Нелюбовь

Ким Тэхён — нехороший. Но и неплохой. Чонгук, если честно, не совсем понимает, как нужно характеризовать таких людей, как Тэхён. Похуист? Да не то чтобы. Тэхён скорее сам себе на уме. Немного недружелюбный. Даже нет, это с ним стараются не дружить. Таких, как Тэхён, хорошо держать на расстоянии вытянутой руки и желательно за холку. А то ведь цапнет еще. Ким Тэхён хитрый, наверное. Или пытается делать вид. Иногда Чонгук смотрит на его скошенную куда-то влево уголком губ ухмылку и думает, что у этого парня в голове сейчас строятся заговоры по захвату мира или о порабощении космоса и всех инопланетян. Он какой-то, блять, неубиваемый, непробивной. Типа, серьезно, Чонгук до сих пор помнит, как их отбитый одногруппник, Тэхён то бишь, вышел из клуба, где они дружно отмечали успешно и не очень сданную сессию, и наткнулся на какого-то недобомжа-недогопника. А у Тэхёна, понимаете, язык без костей. И голова, видимо, без мозгов, потому что иначе никак нельзя объяснить, почему это чудовище даже не поморщилось, когда тот недогопник-недобомж хорошенько приложил его головой об стенку. Чем история закончилась, кстати, Чонгук так и не узнал. Но, судя по тому, что после каникул Ким вернулся на учебу целый и невредимый, все хорошо. Относительно. Потому что Ким, мать его, Тэхён все еще неубиваемый, хитрый, отбитый и нехороший. И неплохой. Про таких обычно говорят «великолепный мерзавец», но у Чонгука так язык не поворачивается сказать. Потому что Ким Тэхён — кто угодно, но не мерзавец. В том плане, что Тэхён вряд ли обратит внимание на рыдающую девушку и спросит, что случилось, он вряд ли любезно даст списать домашку как минимум потому, что сам ее никогда не делает, он не вступает в драки на улице практически никогда, то есть, ну, ему реально побоку, кого там убивают, насилуют или грабят. Буквально все равно, а на любое справедливое замечание, мол, «Тэхён, как ты можешь быть таким черствым», парень только усмехается, лениво приоткрыв один глаз, и пожимает плечами. Хорошо ему, наверное, быть таким черствым. Совесть, видимо, не мучает. Чонгук в отличие от Тэхёна вот бабушку через дорогу переведет. Плюсик в карму никогда не бывает лишним. Но от этого сам Чонгук не становится благодетелем номер один, а Тэхён — мерзавцем номер один. Хотя бы потому, что Тэхёну все равно на всякие добрые и хорошие поступки точно так же, как и на плохие. Он не обижает людей. Он им не помогает. И совесть его ну прям совсем не мучает. А Чонгука мучает. Мучает потому, что Тэхён — нехороший. Он не плохой, еще не хороший. Не добрый. Его не ненавидят, но и не любят. Просто сторонятся. Просто держат на расстоянии, потому что Ким Тэхён все еще может цапнуть. Иногда Чонгуку кажется, что его даже преподаватели сторонятся. И Чонгуку это нравится. Будоражит. Будоражит настолько, что они уже вот какой раз чисто случайно оказываются рядом на одной скамейке в одной поточной лекции. Ким Тэхён, правда, его не замечает. Совсем. Ну еще бы он заметил, спит же всю лекцию, даже голову с парты не поднимает. А зря, лектор у них новый, еще не привыкший, не знающий героев и злодеев в лицо, оттого и докапывается до «молодого человека, которому, видимо, скучно». Конечно, ему, мать вашу, скучно. Чонгук сам носом клюет, пытаясь не уснуть, слушая про эту экономическую муть. Ким Тэхён вполне себе ожидаемо не реагирует. Даже на постукивание кончиком ручки по парте прямо перед его носом не реагирует. Спит, как убитый, а Чонгук слишком милосердный, раз заботливо пихает нерадивого одногруппника в бок. Лектор злорадно хмыкает, возвращаясь к кафедре, и терпеливо ждет, когда студент наконец-то придет в себя, разлепит сонные веки, смачно зевнет, прикрывая рот ладошкой, чуть взъерошит свои вечно волнистые, в легком беспорядке, волосы и вопрошающе уставится на Чонгука, мол, чего хотел. Чонгук кивает ему взглядом на лектора. И тогда начинается веселуха. Тэхён недоуменно моргает Чонгуку. А лектору скалится. Лектор, очевидно, скалится в ответ, задавая элементарный на самом деле вопрос, и хмыкает, с гордым видом сложив руки на груди. Какие тут, конечно, преподаватели все нежные, как будто не привыкли, что на их лекциях студенты досыпают свои заслуженные часы. — Чем отличается выручка от прибыли, молодой человек? Да и Тэхён, блин, вообще вот ситуацию исправить не пытается. Моргает медленно, не привыкший, что кто-то до него докапывается, хмурит брови, скользнув языком по губе. Думает, видимо. — Молчите? Вы как до четвертого курса доучились, не зная таких элементарных вещей? Чонгук вот не думает. Он вообще ни о чем не думает, когда незаметно двигает ближе свой конспект, быстро начеркав перед этим ответ. Тэхён смотрит на него как на идиота. На Чонгука вообще все, кто сидят в зоне видимости, смотрят как на идиота. Темные брови взлетают вверх в немом удивлении, прячутся за пушистой челкой. А потом Тэхён хмыкает. — В выручку включены расходы. При расчёте прибыли расходы вычитаются. И отвечает на вопрос, так и не взглянув в тетрадь. Тогда Чонгук понимает, что Ким Тэхён еще и, блин, умный. Его кинк на интеллект заинтересованно шевелится где-то в груди. Нет, ладно, может, Тэхён не умный, вопрос же все-таки был элементарным, но черт. Это ж получается, он не только спит на парах? Кстати, а как он учится вообще? Чонгук скользит взглядом по уткнувшейся в парту макушке, давя в себе желание поправить распускающийся хвостик на затылке. Когда молчит и не смотрит я-знаю-все-твои-самые-страшные-тайны взглядом, Тэхён очень даже милый. Тискательный. На первом курсе за ним даже бегали какое-то время. То самое время, пока не поняли, что ловить там, кроме скучающих взглядов, особо нечего. Чонгук как-то поздно одуплился, поймав себя на том, что откровенно залипает на своего одногруппника. Тэхён вот понял даже раньше Чонгука, кинул свой фирменный лисий раскосый взгляд, похлопал ресницами и скривил губы, выдавая окатывающее ледяными мурашками с ног до головы: — Глаза сотрешь, Чонгук-и. Ого, вау. Так Чонгук узнал, что Тэхён так-то знает его имя. Не то чтобы это странно, они же все-таки чуть больше трех лет вместе учатся, но- Чонгук до сих пор некоторых только в лицо и знает. Имя? Пф, что это такое, забудьте. Максимум фамилия, она все равно через каждого второго человека повторяется. Этот факт как-то забылся до определенного момента, пока Ким Тэхён собственной персоной не наткнулся на вечно заебанного, сонного и проклинающего весь свет старосту. Мин Юнги, он же человек, который знает, кажется, пол-университета и вкупе с этим грязные секретики всех учащихся, отчего его собственные скелеты в шкафу нервно ежатся и выдыхают, понимая, что у них все же… попросторнее. Мин Юнги, который просто хотел спать. Наверное. Юнги вообще спать хочет всегда, но отчего-то на парах не спит. Ночью, видимо, тоже. Так вот, Мин Юнги пихнул в грудь Тэхёну какие-то листочки, зыркнув на него снизу вверх из-под челки. — У тебя же сейчас спецсеминар? — кивнул, сам же себе отвечая, — Отдашь Чон Со Ён. Тэхён по инерции прижал бумажки, скользнув по старосте тягучим взглядом, и недоуменно свел брови к переносице. — Это кто? Мин Юнги вот даже не удивился. В отличие от Чонгука. У Чонгука глаза как-то сами намертво прилипли к чужому профилю, чуть щурясь. Чтобы душу, наверное, высосать. — Чонгук, — староста только вздохнул так, будто заранее знал, что так будет, но все равно решил проверить и разочаровался, — отдашь? — Отдам, — кивает. Забирает из рук пожавшего плечами Тэхёна листочки, выходит из аудитории. Ему так-то на самом деле все равно на Ким Тэхёна. Может, чуть менее все равно, чем на остальных его однокурсников, но недостаточно не все равно, чтобы перейти от простого наблюдения к активным действиям. Чонгук вообще действовать не особо любит. Ему так, посмотреть бы, понаблюдать, послушать. Собеседник из него всегда получался неважный. Может, оттого, что у самого язык без костей, но Чонгук, в отличие от Тэхёна, держит его за зубами и молча слушает. Молча впитывает. Молча до тех пор, пока Тэхён не поворачивает голову в его сторону, прижавшись щекой к парте. Дует на челку, пытаясь убрать ее с глаз, а потом и вовсе тянет уголки губ лениво так, хитро. — Нравлюсь? Чонгук в этот момент задумывается. Правда задумывается. Скользит пристальным взглядом от самой челки, той, что на глазах, мельком задерживается на чуть потемневших кофейных радужках, залипает на губах. Те все еще изгибаются в каком-то опасном оскале, вообще вот не обещают ничего хорошего. У него, в отличие от Мин Юнги, скелеты ломятся наружу, не в силах больше тесниться. Ну. С объективной точки зрения, Ким Тэхён красив. Чонгук бы сказал: «В моем вкусе». Очень прям в его вкусе. Таких приятно раздевать в полумраке комнаты, запускать ладонь в волосы, стягивая резинку прочь, чтобы они рассыпались, кончиками прядей задевая плечи. Таких приятно бросать на подушки и сцеловывать с губ издевательские смешки до тех пор, пока не польются только стоны. Тэхён, черт, абсолютно в его вкусе. Настолько, что очень хочется сбить с него спесь. Чонгук сглатывает от возникшей картинки перед глазами и глядит на Кима в упор, медленно кивая. — Нравишься. Он вообще прекрасно понимает, что вряд ли их ждет хоть чего-то после этого странного диалога. Он прекрасно осведомлен, что бывает с теми, кто осмелился посягнуть на сердце Ким Тэхёна. Остаются без своего. Чонгук не уверен, что у него есть сердце, но, даже если и есть, Тэхёну отдать его не жалко. Пусть позабавится. Вряд ли Чонгуку от этого будет сильно плохо. У него ж эмоциональный диапазон как у улитки. Пока остальные злятся, он только вылезает из раковины. Если вообще вылезает. Тэхён на странное, но все-таки признание реагирует весьма однозначно. Хмыкает, отрывая свое туловище от парты. Сладко потягивается, прохрустев шейными позвонками, а потом склоняется ближе, почти лицом к лицу. Чонгук, если бы мог, покраснел бы. Но он лишь немо вздернул бровь, чуть наморщив нос. — Ничего страшного, — и похлопывает по плечу ободрительно, мол, не расстраивайся, малыш, тут даже собака будет лучше меня, — разонравлюсь.

***

Может, и разонравится, думает Чонгук. Ему так-то все равно. Да, эта невольная симпатия будоражит однозначно, но не… до бабочек в животе. Хотя он где-то читал, что это нехороший знак. Мол, организм посылает предупреждения, что человек не тот и все такое… Чонгук не особо углублялся. Только изредка скользил по снова прилипшей к парте макушке Тэхёна и старался не думать о том, что парень выглядит… поникшим? Как будто слегка. Хотя Чонгук склоняется к тому, что ему показалось. Вместе они больше не садились. Ни разу. Тэхён всегда чудесным образом оказывается где-то на другом конце аудитории, а не на привычном месте, и вообще старается игнорировать существование Чонгука. Раньше хоть кривоватые усмешки посылал. Сейчас ничего. Пустое «тун», ударившееся о ребра с внезапно кольнувшей болью. Чонгук и об этом не задумывается. Ему вообще так-то все еще все равно, он на Тэхёна и не смотрит. Старается. Ну, и не бегает за ним. Тут даже не старается. Не в его это характере, да и не так сильно этот Ким его зацепил. У них вон в группе аж целых четыре Кима, так что, если очень захочет, найдет себе кого-нибудь. На Тэхёне свет клином не сошелся уж точно. Думает Чонгук, прирастая ногами к асфальту. Ладонь чуть крепче сжимает ручку зонта, а дождь внезапно кажется уже не таким слабым, как каких-то пять минут назад. Да это ж настоящий ливень. И Тэхён под этим ливнем. Тэхён под этим ливнем без зонта, с явно разбитой губой, стирающий с подбородка кровь и тут же подставляющий ладони под дождь, чтобы отмыть их. Тэхён, болезненно морщащийся, хватающийся за бок, грузно опирающийся на стенку пятиэтажки и агрессивно зачесывающий вымокшие волосы назад. Он даже не замечает, что к нему подходят, пялится куда-то в асфальт, прикусив и без того разбитую губу. Струйка крови вытекает из раны и бежит по подбородку вниз. Весь в мурашках, видимо, от холода и едва заметно подрагивает. Еще ощутимее вздрагивает, когда Чонгук выставляет над ним зонт. Вскидывает свой, кофейный, тяжелый взгляд, хмыкает себе под нос, покачав головой. — Преследуешь меня? — фирменная улыбка выходит какой-то скомканной, сморщенной от боли. Чонгук щурится, скользнув взглядом чуть дальше, левее Тэхёна, по череде подъездов. И тянет уголки губ, пожимая плечами. — Я тут живу. Так что это мой вопрос. Тэхён хрипло смеется, откидывая голову назад, бьется затылком о стенку, но даже не замечает этого. Отбитый. Закашливается только от боли в боку, тут же хватаясь за него руками и сгибаясь пополам. Чонгук приседает рядом на корточки и совсем бесцеремонно задирает его куртку с толстовкой. Там на ребрах синеватые всполохи ударов. Некоторые уже наливаются кровью, припухшие, какие-то пока только жалобно отдают краснотой. — Пошли, — тянет его наверх за собой. Тэхён ожидаемо упирается, глухо засмеявшись. — Не стоит, герой. — Ты сдохнешь тут, — Чонгук обводит взглядом двор, — от холода или от того, что какой-то гопник решит ограбить беспомощного тебя. На него в ответ смотрят слишком, черт возьми, внимательно, пристально. Так, что фантазия снова подбрасывает кучу непристойных картинок, но Чонгук держится. Не отводит взгляд. Лишь сглатывает, крепче ухватившись за рукав куртки Тэхёна. — У тебя могут быть проблемы, — то ли угрожает, то ли предупреждает, чуть прищурившись. Чонгук на это пожимает плечами, рывком поднимая его на ноги. От тихого болезненного стона по спине ползут мурашки. Приходится стиснуть зубы и закрыть глаза. На Тэхёна лучше не смотреть. Он дурно влияет. — Тебя совесть замучает, если ты послушаешься меня, да? — тот привалился почти всем весом на грудь Чонгука, тяжело дыша и изредка заламывая брови от боли. — Пользуюсь возможностью, — бормочут в ответ под нос. — Будешь жалеть. — Это мне решать. Тэхён смотрит на него напряженно, серьезно. Поджимает губы, внезапно хмурясь, пальцами до отметин впивается в предплечья Чонгука. Последний даже не морщится. — Вспомнишь мои слова, когда будешь сверкать пятками. Почему-то это снова звучит слишком печально. Чонгук старается не брать в голову.

***

Тэхён невыносим. Ужасен. И если он это имел в виду, когда пафосно предупредил, мол, будешь жалеть, то Чонгук кивает тысячу и один раз. И капитулирует. Потому что Тэхён невыносим. Он шипит и ноет на каждый синяк, стоит только к нему прикоснуться, пытается извернуться и вырваться до тех пор, пока Чонгук почти не придавливает его к постели, чтобы просто обработать раны. — Ты мужчина или кто, — шипит под нос, уворачиваясь от пролетевшего перед носом локтя. — Долой гендерные стереотипы, — ворчат ему в ответ. — Я что, по-твоему железный? Это, блять, больно. — А получать их было не больно? Тот возмущенно вскидывается. — У тебя эмоций как у тумбочки, чувак. Сочувствие — вещь полезная, знаешь о такой? Чонгук ведет подушечками пальцев по выступающим ребрам, почти невесомо оглаживая синяки. Достаточно нежно для него? Тэхён выдыхает, упираясь затылком в матрас, покрывается мурашками, чуть дергая уголками губ, будто насмехается. Черт бы его побрал. Специально же подначивает. — Может, тебе еще их поцеловать? На него кидают совсем безбашенный взгляд из-под челки, растягивают губы в бессовестной ухмылке, чуть выгибаясь в пояснице. — Ну рискни, — Чонгук вскидывает бровь. Рискнуть? У него что, грудная клетка раскрывается на манер пасти монстра? Мол, только лицо приблизишь — останешься без носа, — вдруг ты моя личная панацея. Чонгук не думает над этими словами. Он так-то вообще не думает, сухо прикладываясь к узорам кровоподтеков на коже. Скользит по ним горячим дыханием, пару раз чмокая, фиксирует ладонями тут же заерзавшие бедра, жестко припечатывая их к кровати. Сам напросился. Тэхён смеется, когда по коже скользят кончики волос Чонгука, раздражая нервные импульсы. Щекотно, блин. Щекотно и чертовски приятно. Настолько, что хочется извернуться. — Действительно, — мычит в потолок, вздрагивая на еще один чмок где-то в области груди. Темная макушка Чонгука маячит прямо под носом, — вовсю пользуешься возможностью. На него глядят хмуро, внимательно. Будто пытаются прочитать, но Тэхён таких ненавидит больше всего на свете. Не нужно пытаться его прочитать. Не выдержите веса вывалившихся на вас скелетов. — Ты не неприкосновенный, — почему-то говорит Чонгук. Будто искренне удивлен этим фактом. Тэхён задушено смеется. — Я невыносимый, — исправляет, — вот и все.

***

Они это не обсуждают. От слова совсем. Принимают негласное соглашение молчать. Делать вид, что не было никаких кровоподтеков на ребрах, не было бабочек поцелуев по коже и тяжелого дыхания с мурашками от затылка до поясницы. Ничего не было. Дождь закончился, и Тэхёна смыло. Он даже не смотрит на Чонгука. Чонгук тоже особо не смотрит. Так, изредка кидает любопытный взгляд, натыкается на излюбленный хвостик на затылке, пожимает плечами и отворачивается. Никто не делает из этого что-то значимое. Интимное. Чонгук даже не расстроен. Ему все равно. Может, немного любопытно. Не более. Потому что Тэхён все еще великолепный мерзавец. Будто живет только сегодня и никогда больше, оттого и не боится ничего и никого. Не боится съязвить в лицо, не боится скалиться, огрызаться, все еще косо дергает левый уголок губ в острой, как лезвие, усмешке. Чонгук только недавно заметил, что Тэхён как будто даже улыбаться не умеет. Смех всегда глухой, выдавленный из груди силой, а губы ломаются в чем-то едва похожем на улыбку. У него в глазах грозовые тучи и огоньки задора, и никогда не знаешь, что именно ебанет в этот раз. Он будто фитиль бомбы, что горит-горит и все никак не рванет. Когда смотришь на Тэхёна, становится страшно. Что будет, когда все-таки рванет? — На, отдашь своему дружку, — Мин Юнги как всегда не церемонится. У него это в крови, кажется: быть старостой и бесцеремонным. И сваливать свои обязанности на других. Не всегда, но достаточно часто. Чонгук, если честно, удивляется, как такой человек умудряется делать это так, что никто даже не задумывается, и при этом никого не убивать, когда эти самые «другие» безбожно тупят. Если у Чонгука эмоциональный диапазон улитки, то у Юнги — мороза. Вечно холодный и кусачий. А если учитывать, что ведет он себя как ворчливый, шаркающий тапочками по полу дед, то там целый дед мороз и получается. Только бороды и шапочки не хватает, башка у него и так белая. А вместо мешков с подарками — пиздюли за прогулы, которые он получает в учебной части, а потом бесплатно и не совсем радушно раздает остальным. — Какому дружку? Чонгук смотрит на какой-то листок. Справка или что это. Вычитывает имя. Не очень верит, поэтому смотрит выжидательно на Юнги. — Тэхёну, — тот отмахивается, — отдай ему, я заебался ловить его в коридорах. Он, блин, не молния Маккуин, но такой, сука, скоростной, что мне даже пытаться лень. Чонгук кивает, пряча бумажку в сумку. Хмыкает. Кто еще в итоге сверкает пятками, ага. Тэхён, к слову, находится довольно просто. И странно. Типа им, наверное, не суждено нормально общаться в стенах университета. Только за. Только когда у Тэхёна все тело украшено синяками. Сейчас хотя бы лицо не тронули. Чонгук встречает его неподалеку от круглосуточного магазина, в который ходит стабильно по ночам, чтобы не пересекаться с людьми и купить энергетиков. Хотя это даже встречей назвать трудно. Он скорее его находит. Находит сползшим по стенке на земле, прячущимся за этим самым магазином и выкашливающим кровь. А Чонгук просто хотел, блять, покурить. В портфеле, который он взял просто по привычке, внезапно жжется та самая бумажка. Ею Чонгук и трясет перед лицом полумертвого Тэхёна. Один хрен в темноте не видно ничего, но внимание надо хоть как-то привлечь. Тэхён устало поднимает голову с колен и щурится, пытаясь разглядеть написанное. Видимо, с треском проваливается. — Если это не уведомление об отчислении, то можешь забрать себе, — откидывается затылком назад. Чонгук пожимает плечами, присаживаясь рядом на корточки. — Искал меня, чтобы отдать это? — Нашел же. Тэхён вздыхает. Не сопротивляется, когда его куртку уже привычно задирают выше, оглядывают повреждения. Та же россыпь синяков. Те же следы чужих костяшек. Работа профессионала, даже бьет будто в одни и те же места. Хмурится на чужой кровавый кашель, сам невольно поглаживая содрогающуюся спину широкой ладонью. Тянет на ноги, перекидывая руку Тэхёна себе через плечо. Тот глухо смеется, глядя в землю. — Боже, да когда ж я сдохну, — морщится от боли. Чонгук на это внезапно хмурится, замирая на месте. Слышать такое больно. Не прям чтобы слишком, но- Мысль о том, что Тэхён хочет умереть, заседает где-то на подкорке мозга и неприятно зудит. — Заткнись, — фыркает. — Волнуешься? — усталое. — Много чести. — А говорил, что нравлюсь. Уже передумал? Чонгук перехватывает его поудобнее, стараясь шагать нога в ногу, следит за тем, как тот переставляет стопы, вечно заваливаясь на бок. Пофиг на энергетики. У него дома еще осталась же мазь, да? Может, в аптеку зайти? — Тебе надо в больницу, — игнорирует вопрос. — Я сам решу, что мне надо, герой. — У тебя, видимо, орган, отвечающий за верные решения, отсутствует. Тэхён хмыкает, цепляясь пальцами за предплечье Чонгука как за спасательный круг. Будто вот-вот свалится. Пропадет. — Дай бог, — прерывает тишину хриплым, тихим и внезапно задумчивым, — тебе никогда не придется принимать такие решения.

***

В этот раз он не орет от боли. Не фыркает, не брыкается. От этого кажется еще более невыносимым. Лежит смирно, вперив глаза в потолок, руки по швам. Только изредка покрывается мурашками и прикрывает глаза. Ничего не говорит даже. Чонгук от этого молчания с ума сходит и сам не понимает почему. Лучше пусть брыкается и дерется, чем молчит вот так. Пальцами ведет по синеющим ребрам, даже намеренно давит чуть сильнее, чтобы получить реакцию. Тэхён моргает в потолок слезящимся взглядом. Значит, все-таки больно. — Что ты делаешь, — хрипло. Это даже не вопрос, а скорее… не утверждение, нет. Будто незаконченная фраза, незаконченный вопрос с повисшим в тишине «со мной», с прячущимся за этим «зачем», какой-то вымученный протест с жалобным «не жалей меня». Чонгук не жалеет. Чонгук плавно скользит губами по разводам на груди, по плоскому, судорожно сокращающемуся животу, упираясь руками в кровать по обе стороны от Тэхёна — его руки ведут по предплечьям внезапно слишком осторожно, почти бережно. — Если я скажу, что не работает, — выдыхает, — ты прекратишь? Чонгук хмыкает ему куда-то в плечо, там же оставляя очередной поцелуй. Лечебный, как хочет верить. — Нет, — качает головой, — но ты не говори. — Ты мне не нравишься, — и это звучит не как отказ. Не как «перестань лезть ко мне, наши чувства не взаимны», это не звучит, как чистое отвращение, мол, фу, мерзкий гей. Не как «мне противно от твоих действий». Это очередной жалобный протест. Мне не нравится, как я реагирую на тебя. Чонгук кладет ладонь специально на сердце, ладонью точь-в-точь на биение. Считывает каждый лишний удар. Оно у Тэхёна честнее, чем его рот. Он, если честно, совсем не понимает, что происходит. Как они к этому пришли. Нравится ли ему Тэхён? Честно? Вряд ли. Он не сказал бы, что нравится. Тэхён интересный. Будоражащий. Всегда таким был. Еще когда они делили одну парту на двоих, и Тэхён делал вид, что не замечал долгих и пристальных взглядов. Тэхён красивый. Ужасно красивый. Неприступно. И преступно. Раскосый взгляд всегда с задорной хитринкой, а губы влажные, изгибаются в изящной, немного развязной ухмылке. Ему бы в рот мыло, и цены бы ему не было, но Чонгук привык ценить людей такими, какие они есть. Слушать внимательно, глядеть пристально. Тэхён не бесценный. Он не хороший, не плохой, не помогает бабушкам переходить через дорогу, спит на парах и усмехается в лицо преподавателям, льющим ему в уши дичь про важность образования для их будущего. Они-то, конечно, правы, Тэхён не спорит. Никто не спорит. Но взгляд у того всегда дикий, кофейно-смеющийся. Чонгук только недавно понял, что он значит. Меня это не спасет. Да, Тэхён? Глядит в черные в темноте комнаты глаза. Недолго глядит, но пристально. Слушает себя. Ничего не слышит. У него всегда так было. Сердце всегда бьет на один удар меньше. У Тэхёна больше. Кто кому еще нравится. Поэтому Тэхён не бесценный. Не для Чонгука. Но отчего-то все равно безумно хочется его сохранить. Если не для себя, то для него. Для самого Тэхёна. Чонгуку бы знать, почему это началось. Хлопает дверцей шкафа о стенку, шарится по полкам. Тэхён меньше его на пару сантиметров и гораздо щуплее, так что одежда Чонгука на нем скорее всего просто повиснет, но- Да какая разница, когда это началось? И с чего. Началось же. Чонгук просто никогда не откажется от плюсика в карму. А Тэхён с его синеющими ребрами, ошивающийся у дома Чонгука, и есть этот самый плюсик. Может, за это Чонгука в следующей жизни сделают питомцем какого-нибудь айдола. Будет спать, жрать, купаться в ласке, иметь свой аккаунт в инстаграме на миллион подписчиков и вообще не тужить. А эту жизнь он проживет человеком и наберет о-очень много плюсиков. На одном Ким Тэхёне вон как наживется. Бросает шмотки на кровать под вопросительным взглядом пострадавшего. — Переоденься. — Даже не спросишь ничего? Чонгук пожимает плечами, хватаясь за ручку двери. Оборачивается через плечо. Тэхён морщится, когда пытается ровно сесть. Хватается ладонью за ребра, сминает второй любезно выданную футболку, разглядывает. — Мне все равно. И закрывает за собой дверь, приложив руку в груди. Оно делает на один удар больше. Потому что честное. Сердце всегда честнее рта. Оттого люди и прячут его в целой клетке, защищая всеми силами. Потому что сердце не солжет. А вот рот вполне. Чонгук его захлопывает и хмурится.

***

— Тебя еще не отчислили? У Юнги хмурый взгляд с малой долей удивления, выражающейся едва сдвинутыми с мертвой точки бровями. Бледное от недосыпа лицо и поджатые сухие губы. Чонгук оборачивается через плечо. Ким Тэхён собственной персоной. Ким Тэхён, нагло слинявший из квартиры с утра пораньше, сложивший вещи в аккуратную стопочку. Ким Тэхён, не появлявшийся в университете почти две недели. Чонгук иногда хмуро думал, что его просто где-то прирезали. — Не дождешься, — тот хмыкает. На Чонгука даже не смотрит. Хочется приложиться ухом к грудной клетке и послушать. А сердце что скажет? — Попробую еще раз поднять этот вопрос на студсовете, — Юнги ворчит, но справку принимает. — Солнышко, — он всегда так обращается к Юнги, который ни хрена вот не солнышко. Скорее тучка-тучка-тучка, но в этом, наверное, и весь прикол, — я был бы премного благодарен, если бы тебе удалось выбить мое отчисление. Юнги машет и шипит на него, мол, вали отсюда, задолбал. Светит своими радиоактивными лучами. Чонгук иногда думает, что отравит на хрен. Тэхён все еще на него не смотрит, а Чонгук отчего-то очень пытается поймать взгляд. Посмотреть. Глаза же тоже не лгут, да? Зеркало души, все такое. У Тэхена она, наверное, серая. Душа в плане. Никакая. Ничего плохого не сделал, ничего хорошего тоже. Куда вот таких людей отправляют? В ад? В рай? Чонгук думает, что для таких, как Тэхён, есть особое место, где им просто объясняют, как надо жить. Что надо примкнуть к стороне зла или добра. Лучше добра, чтобы потом жизнь была еще хуже и несчастнее. Добро всегда побеждает, но какой ценой? Тэхён бы там мучился похуже, чем в аду. Он бы сгорал от невозможности вставить слово поперек, съязвить или отфыркнуться. Возможно, приставь к нему Чонгука, Тэхён бы притих. Всегда притихает, стоит Чонгуку замаячить на горизонте. Даже вот сейчас не дергается, когда ему давят пальцами на ребра. Туда, где всегда россыпь синяков. Не морщится. Видимо, не били. Чонгук даже выдыхает внезапно от облегчения, откинув все свои опасения. Тэхён его ладонь перехватывает за запястье, глядит на нее как на инородный объект прямо у себя в сердце. Хмурится, качая головой. Не одобряет. Но и не возражает, пока эта самая ладонь вместе с рукой Тэхёна ползет выше, пробирается по груди, бережно ощупывая, замирает у сердца. — Добрался, — Тэхён хмыкает. Чонгук хмурится, слушая. На один удар больше. Снова. А по лицу и не скажешь. Оно у Тэхёна сейчас пресное, равнодушное. Смотрит на ладонь Чонгука на своей груди и врет. Безжалостно врет всем своим видом. — А говорил, что не нравлюсь. Чонгук хмыкает, чуть сминая пальцами футболку. Скребет, будто хочет попасть еще глубже. Зайти в клетку и захлопнуть ее изнутри. — У нас с ним рассинхрон, — Тэхён скалится, — мы давно не дружим. Ему всегда нравятся те, кому не нравлюсь я. — Ты мне нравишься, — Чонгук возражает. Вздрагивает, когда сухая ладонь ложится к нему на грудь. Тоже прямо на сердце. Оно у Чонгука всегда стучит ровно, медленно, не ускоряясь ни на удар. — Врешь, — и Тэхён улыбается как-то ломано, одним уголком губ, — врешь, Чонгук-и.

***

Чонгук не удивляется. Совсем нет. Он даже, кажется, испытывает что-то сродни ностальгии, когда видит сгорбленную фигуру неподалеку от своего дома. Не ту приятную ностальгию, когда сердце теплеет от радостных воспоминаний, а такую… холодную. С налетом злости, скрипом выдавливаемую зубами. И месяца не прошло. Шагает быстро. Даже торопливо, в уме прикидывая, надо ли ему еще и в аптеку теперь. Вроде нет. Тэхён еще чуть-чуть и клюнет носом землю. Его ловят прямо за пару секунд падения. Упирают лицом в плечо, поддерживая за талию. Но аккуратно. Догадывается, что там синяки. Снова. Кофейный взгляд чуть мутный и слезящийся. А Чонгук внезапно чувствует комок в горле. Хотел сбить с Тэхёна спесь? Получите, распишитесь. Взъерошенный, чуть шмыгающий носом. Разбитым носом. Поникший, и взгляд пустой, треснутый, сухой. Глядит куда-то мимо, и только губы ломаются в какой-то истеричной улыбке. — Да блять, как ты это делаешь? Чонгук, если честно, сам хочет узнать ответ на этот вопрос. Почему он? Почему Тэхён? Почему сейчас? Что было бы, продолжи они просто молча сидеть рядом на парах и пилить друг друга взглядами? Чонгук все еще делает вид, что не замечал их, но- Может, во всем виноват тот их единственный диалог? Может, кому-то на небесах не понравилось, что Чонгук с кучей плюсиков в карме обратил внимание на такого нулевого Тэхёна, и послал кого-то злого выбивать из него всю дурь? Становится дурно, и Чонгук тащит его к себе домой. Опять. В этот раз Тэхён не брыкается. Снова. Но и не молчит. Болтает всякую чушь по типу: — У тебя занавески — полная хрень. Чонгук бросает на них мимолетный взгляд и снова принимается мерно втирать мазь в кожу. — Почему же? — интересуется чисто ради приличия. Голос ровный, выверен до децибела. Ноль любопытства. Исключительная вежливость. Даже если Тэхён и засирает его занавески в этот самый момент. — Слишком прозрачные, — тот мычит, — ты как на витрине. Хоть бы с принтом каким купил. С зайчиками там, — мельком оглядывает Чонгука с ног до головы, — тебе бы пошло. Морковку любишь? — Будешь вместо цветов дарить? Тэхён глухо смеется и тут же морщится от стрельнувшей боли. Чонгук почти на автомате уже нежно оглаживает все синяки, будто бы это поможет. — У морковки может быть гораздо более интересное и практичное применение, — и, сука, скалится еще так отвратительно. Если он задумал таким пошлым юмором отвратить Чонгука, то не на того напал. — Ага, например, нашинковать в салат. Ему в ответ снова смеются. Тихо так, бархатно. У Тэхёна голос как вата. Приятно ласкает слух, заигрывает с сердцем, пускает дрожь по рукам. Чонгук хмурится. Еще больше хмурится, когда большие ладони обхватывают лицо и тянут ближе, губы к губам, чтобы жарко выдохнуть и едва скользнуть по нижней кончиком языка. Приятно до дрожи в коленках. — Кажется, лечебные поцелуи тут оставляю я. Тихо, почти неслышно. Тэхён лениво улыбается на его заявление. — Хочешь, переспим? — Чонгук мотает головой. — Не хочешь? — Зачем мне это? Ты сдохнешь еще в середине процесса от внутреннего кровоизлияния. — Я, конечно, догадывался, что ты тот еще монстр в постели, но не думал, что настолько. Чонгук отталкивает его от себя за плечи. Осторожно совсем, аккуратно. Укладывает на постель, нависая сверху. Красивый, черт. Даже с посиневшим, разбитым носом и разводами синяков на коже, красивый до чертиков. Хочется прикоснуться руками, сжать до отметин, чтобы не рыпался. Сцеловать какое-нибудь едкое и ироничное слово, мерно выбивая из груди стоны. Хочется запустить руку в волосы, оттянуть у корней, чтобы заглянуть в затянутые поволокой глаза. Чонгук не делает ничего из этого. Смачивает пересохшие губы, скользит рукой по груди, привычно прислушиваясь к сердцу. Оно как обычно стучит быстрее исключительно для него. Надо же, хотел интереса ради вручить свое бесчувственное сердце Ким Тэхёну, а сам совершенно случайно украл его. — Ты на всех, кто добр к тебе, так реагируешь? — Ко мне обычно никто не добр. Ты тоже. Это правда. Чонгук тоже не добрый. И не злой. Ему, наверное, все равно, но для Тэхёна это сродни злодейству. — Я тебе помог, — все равно возражает. — Я никогда не кормлю бездомных животных, — Тэхён вскидывает взгляд, пересекаясь своим с глубоко-черным Чонгука, — чтобы не давать надежду. И ты меня не корми. Я же привыкну. — Больше не буду, — обещает Чонгук. И спускается осторожными поцелуями вниз по груди. Лечит раны. Тэхёну кажется, что лишь наносит новые.

***

Чонгук соврал. Снова. Он врет каждый раз, что себе, что Тэхёну, когда говорит, что больше не будет. Обещает себе из раза в раз. Каждый раз тащит Тэхёна к себе домой. Каждый. Чертов. Раз. Это как порочный круг, из которого у Чонгука нет выхода. И он, кажется, не особо хочет из него выходить. Привык, наверное. Притерся. Вряд ли это то самое чувство любви, о котором так часто пишут в книгах. Но Чонгук думает, что на большее его безжизненное сердце просто не способно. Только вот так: сухими поцелуями по груди и медленным прикипанием. Ничего бешеного, никакой страсти. Сердце стучит ровно. Наверное. — Как можно пить кофе, серьезно, — то ли ворчит, то ли бурчит себе под нос, выше задирая голову. Чонгук поддевает ее за подбородок кончиками пальцев, осторожно промакивая ваткой ссадину на скуле, — он горький и совсем не бодрит. Я только больше от него спать хочу, — и, будто в подтверждение своих слов, сонно моргает. Чонгук уже привык к этому жужжанию. Что-то вроде фоновой музыки. Специальный трек, Ким Тэхён версия. Купи одного по цене сломанного ребра. У Чонгука они, кажется, уже все проломлены, и сердце вот-вот вывалится из груди прямо в заботливо подставленные ладошки. Тэхён, видимо, только этого и ждет. Все бубнит-бубнит, даже не задумываясь, слушают ли его. Чонгук слушает. Всегда отчего-то слушает, вглядываясь в чуть задумчивое лицо перед собой. Красивое, мягкое. У Тэхёна такие нежные черты лица, вопреки колючему характеру: плавный изгиб губ, мягкие щеки, аккуратный нос с родинкой на самом кончике, раскосые глаза с темной кофейной гущей на дне радужки. Забавно, что сам Тэхён кофе не переваривает. — Ты жучок на меня нацепил, что ли? Чего привязался? Чонгук его почти за шкирку затаскивает в свою квартиру. Дверь закрывает пинком ноги, Тэхёна сгружает на пуфик. Тот стоически морщится, кривит губы, куксится, недовольный, но не возражает. Эмоции в душе странные, смешанные. Радостно, что ли? Накрывают с головой, а Чонгук только и успевает, что моргать. У него ж всегда эмоциональный диапазон улитки был, а с Тэхёном в последнее время их так много, что он едва успевает их сдерживать. Хочется недовольно цыкнуть, фыркнуть, нарычать, шлепнув ладонью по затылку за тупость. Недовольство растет в геометрической прогрессии по мере того, как по ребрам футболка ползет вверх, оголяя вновь синие ребра. Опять. Снова. Каждый раз, как заевшая пластинка. Другое дело что Чонгук к ней, кажется, пристрастился. Привык, как он думал, притерся. А оно как-то вовсе оказывается не притерлось. Оно втерлось, вторглось. Залетело в ноги вместе с Ким Тэхёном в придачу. Чонгук самую малость захлебывается, хмурит брови, не понимая, что происходит. Слушает мягкий тихий голос, впитывает дрожь с кожи, упивается каждый раз сбитым дыханием. И яростно желает большего. Так же яростно желает, чтобы Ким Тэхён оставил его в покое и больше не лез в душу своим раскосым взглядом. Ей, душе, как-то каждый раз слишком неспокойно. Чересчур. Слишком много эмоций на одного Чонгука. И он снова ведет его себе. А когда хочет иначе… все равно ведет. Ведется сам. Будто Тэхён, чертов крысолов, дует в свою дурацкую дудочку, и Чонгук по стойке смирно и гуськом за его ленивым взмахом ресниц. Казалось бы, что в этой жизни могло пойти не так? А все, оказывается. В первую очередь рассудок пошел не той дорогой. Помутился, сдался в плен чужому обаянию, и Чонгук очень, очень недоумевает. Так же сильно, как и переживает — а это у него впервые. Премерзкое чувство. Тэхён — нехороший. Неплохой, но и нехороший, и Чонгуку с ним так же. Ни плохо, ни хорошо. Странно. Больно, наверное, но Чонгук этой болью упивается, сцеловывая с дрожащих ребер всполохи синих отметин. Ему больно самому, будто он действительно все забирает себе, каждую рану переносит на свое сердце, и это так чертовски непривычно, что хочется захлопнуть дверь перед носом Тэхёна и больше никогда не пускать. Но Чонгук пускает. Пускает, смотрит, впитывает, наблюдает. Не говорит, у него же язык все еще без костей, а сейчас еще и неуправляемый совсем. Мало ли, рот откроет и сболтнет что-то не то. Не о том, что Тэхён ему нравится. Это Чонгук уже говорил. Знаем, проходили. Не о том, что любит, потому что точно не. Ни в коем случае. Это не любовь, Чонгук уверен. Помешательство, безумие, зависимость, может быть. Вряд ли та самая, эта пресловутая любовь, вызывает столько эмоций. Чонгук немного в них тонет. Много пытается об этом не думать. Ему вообще думать противопоказано, у него к Тэхёну порывы какие-то, вот и все. Синдром мамы включился, спасателя, да кого угодно, но не любовь. Что-то страшное и нездоровое, включающееся только тогда, когда тело украшено россыпью синяков. Хочется все забрать себе. Ужасное чувство. Нелюбовь. Возможно, для таких, как Чонгук, существует другое понятие, объясняющее все эти странные порывы и эмоциональные качели. Тэхён даже не американские горки, а что-то похуже. Опаснее, притягательнее. Чертов экстрим никогда Чонгуку не нравился, но с появлением Тэхёна за соседней с ним лавкой, его интересы стали как-то стремительно меняться и все почему-то в одном конкретном направлении. Чонгуку это не нравится. А вот сам Тэхён, видимо… — Кажется, тут тоже болит, — Тэхён стреляет глазками из-под челки, вытягивая губы, и пальцем туда для достоверности тычет. Нижняя разбита и все еще немного кровоточит. Чонгук хмыкает, прижимая ватку с антисептиком, давит сильнее, стоит Тэхёну дернуть головой и болезненно зашипеть. Сам напросился. — А как же… — морщится, хватаясь за запястье и отводя в сторону от своей настрадавшейся губы, — подуть на ранку? Чонгук скептично вздергивает бровь, опуская взгляд со сморщившегося лица Тэхёна на его губы. Они сухие и потрескавшиеся от ветра, чуть красные и внезапно невероятно притягательные. Ему совсем не нравится чувство предвкушения в груди, когда он, все же поддавшись, склоняется ближе, пуская холодные струи воздуха на, кажется, никогда не заживающую рану. Тэхён замирает, видимо, не ожидав, но Чонгук уверен, что если приложить ладонь к груди… Она под ладонью горячая, внутри бешено стучит сердце, хоть Тэхён и холодный, почти стучит зубами. Надо бы закрыть окно. И дать ему новые вещи. Может, уже и дубликат ключей тоже? Хлопает форточкой, выкручивая ручку вниз, бросает на кровать шмотки, даже не глядя. Тэхён их тоже не рассматривает, тут же натягивая. Все так привычно, выверено до взглядов, которые они бросают друг другу обязательно украдкой. Прямо глядят, только когда уже невозможно иначе. Когда матрас проминается под телом, чуть скрипит, когда на нем переворачиваются на бок. Тэхён близко, на расстоянии ладони, что лежит между ними мнимой преградой. Дыхание у него горячее, опаляет кожу, ползет мурашками по коже, а взгляд холодный, незаинтересованный почти. Блестит в темноте, подведенный ресницами, будто густой пастой. Чонгук почему-то не может смотреть. Собственное сердце где-то в горле. Руки покалывает. Он сжимает их в кулаки, отворачиваясь. Носом в подушку и глубоко-глубоко вздыхает, сухо сглатывая. Не спит, нет. Слушает чужое дыхание, свои собственные мысли — они у него спутанные, странные, крутятся вокруг того же. Того, кто за спиной скрипит кроватью, стараясь неслышно подняться. Проблема в том, что они оба понимают, что это просто спектакль. Чонгук не спит. Тэхён знает. И уходит. Он вообще всегда уходит, никогда не остается. Хлопает дверью так, что рамки на стене дребезжат, но это нарочно, чтобы точно закрыл дверь. Проснулся. Сделал вид, что спал до этого. Чонгук никогда не останавливает. Даже сейчас, когда в волосы внезапно вплетается рука, Тэхёна, чуть грубая, со сбитыми костяшками, совсем не нежная, но касания внезапно ласковые, почти бережные. Пальцы путаются в волосах, и Чонгук жмурится крепче, продолжая разыгрывать глупый спектакль. Никогда не останавливает. — Ты добр настолько же, насколько и жесток, — смешок над ухом. Но проблема в том- Пальцы из волос пропадают. Выпутываются, перепутав все в душе к чертям собачьим. Тихие шаги, скрип половиц. -что Чонгук хочет его остановить. Громкий хлопок дверью. Рамка, все же не выдержав, падает на пол. Оглушительно разбивается. Совсем не хочет его отпускать. И это чувство ему совсем не нравится. До оглушительного стука в груди не нравится. Какая-то бешеная, безумная нелюбовь.

***

Чонгук не совсем понимает, что чувствует, когда не видит Тэхёна утром на паре. Не понимает, что чувствует и на следующий, и через неделю, и через две, и через три. Не знает, что чувствует, когда Юнги хмурится больше обычного, спрашивая: — А он там живой вообще? Чонгук не знает. Не знает, потому что даже не хочет думать, что это за чувство. Не хочет думать над тем, почему так странно в груди. Больно, тревожно и сладко одновременно. Слишком много всего для одного бесчувственного Чонгука, и он правда пропустил момент, когда все это запустилось до такой степени. Что с этим делать — непонятно. Не знает, и от этого ему становится внезапно очень страшно. Настолько, что сердце в груди не просто болит, а надрывается. Буквально. Ноет, опасно стукаясь о ребра, скручивается в животе неприятным узлом, отдает пульсом в висках. А если его просто грохнули в подворотне? Проломили наконец-то ребра. Его же сердце только в руках Чонгука и колотится. Приручил, блин, на свою голову. Кто кого — непонятно. Чонгуку отчасти очень хотелось верить, что не его. Что он не упадет так глупо. Никогда не падал. Никогда не стучал сердцем быстрее. Из-за него стучали. Даже вон Ким Тэхён. Нехороший, неплохой Ким Тэхён. Бессердечный Ким Тэхён, язвящий любому, кто протянет руку к груди. Черствый Ким Тэхён, стучащий сердцем на один удар больше, когда Чонгук просто проявляет заботу. Действительно как брошенный на улице пес. От сравнения внезапно становится очень противно. Склизко. Лучше бы Чонгук его остановил тогда. В тот последний раз. Остановил и никуда бы не отпустил. Ему и так сердце редко что-то говорит, а Чонгук и в эти редкие разы совсем не слушается. Дурак. Во рту горечь, а руки чешутся от желания позвонить. А у него даже номера Тэхёна нет. Ничего нет, только сухие имя и фамилия, одна группа в университете на двоих и странный, не его, Чонгука, полускелет, случайно выпавший из шкафа. Господи, как же страшно. Страшно ходить и искать Тэхёна по закоулкам. Чонгук всегда старался ходить до дома разными путями, но все они, парадокс, всегда вели исключительно к Ким Тэхёну. Будто тот с поразительной точностью выверял и вычислял переулки, куда стоит забиться и дождаться бури в лице Чонгука. Тот находил всегда. Искал — никогда. Сегодня впервые, и Чонгук действительно жалеет, что не может отключить сердце и голову, продолжая функционировать без чувств и мыслей. Чтобы не слоняться по закоулкам, заглядывая в каждый. Чтобы не уточнять у местных гопников, не видели ли они тут одного странного, избитого, с лисьим надломленным взглядом. Тэхён всегда был тихим в руках Чонгука. Но и в руках Чонгука он в действительности никогда не был. Только его эфемерное присутствие. Подобие, чтобы Чонгук потерялся и потерял голову. Чтобы сходил с ума сейчас, осознавая, что Ким Тэхён был с ним и никогда не был. Всегда позволял привести и всегда уходил сам, даже если его не прогоняли. Чонгук никогда бы не стал. Стискивает крепче зубы, пиная смятую банку под ногами. Та со скрежетом проезжает по асфальту, врезаясь в мусорный бак. Молочный полумесяц на небе улыбается чеширской улыбкой, мутные, будто жижа, тучи заволакивают и без того темное небо, и на душе так гадко-гадко. Будто у самого в легких непонятная жижа, странная, густая, булькающая и хлюпающая, липнет к легким, затрудняя дыхание. Паника, называется. Волнение. Чонгук бы отдал все, чтобы больше никогда его не испытывать. Чтобы выблевать все эти эмоции из легких, склонившись над стеной, как местные пьяницы. Только вот он не пил, и блевать ему нечем. Лишь странной нелюбовью, толкающей его в очередной переулок, где Тэхёна снова нет. Его нигде нет, и Чонгук на мгновение с ужасом задумывается, что его и никогда не было. Вообще. Привиделся, приснился, померещился. Никогда не существовал в этой реальности. Только в какой-то параллельной, где у Чонгука бьется нормально сердце. В этой у него истерика и злобный бег по лестнице вверх, до самой двери квартиры. Надо написать Юнги и спросить номер Тэхёна. Чонгук даже психует, когда наливает молоко в кофе. Проливает половину на столешницу, громко стукает донышком об нее же. Откалывает кусок керамики. Юнги ему не отвечает. Точнее отвечает, но не так, как надо. Точнее Тэхён не отвечает. Юнги не отвечает. Чонгуку тоже. Устало плюхается на стул, прикрывая лицо ладонями. Ужас какой. Водил к себе его, водил, лечил, блин. Долечил, называется, до болезни. Своей собственной. Если это чувство называют любовью, то Чонгук хочет вырвать его с корнем из груди. Потому что любить таких, как Тэхён, страшно. Ужасно страшно. Прав был, когда говорил, что пожалеет. Чонгук действительно жалеет. И Тэхёна, наверное, в первую очередь. На звонок в дверь даже не реагирует сначала, вперившись пустым взглядом в пятно молока на столешнице. Раздраженно дергает плечом на жужжащий над ухом звук. Осоловело моргает. Недоуменно хмурится. Кого там нелегкая принесла? Когда смотрит в глазок, ладони внезапно начинают дрожать. Ужасно дрожать. Дверь толкает ногой, моментально раскрывая руки. Тэхён, на удивление, в объятия не падает. Хотя должен был. С уголка губ течет кровь. Снова. За ребра держится ладонью. Снова. Футболка под рукой красная, пропитанная кровью. Не снова. — Мы едем в больницу, — безапелляционно. Чонгук откладывает истерику на потом. Все свои чувства, хлынувшие фонтаном в сердце, стоило только посмотреть в глазок, тоже. Тэхён прикрывает глаза, улыбаясь. Будто всеми фибрами души наслаждается таким вот грозным, совсем неприсущем Чонгуку тоном. Не тихим и ровным как обычно. Волнующимся. — Нет, — и все же качает головой. — Да, — тот судорожно заталкивает ноги в кроссовки, нашаривая телефон на тумбочке. — Мы сейчас же туда едем, и ты, — тыкает пальцем ему в грудь, грозно сощурившись, — ни слова мне не скажешь, ясно? У Тэхёна дрожат ноги и почему-то губа. Та, что разбитая. Он и на месте пошатывается совсем опасно, раскрывает рот, чтобы возразить, но летит носом вперед, прямо в радушно расставленные руки Чонгука. — Я передумал, мы остаемся тут, — на грани истерики бормочет тот, затаскивая Тэхёна в квартиру. — Сейчас вызову скорую. Ему в ответ слабо качают головой, вяло отпираясь. — Нет, Чонгук, — еще и шепчет бессвязно, — нет, не надо туда, ладно? Пожалуйста, просто… я- Чонгук усаживает его на край ванной, не особо вслушиваясь в дрожащий лепет. Сам дрожит всем телом, судорожно стаскивая грязную и окровавленную футболку с будто еще более худого тела. Он, блять, что, не ел весь этот месяц? Да Чонгук его сейчас добьет собственными руками. — Не надо в скорую, слышишь меня? Пожалуйста, — тот цепляется пальцами за предплечья, утыкаясь лицом в шею, — все в порядке. Там небольшая царапина, даже зашивать не надо. — А была бы большая?.. — Я бы к тебе не пришел. Не дошел бы, хотелось бы добавить Чонгуку. Но нет. Не не дошел бы. Просто бы не стал. Не стал бы волновать еще больше, не стал бы взваливать такую ответственность на плечи Чонгука. Он же, блять, самостоятельный дофига, это Чонгук уже уяснил. Ведет дрожащими ладонями по спутанным волосам на затылке, утыкаясь носом куда-то висок. Тэхён обессиленно опирается на него, обвивая руками за талию. Жмется всем телом, блаженно выдыхая. — Волновался? — с улыбкой в голосе. — Чуть с ума не сошел, — срывается на шепот. Тэхён поворачивается лицом боком, прижимаясь ухом к груди. Слушает. Чонгук точно знает, что тот слышит. Видит, по опустившимся плечам. По судорожно вцепившимся в него пальцам. — Врешь, — горечь оседает слезами на глазах, — снова врешь, Чонгук-и. Чонгук не врет. Всегда врал, а сейчас нет, но молчит, дрожа губами от подкатывающей истерики. Отстраняет Тэхёна от себя. Уходит за тряпкой. Набирает воды в миску, пусто уставившись перед собой. Да он за этот вечер эмоций испытал больше, чем за всю жизнь. Дурацкий Ким Тэхён. Дурацкий Ким Тэхён, который стойко терпит, когда рану молча и угрюмо промывают водой. Стойко терпит, когда нещадно, будто даже мстительно льют перекись. Когда давят на синяки, втирая мазь в кожу. Все терпит, только глядит куда-то в сторону. Слишком подбито. Слишком устало. Совсем даже не хитро и без ленивой усмешки на губах. У Чонгука внутри что-то громко трескается в этот момент. — Тэхён, — зовет. Имя непривычно ложится на язык. Как будто никогда даже не обращался к нему так. По крайней мере не помнит. Оно мягкое, звучное вопреки характеру. Нежное даже, бархатное. Хочется повторять как мантру. Тэхён будто бы незаинтересованно поворачивает голову. Глядит снизу вверх, крепко ухватившись пальцами за бортик ванной. Держится из последних сил. Чонгук устраивается между его бедер, обхватив ладонью лицо. Приподнимает за подбородок выше, осторожно проведя смоченной в воде тряпкой по контуру губ. И не выдерживает. — Что происходит? Тэхён выдыхает. Глядит даже умоляюще, мол, не надо. Не усложняй. Пожалуйста, Чонгук, не задавай вопросов, не интересуйся. Не жалей. Знает, что если расскажет, то больше никогда тут не появится. — Неудачно упал с лестницы, — дергает уголком губ. — Тэхён. Устало, укоризненно. И взгляд еще тяжелый, хмурый. Такой непохожий на взгляд Чонгука, обычно равнодушный, пресный, разве что с малой долей любопытства, что режет больнее тупого ножа. Тэхён просто тогда не знал, что такие взгляды — взволнованные, упрекающие — ощущаются вдвойне больнее. Ауч. Сердце снова на один удар больше. — Порожек был острый, представляешь? — даже смеется как-то истерично, — приземлился неудачно, стесал себе ребра в кровь, разбил губу, пока целовался с полом. Неприятный опыт, знаешь ли. Никогда не повторяй моих ош- Чонгук прижимается к разбитой губе в легком поцелуе. Вслепую бросает тряпку в миску. Кажется, промазывает. Она шлепается куда-то на пол, чавкнув. Ведет ладонями по щекам, бережно оглаживая большими пальцами скулы. Зарывается в волосы, чуть массируя кожу головы. И целует-целует. Осторожно совсем, чтобы не больно, чтобы мягко и совсем уж ласково. Непохоже ни на кого из них. Тэхён в его руках шумно и тяжело дышит, сипло даже. Пальцы соскальзывают с бортика ванной, спина кренится назад, так что приходится вцепиться в плечи Чонгука с ужасной силой. Будто действительно боится упасть. — Не упадешь, — тот словно читает мысли, — я держу, видишь? Действительно держит. Прижимает к своей груди. Ладонью давит на затылок, губами гуляет в волосах. Вторая оглаживает спину мерно, успокаивающе, ведет по подрагивающим плечам, слишком бережно для неубиваемого Ким Тэхёна. Потому что Тэхён, возможно, все-таки бесценный. Или нет. Не важно на самом деле. Чонгуку все равно ужасно хочется его сохранить. Для себя. И для Тэхёна. — Расскажи мне, — требует, снова оставляя легкий поцелуй на макушке, — расскажи, слышишь меня? Я с ума схожу от беспокойства каждый раз, когда ты пропадаешь. Вот она где, вся правда. В груди человека напротив. Бьется бешеным ритмом, простукивает сквозь ребра, рвется. Чонгук впитывает ее всем телом, болезненно заламывая брови на безжизненное: — Врешь. — Тэхён. — Я не хочу, — тот глухо отзывается, — зачем тебе это? Хочешь героя-благодетеля из себя построить? Не надо, Чонгук. Мне и без того тошно. Ужасно тошно. Лучше бы мы никогда не встречались. — Мы учимся вместе уже почти четыре года, — Чонгук внезапно улыбается на этот ядовитый тон. — Я, блять, знаю, — и это тоже разбито звучит, — знаю, — глухо. — Бесишь. Обиженно. Чонгук усмехается, нежно проведя рукой по волосам. — Тэхён, — тот вскидывает голову, сверля прищуренным взглядом. Не хитрым, нет. Ощетинившимся. Таким, когда буря, что вот-вот ебанет. Поэтому-то Тэхёна и сторонятся. Злится он страшно. Но Чонгук отчего-то вовсе не боится. Хмурится, склоняясь чуть ниже, чтобы носом к носу, кладет руку на сердце, ведет выше, к шее. Тэхён на это неконтролируемо прикрывает глаза, выдыхая через рот. А сколько шума было. Знал бы кто у них в университете, что Тэхён умеет так. Вот именно так: млеть и плавиться от касаний какого-то там Чонгука — с ума бы сошли. От шока в первую очередь. — Расскажи мне, и мы вместе подумаем, что с этим делать. Решения ты все равно хуевые принимаешь. — Зачем тебе это? — устало. Взгляд уже совсем не злой — измученный. Красный, воспаленный. Дыхание тяжелое и сбитое. Чонгук сам берет его ладонь и прижимает к груди. Там совсем ровно бьется сердце. — Чувствуешь? Тэхён хмурится. Отворачивает голову, кусая губы. Тут же морщится от боли. — Оно так только при тебе, — Чонгук хмыкает, — представляешь? На него вновь смотрят. Только уже более непонимающе. Что несет этот человек? — А обычно медленнее, — дергает уголком губ, — гораздо медленнее, Тэхён. Тот широко распахивает глаза, замерев на месте. Пальцы сжимаются на футболке, будто пытаясь пролезть под кожу. Правда в том, что Чонгук никогда не лгал. Это Тэхён обманывался, а Чонгук позволял ему. Страшно это, когда вечно мертвое сердце внезапно оживает. — Это называется брадикардия, — Чонгук пожимает плечами, — когда замедляется частота сердечных сокращений. У меня не сильно критично, — предвосхищая вопрос, — жизни не угрожает. Но заметно, если послушать его. Тебе, правда, услышать это не удастся. Никогда. Тэхён неверяще моргает, уязвимо глядя на него снизу вверх. Слишком открыто, мол, вот он я весь. Хочешь — бей. Молчит, пытаясь, кажется, продырявить плечи Чонгука своими пальцами, чуть дрожит. Это, возможно, от холода. Чонгук не знает даже, как ему быть теперь. Как реагировать на то, что человек вверяет тебе всего себя. Человек, который всегда сам по себе. Всегда только свой и ничей больше. Всегда кривыми усмешками на любую попытку сблизиться. А теперь обнажает душу, совсем не боясь удара. Напоминает дикого звереныша, который только лишь в ласке и нуждался. Как получил — сразу растаял. От сравнения на губы ложится вымученная улыбка, а ладони сами ползут по спине, прижимая к своей груди ближе. Тэхён прикрывает глаза, утыкаясь носом куда-то в шею. Молчит, сотрясая воздух тяжелым, шумным дыханием, крепко цепляется пальцами за плечи, чуть ли не врастая в Чонгука всем телом. Застыть бы в этом моменте навечно. Остаться в крохотной ванной, молча деля одно дыхание на двоих. Слушать тишину, собирать ладонями дрожь. Оставить весь мир за дверью, чтобы только они вдвоем друг с другом, не переживая ни о чем. Чонгук ведет по выступающим позвонкам подушечками пальцев, облегченно выстукивая сердцем новый, неизвестный ему ранее ритм. Приятно. Сладко-сладко, и как он не заметил, что чертов Ким Тэхён, сам того не желая, забрался слишком глубоко и засел? Это все его дурацкие ухмылки. Хмыкает, подхватывая охнувшего от неожиданности Тэхёна под бедра. — Я тебе, — тот тихо шипит от боли, — не принцесса, отпусти. Чонгуку очень хочется съязвить, что, ну, вообще-то, от дракона как раз Тэхёна спасать нужно. Так что вполне себе принцесса. Но молчит. Сгружает его на стул на кухне. Идет в комнату, там в шкафу уже отдельная полочка футболок для Ким Тэхёна. Скоро, видимо, и отдельная щетка появится, и гели для душа, и кружечка. Не только в сердце, но и в квартиру влез. Забавно, что в последнее Чонгук пустил его гораздо охотнее, чем в первое. Футболку почти швыряет в лицо, но в последний момент передумывает — аккуратно кладет на колени, не обращая внимания на любопытный взгляд Тэхёна. Тот, благо, молчит, только смотрит все как-то чересчур внимательно, вглядывается. Наслаждается, видимо, душевными метаниями Чонгука. Последний топает к холодильнику, чувствуя этот острый взгляд лопатками. Чувствует, блин, слышит. Слышит, как дышит, как шебуршит футболкой за спиной, как болезненно шипит и, боже- Успокаивается. Рана действительно была неглубокой, крови больше, чем фактического урона, но- Чертов Ким Тэхён, как же он напугал. Как же, блять, он — Чонгук ставит тарелку с супом прямо перед недоуменно моргающим лицом — бесит. — Я не голоден, — Тэхён еще и головой качает, вы поглядите на него. — Да плевать мне, — голос снова спокойный и ровный. Выверенный до децибела. Ни капли сочувствия, ни капли снисходительности. Тэхён от него такого криво ухмыляется, сложив руки на груди. — Ешь. — Я не голоден, Чонгук. — Ты, по ощущениям, — монотонно бубнит, вкладывая ложку в раскрытую ладонь Тэхёна, — не жрал весь этот месяц. Ешь. Ему в ответ глухо смеются, откидывая голову назад. Глядят вновь чуть хитро, с легким прищуром. Язык скользит по нижней губы, смачивая. — Ты еще не мой парень, чтобы следить за моим рационом. Чонгук обалдевает от происходящего. Ну вот реально. Долбанный манипулятор. — Отлично, — сухо бросает, — с этой секунды я твой парень. Поцеловать тебя для закрепления союза? Тэхён задумчиво крутит ложку в руках, кажется, рассматривая свое отражение в металле. Размытое, растянутое. Заняться придурку, видимо, нечем. И улыбается. Мягко совсем, явно эту улыбку пытаясь запрятать поглубже. Чонгук неожиданно для себя смущается. И нервничает, усаживаясь на стул рядом. — Жри, пока я тебе эту еду сам в глотку не затолкал. — Как романтично, — в ответ ему точно так же неромантично закатывают глаза. Но все же черпают ложкой суп. Чонгук только тогда замечает, как сильно у Тэхёна дрожат ладони. Настолько, что ложка почти выскальзывает из ослабевших пальцев, а Тэхён недовольно цыкает, морщась. Еще больше морщится, когда Чонгук забирает столовый прибор себе. — Нет, — предупреждает. — Рот открой, иначе я тебе этой ложкой зубы проломлю. — Ты точно не соврал мне насчет брадикардии? — Тэхён неверяще щурится, отклоняясь на стуле назад. — Ты слишком агрессивный для человека, который только что признался в чувствах. — Беси меня меньше и жри нормально, тогда и поговорим. Возможно, дело в угрозе, которая, удивительно, но срабатывает. Потому что Тэхён действительно затыкается, открывая рот. Это даже что-то за гранью фантастики для него, ну правда. Рот открыт, а слов нет. Всегда бы так. Чонгук почти удовлетворенно улыбается, не обращая внимания на явно недовольного происходящим Тэхёна. — Если не нравится чувствовать себя беспомощным, не влипай в ситуации, из-за которых ты потом себя так чувствуешь. Тэхён стреляет в него непонятным взглядом из-под ресниц. Чуть ерзает на стуле, но больше не возникает, позволяя Чонгуку, окей, ладно, господи, кормить себя. Это ощущается почти как залезть в пасть дракону, не меньше. Сейчас зубами клацнет и точно металл перегрызет. Чонгук ему правда потом эту ложку в жопу затолкает, не поленится. Наверное, поэтому Тэхён и не рыпается. Терпит. — Ты после этого будешь месяц хранить обет молчания? — Че? — Говорю, слов сказал за один вечер больше, чем за полгода. Чонгук задумчиво хмурится, черпая ложкой суп. Подносит к губам Тэхёна, ждет, когда тот послушно раскроет свою драконью пасть. Кормит, блять, с ложечки. Что и в какой момент в его жизни пошло не так? — Язык у меня нормально функционирует, угомонись. — О, да это же замечательная новость, — и улыбкой сверкает еще пока не беззубой, придурок. Спасибо, что хоть бровями не поигрывает. Чонгук его сейчас треснет по лицу ложкой. Идиот. Отодвигает тарелку, тут же протянув руки к Тэхёну, чтобы тот обязательно взбрыкнул, попытался оттолкнуть, показательно сморщился и: — Ноги у меня нормально функционируют, угомонись. — Волнение, знаешь такое слово? — Чонгуку вот абсолютно насрать на все, что там недовольно вякает Тэхён, когда без особого труда поднимает его на руки. Ему будет в сто тысяч раз спокойнее, если он сам все проконтролирует, чем позволит Тэхёну вновь заниматься самодеятельностью, в результате которой он оказывается избитый в квартире Чонгука. Опять. — Терпи теперь, идиот. — Что-то не очень похоже на волнение, ты его ни с чем случайно не перепутал? Обхватывает руками шею, прижимаясь виском к виску и лыбится. Вот точно лыбится, по голосу слышно. Наверное, еще этой ухмылкой дебильной, как у самых отбитых манипуляторов. Чонгук не удивится, если все это был хитрый план Тэхёна. — В кого ты такой конь уродился? — тот еще и возмущается. — В дядю троюродного дедушки двоюродной сестры моей мамы, — сгружает тушу на кровать. — Пиздец, — Тэхён выдыхает, — а шутник ты такой в кого? В троюродного дядю двоюродной бабушки твоего папы? Чонгук садится рядом, хмыкая. Ведет ладонью по прохладной постели, сверля тяжелым взглядом растекшегося по простыням Тэхёна. Уставшего Тэхёна. Этот еще храбрится весь, как будто Чонгук слепой и не видит. Ну что за идиот. Убить его мало. Выдыхает. На плечи внезапно рушится усталость. Накрывает с головой с осознанием произошедшего. Отложенная паника выбивает дверь в сердце с ноги. Оно колотится как бешеное в груди, подскакивает к горлу, стучит пульсом в висках. Чонгук крепко жмурится, укладываясь рядом. Ведет ладонью по израненным ребрам совсем невесомо, останавливается у сердца. Слушает. Живой. Господи, живой. Как же Чонгук волновался. Знал бы об этом Тэхён, точно бы не сомневался ни в чем. Так и с ума сойти можно. С Ким Тэхёном, возможно, никак иначе не получится. Либо с ума, либо без Тэхёна. — Расскажи, — просит шепотом, — пожалуйста, расскажи, что происходит, — задирает новую, свежую футболку, чтобы снова спустится бабочками поцелуями от шеи до торса, по линиям выступающих ребер, залечивая каждую рану. — Я с ума сойду от волнения, если ты пропадешь так еще раз, — шепчет, обжигая кожу, и Тэхён дергается, запуская руку в его волосы. Чуть массирует кожу головы, успокаивая. Будто понимает, что чувствовал Чонгук. Что чувствует. Хмыкает в потолок, покрываясь мурашками на влажный поцелуй у пупка. — Боже, — прикрывает глаза, тихо простонав от безысходности. Меньше всего хочется рассказывать, — мне никогда так сильно не претила моя жизнь, как сейчас. Дергается на легкий укус и возмущенно шипит. — Еще раз так скажешь, я тебе ребро прокушу, — невозмутимое откуда-то снизу. Тэхён смеется. — Я имел в виду, что, — ведет языком по губам, мутно рассматривая мелькающую под носом темную макушку, — до этого мне не составляло труда терпеть все это, — откидывается головой на подушки, тихо выдыхая и прогибаясь в пояснице. Рана неприятно стреляет болью, — а теперь мне так хочется от этого избавиться, что я готов на стену лезть. — Почему? — Узнал, как может быть хорошо, — почти шепчет. Чонгук оставляет последний поцелуй прямо на свежих бинтах и подбирается выше, нависает сверху, уперевшись ладонями по обе стороны от головы Тэхёна. — Мне из тебя по слову тянуть надо? — недовольно хмурится, склоняясь ближе. Тэхён прикрывает глаза, блаженно улыбаясь, и тянется навстречу. — Еще чуть-чуть, — с улыбкой. Опять манипулирует, скотина. Вплетает пальцы в волосы, тянет на себя. — Давай отложим этот разговор еще на чуть-чуть. Мне страшно, — признается шепотом, который Чонгук медленно, но верно сцеловывает с губ. — Я хочу забрать все, что ты можешь мне дать прежде, чем ты прогонишь меня. Чонгук хмурится. Он что, детей в подвале жрет? За что прогонять-то? Но возразить не успевает. Только глаза прикрывает, с тихим стоном отвечая на поцелуй. Ведет совсем нежно ладонями по разукрашенным ребрам, скользнув языком по нижней губе. Глотает облегченный выдох Тэхёна, смешивая дыхание. И понимает, что зависим, кажется, точно так же. Точно так же не в силах сказать и слова против, только ворчать и фыркать может. Что этот дурацкий Ким Тэхён с ним сделал? — Не прогоню, — тяжело дышит, отстраняясь, — даже не думай об этом, придурок, — хмурится, невесомо гуляя пальцами по талии. Тэхёна плавит в его руках. — Я сейчас в принципе думать не смогу, прекрати, — тот упирается затылком в подушки, выгибаясь. Будто пытается уйти от прикосновений, но на деле подставляется еще больше. Обнажает дернувшийся кадык, распахивает влажные губы, шумно втягивая воздух ртом. Чонгук сухо сглатывает от этой картины. — Так не думай, — ведет дорожку поцелуев от шеи до груди, с улыбкой впитывая в себя звучный выдох, — просто рассказывай. Как есть. Тэхён глядит на него бешено, отбито напрочь, с улыбкой своей кривой на один уголок губ, мотая головой, чтобы смахнуть челку со лба — Чонгук сам ее поправляет, нежно скользнув ладонью. — Вертишь мною, как хочешь, — тот тихо хмыкает, капитулируя. — Сам виноват. — Я не этого хотел. — А чего ты хотел? — Чтобы ты не влезал в мою жизнь. Чонгук щекочет улыбкой живот, плавно скользнув рукой от колена к бедру. Сжимает пальцы чуть крепче, не давая дернуться. — Не ерзай, если не хочешь, чтобы твоя дыра в животе снова начала кровоточить. Тэхён глухо смеется, выгибаясь навстречу поцелуям. — Просто царапина, — шепчет, крепко зажмурившись. — Тэхён. В ответ тишина с едва слышным недовольным сопением. Мол, да хватит уже, Чонгук, пожалуйста. Прекрати. И так намучился. — Тебе как: краткий пересказ или летопись? — и улыбается еще, безумный. Взгляд чернющий, мутный слегка, ноги подрагивают под крепкой хваткой ладоней. Чонгука слишком ведет от этой картины. — Расскажи все. И Тэхён рассказывает.

***

— У меня дебильная семья, — начинает с места в карьер, усмехаясь недоуменно вскинувшему бровь Чонгуку. — Мать безумно любила отца, отец безумно любил мать. И оба не любили меня, — хмыкает, — совсем. Чонгук охуевает буквально. Моргает одним глазом, не понимая, какого хрена. Как в этом фильме нажать на стоп? Тэхён еще, скотина такая, скалится довольно, как будто не он минут пять назад ныл, выпрашивая еще чуточку времени. — Это так странно, — продолжает свой сказ, чуть ерзая на подушке, — типа они же, ну, ужасно любили друг друга, а своего общего ребенка нет. В плане, — задумчиво ведет языком по нижней губе, — им скорее было все равно. Ну, отцу. Мать меня ненавидела. Особенно, когда узнала о моей ориентации. Подтягивается на кровати, усаживаясь прямо. Чуть морщится от боли в боку, хватаясь за него ладонью. Чонгук глядит на него, вздернув бровь. Послушно укладывается на постель, стоит ладоням мягко надавить на плечи. Ерзает макушкой по подушке, укладываясь поудобнее. Стискивает зубы, напрягая челюсти, пока Тэхён перекидывает через него ногу и удобно устраивается у него на бедрах. — Чтобы не сбежал? — хмыкает, скользнув от колена выше через плотную ткань джинс. — М-м, — Тэхён согласно мычит, слабо дернув уголком губ. Волосы растрепались из хвостика, рассыпавшись на макушке. Футболка Чонгука большая, висит на плечах, и Тэхён при всем своем росте, кажется совсем худым, тонким. Уставшим, растрепанным. Снова совсем тискательным, особенно когда рот на замке держит. Губа разбита, болит, наверное, но тот все равно улыбается. Привычно, чуть хитро, чуть нахально, совсем чуть-чуть боязно. Чонгук закрывает глаза, откидывая голову на подушки. — Я слушаю, — намекает. Улыбается на тяжелый, жалобный вздох, поглаживает большими пальцами бедра, мол, все хорошо. Не переживай так, пожалуйста. — Уверен, будь у них возможность, они бы точно избавились от меня, — Тэхён замолкает на пару секунд, ловит темный взгляд Чонгука своим уставшим. — Но боги избавились от моей матери раньше, — искренне веселится с его вытянувшегося лица, — ее сбила машина. Четыре года назад. Какой-то пьяный ублюдок сел за руль и не справился с управлением. Она умерла в скорой, так и не доехав до больницы. Дышать становится тяжело. — Отец спился буквально за полгода, — монотонно продолжает. — Пытался еще что-то делать первое время, когда трезвел. Но, очевидно, с работы его уволили, — стреляет ухмылкой на один уголок губ, — поэтому, когда он осознал, что денег нет, а я учусь и не могу полноценно работать, то решил совершить самый дебильный поступок в своей жизни. Замолкает. Выдерживает кульминационную паузу, драматично сдвинув брови к переносице. Чертов клоун, а сколько фарса было. Для чего? Чтобы сейчас ржать со степени охуевания Чонгука? Так вот, да, он охуел. — Я еще тогда так обрадовался. Даже не сразу понял, откуда у него столько денег. Решил, что отец завязал пить и вышел из своей депрессии, но- Судорожно тянет воздух носом. — Но потом, — продолжает спустя пару секунд, — пришли эти… — щелкает пальцами, вспоминая, — коллекторы. Так я обо всем и узнал. Когда меня избили до полусмерти, так как отца дома не было. Он ушел в магазин, — хмыкает, — за алкоголем, — добивает, — но, к счастью, вернулся. С хлебом и пивом за пазухой, — обнажает зубы в широкой улыбке и вздрагивает, когда Чонгук ползет ладонями по синим ребрам под футболку, всей душой желая забрать хотя бы часть этой боли себе. Хотя бы на день. Сколько в этом варится Тэхён? Три года? — Я пытался достучаться до полиции, но это какая-то неизвестная контора, которая дает денег взаймы с бешеными процентами. Они отказались даже просто попытаться разобраться, хотя я приходил к ним избитый почти каждый месяц. Возможно, думали, что я просто, не знаю, дерусь с кем-то на улице и пытаюсь так отомстить обидчикам. Без понятия, честно. Чтобы судиться, нужен был адвокат, а денег у меня на него не было. Надо было платить ежемесячные взносы, чтобы они никого не трогали. Отца я положил в дом престарелых, чтобы до него не добрались. Там тоже нужны взносы. Еще деньги на квартиру, еду, одежду. У меня была часть наследства от матери, но она быстро ушла на долг. Поэтому пришлось много работать. Очень много. Сейчас конкретно на трех, на большее времени не хватает. Чонгук все больше хмурится, крепче сдавливая бедра Тэхёна в ладонях. — Если я не успеваю внести нужную сумму, то они приходят и- И не выдерживает. — Остановись. — И бьют меня, пока я не начинаю блевать кровью. Не знаю, как не умер еще, серьезно. — Тэхён. — Мне даже удалось одному из них нос сломать. Сегодня, — хмыкает, — как видишь, они в долгу не остались. — Тэхён, — поднимается, обхватывая его лицо ладонями, — я понял. Все. Остановись, слышишь? — Мне было страшно, что они, не знаю, начнут угрожать моим близким. Поэтому не- Втягивает воздух носом. — Поэтому у меня буквально нет никого, — закрывает глаза, — осталось чуть-чуть. Около полугода, и все закончится. Я почти все выплатил. Весь этот безумный долг. Чонгук качает головой, сморщив нос. Откидывается обратно на подушки и тянет Тэхёна на себя, вынуждая его лечь всем телом. Прижимает так крепко, как может с учетом всех этих его ран и гематом. Прослеживает пальцами позвонки, пуская мурашки. Второй рукой зарывается в волосы на макушке, массируя затылок. Ведет губами по виску, прикрывая глаза. Тэхён замирает. Дышит глубоко, шумно, сминает футболку Чонгука на плечах, скребет. Чонгук очень старается не думать об услышанном. Старается не думать о том, что все это время Тэхён ходил домой окольными путями, справлялся со всеми этими ужасами один. Безумно боялся. И даже сейчас не хочет в этом признаваться. Не хочет думать о том, что за всю свою жизнь он от собственных родителей и слова ласкового не услышал. Неудивительно, почему он такой ершистый. Почему колкий, хитрый, недружелюбный. Все понятно становится, и Чонгук громче стучит сердцем, сильнее прижимая его макушку к себе. Укрыть бы от всего мира. Чонгук еще что-то думал о нем. Хороший. Плохой. Мерзавец. А он просто молча кричал о помощи. Никто даже не заметил. Или предпочел не замечать. А, если бы Чонгук не нашел его избитого у своего дома, что тогда? Он бы все еще один ныкался по дворам? Сам бы обрабатывал свои синяки? Если бы вообще обрабатывал. Чонгук не удивится, если Тэхён не. Тэхён, который, кажется, слово забота даже не знает. Не понимает, что это такое, не видел никогда, даже от родной матери. Господи, и как Чонгуку теперь жить, зная обо всем этом? — Тэхён, — шепотом с легким поцелуем в висок. — М, — тот мычит, прерывая свои дыхательные практики на мгновение. — Страшно было? — Нет, — спокойное, — ни капли. Чувствует шеей расползающуюся на губах улыбку. От нее мурашки вниз по коже. — Врешь. Тэхён молчит. Шумно и тяжело дышит, как будто только сильнее зарываясь лицом в шею на каждое ласковое поглаживание по макушке. — Тэхён, — вздрагивает, — ты больше не один, слышишь? Сердце в груди привычно дарит один лишний удар. — Ненавижу, когда меня называют «Ким Тэхён», — тот бубнит в шею. — Сразу вспоминаю мать и ее презрительно сморщившееся лицо. — Тэ. — Она даже в тот день успела сделать мне выговор за мои предпочтения. Волосы у меня слишком длинные, — хмыкает. Щекочет ресницами кожу, блаженно выдыхая, когда в эти самые волосы на макушке зарываются лицом, оставляя ласковые поцелуи. — Мне нравится. — Отец не знает, — мычит на невесомо пробежавшиеся по ребрам пальцы, — ни о чем. Думает, что я вечно влипаю в драки из-за отсутствия воспитания. Каждый поход к нему похож на пытку. Он отчаянно пытается вправить мне мозги, а я сдерживаюсь, чтобы не бросить его на произвол судьбы. Чонгук выдыхает. Крепко жмурит глаза, сглатывая ком в горле. Голос у Тэхёна сухой, совсем безжизненный, иногда чуть ироничный. Будто это было так давно, что он и не помнит даже уже толком ничего. И не чувствует. — Тэ- — Когда ты мне помог тогда на улице, я даже не знал, что тебе сказать. Забавно правда? — Тэхён. — Даже поблагодарить толком не смог. Страшно стало. Ты вроде хмурился постоянно, но все равно был… слишком добр. Даже ко мне, когда никому не было дела. Просил же не быть таким, — вымученно стонет, — бесишь. Ты все усложнил своим появлением. Теперь мне еще и о тебе думать надо. — Тэ, послушай меня. — Никогда такое не испытывал, представляешь? Один раз я даже обрадовался, когда меня снова избили, — хрипло смеется, — потому что ты только тогда и смотрел на меня. — Тэхён, — Чонгук обхватывает щеки, поднимая голову бездумно бубнящего все, о чем подумает, Тэхёна на уровень своего лица. Замирает. Тэхён прикрывает полные слез глаза, крепко жмурясь. Кривит губы, душит рвущийся наружу всхлип, пытаясь отвернуть лицо в сторону. — Ну же, — Чонгук заламывает брови, невольно понижая громкость голоса, — посмотри на меня, Тэ. Пожалуйста, посмотри. Давит на щеки, не позволяя отвернуться. Жмется своим лбом к его, смешивая их дыхание. — Я не боюсь, — хмурится,отчаянно сдерживая слезы. — Знаю, — Чонгук улыбается, — знаю, Тэ. Знаю. Но никто не говорит тебе быть бесстрашным. Никто не заставляет проходить через все это в одиночку. Ты можешь рассказать обо всем, что чувствуешь, слышишь? Парень всхлипывает, крепко обхватывая чужое запястье, удерживающее лицо. Тычется вслепую губами, промазывает, мажет по щеке, судорожно втягивая воздух носом. Чонгук собирает губами слезы, осторожно оглаживая дрожащие плечи. Целует в макушку, перебирает волосы, нашептывая что-то успокаивающее. — А говоришь не было страшно, — добродушно улыбается. — Ни капли, — яростный шепот куда-то в шею, — никогда, — и тихий всхлип. — Конечно, — Чонгук разделяет пальцами волосы на пряди, расчесывает, вслушиваясь в рваное дыхание и тихие, совсем горькие рыдания, — совсем не было. Ни разу, правда? У самого на языке горчит. — Ни разу, — Тэхён наигранно хмыкает. — Врешь? Теперь не отвечает. Елозит лицом по плечу, вытирая свои слезы и сопли. Вот скотина, а стирать потом Чонгуку? — Вру, — совсем тихое. Конечно врет. У них это в крови видимо: вечно лгать друг другу. Чонгук улыбается уголками губ, откидываясь затылком на подушки. Гуляет руками по спине, вбирая в себя всю дрожь. Если бы мог, забрал бы и боль. Всю-всю-всю. Слишком много ее на одного Ким Тэхёна. Он, кажется, не заслужил. — Расскажи, — просит. Расскажи, как это было, Тэхён. Что ты чувствовал? Как справлялся? Позволь залезть в душу по самые уши, раз уж на то пошло. А то Чонгук, кажется, недостаточно хорошо устроился. Тэхён что-то недовольно ворчит в мокрое от слез плечо. Что-то, вероятно, о том, что он не будет ему еще и плакаться, но- Дело в том, что он уже. И раз уже на то пошло, то почему бы не закатить истерику по полной? Чонгук думает, что идея отличная. Он вот подушкой для плача еще ни разу не был. Тем более подушкой для плача самого Ким Тэхёна. На этом моменте нужно важно вскинуть указательный палец, но он слишком занят тем, что пересчитывает позвонки и рисует непонятные узоры на спине. Расслабляет. Пытается, по крайней мере. Методично разминает мышцы, медленно, но верно насилуя мозг Тэхёна. Атакуя до полной капитуляции. Вместо белого флага Тэхён поднимает свою ладонь, вслепую нащупывая лицо Чонгука. Сжимает пальцами щеки, устало шепча под нос совсем даже не угрожающее: — Только попробуй завтра что-нибудь вякнуть про это, Чонгук. Чонгук смеется, выворачиваясь из хватки. Целует пальцы, даже зубами прихватить пытается, но ладонь тут же прячется от него, с дрожью хватаясь за и так настрадавшееся плечо. — Было очень страшно, — впервые не глушит всхлип. — Очень, Чонгук. — Я знаю, Тэ. — Мне было так сильно страшно. Всегда.