Spanktober

      Она смотрит на меня снизу вверх и, наверное, пытается выглядеть бесстрашной, но у неё подрагивает подбородок, а огромные карие глаза уже, кажется, наполнены слезами. Нет, она напугана. Очень.       — Твою книгу, — требую, и дрожащими белыми пальцами она вытягивает из сумки книжку в красном переплёте. На первой странице книжки написано имя — Ваньяра — и год, когда она вступила в тренировочную программу. Я перелистываю несколько страниц, тихо цокаю языком, записываю ещё кое-что, откладываю книжку в сторону. За четыре года в программе она умудрилась заработать наказания только дважды, и сложно сказать, хорошо это, или плохо. — Через стол.       Вообще-то, Ваньяра одна из тех учеников, кого наказывать не хочется. Она умница. Она прилежная, старательная и быстрая, ей нравится учиться — даже у меня — она выполняет любое поручение без вопросов действительно хорошо, но я знаю, что больше всего на свете она боится боли. Это мешает сейчас и будет мешать куда сильнее, когда ей придётся драться за пределами тренировочного поля.       Я отхожу за розгой, а когда возвращаюсь, обнаруживаю её стоящей вплотную к столу без куртки и сумки, судорожно цепляющейся пальцами за край столешницы.       — Смелее.       От одного этого слова, сказанного чуть менее строго, чем всё остальное, что я говорю, всем ученикам почему-то становится легче, и Ваньяра не исключение: она быстро расстёгивает пояс, стягивает штаны к коленям, задирает подол мешковатой рубахи и склоняется над столом. На меня старается не смотреть.       — Сколько?.. — спрашивает совсем уж хриплым голосом, как будто слёзы уже подступили к самому её горлу. Вероятно, так оно и есть. Это нормально, когда сталкиваешься с главным своим страхом.       — Шестнадцать.       Для большинства это не так уж страшно. Ваньяра каменеет всем телом, и я мельком замечаю на её щеке бледную дорожку.       Конечно, она вскрикивает ещё до того, как розга касается кожи, вжимается в стол всем своим хрупким существом — и тут же вскрикивает снова, громче, от боли. Я вижу, как дёргается её рука, и пресекаю попытку прикрыться сразу, щёлкнув кончиком прута по пальцам.       — Тише. Спокойнее. Оставайся на месте. Терпи боль, это тебе нужно.       Девчонка всхлипывает. Знает, о чём я.       Она провинилась на тренировке, иначе сечь её я бы не стал, но сегодня это не только наказание. Мне не нужно говорить это вслух, она понимает сама. Понимает — и не пытается бороться. У неё есть цель — стать солдатом, хорошим солдатом; у меня есть цель — помочь. Без терпимости к боли в этом деле никуда.       После четвёртого удара Ваньяра вскакивает. Это не так уж неожиданно, но плохо, очень плохо. Я пытаюсь представить, что было бы, если бы её прямо сейчас ранили. Пока получается совсем безрадостная картина, но у неё есть ещё много времени, чтобы научиться. А у меня — чтобы научить.       Я подталкиваю её вперёд, опускаю руку снова, не жестоко, но и не жалея, и она дёргается всем телом, отчаянно взвизгивает.       — Терпи.       Терпит. Царапает мой многострадальный стол, плачет, но терпит — не сбегает. А могла бы прямо сейчас сказать, что цели у неё больше нет, и после этого я бы пальцем её не тронул. Бывало.       Заканчивается десятка.       — Руки за спину, — требую и где-то глубоко внутри одёргиваю себя, отгоняя прочь жалость. Жалеть можно будет, если когда-нибудь я увижу её безжизненное тело и пойму, что недоучил, до тех пор — никаких поблажек. Ни ей, ни кому-либо ещё.       Ваньяра медленно подчиняется, и я обхватываю её тонкие запястья, чтобы удержать на месте, потому что сейчас ей захочется сбежать даже сильнее, чем раньше. Она это знает так же хорошо, как знаю я, и потому позволяет себе жалостливый стон.       — Что это было?       — Н-ничего… Простите…       Неодобрительные качаю головой, надеясь, что она почувствует мой взгляд. А потом опускаю руку — с силой. И ещё раз. И ещё несколько раз. Ваньяра горько плачет и вертится. В этом я не могу её, с её терпимостью к боли, винить: сколько сотен лет прошло, а я до сих пор помню, как тяжело спокойно стоять под розгой. Я стоял, но она не я.       К счастью для нас обоих, порка заканчивается быстро. Когда у Ваньяры появляются силы, она выпрямляется, обхватывает себя руками, и я на секунду приобнимаю её за плечи.       — Вот и всё. Ты молодец.       Она мотает темнокудрой головой, по которой я тут же отвешиваю почти неощутимую затрещину:       — Я сказал молодец, значит молодец… Жду завтра на тренировке, — напоминаю строже, и она робко улыбается, вытирая слёзы. Поправляет одежду, морщась.       — Да, милорд. До свидания.       — До свидания.       Я позволяю себе выдохнуть, но стоит двери за Ваньярой закрыться, как она тут же распахивается снова и в кабинет влетает чем-то явно недовольная Амариэль.       Вечер будет долгим…