I’ll keep the lights on for you

Что между главными актерами что-то неуловимо изменилось, на площадке почувствовали все. Сяо Чжань и Ван Ибо тоже. Постепенно возвращалась прежняя легкость общения. Нет, они, конечно, не устраивали, как раньше, постоянных шутливых потасовок, все-таки взрослые уже, солидные мужчины, однако привычные по прежним временам словесные перепалки, постоянные подколы, шуточки, понятные и смешные только для них двоих, —  все это возвращалось исподволь, даже, кажется, помимо их воли. А однажды, когда они в перерыве между двумя сценами сидели в сторонке, рядом (они перестали держать дистанцию, хотя и не переступали определенной грани), Ибо негромко, с каменной рожей а ля Лань Ванцзи, с какой-то беспощадной невозмутимостью  проговорил: —  Безумно хочется отхлестать тебя рукавом ханьфу. Я безнадежен?  Сяо Чжань, если честно, с трудом удержал на месте челюсть. Но на лице паршивца Ибо не дрогнул ни один мускул! Сяо Чжань не мог не восхититься. И не мог оставить выходку без ответа. —  Ты тут не один такой. Выражение его лица было таким же бесстрастным, и только в глазах на долю секунды мелькнул огонек озорства. Ибо повернул голову и уставился на Сяо Чжаня во все глаза. «Что, не ожидал?» —  Это радует, — наконец отмер Ибо. И отважно шагнул к краю пропасти. —  Напомни мне, почему мы расстались? Сяо Чжань с достоинством принял удар. —  Не поверишь, сам задаюсь этим вопросом. Они обменялись взглядами, в которых читалось одно и то же: «Мы разговариваем об этом?» — «Не торопимся ли?» — «Десять лет достаточный срок, тебе не кажется?» Сяо Чжань едва заметно дернул бровями, Ибо чуть опустил веки —  «Видишь, как все оборачивается» —  «Я не против» —  «Рад, что ты не против» —  «И я рад, что ты рад». Докапываться до причины таких перемен никто не стал, только Чэн Эр посверкивал в их сторону очками с подозрительным предвкушением в глазах. —  По-моему, пора, —  потирая ладони, подмигнул он своему продюсеру. —  Что пора? —  заволновался тот. —  Пора снимать две мои любимые сцены. Актеры доведены до нужной кондиции! —  Эр-гэ, —  обреченно простонал Ю Дун. И полез по карманам проверять, с собой ли у него сердечные пилюли фуфан данчэнь. —  Да не психуй ты, друг мой Дун-гэ. Они как раз сейчас в нужной кондиции —  открытого пламени нет, а уголечки тле-ю-ют. То, что нужно. *** —  Ну что, мальчики, сегодня снимаем мою любимую сцену, —  Сяо Чжаня и Ван Ибо режиссер встретил на площадке, фонтанируя энтузиазмом. Актеры обменялись встревоженными взглядами. Ибо слишком хорошо знал, чем может обернуться подобная ажиотация, а Сяо Чжань уже начал догадываться. В гримерке Ибо, понизив голос, предупредил Сяо Чжаня: —  Будь начеку. На съемках «Анонима» этот его азарт вылился в сцену драки секретаря Е и господина Хэ, после которой я был весь в синяках, дня два не мог нормально согнуться, а шишка на затылке неделю болела. —  Надеюсь, нас он драться не заставит? —  И я надеюсь, —  задумчиво проговорил Ибо и потрогал затылок. —  Значит так, —  усаживаясь за режиссерский пульт, сверкнул очками Чэн Эр. —  Вы помните нашу пробную сцену. Сейчас мы снимем ее заново, уже по-настоящему. В полном, так сказать, объеме. Постарайтесь не налажать, я хочу сделать ее единым кадром. Так, держите. Это диалог. Десять минут на читку. Поехали! Тот факт, что им выдали по напечатанному тексту, обоих изрядно удивил. —  Чувствую себя Тони Люном, — пробегая глазами текст, пробормотал Сяо Чжань. —  Друг мой Чжань-эр, прикрути сарказм, — миролюбиво, но с опасным блеском в глазах предупредил Чэн Эр. —  Во-первых, ты все же не Тони Люн, пока по крайней мере. Во-вторых, в целях экономии времени я иногда изменяю своим принципам. —  Молчи лучше, — театральным шепотом произнес Ибо, —  а то он нам какую-нибудь свинью подложит. —  Свинью? —  задумчиво потеребил губу Чэн Эр. —  Свинью… Надо обдумать! —  А-а-а… —  тихо и безнадежно простонал Ю Дун. —  Что вам стоило промолчать! Ван Ивэй, отвернувшись от камеры, тихо ржал в кулак. Но когда в процессе читки Чэн Эру в голову пришла гениальная идея снять этот диалог не в студийных декорациях и не на хромакее, а в реальном месте, не смеялся уже никто. А Ю Дун, которому предстояло эту идею реализовывать, чуть не плакал. Но недаром лао Ю слыл волшебником. Вечером того же дня группа в самом деле перебралась в бар на 46-м этаже башни Рэдиссон на Жэньминь Гуанчан, Народной площади. В какую сумму обошлось это удовольствие, спрашивать у бедняги Ю Дуна, то и дело вытиравшего мокрый лоб носовым платком, никто не отважился. Цифру услышать боялись. Но антураж в самом деле был что надо. И вид из окна, у которого снимали эту сцену, настолько точно попадал в задуманную режиссером атмосферу и сцены, и фильма в целом, что можно было только восхищаться. *** Цонмин Инцзюня таки выследил. Не с целью непременно его арестовать, поскольку реальных весомых доказательств того, что все эти грабежи дело именно его рук, не было, а лишь для того, чтобы… Чтобы снова взглянуть в эти бесстыжие, такие красивые глаза. Гуи бы драли этого Красавчика! То, что за ним по пятам следует другая машина, Гао Инцзюнь заметил почти сразу. Инстинкты у него были обостренные, как у дикого хищного зверя. Возможно поэтому он все еще не сидел в тюрьме. Ему стало интересно, и он долгое время без всякой цели кружил по скоростным магистралям Шанхая, то и дело посматривая в зеркало заднего вида. Преследователь не отставал. А Инцзюнь улыбался, ласково и весело, потому что чутье подсказывало, кто гоняется за ним сейчас по улицам вечернего Шанхая. Наконец, ему надоела эта бессмысленная игра в кошки-мышки, и, съехав с эстакады Яньань на Среднюю улицу Сицзан, он припарковался, опустил боковое стекло и стал ждать. Ждал недолго. В паре метров от его машины остановилась другая, и вышел из нее именно тот, кого Инцзюнь ждал. Инспектор Цян Цонмин собственной персоной. Подошел, небрежно оперся о крышу, заглянул в салон. —  Ну здравствуй, —  Инцзюнь улыбнулся тепло и искренне. —  Сколько лет, сколько зим… —  Я должен был догадаться, что это ты, —  вместо «здравствуй» произнес Цонмин. —  И как бы ты это сделал, не покажись я тебе осознанно? —  Кстати, а зачем ты это сделал? —  Мне назвали имя копа, севшего мне на хвост. И предупредили, чтобы был осторожен. —  Кто назвал? Кто предупредил? —  Мин-гэ, —  Инцзюнь укоризненно покачал головой. —  Ладно, —  Цонмин сильно потер ладонью лицо, —  сам узнаю. —  Узнаю старину Цонмина, —  Инцзюнь улыбнулся еще шире и еще радостнее. —  А я узнаю старину Цзюнь-Цзюня, —  передразнил его Цонмин. —  Вылез на свет, чтобы подергать тигра за усы? Инцзюнь фыркнул: —  Это ты, что ли, тигр? И добавил лукаво: —  А представить, что я просто соскучился по тебе?.. Цонмин устало прикрыл глаза, стараясь побыстрее унять бешено колотившееся сердце. —  Могу я… угостить тебя кофе? —  произнес через силу. —  Почему нет? —  Следуй за мной. Спустя буквально несколько минут они парковались на стоянке башни Рэдиссон, а еще через несколько уже сидели за стоявшим чуть на отшибе столиком у окна уютного бара на 46-м этаже. —  Красиво, — оглядываясь, одобрительно качнул головой Инцзюнь. —  У тебя все такой же отличный вкус. И музыка приятная. —  И кофе отличный, — слизывая с губ пенку, похвалил он. Цонмин, баюкая в ладонях свой кофе, смотрел не отрываясь. —  И что ты видишь? —  заметив этот пристальный взгляд, поднял бровь Инцзюнь. —  То, чего никогда не хотел… —  Почему ты стал грабителем? —  произнес после паузы. —  Философский вопрос. Почти по Шекспиру. —  Ты такой же болтун, как и раньше. —  А почему ты стал копом? —  Вопрос экзистенциальный, — передразнил Цонмин. Посмеялись. —  У тебя есть семья? Женщина? —  отпивая кофе, осторожно спросил Инцзюнь. —  Была. Однажды она сказала, что я живу не с ней, а со своими мертвецами. И ушла. —  А сейчас ты один? —  Нет. Но это… другое. Ты?.. —  У меня была женщина, с которой я собирался прожить остаток жизни. —  Тоже ушла? —  Нет. Ее убили. —  А сейчас? —  Это, как ты сказал, другое. —  Может, вина? Или чего покрепче? —  после затянувшейся неловкой паузы предложил Инцзюнь. —  Можно. Только давай не будем напиваться. Такие разговоры, как наш, надо разговаривать на трезвую голову. Хотя бы относительно трезвую. Кивнув, Инцзюнь отошел к барной стойке и вернулся с двумя снифтерами, на дне которых на три примерно пальца плескалась темно-медового цвета жидкость. —  Реми Мартен. Рискнул выбрать по своему вкусу. —  Пижон, —  буркнул Цонмин, втягивая ноздрями аромат роз, сливы, меда, дуба и еще чего-то. —  Впрочем, всегда таким был. Инцзюнь мягко улыбнулся. —  Я считал тебя звездой, — сделав маленький глоток, Цонмин одобрительно цокнул. —  Тем, кто может все. —  А мне про тебя говорили, что ты — одержимый. Что, раз взяв след, будешь идти до конца. Несмотря ни на что. Не врали. Инцзюнь, смакуя разливавшееся внутри тепло от глотка коньяка, на мгновение прикрыл глаза. —  Зачем ты лезешь на рожон? —  Из чувства азарта? —  остро глянул Инцзюнь. —  Я должен сохранять чувство тревоги вот здесь (указывает на сердце), всегда быть начеку, в форме, без этого нельзя. Я потеряю хватку. —  Были на моей памяти парни, жаждавшие вернуться в тюрьму, —  качнул головой Цонмин, пристально глядя на собеседника. — Ты не из таких? —  Я никогда там не был, — Инцзюнь широко улыбнулся и отсалютовал снифтером. —  Тогда завязывай со своими делишками. Чтобы там не оказаться. —  Я делаю, что умею. И ты делаешь, что умеешь. Пытаешься остановить таких, как я. —  Тебе никогда не хотелось нормальной жизни? —  А что это такое? Пикники, игра в гольф? И такая нормальная жизнь по тебе? —  По мне? Нет. Моя жизнь — это опасная зона. Всю свою жизнь я ловлю таких, как ты. В этом она и заключается. Они смотрели друг на друга поверх своих бокалов и пытались понять, почему они здесь, зачем, чего хотят друг от друга. Ощущения были… странными. Но Цонмину это острое, колючее, что ворочалось где-то в солнечом сплетении, приносило странное удовольствие. И он мог поклясться, что Инцзюнь это прекрасно понимает. —  Однажды, — внезапно проговорил Инцзюнь, — один человек сказал мне — не имей ничего, с чем не мог бы расстаться за полминуты, ощутив за собой погоню. —  Интересно. Ты что, монах? —  У меня есть женщина. Я же уже сказал. —  И что ты ей говоришь? —  Что я коммерсант. —  И ты бросишь ее, даже не сказав прощай? —  Это дисциплина. —  Жестоко. —  Выходит, что так. Ну или же нам обоим надо заняться чем-то другим. —  Я больше ничего не умею. —  Я тоже. —  И не хочу уметь. —  Я тоже. Пауза. —  Знаешь, мне часто снится один сон. Я сижу за длинным банкетным столом, а на соседних стульях — все мои покойники. Цонмин говорил и затуманенным взглядом смотрел в окно на огни Народной площади. —  И что они говорят? —  Ничего. Нам нечего сказать друг другу. Они просто молчат. И я молчу. —  А мне снится, что я тону. И я должен выплыть и вздохнуть, чтобы не умереть во сне. —  И ты знаешь, что это значит? —  Да. Мне нужно время. —  Чтобы успеть сделать, что хочешь? —  Да. —  И ты уже начал? —  Нет. —  Вот сидим мы здесь с тобой, словно хорошие друзья. Ты делаешь свое дело, я свое. И когда мы столкнемся лицом к лицу, мне будет нелегко убрать тебя.  Но знаешь, что? Если мне придется выбирать между тобой и женщиной, которую ты хочешь сделать вдовой, не обессудь, брат. —  У любой монеты есть обратная сторона. Что если ты загонишь меня в угол и мне придется убрать тебя? Что если это ты встанешь у меня на пути? Да, мы сидим глаза в глаза, но я не задумаюсь ни на секунду. —  Возможно, так и будет. Или… —  А возможно, мы вообще больше никогда не встретимся. Они, замерев, долго смотрели глаза в глаза. Следующим был момент, который они уже играли. Тот самый, пробный. И они сыграли его снова, но с каким— то совершенно иным, темным и волнующим подтекстом. И никто, ни сами актеры, и никто на площадке, не смог бы сказать, кто там в кадре… Все еще Гао Инцзюнь и Цян Цонмин, или же Сяо Чжань и Ван Ибо? Сейчас в каждом мимолетном жесте, каждом едва уловимом взгляде было слишком много личного. Сяо Чжань небрежно выщелкнул из дорогого, инкрустированного белым золотом портсигара золотую «панду», зажал губами (Ибо изрядно подвис на этом движении) и начал ощупывать себя в поисках зажигалки. Ибо, отмерев, протянул ему свой ронсон, повернул колесико — Сяо Чжань, благодарно кивнув, потянулся прикурить. Немного наклонился, и из челки на лоб выпала непослушная прядка. Ибо, не задумываясь, протянул руку и откинул ее назад, а Сяо Чжань также, не замешкавшись ни на мгновение, подставился под его руку. Как раньше. Сообразив, что происходит, оба замерли, на мгновение встретились взглядами и тут же отвели глаза. Налетевший откуда-то сквознячок чуть не смахнул язычок пламени, и Сяо Чжань автоматически, как показалось Ибо, обнял обеими ладонями его руку, оберегая огонек. Ах, нет, не автоматически, намеренно, потому что большим пальцем вроде бы невзначай погладил тыльную сторону ладони Ибо. И тонко усмехнулся. Ибо ощутил, как волоски на руке становятся дыбом. Сяо Чжань, прикурив, отклонился на спинку стула, затянулся. Ибо, не стесняясь, облизал взглядом вмиг заострившиеся скулы, легшие на это скульптурно вылепленное лицо тени. «Стоп! Снято!» Откуда-то из темноты, сгустившейся за камерами и столом режиссера, раздался едва сдерживаемый громкий выдох. Из-за камеры выглянул оператор, ошарашенно смотревший на них расширившимися глазами. Режиссер с минуту разглядывал на своем экране рабочие кадры, а потом потер руки: —  Теперь вы поняли смысл термина «химия»? Вот это она, в рафинированном, так сказать, виде! —  Ты это уже говорил, — сердито буркнул Ивэй. —  Повторение мать учения, — наставительно поднял палец Чэн Эр. —  Смотрите, пропитывайтесь. Это редкость. А потом мечтательно протянул: —  Добавить, что ли, постельную сцену?.. С режиссерского монитора на него уставились два лица (Сяо Чжань и Ибо все еще находились в кадре) с синхронно поднятыми бровями, у одного правой, у другого левой. Увидев выражение этих лиц, режиссер поперхнулся и замахал руками: —  Да шучу я, шучу! Но себе под нос все же пробормотал: —  А было бы ошеломительно. А вскоре стало понятно, что нет, не шутил. *** В машине на обратном пути на студию, Сяо Чжань, глядя в затянутое серой пеленой дождя окно, задумчиво проговорил: —  Кажется, мы играем что-то сильно отличающееся от задуманного лао Чэном. «А мы играем?», —  хотелось спросить Ибо. Но вместо этих слов он произнес другие. —  А мне кажется как раз то, — Ибо старательно смотрел в противоположное окно машины. —  И он же нас не поправляет. А наоборот — кайфует. Ибо повел плечом и совсем отвернулся, но Сяо Чжань увидел, как у него дернулся угол рта. Он не видел, но знал, что тот сейчас улыбается. «Самодовольный пиздюк!» И сам тоже спрятал улыбку. Они по-прежнему, несмотря на столько лет, прекрасно понимали и чувствовали друг друга. И от этой мысли внутри начинало ворочаться что-то большое и теплое. —  А заметил, как на все это смотрит Ю Дун? Во-от такими глазами. В них перманентно мелькает ужас и предчувствие апокалипсиса. Сяо Чжань старательно показал, какого размера и окружности становятся глаза продюсера, наблюдающего за процессом на съемочной площадке. И какое в них плещется выражение. Ибо расхохотался с искренним удовольствием. —  Слышал бы ты еще, что он при этом говорит! —  Подслушивал? —  подозрительно уставился на Ибо Сяо Чжань, пряча в уголках рта улыбку. —  Случайно. «Лао Чэн, ты собрался снимать гомоэротику? Не боишься, что тебя, мягко говоря, не поймут в комитете по цензуре?» — «Я боюсь, что после предварительного просмотра с меня в приватном порядке потребуют режиссерскую версию. Эксклюзивную. Без купюр». Они переглянулись и дружно расхохотались. Знали бы они…