Все, кто не одинок рядом со мной

      Да, в назначенный день было солнечно, и по осенним меркам жарко, но ближе к ночи всё же пошёл дождь. Он быстро кончился, но полная луна, из-за которой и был весь сыр-бор, так и не показалась из-за облаков. А ещё весь мир будто бы успел промокнуть до ниточки. Дурацкого Гарриэта в дурацкой клетчатой пижаме под распахнутой курткой это не пугало. Он бодро поскальзывался на мокрой траве, бодро ругался, и смеялся, когда с веток ему за шиворот падали капли.       Нора, как ни странно, тоже чувствовала себя бодро, а не злобно. Она, в отличие от этого чуда, надела и свитер, и штаны, и шапку. А то, как они ловко выбрались из дома, её почти восхищало.       Гарриэты, конечно, были теми ещё паршивцами — у них и по отдельной комнате на каждого ребенка было, и гостевая, и, прости Джейна, чёрный ход. Так что Карриан смог тихонечко уйти из своей комнаты, оставив Хельма спать на кровати (сам он благородно выбрал матрас на полу, а Хельм был не дурак отказываться). Нору и вовсе положили в гостевую, потому что Пышка мялась и бормотала не пойми что. Тут уже никаких проблем не возникло.       И ещё у Карриана было три немаловажных артефакта — ключ от двери чёрного хода, хорошо смазанной двери. Фонарик, которым он сейчас светил строго куда не надо. И нож. Кухонный нож с ярко-зеленой ручкой и коротким лезвием.       Почему-то Норе было неприятно о нём думать.        — Ты чего там? — спросил Гарриэт, весь дёрганый то ли от холода, то ли от нетерпения. Свою светилку он выключил — в парке и так были фонари. Тёплый оранжевый свет. Блеск капель на траве. Золотые листья дуба. Не должно было случиться ничего плохого, правда?        — Ничего, — откликнулась Нора, подходя поближе. — Какие наши дальнейшие действия?       Карриан как-то стушевался, и полез в карман за ножом. Тряпочку он с лезвия сматывал примерно лет триста.        — Дай сюда! — не выдержала Нора. — Вы им чего, картошку чистите? Он, наверное, тупой… как ты!        — Я наточил! — обиделся Карриан. И, конечно, полез пробовать лезвие мякотью большого пальца. И, конечно, порезался.       — Ой, — беспомощно сказал он, глядя на красную капельку. И сунул палец в рот.        — Детский сад, — вырвалось у Норы. Она наконец отобрала несчастный нож у несчастного ребёнка, запретила себе жмуриться, и решительно полоснула по ладони. Чтобы показать, кто тут дурак, а кто спец по кровавым ритуалам, вот.       Крови было не очень много. Ну и хорошо.        — Мне кажется, пальца бы хватило, — критически сказал Карриан. — А то развела тут ритуал побратимства. И жизнь одна, и кровь одна, и одни мы примем раны…       Просто очередное историческое бормотание Карриаши. Но Нору вдруг будто дёрнуло.        — Повтори-ка, — попросила она. Именно попросила, без обычного приказного тона.       Он вдруг засмущался:        — Ну, это текст клятвы. Примерный. Вроде: «Я, Карриан Гарриэт, клянусь держать Нору Клинтон за родную сестру, и жизнь у нас будет одна, и кровь одна, и одни мы примем раны. Клянусь именем Светлых Шестерых, и всем, что мне дорого…» Это я для примера, если что!       Смутившийся Карриан Гарриэт стоял у Норы номером пять в списке любимых вещей. И, учитывая, что первые три были строжайшей тайной, а на четвертом месте было заставить папашу сесть в лужу (это Норе не удавалось уже год), Карриан в этом списке забрался довольно высоко. Так что Нора нахально посмотрела ему в глаза, и произнесла самым невинным тоном:        — Я, Нора Арма Клинтон, клянусь держать Карриана Гарриэта за родного брата, и жизнь у нас будет одна, и кровь одна, и одни мы примем раны. Клянусь всем, что мне дорого, особенно от первого до пятого места в списке. Так, что ли?       На этой неделе всё шло наперекосяк — то Сьюзан краснела, как Карриан, то Карриан — как Сьюзан. Неровные красные пятна расползлись по его щекам, а глаза стали как у побитой собаки.        — Не шути такими вещами, — пробормотал он, и двинулся вокруг дерева, ворча что-то вроде: «У тебя два имени, нахрена тебе два имени».       Шесть раз они обошли этот дурацкий дуб, как и обсуждали накануне. Потом Нора должна была прижать к нему окровавленную руку, и сказать что-то пафосное, ещё хуже побратимской клятвы. Хотя хотелось просто крикнуть: «Фелл Клинтон, выходи, мать твою! И надеюсь, что эта мать не я».       Конечно же, ничего не произошло. Но Нора была готова к трудностям.        — Думаю, нужно больше крови, — хищно сказала она, и отправилась к фонарю, чтобы не отрезать себе пальцы нахрен.        — Ты меня пугаешь, — буркнул Карриан. Нора только отмахнулась.       Под фонарём выяснились некоторые вещи. Нора посмотрела на одну ладонь. На вторую. Пореза не было. Ни царапинки.       Ну, уж если занялся стрёмной хренью посреди ночи, то жди странностей, верно?        — А мы ещё удивляемся, почему ничего не работает, — проворчала Нора, и решительно занесла нож.       Под дубом Карриан нахмурил брови:        — Я что-то не понял… — начал он, и вдруг, видимо, понял. И побледнел. И кинулся к Норе.       Дальше было не очень понятно, кто виноват. Мокрая трава, корни дуба, кривые ноги Карриана. Хельм, выскочивший из аллеи с криком: «Гарриэт, мать твою!». Нора, развернувшаяся на крик. Нора, привыкшая не ловить, а отталкивать падающих на неё людей. Нора, забывшая, что у неё в руке нож.       Гарриэт навалился на неё и как-то странно обмяк. А затем левый бок пронзило обжигающей болью.

***

      Нора очнулась на парковой скамейке. Рядом лежал Гарриэт. Хельм стоял над ним с задумчивым видом и бесконечно вытирал нож о рукав его же куртки. Наконец удовлетворившись результатом, он заботливо спрятал ножик Гарриэту в карман.       Нору пробрал нервный смех:        — Я… его… он…       Хельм положил руки ей на плечи, и мир вдруг перестал шататься. На время, но достаточное, чтобы брат успел сказать:        — Он живой. Дышит, и пульс нормальный. Пощупай.       Норе пришлось трижды вдохнуть и выдохнуть, и сморгнуть выступившие слёзы, прежде чем она смогла скроить достаточно недовольное лицо, означавшее: «Вот ещё, Гарриэтов ваших щупать».       — Есть проблема, — продолжил Хельм тем же спокойным, деловитым тоном. — Он спит. И не просыпается.       Вот же она была, критическая ситуация, в которой такой необходимой оказалась способность Норы сочинять коварные планы. Но все, что она могла — кивнуть брату, и всё-таки пощупать Гарриэта.       На пижаме была дырка — на правом боку. Под ней в самом Гарриэте, слава Джейне, дырки не было. Только царапина, и уже затянувшаяся. И он правда дышал.       Норе очень сильно и глупо хотелось плакать. И чтобы Хельм обнял, погладил по волосам и сказал: «Ну, малыш, всё же хорошо». Но она такое себе последний раз позволяла в пять лет, когда в хлам разбила коленки, и папа ругался, что она ведёт себя не как леди, а как третий глупый пацан в этой семье.        — Я думаю, — мягко сказал Хельм, — нужно тащить его домой. Проснется утром — и Джейна с ним. Не проснется — мы как бы и не при чем. Поможешь мне его на спину поднять?       Нора снова кивнула, внимательно глядя Хельму в глаза.       «А если бы тут был труп?» — не сказала она.       «То мы бы прятали труп» — не ответил Хельм. Глаза у него были очень серьёзные.       Гарриэта ещё и придерживать пришлось всю дорогу — он так и норовил свалиться со спины Хельма. И руки-ноги у него были такие дурацкие, беспомощно-длинные. Нора чувствовала, что никогда больше не сможет на него беситься. И это её бесило.       Столько всего невозможного — в том числе невозможно глупого — они наделали этой ночью, а вот вернуться назад незаметно не смогли. У чёрного хода, неумолимо сложив руки на груди, их ждала Сьюзан.