Все, кто не одинок рядом со мной

      Ещё с детства Нора считала, что ответственность за последствия своих поступков — это для слабаков. Не смог придумать достаточно коварный план, чтобы тебя не поймали и никаких последствий вообще не было — сам виноват, значит. А если уж поймали — отмазывайся как можешь. Но в этот раз всё было по-другому. Она была готова чистосердечно признаться, оправдываться с самым жалким видом. Возможно, она даже была готова извиниться. Но возможности ей не дали.       Она даже не успела рта раскрыть — а Сьюзан уже без ножа зарезала.        — Заткнись, — сказала она, и, прежде чем Нора могла бы возмутиться, повторила: — Захлопнись, говорю. Хельм, ты рассказывай.       Сьюзан безо всяких стрёмных ритуалов творила магию, потому что ей удалось вытащить из Хельма больше трёх огрызков предложений просто прожигая его взглядом. И все его слова были правдой. Такого добиться ещё не удавалось ни папаше, ни маме, ни директрисе — ну, директриса-то вообще мало что могла. А эта ночь, видимо, могла стать куда хуже.       Хельму хватило ума не упоминать клятый ножик — но Сьюзан сама его нашла, вытащив всё из карманов Карриана. Она развернулась к Норе с дикими глазами человека, готового мстить кроваво. Нора даже немножко на это понадеялась. Лучше уж нож в печень, чем чувствовать то, что она чувствовала.       Не злость на дурацкую девчонку Гарриэт, посмевшую так с ней разговаривать. Не злость на её тупого брата, который сам во всём был виноват. Нет, что-то похожее на удар пыльным мешком по голове, ещё и комок в горле, и тяжесть на сердце… Как же это называлось?        — Нора, — тихо сказала Сьюзан. — Это, по-твоему, «стрёмная хрень»? Да это уже край!       Нора не успела ничего ответить — из-за совершенной тупости. Её назвали по имени, и сердце немного отпустило, и появилась надежда, что…        — Ничего не говори! — Сьюзан отмахнулась от неё, почти взвизгнув. — И я с тобой не разговариваю. И видеть тебя не хочу. От тебя одни неприятности!       Обычно Нора этим гордилась. Да она медаль бы носила с такой надписью. Но сейчас…        — Может, он к утру очнётся, — примиряюще сказал Хельм, поудобнее перехватывая мирно сопящую тушку Гарриэта.       Ему Сьюзан ничего не сказала. Но взглядом окинула таким презрительным, что школьное сообщество фанаток Хельма растерзало бы её на мелкие клочки.       — Пошли, в кровать его уложим, — прошептала Сьюзан куда-то в темноту коридора. — Папа опять на диване перед телеком заснул, но вы сильно-то всё равно не топочите.       Ха, да они прокрались тише мыши, проползли тише кобры. Это Пышка топала в своих глупеньких пушистых тапочках, ещё и командовала напропалую сдавленным шёпотом. Так не клади, да аккуратнее с головой, будто она мамаша этому идиоту великовозрастному, честное слово! Сьюзан даже заботливо стянула с него резиновые сапоги и надела полосатые носочки. И всё это было ужасно смешно, смех подступал у Норы к горлу, искрился, булькал, как газировка, и пузырьки щипали глаза… Ага, а вот без этого можно было бы обойтись.       Быстро стало как-то совсем не смешно, просто очень глупо. Просто они трое сидели в темноте в Карриановой комнате — Хельм на полу, Сьюзан на стуле, и Нора бы лучше умерла, чем села бы на краешек кровати, поэтому ей пришлось втискиваться на подоконник. Они сидели, и ждали неизвестно чего, и ночь тянулась шестьсот часов, а потом ещё три сотни на всякий случай.       В шесть утра было ещё темно. В шесть тридцать за окном стало хотя бы не чёрно, а серо. Сьюзан встала со своего места, подошла к брату, и тряхнула его за плечи. На удивление грубо для той, кто подтыкал ему одеяло.        — Просыпайся, — рявкнула она. — Да просыпайся уже, идиота кусок!       Голова Карриана безвольно мотнулась по подушке. Кажется, эта сволочь улыбалась. Кажется, Сьюзан готова была зареветь. Кажется, Нора… Нет, давайте и без этого.       В восемь утра в комнату ввалился Блэйд, трогательно держащий Питски за руку.        — Мелочь есть хочет, — заявил он с очень честными глазами. — И какую-нибудь прикольную еду заказную вкусную, а не кашу эту вашу.        — Карриан хотел печь блинчики, — отстранённо сказала Сьюзан, — Но Карриан спит.        — Блинчики тоже катят, — кивнул Блэйд. — Щас разбудим.       Хельм еле успел заткнуть ему рот — наглая мелочь уже набирала воздуха, так что крик бы разбудил весь город и три соседние деревни. И только Карриан остался бы спать. Это уже всем старшим было понятно.       Только когда они спустились на кухню, и Сьюзан, стараясь ничем не звякать, и тихо ругаясь, когда что-то всё-таки звякало, стала заваривать им чай, Нора поняла, что и сама голодна просто зверски. Ещё бы, всю ночь не спала, да столько стресса. Но ей хотелось не только поесть. Не хватало чего-то ещё.       Сьюзан на неё даже не смотрела. Не смотрела, не смотрела, не смотрела. От этого в животе в добавок к голоду разверзалась чёрная дыра. Норе хотелось запустить чем-нибудь в стену — да вот хоть чашкой, ударить кого-нибудь, рвать, метать, царапаться до крови. Но она знала, что дыра всё равно никуда не исчезнет.       Ближе к девяти Гарриэтовский отец нашёл их банду на кухне с чаем и бутербродами. Он немного удивился:        — Ого, а вы уже не спите?        — Да, кроме Карриана, — выдавила Сьюзан с несчастным лицом того редкого человека, который правда не любит врать родителям. Хотя технически она сказала правду.        — Ничего, когда встанет, тогда и поест, — ободряюще сказал её папа, и тоже цапнул пару бутербродов.       После завтрака он куда-то засобирался, хотя погода снаружи сильно испортилась. Вот-вот должен был начаться дождь. Нора и Хельм сидели с лицами слишком невозмутимыми для тех, кому и правда скрывать нечего, и смотрели, как Сьюзан подаёт отцу зонт.        — Тебе необязательно уходить, ну, — пробормотала она как-то не очень убедительно.       Его улыбка так походила на Карриановскую, что это было почти больно. Правда, Нора надеялась, что Карриан не вздумает отращивать бороду, когда вырастет. Ах да, ему надо сначала вырасти. Ему надо сначала проснуться.        — Не буду вам мешать. Лучше прогуляюсь, в кино схожу. Надо же иногда и одному выбираться.        — Развлекаешься без мамы? — хмыкнула Сьюзан.        — Она всё равно не любит фильмы-катастрофы, — горестно вздохнул отец.       И он ушёл, оставив их посреди собственного фильма-катастрофы. С элементами семейной комедии, одним из которых явно был Блэйд.        — Так а чё он не просыпается-то? — спросило это наглое чучело, пожирая уже третью порцию «этой вашей каши», заваренной из пакетика. — День на дворе. Он обещал мне показать, как в рыцарей на компупере эпически продувает.       Сьюзан дёрнула головой, и Нора поняла, что мир уже никогда не будет прежним. Потому что от одного недодвижения Нора стала самым жалким человеком на свете, пусть и только внутри.       «Обернись, обернись, посмотри на меня, ну хоть с ненавистью, даже лучше с ненавистью, чем со слезами, ты такая красивая, когда злая, да ты вообще красивая, только не плачь, я даже перестану называть тебя Пышкой, перестану втягивать твоего брата во всякую стрёмную хрень, только взгляни на меня, ну взгляни же, ну взгляни-и-и…»       Пока что Норе хватало гордости не говорить этого вслух. Но голод побеждает гордость. Так говорил папаша, оставляя мелкого Блэйда без ужина, когда он не хотел извиняться за написанное на обоях в папашином кабинете слово «мудак». Никакой голод тогда не победил, конечно. Хельм поделился с братом своей заначкой питательных батончиков. А когда Блэйду не понравилось, Нора просто пошла на кухню и умыкнула половину холодильника чуть ли не на глазах у отца.       А кто ей умыкнёт взгляд Сьюзан, голос Сьюзан, хоть кусочек их былой… дружбы? Вражды? Хоть чего-нибудь!       От медленного сползания в глубины отчаяния Нору остановил, как ни странно, Питски.        — Надо что-то делать, — сказал он. — Потому что Карри всё дальше и дальше, и ему нужна наша помощь. Чтоб не забыть дорогу домой.        — Питер, ну что за ерунду… — устало начала Сьюзан, и вдруг остановилась.       Она могла не глядеть на Нору, она могла ничего не говорить, но наверняка она чувствовала то же самое.       Дикую, ничем не обоснованную, неубиваемую надежду.