что размахивает мечом и где-то там сражается с чудовищами? Нет! Место моего внука — подле наследницы! Я не собираюсь рисковать частью наследства!       — Но!.. — Отец пытается что-то сказать ещё, но матушка лишь поворачивает свою прекрасную голову, и он замолкает, съёживается весь, цепляется руками за рукава собственных белых одеяний.       (Минъянь тренирует этот фирменный взгляд всех женщин Лю.)       — Многоуважаемая Глава, эта слишком распустила своего супруга. — Нежно говорит мама. — Эта напомнит ему его место.       Лю Цингэ не понимает, почему отца начинает трясти. Почему он съёживается на своём месте позади жены, почему склоняется так низко, что касается лбом пола.       — Такая красота, и такая непочтительность. — Недовольно бросает бабушка. — Неблагодарный.       — Отец неблагодарный супруг, поэтому он наказан. — Говорит Минъянь. Ей восемь, ему пятнадцать. — Если ты будешь неблагодарным, то я тоже прикажу тебя наказать.       …Отца держат в Холодном Доме месяц. Сестра сообщила, что он «неподобающе двигался», когда поднялся с кровати.       Лю Цингэ знакомо то место. Пустые гладкие стены, гладкий холодный пол. Окон нет. Нет ничего.       Там можно сидеть и смотреть в стену. Только в одной позе. Нельзя прыгать. Нельзя стоять. Нельзя двигаться, пока солнце не спрячется за горизонтом. Тогда можно лечь.       …Лю Цингэ там запирали, повесив на шею колокольчик. Стоило ему шевельнуться, как колокольчик звенел, и от звука его ломалось по одной кости в теле.       (Руки. Всегда начиналось с рук. Сначала пальцы, потом запястья. Локти. Плечи. Рёбра. На рёбрах он потерял сознание от боли.)       …Лю Цингэ снится неизвестная школа. Снится, будто бы там можно бегать. И размахивать мечом. Там можно быть свободным.       Лю Цингэ просыпается в слезах, и за это лишается завтрака.       …Отец сидит за спиной матушки, благовоспитанно склонив голову и сложив ладони на коленях, обтянутых синим шёлком.       Лю Цингэ повторяет его позу, но за спиной у младшей сестры.       — Почему нет? — Спрашивает недовольно Минъянь.       (Его накажут. Он не является причиной её недовольства, но сестра сорвётся на нём.)       Об этом нельзя думать. Такие мысли недопустимы. Он любит сестру и склоняется перед её властью.       — Он твой родной брат. — Спокойно сообщает матушка.       Они говорят о нём. Лю Цингэ находится тут, он их слышит, он их слушает.       …Но его не существует.       — Он красивый. — Возражает капризно Минъянь.       Лю Цингэ — красивый. Это его единственная функция. Ему можно только правильно сидеть и позволять другим наслаждаться этой красотой.       (Он хочет кричать. Хочет закрыть руками уши, чтобы не слышать, как его обсуждают.)       — Близкородственная связь. — Возражает матушка. — Даже думать не смей.       …Отец кричит. Кричит истошно, хрипло, срывает голос. В его покоях лекари.       — Непочтительно так визжать. — Недовольно бросает Минъянь. — Он мужчина, ему не подобает так привлекать внимание.       (Лю Цингэ хочет вцепиться сестре в горло, и давить, давить, давить, чтобы она больше никогда не говорила таким тоном об отце.)       Нельзя об этом думать. Нельзя. Быть сыном семьи Лю — это проявлять почтительность к хозяйкам.       — Ты же не решишь так же демонстрировать собственное неудобство? — Уточняет сестра подозрительно.       …С отцом что-то не так. Он всё время лежит, почти не ест, несмотря на новые наказания. В красивых длинных волосах блестят белые нити седины. Он бледен и тих.       Пуст, будто покинутое ласточкино гнездо.       — Никакого самообладания! — Фыркает недовольно бабушка.       …Лю Цингэ разрешают его проведать лишь раз. Кроме простоволосого отца, там находится матушка.       И их семейный лекарь.       (Лю Цингэ боится лекаря. Тот смотрит слишком цепко, трогает за руки до синяков. Он может прописать «отдых».       Отдых — это неделя в Холодном Доме.)       …Лекарь внимательно его осматривает, заглядывает в рот, трогает щёки, шею. Будто лошадь перед покупкой.       Качает отрицательно головой.       (Лю Цингэ не знает, зачем его осматривает, но от лёгкого материного неудовольствия собственные колени подгибаются.)       — Можно попробовать, но никакого успеха гарантировать нельзя. — Выдаёт вердикт лекарь.       Матушка недовольно поджимает губы.       Лекарь спокойно подходит к кровати и стягивает с отца одеяло. Задирает ему белую рубаху.       Отец лежит там, покорный, бледный, с тёмными синяками под глазами.       На животе у него — шрамы. От паха и до рёбер. Вдоль. Поперёк. Какие-то совсем зажили и почти незаметны, несколько совсем свежих, ярких.       — Ну, этот предупреждал госпожу, что, если пытаться каждую луну без перерыва, результат может оказаться плачевным. — Недовольно ворчит лекарь.       (Лю Цингэ страшно.)       Матушка вздыхает расстроенно.       — Я была уверена, что заклинатель с этим справится. — Сетует она печально. — Значит, мой сын окажется ещё слабее. Какая жалость!       …Жалость.       Лекарь смотрит на его лицо и недовольно указывает на живот отца.       (Это первый раз за много-много лун, когда кто-то говорит не о нём, а с ним.)       …Маленькая семья с большим секретом. Огромные долги, и попыткой из них выбраться — брак с богатым влиятельным родом.       Большой секрет в теле отца Лю Цингэ.       …Лю Цингэ вытащили из живота отца, разрезав его от паха до рёбер.       — Видят небеса, я старалась получить ещё наследников! — Недовольно восклицает матушка и гладит отца по распущенным волосам. — Но твой отец такой слабый!       (Как породистую лошадь, что сломала ногу и больше не способна идти.)       — Ты слабый! — У Минъянь подрагивают от обиды губы. — Как ты мог оказаться таким слабым! Ты это сделал специально!       …Если Лю Цингэ повезло, он унаследовал дар отца.       (Он закрывает глаза и вспоминает шрамы на отцовском животе.)       Если так, он сумеет облегчить жизнь Минъянь, принеся ей в своём чреве наследницу. Если он способен на это, то должен — ради процветания рода.       Минъянь семнадцать. Лю Цингэ двадцать четыре.       Лекарь делает для неё специальные пилюли.       (Лю Цингэ не знает, зачем его ведут в покои к сестре. Ему страшно и плохо.       Он ещё не знает, что в покоях Минъянь ему будет ещё страшнее и больнее.)       …Утром отца вынимают из петли. Он жив, но матушка всё равно злится, и раз за разом вскидывает кнут.       — Неблагодарный! И это так ты решил отплатить мне за любовь, которой моя семья тебя одарила?! — Спрашивает матушка после, лично обмывая отцу лицо.       …Отец больше не красивый. Матушка промахнулась, и кнут попал ему по лицу.       Лекарь всё исцелил, но след всё же остался. Не прикрыть волосами.       — Я буду скучать по твоей красоте. — Говорит нежно матушка, и целует отца в макушку.       (Лю Цингэ смотрит на балку, на которой отец пытался повеситься, и, кажется, понимает, почему.)       …Минъянь двадцать. Лю Цингэ двадцать семь.       Он перенял дар отца.       — Ты же мужчина! Мужчины должны терпеть! — Приказывает сестра, и запрещает лекарю использовать благовония.       Лю Цингэ смотрит на нож в чужих руках, и думает о том, что хотел бы перерезать им себе горло. Он понимает, что его накажут, но не может не кричать.       Его наказывают.       …Девочка.       Минъянь нянчит её, и пришедшим гостям на празднике радостно сообщает, что её роды прошли хорошо и совсем не больно.       (Она сказала, что и он, и отец — слабаки. Женщины рожают самостоятельно, а они — только через нож лекаря, и иначе не могут.)       — Вы в порядке? — Голос незнакомый, мягкий и вежливый.       Лю Цингэ осторожно кланяется и, не глядя на гостя, старается уйти в тень.       Ему запретили говорить на празднике.       У Лю Цингэ красивая внешность, но грубоватый голос, который может испортить впечатление.       …Когда в доме праздник, и много людей, можно выйти во двор не по расписанию. Лю Цингэ доходит до скамейки под деревом и смотрит на стык стены и крыши.       …Ласточки больше не прилетают.       …Лю Цингэ снится, что он летит на мече. Гуляет по городу. Выбирает на прилавке уличного торговца веер.       Не себе…       В подарок.       Не сестре. Кому-то другому. Другу.       Брату?       Он поднимает голову, и видит себя-иного. С расправленными плечами, с высоким хвостом на затылке, в простом белом укороченном ханьфу, а в волосах — маленькая корона, заколка в форме меча и чёрная лента.       (Он не хочет просыпаться.)       Лю Цингэ просыпается и чувствует себя пустым гнездом, из которого вылетела ласточка.       …Три. Четыре. Пять.       Шрамов на животе становится больше. В последний раз, зашивая его, лекарь недовольно зацокал языком.       — Всё, больше не выйдет. Госпожа, если Вы хотите ещё детей — Вам придётся рожать самостоятельно.       Минъянь кривится недовольно, смотрит на Цингэ, поджимает губы.       — Слабак. Я разочарована.       Лю Цингэ как никогда понимает своего отца, забрасывая на балку петлю из порванной простыни.       Лю Цингэ как никогда понимает боль своего отца, когда его из петли вытаскивают.       Он неблагодарный сын, решивший пренебречь сыновьим долгом.       Когда его запирают в Холодном Доме с колокольчиком на шее, он двигается, пока все кости его тела не ломаются.       Он неблагодарный сын. Он сумеет.       …Ноги слушаются плохо. Он не может больше плавно ходить, и Минъянь приказывает ему сидеть на месте.       Лю Цингэ смотрит на свою драгоценную младшую сестру. Будто видит впервые.       — Иди в жопу. — Говорит он хрипло. Собственный голос кажется чужим.       (Лю Цингэ не помнит, когда в последний раз он издавал хоть какой-то звук.)       …Сестра в ярости.       Она ломает о него несколько палок. Рвёт кнут.       (Минъянь так злится, что в бешенстве не смотрит, куда бьёт. Это больно, так больно.)       Лю Цингэ кажется, что его тело в огне, но он смеётся.       …Пустое ласточкино гнездо горит.       …Лекарь качает головой.       — Госпожа, Вы всерьёз считаете, что я могу вырастить кому-то новый глаз? — Спрашивает он устало.       Лю Цингэ смеётся. Сестра от любви своей рукоятью кнута выбила ему глаз.       Он больше не красивый.       Минъянь не может смотреть на него без отвращения.       …Его запирают в старых покоях. С отцом, что исхудал и похож на призрака. Отец больше не красивый, и матушка повелела его запереть.       Лю Цингэ унаследовал дар отца.       И самовольно скопировал судьбу.       В покоях только матрасик и одеяло, но можно двигаться. Лю Цингэ хватает отца за руки и ковыляет от стены к стене, от стены к стене, и улыбается криво, отчего повязки на лице постоянно сдвигаются.       Он может касаться отца.       Лю Цингэ не держал отца за руку с того момента, как ему исполнилось пять. Сейчас ему двадцать девять.       Лю Цингэ — уродливый калека с перекошенными плечами и одним глазом.       Это самые счастливые дни. За последние годы он ещё столько никогда не говорил. Не двигался.       Двигаться больно, но Лю Цингэ чувствует себя свободно, имея возможность ковылять от стены к стене с помощью отца.       …Двери открываются. На пороге Лю Минъянь. Сияющая. Радостная.       Лю Цингэ замирает в объятиях отца.       (Ему так страшно.)       — Я нашла тебе целителей! — Провозглашает сестра довольно. — Если постараешься, то сможешь искупить свою вину перед семьёй! Я ведь так тебя люблю!       Лю Цингэ не хочет больше любви. Если это — любовь, Лю Цингэ хочет никогда её не знать.       Слуги тянут его за руки, и у Лю Цингэ нет сил на сопротивление. Но он всё равно дёргается, выворачивается, упирается дрожащими ногами.       (Плохо сросшееся запястье ломается снова.)       …Его затаскивают в другие покои силой, и швыряют под ноги гостям.       — Тааак. — Тянет мужчина негромко. У него зелёные глаза феникса, а в руках подрагивает развёрнутый веер с нарисованными на нём птицами.       Лю Цингэ плевать, как он выглядит и как его за это накажут. Он пытается уползти в угол, но слуги опять хватают его, держат крепко.       — Мой драгоценный брат так пострадал! — Щебечет Минъянь взволнованно. — Но я слышала, что вы способны исцелить любую травму!       Кроме гостя с веером, в комнате ещё двое. Женщина в ханьфу мужского покроя, белом с серыми вставками и чёрным поясом. Волосы у неё заплетены в простую косу, но шпилька в ней — золотая, в виде оскаленной львиной пасти.       Третий — мужчина. Он кажется горящим. На нём слои алого шёлка, а волосы кажутся ненастоящими — столь красны они.       — Я не хочу! — Кричит Лю Цингэ. Пусть уж лучше сестра забьёт его, пусть навечно запрёт с отцом. Он больше не может быть неподвижной куклой. — Оставь меня уродом! Оставь меня в покое! Верни к отцу!       Женщина с косой моргает медленно, а потом оказывается небезопасно близко. Опускается на колени, касается огромными широкими ладонями его лица.       Лю Цингэ смотрит в чужие светлые глаза, и видит там собственное отражение и золотые разряды молний.       …Веер в руках мужчины замирает, позволяя рассмотреть рисунок.       Целая стайка нарисованных ласточек, что летят в небе.       Свободных.       …Свободных.