Пересекая бесконечность

      »…первый раз попадает в Громкий Мир. После путешествия сего сознание её сменило сущность свою и мысли о чуждом мире, да чуждых людях не покидали её боле…»       — Я даже не была удивлена, — красивый, глубокий голос, шепчущий, завлекающий к себе, — вновь видеть тебя здесь, — тёмная фигура приблизилась к светлой.       — Я не понимаю отсутствия у тебя интереса к этим книгам, — отозвалась белоснежная фигура.       — Возражу тебе! Читаю я их, не реже твоего. Не одна ты трудишься над ними, я тоже вношу свои правки, ты знаешь это, дорогая Санхэ.       — Знаю. Но ты здесь только ради правок, — возразила Санхэ сестре. Та закатила глаза — жест, то ли перенятый человечеством от неё, то ли наоборот. Сама по себе Минсуниа не была невероятно красивая, но её черты практически постоянно менялись. Каждый видел её такой, каковой представлялся ему идеал красоты. Санхэ и Сквелес же знали, какой она была на самом деле. С осунувшимся лицом, чёрными глазами, в глубине которых пряталась ненависть. Бледные руки её, костлявые, были укрыты яркой тканью, то и дело меняющей цвета, слепящей.       — Зачем появляться мне тут часто, скажи? Выполнять свой долг, зовущий править жизни людские, давать им выбор и наблюдать, как они всё чаще склоняются ко мне, к тебе стоя спиной?       — Здесь хорошо, — пожала плечами Санхэ. Её светлая, но не светящаяся, блёклая фигура, будто сидела в воздухе. Впрочем, там, где находились они и не было пространство: лишь пустота и то, что они создают.       — Мечтательница душ, — проговорила Минсуниа, обращаясь к Санхэ, — что хорошего, что находишь ты здесь?       — Книги. Они красивы, от них не хочется уходить.       — И что в книгах этих тебе близко? — Минсуниа схватила один из увязнувших в пространстве корешков. Книги левитировали рядком, — «…она утопала в объятиях, наслаждаясь и живя тем мгновением, чужой душой. Поле вокруг шумело, они были вдвоём и никто не мог мешать им; яркое чувство вспыхнуло в груди её при нежном поцелуе; за деревьями скрывался тот, кто вскоре мог разрушить их жизнь, оказавшийся в полях по ошибке, и могущий привести к страшному покоянию (см.стр.520 и книгу 9192)», — Минусниа подняла скептический взгляд на сестру, — и этим ты проклинаешь всё время своё? Есть же при тебе возможность смотреть на них, за жизнями их, а не сидеть на месте, читая книги…       — Ты не понимаешь, — покачала головой Санхэ.       — Чего ж не понимаю я, словам твоим согласно?       — Приятно сидеть тут. Книги эти, их тяжесть в руках, буквы, да тепло это, особое, что только в таких местах бывает.       — С людьми и их привычками страннейшими общаюсь больше я, да только схожа с ними больше ты, — прокомментировала Минсуниа, — и почему ж всё так?       — О чём ты? — улыбнулась Санхэ.       — Люди любят всяким местам неважным значения придавать, что библиотекам этим, что событиям каким. Рассуждают о чувствах, об ощущениях своих, где-то ко мне обращаясь, где-то сами говорят.       — Не сами, а со мной, — возразила Санхэ, — когда признаться хотят, искренне говорят когда, тогда я с ними. А ты не замечаешь меня просто.       — Уж сложно тебя-то пропустить, сестрица моя родная, сверкаешь ты белыми одеяниями, глаза лишь мозолишь.       — Никто не заставляет смотреть.       — А ты сама на глаза лезешь, не отвязаться от тебя, — заворчала Минсуниа, — да пойду я, пора мне. Уж лучше наблюдать за всеми буду я, чем читать тут с тобой…       —Иди, иди, — добродушно проговорила Санхэ, — оставь меня наедине с уютом.       Минсуниа фыркнула и растворилась в черноте пространства. Санхэ с улыбкой покачала головой и вернулась к чтению.