Spanktober

      Луиза не позволяет себе тяжело вздохнуть, хотя очень хочется, надевает красный кожаный плащ поверх строгого платья и выходит на улицу. На улице свежо, стоило бы постоять хоть несколько минут, подышать почти морозным воздухом, но машина, конечно, подъезжает в ту же секунду, как она оказывается за пределами здания.       — Добрый вечер, мэм, — ровно говорит личный водитель Лили и тут же сама фыркает, одновременно с Луизой, от своей искромётной шутки: помимо того, что она водитель, она ещё и лучшая подруга. — Мы куда?       — В мой любимый ресторан, будьте любезны, если вы его помните, — в тон отвечает Луиза. От собственного, совсем уж стального «акцента большой начальницы» тут же становится страшновато и она неловко расправляет складки на плаще. — Но сначала — за Никой.       — В такую даль? — огорчается Лили.       — Это даль, за которую я тебе всё равно заплачу.       Нику они забирают с окраины города, из крошечной пекарни, в которой та работает кассиром. Она встречает теплым взглядом и слегка смущённой улыбкой. Всё ещё считает, что такие машины и заведения вроде тех, куда они должны отправиться — не для неё.       — Домой на маршрутке поедем? — усмехается Луиза, когда её девушка аккуратно, будто боясь испачкать салон, садится рядом с ней. Ника в ответ молча тянется за поцелуем.       — Ну вы ещё потрахайтесь при мне, — картинно морщится Лили — конечно, тоже в шутку, но таких шуток Луиза уже не любит, поэтому ничего не отвечает, только гипнотизирует подругу пристальным взглядом в зеркало заднего вида. А Ника как ни в чём не бывало кладёт ладонь на колено девушки, скользит чуть выше — достаточно, чтобы заставить их обеих покраснеть — и тихо смеётся.       Лили ворчит, включает погромче музыку.       Так они и добираются до ресторана.       О работе сразу после работы девушки никогда не говорят, но, наверное, на этот раз у Луизы такой усталый вид, что Ника сочувственно спрашивает:       — Тяжёлый день?       Луиза неопределенно пожимает плечами. Совещание на четыре часа — обычная практика, но от того, что она обычная, она не перестаёт быть изматывающей.       — Ничего, дома расслабишься, — обещает Ника, и она тщетно пытается скрыть мечтательную улыбку при мысли о том, как именно расслабится. Её девушка, поймав это настроение, напротив, лукаво улыбается.       — Расслаблюсь… Я недавно узнала, что у меня целый отдел шутит о мужиках, которых я ночами плёткой бью.       — Хороший ты начальник, — смеётся Ника.       — Я — лучший.

***

      Дома Ника сразу уходит в душ, а Луиза, даже не переодевшись, берёт ноутбук, садится на диван и пишет, пишет, пишет — задачи себе, подчинённым, планы, схемы… Так проходит почти час, под конец которого у неё начинает побаливать голова. Определённо, нужно было всю неделю ложиться спать вовремя. Не болела бы ни голова, ни задница.       Где-то на фоне шумит вода, потом фен, потом Ника, вероятно, роняет с полки несколько дорогущих флакончиков и вскрикивает от испуга. Возвращается она уже совершенно спокойная, в помятой белой футболке, со смешно торчащими во все стороны светлыми кудряшками и, обойдя Луизу по кругу, заискивающе шепчет на ухо:       — Сделать тебе массаж?       Луиза старательно сдерживает улыбку, откидывается назад:       — Сделай, — кивает и звякает пряжкой тонкого пояса, извлекаемого из шлёвок. Ника тихо, почти удивлённо хмыкает, но целует её в макушку, прежде чем принять ремень из холёных рук.       — Иди в спальню, — говорит совсем другим голосом. Голосом, который подсказывает Луизе, что из них двоих большой начальник теперь не она.       Поэтому она молча откладывает ноутбук и уходит, а в спальне снимает это дурацкое платье, в котором трудно вздохнуть, бельё, которое ей не понадобится, и ложится на кровать.       Ника возвращается ещё и в брюках — не иначе как натянула ради приличия, но в её случае это не важно; она могла бы прийти в шубе на голое тело, и порка не показалась бы Луизе смешной. Луиза окидывает её быстрым взглядом и поспешно опускает голову, утыкается в подушки, готовясь прислушиваться к своим ощущениям, а не к зрению. Нежные, но уверенные руки прикасаются к бедрам, вынуждая податься назад, встать на колени.       — Сейчас, — негромко предупреждает Ника.       Громкий хлопок — и боль растекается по ягодицам. Боль жгучая, неприятная, не желанная, но боль, которая непременно доставит удовольствие позже, когда она будет думать об этом. Странно, но уж как есть.       Луиза сначала терпит молча, потом шипит в подушку, мычит, сжимается, тут же слышит строгое:       — Лу.       Подаётся назад, понимая, что ещё секунда и расплачется. Не от боли — от облегчения. От чётко очерченных рамок, в которых ей нужно держаться, от того, что можно перестать контролировать других, а к тому моменту, когда всё закончится, можно будет перестать контролировать и себя.       Слёзы смывают боль, оставляют только ощущение почему-то приятной беспомощности. Ника продолжает пороть — спокойно, размеренно, тщательно, — а Луиза цепляется за подушку и плачет, отпуская напряжение прошедшего дня. В какой-то момент подушка как-то сменяется ласковыми руками, а хлопки — лёгкими поцелуями куда придётся. Ягодицы и бёдра горят от ремня, глаза горят от количества пролитых слёз, но теперь это совсем приятно. Теперь можно просто обнять Нику в ответ и в перерывах между жалобными всхлипами тянуться за очередным поцелуем.