Ласточки в пепле

      …Идиотке хочется надавать пощёчин, чтобы шла проявлять свои благородство и сострадание куда-то в иное место.       Шэнь не верит ни в эту показушную доброту, ни в фальшивую заботу.       Что случилось, что совершенно посторонний человек ввязался в это неблагодарное занятие и принялся выхаживать раба-калеку?       …Шэнь бы поверил в искренность намерений, будь вместо идиотки Ци-гэ.       Но Ци-гэ не пришёл за ним, хотя был самым близким человеком.       Названным братом.       Почти семьёй.       …Наверняка идиотка возится с ним лишь чтобы показать окружающим, насколько она великодушна и жалостлива к переломанным крысам.       Бла-бла-бла, лицемерная скотина под личиной почти святой девки!       …Ей не надоедает с ним возиться.       Идиотка просто…       …Просто продолжает, даже когда Шэнь смелеет и высказывает ей всё, что думает о таких вот «пожалельцах».       — Ну да. — Только и соглашается идиотка. — А ещё я эгоистка, и делаю всё это лишь потому, что хочу. Давай ещё пару ложечек супа съешь, идёт?       Шэнь клокочет от переполняющих его эмоций, от бурлящей в нём ненависти, от невыносимого желания плюнуть ядом.       Но послушно открывает рот.       …И потом кусает идиотку за пальцы, когда она решает протереть ему губы платком.       Кровь сладко-солёная, красная.       …С золотыми искрами.       — Балбес. — Вздыхает идиотка, когда он снова её кусает, уже за ладонь. — Ну я же невкусная.       У неё есть имя, но Шэнь удавится, но не назовёт его.       …Фраза настолько дурацкая, что смысл её до него доходит чуть запоздало.       Шэнь отплёвывается от чужой крови, скалится испачканными зубами.       — Ну давай, накажи меня! — Хрипит он ядовито.       Идиотка смотрит на него несколько секунд. Вздыхает.       Поднимается и уходит.       …Чтобы вернуться спустя пару минут.       (За это время Шэнь успел насладиться тем, что наконец вывел идиотку на настоящие эмоции.       За это время Шэнь успел испугаться того, что его теперь снова бросят в пучину боли.)       …В руках у идиотки — тарелка с хлебцами, на которых размазано что-то…       — Паштет. — Говорит идиотка ровно, и подносит хлебец к его рту. — Гусиный. Вот его и кусай, он хотя бы вкусный.       Дура.       …Абсолютно непроходимая дура, что носит маску всепрощающей добродетели.       Гусиный паштет вкусный.       Но это всё равно, всё равно ничего не меняет.       Где-то там, под маской лицемерного сострадания, у идиотки должно быть истинное лицо. Настоящие эмоции, а не эта отвратительно выглядящая жалость!       …Неизвестно, как ей это удаётся, но Шэнь начинает чувствовать собственные ноги.       А спустя время — с помощью чужих рук, за которые держится, которые желает отбросить от себя — он может встать с постели и даже сделать несколько шатких шажков.       — Ты молодец. — Хвалит его идиотка, и у Шэня всё внутри скручивает от обжигающей ненависти.       Эту ненависть он выливает на чужую голову, и в эту же голову швыряет одну из подушек, когда его возвращают в постель.       — Думаешь, я тебе благодарен?! — Срывая горло, кричит он в спину идиотки. — Думаешь, что я буду перед тобой пресмыкаться за то, что ты сама захотела возиться с калекой?!       Он хрипит, и орёт, и визжит, даже когда дверь закрывается и его оставляют в тишине и покое.       …Он швыряет тарелку с пирогом, и тот мягко шмякается на пол, запачкав идиотке одежду.       — Я бы тебе уже выкрутил ухо. — Невзначай замечает чужой мужской голос. — И выпорол бы.       Шэнь знает обладателя этого голоса, но всё равно съёживается под одеялами, готовый к чему угодно.       Мужчины всегда опасны.       Этот же — огненноволосый, голубоглазый, весь будто ожившее пламя — сидит на подоконнике, закинув одну ногу на другую. В руках у него тарелка с куском пирога.       — У Айвы сегодня день рождения, а ты истерику устроил. — Укоряет воплощённый огонь. Вздыхает тяжко, отправляя в рот кусочек пирога. — Между прочим, вкуснятина. Она его сама пекла.       — Оно и видно. — Бурчит Шэнь, просто чтобы огрызнуться.       Тот, кого идиотка зовёт Дядей, чуть склоняет голову к одному плечу, рассматривая содержимое своей тарелки.       — Это всего лишь её третий пирог. — Замечает Дядя миролюбиво. — И потом, не обязательно быть красивым, чтобы быть вкусным.       — Если я так мерзок, пусть перестанет со мной возиться! Я ей за это ни капли не благодарен!       — Скажи мне, маленький человек, почему некоторые топят новорождённых котят или слабых щенков, а некоторые с ними носятся и выхаживают? — Спустя небольшую паузу всё же спрашивает воплощённый огонь. — Порой заботой о других они затыкают дыру в собственной душе, которую ничем иным залатать нельзя. Тебе не обязательно быть благодарным, просто будь на её месте я — ты бы уже по уху получил.       — А идиотка, значит, терпеливая? — Скалится Шэнь ядовито.       Дядя неопределённо пожимает плечами.       — Немножко больше, чем я. — Отзывается он невнятно. — И, между прочим, пирог очень вкусный! Ты много потерял, так и не попробовав!       …Шэнь, окрепнув, ворует чужой плащ и сапоги и сбегает из дома.       Он неблагодарная, злая, ядовитая крыса, которая недостойна того, чтобы с ним возились.       Чтобы его лечили.       Чтобы ему показывали маску лицемерного добродушия и сострадания.       …Ци-гэ был прав, так и не вернувшись за ним в поместье Цзяньло.       Злой, неблагодарный раб, не заслуживающий ничего хорошего.       Шэнь выбирается с двора и бежит, прихрамывая, по улице.       Он вернётся на Цанцюн и…       И кому он там, на Цанцюн, нужен?       С того момента, как его отправили на две луны с другими молодыми наставниками, прошло уже несколько лет.       …Его ведь даже не искали.       (Либо искали, но так, для галочки.)       Ци-гэ, который так радовался тому, что Шэнь оказался одним из тех, кого выбрали, не искал.       …Наверняка уже Наставник избрал себе иного преемника, и тот уже стал пиковым Лордом.       И куда Шэнь вернётся?       Калека с хрупким маленьким золотым ядром.       И как много времени пройдёт, прежде чем все узнают, что с ним случилось?       Шэнь стоит на улице до тех пор, пока на ней не начинают появляться первые лавочники, толкающие свои тележки с товарами.       …Первые мужчины, от взглядов которых Шэня корёжит.       Медленно Шэнь оборачивается и, подволакивая ноги, возвращается к воротам усадьбы, из которой сбежал.       Смотрит на высокие ворота, покрытые новеньким лаком, которые ночью оставались открыты.       «Порой заботой о других они закрывают дыру в собственной душе, которую ничем иным залатать нельзя».       Вот только Шэнь не достоин такой заботы! Он не может её оценить! Она ему не нужна!       Он об этом не просил!       Шэнь толкает створку ворот и в образовавшуюся щель протискивается обратно во двор, ощущая себя ничтожной вонючей крысой, которой оказали великую милость, а он этого не оценил.       …Идиотка сидит на ступеньках. В руках у неё — одна из тех дурацких безвкусных чашек.       — Ты бы хоть деньги взял. — Говорит негромко Айва.       Шэню безумно, омерзительно стыдно за себя.       — Я не вор. — Сглатывая, бормочет он, не в силах оторвать взгляд от земли и от чужих сапог.       (Хотя он прекрасно понимает, что как раз является вором и неблагодарной вонючей крысой.)       — Ну вот. — Вздыхает идиотка. — А я думала, что ты на рынок решил сходить вместо меня.       Идиотка.       Идиотка!       Шэнь до боли сжимает кулаки и медленно опускается на колени. Касается лбом твёрдой, холодной ещё земли.       …Чуть погодя, отмытый от уличной грязи, переодетый в чистую, не несущую на себе жутких мужских взглядов одежду, Шэнь запоздало понимает, что идиотка идиоткой лишь притворялась.       Она прекрасно поняла, что он сбежал. И что он, как пугливая крыса с перебитой спиной, ползком вернулся обратно, в единственное известное ему безопасное место.       И закрыла глаза на это, не став его наказывать.       Самостоятельно «озвучила» версию, что Шэнь якобы решил сходить на рынок за морковкой, да вот беда — забыл деньги.       Не стала его пороть, хотя была вправе. Раб ведь предпринял попытку сбежать, пусть и вернулся самостоятельно спустя лишь пару часов.       — В следующий раз сообщай, когда вернёшься. — Говорит спокойно идиотка вечером.       Шэнь украдкой следит за чужим спокойным лицом.       …Ци-гэ увидел, какая Шэнь крыса, и потому не вернулся за ним в поместье Цзяньло.       И потому не искал потом.       — Я ведь собирался сбежать. — Не выдерживает Шэнь вот этой рафинированной лжи. — Хватит строить из себя добренькую госпожу — накажи меня!       — Наказать?       — Да! Ты выкупила меня из борделя! Я раб! Хватит делать вид, будто бы я ничего не понимаю! — Почти срывается на крик Шэнь. — Я украл твой плащ и обувь и сбежал!       Айва медленно набирает в лёгкие воздух. Ещё медленнее выдыхает-вздыхает.       — …Ладно. — Наконец соглашается она. — Завтра без сладкого будешь.       Шэнь, уже согласный и на порку, и на удары хлыстом, и на что угодно, долго и возмущённо давится воздухом.       — И всё?! — Выплёвывает он возмущённо, почти закипая от количества собственных эмоций.       — Ну хорошо. Послезавтра тоже без сладкого. — «Сдаётся» Айва.       — …Тебя хоть чем-то можно довести? — Угрюмо спрашивает Шэнь, когда его возмущение перегорает, словно тонкая свеча..       — Конечно можно. — Соглашается идиотка безмятежно. — Ты просто не знаешь, как.       Тишина вязкая, неприятная.       Как и осознание того, какая он неблагодарная мразь.       — Я… Я больше не буду. — Бормочет Шэнь униженно, потому что молчать больше не в силах. Вина приходит на место возмущению и злой ядовитой ярости пополам с ненавистью, отравляя каждый вздох.       …Ци-гэ обещал, обещал за ним прийти. Он показывал Шэню своё лицо, ещё не научившись в детстве скрывать его за масками лицемерной доброты.       Но Ци-гэ не пришёл. Ни тогда, ни потом.       Никто из тех, с кем общался Шэнь на Цанцюн, ни пришёл за ним. Не искал его. Не возился так долго с его искалеченным телом, сливая целое состояние на лекарства.       Кому из них нужна грязная вонючая крыса из подворотни?       …Дурочке, что не знает, кого одарить своей добротой, и вместо сотен других нуждающихся подобрала подыхающую тварь из сточной канавы?       И когда тварь, оклемавшись, сбегает, чтобы потом приползти назад, дурочка не показывает ни разочарования, ни отвращения.       …Шэня и вправду на два дня лишают сладкого.       И это наказание смешит так, что он сначала хохочет, а потом, не сумев остановиться — рыдает от непонятного ему самому безграничного облегчения.       …На утро третьего дня ему приносят поднос с завтраком.       Там, на ещё одной тарелке, лежит кусочек пирога.       Не очень красивого на вид. Декор поплыл, начинка частично вытекла.       Но, и вправду, вкусного.