I’ll keep the lights on for you

Если Ибо собирался выспаться, то Сяо Чжань тратить выходной на сон не захотел. Проснувшись утром, он уже точно знал, что будет делать. Одевшись так, как одевался раньше, в простые джинсы, любимые кроссовки от ЛиНин и любимую же толстовку, он пешком прошелся до Наньши, никем не узнанный, кроме тетушки Сунь, в лапшичной которой с аппетитом уплел миску жареной лапши, и закупился на Старом рынке мясом, овощами, специями, лапшой. И, вызвав такси, за 10 минут добрался до дома на улице Укан. Их с Ибо старого, из прежней жизни дома. Постоял с минуту, отпер своим ключом ворота и вошел в маленький передний дворик. Тут почти ничего не изменилось, только пышно разрослись японская айва и гибискус, росшие по углам, да стены забора диким виноградом затянуло так, что кладки стало не видно. Несмотря на то, что после расставания с Ибо они оба тут не жили, Сяо Чжань довольно часто в дом заглядывал. И платил соседке, тетушке Мо, чтобы она за ним ухаживала. Продать не поднялась рука. Невесомо погладив тяжелые гроздья гортензии, поднял сумки и прошел в дом, сняв и аккуратно поставив в прихожей кроссовки. На заднем дворе еще больше разросся старый платан, слива мэйхуа и мандариновое деревце, которое они с Ибо посадили тут самым первым. Беседка почти полностью спряталась в плетях клематисов, а на мандарине уже завязались еще маленькие зеленые плоды. В тени платана поскрипывали на легком ветерке садовые качели, чей полог, отметил про себя Сяо Чжань, надо было бы обновить. Он постоял, ласковым взглядом обведя сад и вспоминая, как он нашел этот дом. Тихо засмеялся при мысли о том, как огорошил этим известием Ибо. —  Ибо, слушай, я нашел нам дом! Он такой, такой… В нем два этажа, на первом кухня, большая гостиная с камином, который —  представляешь! —  можно топить, дровами! Потом там спальня, большая и светлая, и ванна с джакузи! В гостиной большие окна, одно выходит на задний двор, там садик! Как шатром, затянут плющом и клематисами! —  Что такое клематисы? —  с трудом прорвался сквозь его восторженный треп Ибо. —  Это такие вьющиеся растения, цветут красиво, тебе понравится. Главное сверху ничего не видно, никто не сможет залезть на платан и сфотографировать. А второй этаж без мебели, зато окно во всю стену и балкон! Там можно сделать студию! Чтобы рисовать, петь, танцевать… —  …и трахаться, — Ибо был бы не Ибо, если бы не влез с этой своей сентенцией. —  Ибо!!! —  Что Ибо? Только представь — мы сделаем там зеркальную стену, а напротив поставим диван. Будем на нем трахаться — и отражаться в зеркале. И смотре-е-е-е-еть… Как тебе такой план? Сяо Чжань представил. Покраснел. Закусил губу. И потянулся к ширинке. —  Сволочь ты, Ван Ибо… Ибо хохотнул и приказал: —  Сядь поближе, так, чтобы я тебя видел. Они болтали по видеосвязи, Сяо Чжань был в Шанхае, а Ибо в Чанше, иначе бы этот разговор закончился не виртуальной дрочкой, а кое чем поинтереснее. Вспомнив, Сяо Чжань задавил улыбку. Он очень любил их дом. А больше всего —  второй этаж, который они таки переоборудовали в лофт. Правда, одну комнату в левом крыле не тронули, сделав в ней гостевую спальню. Мало ли кто к ним на огонек залетит. А остальное пространство было той самой студией. Оно было поделено надвое четырьмя квадратными колоннами, поддерживающими двускатную стеклянную крышу.  Правую от окон стену целиком покрыли зеркалами. Левее окон стоял мольберт. За колоннами было нечто вроде жилого отсека. Там стоял небольшой бар, музыкальный центр с караоке, аккуратный стеклянный овальный столик, сидеть за которым можно было только на полу, на подушках, подвернув под себя ноги. А между двумя центральными колоннами, точно напротив зеркальной стены, притаился диван. Ибо-таки настоял на своем. И да — трахаться на нем и смотреть на себя в зеркало было… возбуждающе. Они обожали свой белоснежный плюшевый диван, заботились о нем, всегда накрывали перед тем, как завалить на него друг друга. Однако главным украшением лофта был не он. Прямо над диваном, уходя точно под потолок, висел ростовой портрет Ван Ибо. Когда Сяо Чжань высказал ему эту идею, Ибо ругался, бесновался, дрался (подушками), но переупрямить Сяо Чжаня не смог. Точно так же, как Ибо отстоял свой диван напротив зеркала, так и Сяо Чжань отстоял этот портрет. Правда, впервые увидев его на этой стене, Ибо потерял дар речи и спорить перестал. Сяо Чжань нарисовал его в том образе, в котором он танцевал на памятном обоим Фестивале 11.11 на ХунаньТВ. Ибо и самому нравился тот номер, но глазами Сяо Чжаня он увидел себя впервые. На портрете он был пойман в момент движения, когда собирался сбросить на пол шляпу. Рука замерла возле полей, а сам он смотрел из— под них таким взглядом! —  Почему от этого взгляда мне хочется раздеться? —  Теперь ты понимаешь, что чувствую я? —  Сяо Чжань мягко обнял его со спины, укладывая подбородок на плечо. — Ты всегда на меня так смотришь. И мне каждый раз хочется раздеться… —  Тогда я не понял, чего мы ждем? В тот раз они трахались на белом диване впервые. Жарко. Сочно. Потом, лежа в обнимку и остывая, лениво ласкали друг друга, и Ибо, бросив взгляд в зеркало, вдруг фыркнул: —  Блин, прямо групповушка какая-то. Еще и этот смотрит. Он показал пальцем себе за спину. На портрет. А в следующий раз, когда им приспичило, притащил с первого этажа стремянку, влез на нее и педантично занавесил картину покрывалом. —  Не подглядывай, — погрозил портрету пальцем. Сяо  Чжань тогда чуть все не испортил, потому что никак не  мог перестать ржать даже тогда, когда Ибо ему отсасывал. Сяо Чжань на минуту прикрыл глаза, стараясь приглушить эти, по-прежнему такие яркие воспоминания. И вернулся в дом, чтобы заняться тем, зачем явился. *** Ибо, вопреки данному себе обещанию спать день напролет, глаза продрал еще до полудня, заказал завтрак в номер, и еще примерно час пытался найти, чем себя занять. Наконец, поняв бессмысленность этих попыток, натянул любимые штаны-карго, кроссы и темно-зеленую, почти черную толстовку и отправился на вылазку. Войдя в прихожую дома на Укан лю, мгновенно понял, что он тут не первый. На вешалке в прихожей висела знакомая толстовка, а на полочке под ней аккуратно, строго параллельно друг другу стояла пара кроссовок. У Сяо Чжаня была забавная манера. Идеальный порядок у него царил только на кухне и в прихожей, где как на параде выстраивались посуда и обувь, в остальном пространстве квартиры или дома был хаос. Его штаны, джинсы, футболки и худи можно было обнаружить на подлокотниках и спинках дивана и кресел, свисающими с приоткрытых дверей шкафа, сваленными в кучу на краю постели. Или даже на полу. А если на него нападало вдохновение, то все горизонтальные поверхности, включая пол, бывали устланы листами с рисунками и набросками. Аккуратиста Ибо поначалу это бесило, а потом стало вызывать умиление, потому что, возвращаясь к этому бедламу, он странным образом ощущал себя дома и, ворча для порядка, подбирал разбросанные вещи и убирал в шкаф. Но эта любовь к порядку не распространялась на прихожую. Там Ибо мог сбросить куртку прямо на пол, небрежно сковырнуть кроссовки за задники и оставить валяться как попало. Тут порядок с ворчанием наводил обычно Сяо Чжань, развешивая верхнюю одежду на вешалке и расставляя уличную обувь на подставку. Вот и сейчас Ибо, полюбовавшись на стоявшие по стойке «смирно» кроссы Сяо Чжаня, привычно сковырнул свои и, оставив их валяться посреди прихожей, босиком (в этом доме они с Сяо Чжанем почему-то всегда ходили босыми), крадучись, двинулся внутрь дома. Сяо Чжань нашелся, конечно же, на кухне. —  Так и знал, что найду тебя здесь, — Ибо, как делал раньше, забрался на высокий стул с ногами. —  Что делаешь? —  Готовлю обед. И, возможно, даже ужин. —  Для себя? —  Нет. —  Ты меня ждал? — поразился Ибо. —  Нет. Но чувствовал, что придешь. Надеялся. —  Что готовишь? —  Пряную говядину. Куриные крылышки в коле. Жареную лапшу со свининой в кисло-сладком соусе. Салат из рисовой лапши, креветок и авокадо… —  Гэ, остановись! Я же сейчас слюной захлебнусь. Сяо Чжань на мгновение замер, услышав это «гэ», но поправлять Ибо не стал. Ибо, у которого «гэ» с языка сорвалось на автомате, тоже замер, ожидая реакции. Когда ее не последовало, незаметно выдохнул. —  Часто здесь бываешь? —  решил перевести тему. —  Захожу время от времени. Когда бываю в Шанхае. Редко на самом деле. —  Я тоже. Сяо Чжань покосился, помешивая в воке жарящееся мясо и овощи. —  Вообще я думал, что ты его продашь… —  Ибо ковырнул ногтем столешницу. —  Даже мысли такой не мелькнуло. —  Почему не жил?.. —  Потому же, почему и ты. Ибо, покусав губу и, не придумав, что бы такое ответить, соскочил со стула и стремительно исчез в глубине дома. Вернулся через несколько минут. —  Портрет так и висит, занавешенный. А на мандариновом дереве зеленые мандаринки. Кстати, сладкие, когда созревают. Я пробовал. —  Я тоже. —  Почему мы тут ни разу не столкнулись? —  Потому, —  Сяо Чжань старался говорить ровным тоном, —  что я сюда заходил только тогда, когда точно знал —  тебя в Шанхае нет.  Иди мой руки и садись есть. Все готово. —  Да, мамочка. Лопатка, которой Сяо Чжань помешивал жаркое, звонко стукнулась о стенку вока. Ибо ухмыльнулся и пошел мыть руки. Он уже продумал свои дальнейшие действия. Такого шанса могло больше не представиться, и упустить его Ибо позволить себе не мог! Здесь, в их любимом доме, вдвоем, было так хорошо и спокойно, и на Ибо снизошла уверенность, что хорошо все будет и дальше. Поэтому надо прямо сейчас, сию же минуту на что-то решаться. Пока Чжань-гэ, его Чжань-гэ явно в благодушном настроении, вон, моет посуду и что-то напевает себе под нос. Ибо и решился. Подошел со спины, встал близко, но не касаясь, хотя ужасно хотелось обнять, как раньше, и устроить подбородок на плече. Сяо Чжань всем телом ощутил его близость, жар его тела. Чуть тарелку не выронил. Выдохнул. Аккуратно ее вытер и поставил на полку. И только потом обернулся. —  Ну? —  Ибо вопросительно-саркастически изогнул бровь. —  Будем кружить друг вокруг друга как неопределившиеся подростки? Или все же примем как факт, что это знак судьбы и… смиримся? —  Знаешь, за что я тебя всегда любил? —  Сяо Чжань сделал шаг, становясь почти вплотную, Ибо инстинктивно качнулся навстречу. —  За твою прямолинейность и честность. Вижу цель, не вижу препятствий. —  Любил? Больше не любишь?.. Вместо ответа Сяо Чжань его поцеловал. Жестко, требовательно, завладевая ртом. Оба словно утонули в поцелуе. Как в омуте, рухнув туда с головой. Когда же вынырнули из него, задыхаясь и едва дыша, Ибо усмехнулся своей кривоватой усмешкой. —  Годы идут, а ничего не меняется. Тогда ты тоже первым поцеловал меня. —  Ну… Я же старше, всяко должен брать на себя ответственность. —  Гэ, — Ибо прижался и выдохнул прямо Сяо Чжаню в губы, —  это тогда, когда мне было 20, а тебе 26, имело какое-то значение. Когда мне исполнилось 25, а тебе было 30, эта разница стала значить меньше. Но теперь-то, когда мы на четвертом, а кое— кто, не будем показывать пальцем, и на пятом….  —  Эти шесть лет никуда не делись, Бо-гэ. —  Нет. Просто они истончились до полной невидимости. Ибо надоело говорить, и теперь уже первым поцеловал он. Целовал долго и тщательно, Сяо Чжань отвечал с энтузиазмом, но позволял Ибо вести, а Ибо, выцеловывая, вылизывая, посасывая, прикусывая, пытался понять, так же ощущаются эти поцелуи, как и десять, и пятнадцать лет назад, или вкус изменился? И никак не мог сообразить, потому что тонул в ответных поцелуях, терял ориентировку в пространстве и времени, и выбираться не собирался. —  Признавайся, —  наконец обрел он некую видимость самоконтроля, —  ты все это нарочно затеял, да? —  Что —  это? —  Ты же явно ждал меня. Продуктами вон закупился, наготовил моих любимых блюд, значит шел с определенной целью. И меня на площадке не ради спортивного интереса провоцировал. —  Я провоцировал?! —  Ты, ты. Не отпирайся. И знаешь, что? —  Что?.. Ибо обнял Сяо Чжаня за талию, притянул к себе, заглядывая в темные, штормовые сейчас глаза. —  Мне это ужасно понравилось, — шепнул в губы, прихватывая зубами нижнюю. —  В кои-то веки не я соблазняю, а меня… —  Ибо… Прозвучало негромко, без напора, с оттенком укоризны. В ответ Ибо лишь сильнее сжал руки. —  Ты снова будешь голосом разума? Щекочущее дыхание возле уха. —  Ну кто-то же должен. —  Хоть иногда отключай свою сознательность… Сяо Чжань чуть отстранился, требовательно, ищуще заглядывая Ибо в глаза. И тихо проговорил после паузы: —  Это был не я, ты же помнишь? —  Не ты. Я сделал огромную глупость, довольно быстро осознал, захотел исправить, но ты не позволил. Позволь сейчас?.. Теплым дыханием опалило щеку, мягкие, чуть дрожащие губы едва ощутимо прижались к маленькой родинке под губой. —  Ибо… —  Он самый, —  в голосе чувствовалась немного тревожная усмешка. —  Вот уже 35 лет как Ибо… Ибо смотрел исподлобья, пытливо, словно старался что-то прочитать в его глазах. Из челки на лоб выпала прядка волос, и Сяо Чжань потянулся ее убрать. Нахлынувшая на него в этот момент нежность удивила и заставила на мгновение задохнуться. Сяо Чжань чувствовал себя тем самым мальчишкой, который летом 18-го вмиг ослеп и перестал дышать, встретив улыбку, предназначенную именно ему. Он помнил, как завороженно смотрел на красивое лицо, как-то сразу утратившее холодное и сдержанное выражение, каким озорным весельем сверкнули эти глаза, как дрожал крупный кадык на длинной шее, как широкая ладонь отбрасывала назад эту пышную гриву волос. Помнил и то, как он сам впервые запустил пальцы в эту гриву, помнил это восхитительное ощущение. —  Знаешь, я помню наш первый раз до мелочей… Ибо кивнул — и прядка снова выпала на лоб. —  Я тоже. Сяо Чжань снова протянул руку, убирая прядь, и едва ощутимо коснулся подушечкой пальца теплой кожи. Ибо резко выдохнул, зажмурился на мгновение и вдруг глянул остро, с озорным вызовом: —  Повторим?.. Если что, портрет над диваном так и висит задрапированный. —  Что-то мне подсказывает, что до второго этажа мы не дойдем. Спальня по любому ближе… Ибо понял, что ему не хватает воздуха. Потому что происходило то, о чем он даже мечтать себе запрещал. А сейчас само шло к нему в руки. Кто он такой, чтобы отказываться от такого подарка?  Когда они, не переставая целоваться, добрались до спальни, Ибо поразился тому, какими они стали… взрослыми. Вместо того, чтобы сразу же рухнуть на аккуратно застеленную красивым шелковым покрывалом постель, они отпустили друг друга и чинно эту самую постель расстелили. И вообще. Хотелось вдумчиво, неспешно, нежно. Медленно. Долго. Не так, как было между ними когда-то, когда срывать друг с друга одежду они начинали, едва за спинами закрывалась входная дверь, а, насытившись, устраивали квест по сбору разбросанных по всей квартире фрагментов. Ибо, явно что-то вспомнив, зафыркал, давя смех. —  Что? —  Сяо Чжань, требуя внимания, потянул его за прядь волос на затылке. —  Вспомнил, как, готовя квартиру к сдаче в аренду, я устроил генеральную уборку и под диваном в дальнем углу обнаружил твои трусы. А свои нашел на шкафу, когда полез вытирать пыль. И не смей мне тут ржать! —  Ауч! Это Ибо, предупреждая взрыв смеха, больно цапнул Сяо Чжаня за сосок. Не помогло —  тот все равно рассмеялся. —  Я помню, как мы однажды пытались снять с люстры чью-то футболку без стремянки. Ибо сполз с него, упал на спину и наконец расхохотался в полный голос. —  Я помню, как мы потом искали, где купить ее на Таобао. Нужная в хозяйстве вещь оказалась. Прекратить его ржать вынудил Сяо Чжань, который наконец-то приступил к делу. Поцелуями он спускался по шее, ловил губами судорожно дергающийся кадык. Ужасно хотелось коснуться губ, но он почему-то не смел себе этого позволить. Это казалось… преждевременным? Хотя они же вот только что целовались взахлеб, как полоумные. Но в постели друг с другом они оказались впервые за десять лет, и Сяо Чжань немного нервничал, не понимая еще, что можно, а что пока нельзя. Как всегда, все в свои руки взял Ибо. Он обхватил ладонями лицо Сяо Чжаня и впился в губы жадным, требовательным поцелуем, словно подгоняя Сяо Чжаня, заставляя его понять, что — можно. Все можно! Несколько секунд они целовались жестко, хаотично, безжалостно. Наконец Сяо Чжань накрыл ладони Ибо своими и прошептал прямо в губы: —  Тише. Тише… Тшшш, баобей. Ибо ткнулся лбом ему в плечо, судорожно дыша и едва заметно вздрагивая. Сяо Чжань гладил его затылок, шею, плечи, и едва слышно шептал всякие успокаивающие глупости. Как только Ибо успокоился, расслабился, и Сяо Чжань почувствовал, как кожи возле ключиц осторожно коснулись мягкие, теплые губы, он чуть отстранился, нажал на плечи: —  Лежи. И снова заскользил губами по шее, ключицам, груди.  Ибо вздрагивал, тихонько постанывал от невыносимой нежности, с которой его ласкал Сяо Чжань, то и дело смаргивал с ресниц слезы. Наконец Сяо Чжань, поцеловав пупок, подсунул Ибо под задницу ладони, чуть сжал ягодицы и забрал губами бордовую, сочившуюся смазкой головку. Пососал, сжал губами, обвел языком уздечку, лизнул щелку уретры и поднял на Ибо пьяный, поплывший взгляд. Ибо, кусая губы, смотрел на него, чуть приподнявшись на локтях, словно бы для того, чтобы точно знать — ему это не снится. Поймав этот немного очумелый взгляд, Сяо Чжань вздохнул (Ибо прошила волна крупной дрожи) и, прикрыв глаза, снова чуть сжал пальцы на заднице, словно давая команду.  Ибо послушался. Откинувшись на подушки и в мучительном, сладком стоне выгибая шею, он подкинул тазом, сначала легонько, на пробу, а когда его намерение явно поощрили, начал вбиваться в жаркий, влажный рот почти яростно, с трудом удерживая контроль над своим телом. Сяо Чжань не возражал. Он только иногда притормаживал Ибо, заставляя замереть и лаская член губами и языком, и при этом не отводил глаз от лица Ибо, ловя малейшие перемены в мимике. Ибо дурел от этого взгляда, вцеплялся Сяо Чжаню в волосы, наверняка больно, но тот даже не морщился, позволяя направлять себя так, как хочется Ибо. Кончая, Ибо на какое-то время даже потерял сознание. Очнувшись, увидел нежную, немного озорную улыбку Сяо Чжаня. —  Оргазм это маленькая смерть, да, баобей? —  Ты… из меня… всю… душу… высосал, —  успокаивая дыхание и обводя подушечкой большого пальца припухшие яркие губы, пробормотал Ибо. И спохватился: —  А ты?.. —  Лежи, чудо, приходи в себя. Я от одного взгляда на твое лицо кончил. —  Почему мне кажется это нечестным? Сяо Чжань тихонько прыснул. —  У тебя еще будет шанс на реванш. —  Гэ —  Ибо аж задохнулся. —  Ты серьезно? —  Давай, поднимайся, — шутливо шлепнув Ибо по животу, вместо ответа скомандовал Сяо Чжань, —  марш в душ и ужинать. Возвращаться пора. Послушно вылезая из постели, Ибо бросил взгляд за окно — там действительно сгущались сумерки. Самый счастливый день в жизни Ибо, как все хорошее вообще, так быстро заканчивался…