Нелюбовь

— Блять! Вот с чего начинается утро Чонгука. Тот только переводит безразличный взгляд с тлеющей между пальцев сигареты на конкретно обосравшегося Тэхёна. Тэхёна, что, судя по звукам, успел зайти на кухню, увидеть полумертвого парня на подоконнике с раковой палочкой в зубах, знатно пересрать и отскочить в сторону со звонким: — Блять! — мы возвращаемся к тому, с чего начали. — Ты вообще спал сегодня? Чонгук лениво подпирает щеку кулаком, постукивая по сигарете кончиком указательного пальца. Пепел осыпается прямо на шорты, но, боже, знали бы вы, как ему насрать. Кажется, да, не спал. — Доброе утро. Тэхён морщится, затыкая нос пальцами. Машет рукой перед лицом, пытаясь разогнать дым. Спешит к окну, распахивает его. Жадно дышит свежим воздухом. — Совсем больной? — и только тогда оборачивается к невозмутимому Чонгуку, возмущенно вскинув бровь. Тот невозмутимо вкручивает окурок в пепельницу между ног, пожимая плечами. — Мне надо было подумать. Тэхён щурится, тут же замирая на месте. Нервно облизывает губы, переминается с ноги на ногу, будто не зная, куда податься. Валить, пока сами не прогнали? Остаться? — Что? Уже шмотки собрался собирать? Не переживай, их немного, успеется. Чонгук довольно хмыкает на закатившего глаза Тэхёна и вообще хочет треснуть за такую неуверенность, но в итоге только стискивает зубы, спускаясь с подоконника. Ступает ближе, скользнув по нему взглядом: след от подушки на лице забавный, но Тэхён пока явно не заметил. И глаза мило опухшие от слез. Он весь сейчас такой непохожий на себя: без привычных усмешек, без прищуренного взгляда, помятый, сонный и совсем не привыкший к тому, что кто-то может испытывать к нему что-то, кроме безразличия и неприязни. Ну прям прелесть. Чонгук все еще не понимает, что чувствует. Не хочет знать, что это вообще такое. Любовь? Возможно, она. Извращенная такая, больная, взращенная, наверное, на сочувствии, и именно это так бесит и страшит Тэхёна. Проблема в том, что Чонгук совсем не знает, какие слова подобрать, чтобы объяснить, что чувствует. Потому что, да, сам пока не понимает. Не понимает, но поддается своим же порывам: тяжело вздыхает и давит Тэхёну на плечи, вынуждая попятиться назад. Усаживает на стул. Садится перед ним на корточки. Задирает футболку. Тэхён за всем этим действом глядит со всё большим и большим вопросом в глазах. Кусает губу, чуть ли не ойкает, задев рану, собственно, пятится назад. Недоуменно вздергивает голову и встряхивает волосами, вперившись напряженным взглядом в Чонгука. Потом так же напряженно опускает его ниже, под ноги себе. Хмурится. — Ты что творишь? — это даже уже не возмущенно — устало. Мол, за что ты меня так мучишь, убей уже. Чонгук его как будто не слышит. Глядит на жуткие гематомы, еще больше налившиеся цветом за ночь. Их даже трогать, блять, страшно — багровые, синие, припухлые. Они у него вообще когда-нибудь сходят? Может, на них надо какие-то компрессы накладывать? Господи, надо было хотя бы почитать, как лечить такое, а не бездумно мазать какой-то первой попавшейся мазью от гематом. Сглатывает, прикрывая глаза. Осторожно тянется ближе, оставляя невесомый поцелуй на животе. Первый, второй — скользит губами по ребрам, впитывая звучный выдох где-то над макушкой. Что-то на грани между болью и наслаждением. Если бы поцелуи и правда могли лечить, Чонгук бы, наверное, обласкал каждый миллиметр кожи, но- Но увы, сейчас лишь кладет подбородок Тэхёну на колени, устало выдыхая. Трется лбом, крепче цепляясь пальцами за его голень, будто тот собрался сейчас вскакивать и убегать подальше, но нет. Сидит. Грустно ломает брови, разглядывая темную макушку сверху вниз, запускает пальцы в жесткие волосы. Перебирает их, покусывая губы. Чувство вины заползает холодными пальцами за воротник, пуская мерзкие мурашки вниз по спине. Когда вот так без слов, тихо совсем, но сразу на колени, кажется, будто весь мир содрогается. Возможно, Тэхён слишком доверчивый, раз готов отдать себя всего без остатка на растерзание этому бесчувственному сердцу в груди Чонгука. Возможно, он не совсем знает, что теперь ему делать. Остаться бы им тут. Вот так, со скользящими по скулам ладоням, подушечками пальцев по контуру губ, по темным густым бровям, разглаживая, по линии челюсти, с дрожью впитывая чужую дрожь. Взгляд у Чонгука темный, серьезный, обманчиво равнодушный, но Тэхён помнит, что ему доверили стук сердца в груди, поэтому не обманывается — глядит в ответ так же серьезно, темно, задумчиво. И Чонгука в это болото втянет теперь, да? — Ты сегодня работаешь? — последний накрывает ладонями влажные от волнения Тэхёна, крепче прижимая их к своим щекам. — Вечером смена. — Возьми отгул. — Я не могу, — Тэхён слабо качает головой, — меня уволят на хрен. — Ты не можешь работать в таком состоянии. Теперь пожимает плечами. — Могу. Чонгук грозно хмурится на него. — И как часто ты ходил на работу с разукрашенными ребрами? Ему в ответ однобоко, привычно улыбаются, сладко жмурясь. Лучи солнца приятно скользят по плечам через занавеску, согревая кожу. — Не задавай вопросы, ответы на которые тебе точно не понравятся. Чонгук закатывает глаза, поднимаясь на ноги. Шаркает к плите, ставит чайник. Опирается поясницей о столешницу, складывая руки на груди. Скользит взглядом по Тэхёну: все еще сонный немного, моргает одним глазом, зевает, прикрывая рот ладошкой, взлохмаченный и помятый. Да уж, гроза прерий. — Уволься. Заливает две кружки кипятком, кидая туда по пакетику. И вытягивает указательный палец только открывшему рот Тэхёну, призывая помолчать. Боже, голова так гудит. С силой трет пальцами переносицу, снова тяжело вздыхая. — Уволься, — повторяет. — Мы сейчас сходим забрать твои вещи из дома и перетащим сюда, — бубнит под нос как будто заученную речь. — Надо будет собрать все документы на эту компанию, которую найдешь у себя дома. Должно быть что-то. Завтра поедем к юристу, моему брату. Он согласился помочь. Ему было чем заняться ночью. — У меня нет денег на юриста, Чонгук, — устало вздыхает Тэхён, пряча лицо в ладонях. — Бесплатно поможет. — Не нужно. — Тэхён, — Чонгук хмурится, со стуком опуская кружку с чаем на стол прямо перед ним, — я не спрашиваю, а ставлю перед фактом. Ты туда больше не пойдешь. И деньги им платить больше не будешь. — Чонгук- — Ты серьезно собираешься и дальше загонять себя в яму, когда есть возможность из нее выбраться? — вопросительно вскидывает бровь. — Продолжишь загибаться на трех работах и периодически приходить избитым, — красноречиво смотрит на забинтованную рану, — разве не ты говорил, что тебе страшно? Тэхён глядит в ответ темно и прищурено. Щетинится весь — Чонгук знает почему: Тэхёну не нравится. Не нравится, когда жалеют, не нравится, когда сочувствуют. Что-то вроде «продолжай обрабатывать мне раны и душу, а я так и буду вариться в своем кошмаре, периодически просыпаясь». Такой расклад событий Чонгуку как-то не по душе. Но он не жалеет. И не сочувствует. Все еще не совсем понимает, что чувствует, но стук в груди что-то да значит? Наверное. Чонгук все еще просто следует своим порывам. А там будь, что будет. — Не нужно меня спасать, — Тэхён даже хмурится грозно, вставая со стула. Шагает ближе, смахивает челку со лба. Мол, посмотри в мое лицо и увидь, что мне на хрен твоя забота не сдалась.Пилит взглядом, поджав разбитые губы, напрягает мышцы, чтобы больше казаться, видимо. Проблема в том, что Чонгука это не пугает. Умиляет, только и всего, вот тот и тянет свою ладонь к тут же вздрогнувшему Тэхёну. Глядит в ответ так же серьезно, холодно почти своими затянутыми тьмой радужками, и если бы не поползшие ласково по шее ладони, можно было бы подумать, что они вот-вот перегрызут друг другу глотки. Тэхён шумно втягивает воздух носом, кажется, в первое мгновение пытаясь эту самую ладонь сбросить, но если бы Чонгук каждый раз слушался и не делал того, о чем не просят, то не стояли бы они на этой кухне и не пытались бы убить друг друга взглядами. Оттого он и не слушается, давит рукой на затылок, пальцами путается в волосах, мягко массируя кожу. Успокаивать Чонгук не умеет. Да и убеждать тоже — только ставить перед фактом, требовать. С Тэхёном, видимо, не прокатит. С ним надо осторожно и бережно, хоть он и весь такой из себя злой хуй-горой. Знали бы все, какой он цветочек в душе, охренели бы. Потому что Тэхён закрывает глаза, первым сдаваясь в немой битве. У него колени подкашиваются и ноги сами ступают ближе, чтобы почти вплотную, а пальцы цепляются за футболку Чонгука, стискивая до скрипа. Вжимается носом в шею напротив и борется с мурашками изо всех сил. Чонгук мажет губами по макушке, и Тэхён проигрывает. — Это не жалость, — чуть хмурится, — называй, как хочешь, но чтобы тебе нравилось. Не жалость. — Забота? — мычат даже почти блаженно. Чонгук чувствует кожей улыбку, и от этого у самого предательски подкашиваются колени. — Тебе это нужно, да? — гуляет губами по волосам. Не целует, нет, просто собирает дрожь. И пальцами вдоль позвоночника, будто уничтожая все баррикады. Тэхён такой мягкий в его руках, что отпускать не хочется. Опять иголками обрастет. То, с какой полной готовностью он ныряет в объятия, окунается, зарывается носом, даже дыша от восторга через раз, заставляет сердце в груди сжаться до размеров атома, болезненно, горько. И отпускать не хочется еще больше. — Нет, — и головой качает для достоверности. Чонгук подцепляет пальцами подбородок, поднимая лицо Тэхёна выше. Смотрит, заглядывает в глаза: они тусклые, подернутые дымкой усталости, а на губах снова такая горькая ухмылка, что хочется весь мир раскрошить и бросить к его ногам, как корм птицам. Только птицам такой корм бросают в парке ежедневно, а сердце Тэхёна не выдержит, если это сделает хоть кто-то. Кажется, особенно если Чонгук. — Врешь. — Нет. И взгляд у Тэхёна безумный, когда ладонь Чонгука привычно ползет по его груди, с искрами веселья. А последний чувствует себя порохом, когда прижимается к разбитым губам, мягко и осторожно целует, вставляя между вздохами тихое: — Врешь. Сцеловывает все возможные и невозможные «нет», скользнув большим пальцем к щеке. Собирает второй ладонью мурашки со спины. Забирает все, что может дать Тэхён, а тот в ответ вцепляется в него намертво, шумно выдыхая в поцелуй. Продавливает пальцами кожу, царапает, приоткрывая губы. Дрожит ресницами, готовый рухнуть на пол уже от такой безобидной ласки. Господи, и этот человек предлагал Чонгуку переспать? Да он же от простого поцелуя растекся в желе. Это было бы смешно, если бы сердце в груди не выстукивало что-то совершенно незнакомое, другого уровня. Совершенно новый ритм. Чонгук даже не знал, что оно так умеет. Оттого и держит, не позволяя упасть, скользит языком между приоткрытых губ. Глотает вздохи, зализывает раны, плавно очерчивая пальцами линии выпирающих позвонков. Собственная поясница вжимается в столешницу позади, и Тэхён устраивается между его бедер, дрожа коленями на каждом вздохе. «Нет» сказать уже не получается. Получается шумно и сбито дышать, когда на скулы-щеки ложатся совсем скупые поцелуи-бабочки. Чонгук даже их делает по-своему: медленно, тягуче, не целует — просто прижимается влажными губами, жарко выдыхая в кожу. Это почти лишает рассудка. — Пусть будет забота, — шепчет подобно дьяволу, — мне все равно. Но ты туда больше не пойдешь. Тэхён закрывает глаза, подставляя лицо под горячие губы. — Если тебе так будет проще, как только разберемся со всеми проблемами, съедешь обратно. — Выгоняешь меня, — голос хриплый, — до того, как я въехал. — Не хочу торопиться. Тэхён кладет голову на плечо Чонгука, прикрыв глаза. Окольцовывает руками талию, мог бы еще и с ногами бы залез на манер коалы, но ему дырка в животе не позволяет. Зато позволяет Чонгуку лениво играться с кончиками отросших волос на затылке, оглаживая раскрытой ладонью спину. Ловит мурашки и забирает себе. — Ты только что сказал мне переехать к тебе, — лениво, с явной усмешкой вздернутой уголками губ. — Перестанем торопиться, как только все закончится. Другое дело, что с Тэхёном это кажется невозможным. — Хорошо, — помолчав, отвечает Тэхён, — ладно. Пойдем. Соберем вещи, окей. — Ту квартиру можно сдать. — Уволюсь с работы, — продолжает. — Со всех желательно. — М-м, — согласно мычит, — сяду к тебе на шею и свешу ножки, — и расплывается в ироничной ухмылке, чуть отклоняясь назад, чтобы перехватить взгляд Чонгука, — отличный план. Мне нравится, Чонгук-и. Может, ты еще и долг за меня выплатишь? — Я не шучу, — тот щурится, — мы сегодня идем за вещами, Тэ. Тэхён прикрывает глаза, будто искренне наслаждаясь тем, как красиво его имя звучит в устах Чонгука. Слишком. Для него это все слишком. Похоже на сон. Или сказку. — Ты не похож на принца, — закатывает глаза, фыркая от своих же мыслей. И добавляет, помолчав: — Спасибо тебе.

***

Ощущения странные. Очень. Вон он идет рядом, молчит отчего-то, под ноги смотрит. Руки в карманы засунул, перекатывает жвачку на языке, волосы собрал какой-то найденной в недрах дома Чонгука банданой. Его не хочется затискать, не хочется скрутить в объятиях до писка, сердце даже не екает. Оно не екает, а колотится. Реально колотится, и ощущать это странно. Хочется касаться. Провести ладонью по коже, проследить за волной мурашек взглядом, хочется смотреть. Всматриваться. Рассматривать. Тэхён красивый. Действительно красивый, и Чонгук даже из вредности не может это отрицать. Его не хочется поцеловать, а хочется поглотить всего целиком, ни с кем не делиться, чтобы ни одна живая душа не узнала, каким он бывает только с Чонгуком. Будто он добрался самого сокровенного, коснулся души и ему внезапно понравилось. Там совсем не тепло и уютно, но Чонгук никогда за этим и не гнался, потому что иногда приятно замерзнуть, чтобы потом согреться. Тэхён как осень: воет холодными ветрами, забирается под куртку дрожью, рушится на плечи ледяным дождем. Шуршит осенними листьями под ногами, сереет невзрачным небом. Его любят и одновременно совсем нет. А иногда выходит солнце, и он преображается яркими красками, ласкает лучами кожу, и хочется утонуть в этих листьях. Он холодная осень, но Чонгук внезапно понимает, что ему слишком нравится. Нравится, когда вот так, со своими мыслями в голове, молча, нога в ногу, руки в карманах куртки, по коже бежит мороз от порывов ветра, небо затянуто тучами, вот-вот обрушится на землю. Совсем не весенний день, вопреки сезону. Будто сама природа подчиняется настроению Тэхёна, меланхоличному, задумчивому. Чонгук снова ловит себя на том, что просто хочется касаться. Впитать его всего, слиться кожей к коже. Ведет ладонью по щеке, чуть щурится, перехватывая уставший взгляд. Темный, затягивающий. У него взгляд выразительный, яркий, слишком живой для человека, который так устал от своей жизни. — Они тебя больше не тронут, — хмурится. Тэхён глядит на него искренне, от всей души удивленно. Еще и ресницами невинно хлопает, теряя на мгновение всю спесь задумчивости. — Чонгук, — качает головой. Опускает взгляд в землю, чуть сильнее стискивая его ладонь в своей, — я не за себя боюсь. Чонгук прикрывает глаза, тихо фыркая. Послушно юркает в подъезд: мимо подозрительно прищурившегося консьержа, вверх по лестнице, потому что «ну ты же вон какой конь у нас, а лифты тут никогда не работали». Интересно, а как Тэхён со своими гематомами по лестницам ползал? Вот даже голову поворачивает, чтобы задать животрепещущий вопрос, но и рта раскрыть не успевает, как Тэхён поднимает обе руки в сдающемся жесте, возмущенно хмурясь. — Только, блять, попробуй. Чонгук вскидывает одну бровь. — Ты потом только не говори, что я о тебе не волнуюсь, — ровно, сухо, пока взгляд скептично ползет вслед за грузно наседающим на перила всем телом Тэхёна. Тот еще ухмыляться умудряется, изо всех сил делая вид, что ему совсем не больно, когда бросает ответный взгляд на Чонгука. — У тебя сейчас брови волнами от напряжения пойдут, — последний пожимает плечами, догоняя в пару шагов свою раненую улитку. — Давай руку. — Чонгук. — Мне плевать, какие бы аргументы ты ни привел, руку дай, — отрезает, самостоятельно хватаясь за его запястье и перекидывая через плечо. Осторожно помогает подняться на следующую ступеньку. — О да, безразличием от тебя, так и пахнет, — Тэхёну даже как будто весело. — Мне не все равно на тебя, — монотонно гундит Чонгук, — мне все равно на то, что ты скажешь в пользу того, почему я должен смотреть и ждать, пока ты вдоволь намучаешь свою дырку в животе. — Просто царапина. — Да- — Плевать тебе, я понял, — Тэхён дергает уголком губ, осторожно переступая на другую ступеньку, — но ноги же у меня целые. — У тебя гематома на лодыжке. — Чего? — Гематома на лодыжке размером с два моих кулака, придурок. Нервные окончания всё? Совсем сдохли? — Судя по тому, как мои нервные окончания реагируют на твой гундеж в мое ухо, не всё, — Воу. Внезапно. Чонгук удивленно отстраняется, непонимающе вскинув бровь. — Не дыши мне в ухо, блять, если не хочешь потом разбираться с последствиями, — Тэхён закатывает глаза. И больше ничего не говорит, плотно сжимая губы. Нервничает, наверное. Особенно сильно — когда вставляет ключи в замочную скважину. Боится, что не попадет. Чонгук благоразумно молчит, что Тэхён боится не того. Не страшно не попасть ключом в замочную скважину. Сканирует напряженные плечи. Снова. Устало вздыхает, наверное, тысячный раз за день. Кладет ладонь на поясницу, мягко оглаживая. Тэхён вздрагивает. Ключ как-то сразу попадает в замочную скважину. — Добро пожаловать, — бубнит под нос, залетая внутрь быстрее пули, — за свинарник даже извиняться не буду, я не был тут дней пять. Чонгук цепляется за эту фразу голодным волком, тут же вскидывая взгляд. — А где был? — А ты не задавай вопросов, — Тэхён машет ему ладонью, звенькнув связкой ключей, кольцом надетой на указательный палец, — ответы на которые тебе не понравятся. И вообще пропадает за поворотом. Кухни, наверное. На улице был, видимо. Или работе. Так и так хреново. Чонгук качает головой, ступая в первую попавшуюся комнату. Квартира не очень большая. Двухкомнатная, и он, по ощущениям, попал в обитель подростка. Подросток из Тэхёна явно был скучный и хреновый. Никаких тебе плакатов, ни фигурок, ни томиков манги на полках, ни комиксов. Только комп из приятного и старая пспишка, которая, по ощущениям, уже точно отжила свое. Стены обклеены какими-то отвратительно серыми обоями, чтобы ребенок, видимо, точно сошел с ума, ощутив себя пациентом психбольницы. Кровать небольшая, заправленная на удивление. Пустая пачка из-под рамена на столе. Тэхён его что, сухим жрал? На комоде пара рамочек с фотографиями. Обе опущены изображениями вниз. Чонгук сомневается, не зная, поднимать или нет. — Все рассмотрел? Тэхён обнаруживается в дверном проеме. Стоит, руки на груди сцепил, улыбается уголком губ, опершись плечом о косяк двери. Чонгук смотрит на фотографии на комоде, снова переводит взгляд на парня. Мотает головой. Он даже не уверен в том, кто они друг другу. Разве можно вот взять и просто посмотреть? Тэхён ступает ближе, невозмутимо берет в руки рамку, кривится тут же, чуть поворачивая к Чонгуку, мол, посмотри, какой ужас. На ней, судя по всему, вся великая, крепкая и дружная семья. Мама, папа, отвратительно похожий сразу на них обоих сын. Первые двое глядят друг на друга так слащаво влюблённо, будто через секунду после запечатленного момента у них случилось бурное соитие. Возможно, поэтому у Тэхёна такое кислое выражение лица. Чонгук всматривается, заглядывая через плечо Тэхёна. Щурится. У Тэхёна на фотографии такие незнакомые и одновременно знакомые черты лица: чуть припухлые по-детски щеки, влажные глаза со склеенными от недавних слез ресницами, и губы искривлены, поджаты. Он такой крошечный, что у Чонгука диссонанс. — Почему ты плакал? Тэхён ведет плечом, сморщив нос. Откладывает фотографию обратно. — Они заставляли меня улыбаться. Берет вторую рамку. Смотрит ни больше секунды, тут же хлопая ей по комоду с тихим: — Твою мать. Чонгук чуть ли ушами заинтриговано не ведет. Сам тянется, но его быстро перехватывают за руку с нервной улыбкой. — Ты не хочешь на это смотреть, — убеждает. — Хочу, — невозмутимо. — Нет. Даже путь преграждает, упираясь руками Чонгуку в грудь. Последний вопросительно вскидывает бровь, перегибаясь через Тэхёна и хватая рамку до того, как он опомнится. Отскакивает в сторону, тут же жадно в нее всматриваясь. Вторая фотка поинтереснее. Наверное, потому, что там Тэхён один: лежит, совсем карапуз, лицо краснючее и зареванное, и зачем-то жрет свою ногу вместо соски, которая тоскливо валяется на простынке рядом. Странные, конечно, родители. Чадо ревет так, что уже конечности хавать свои начинает, а они бегут за фотиком, чтобы сохранить этот момент на всю жизнь. Даже вон в рамочку поставили. Видимо, чтобы злорадствовать каждый раз. Тэхён смято матерится, кажется, проклиная своих ненормальных родителей. Нет, серьезно, у него всего две фотки в комнате, и на обеих он зареванный и несчастный. У них кинк на слезы или что? — Чонгук, — устало, — просто забудь о том, что ты это видел, — и тянется за ней еще так наивно. — Тэхён, — Чонгук откровенно веселится, задирая руку с рамкой над головой, — гроза прерий, мистер невозмутимость собственной персоной, заливает соплями кровать и от голода жрет свою ногу. — Верни, бля, — тот пыхтит, вставая на носочки. Брови действительно хмурит очень грозно, губы поджимает, всеми силами пытаясь до этой самой рамочки дотянуться. У них же разница в росте всего в пару сантиметров, какого хрена? — Потише, — на плечо ложится ладонь, пригвождая к полу, — про дырку в животе забыл? Тэхён скалится, готовый, кажется, уже в глотку вцепиться, лишь бы забрать злосчастную фотографию. — Тебя это так волнует, — показательно удивленно поднимает брови. — Отлично, — задирает свою футболку, поднося пальцы к бинтам, — я сейчас руку по локоть на хрен засуну в эту самую «дырку», если ты не отдашь мне эту сраную фотографию. Чонгук хватает его за запястье, отводя в сторону, подальше от раны. Во вторую руку торжественно пихает фотку. — Осторожнее, — уже спокойно. Можно сказать, равнодушно, но Тэхён уже тоже учится разделять грани четко выверенных децибелов. Тот так и замирает удивленно на месте, прижимая глупую рамку к груди, пока Чонгук просто обходит его, направляясь к выходу. Видимо, идет расширять территорию. Черт возьми, реально сработало! — Выкинь их, — уже в дверном проеме просит. Тэхён хмуро глядит на зареванного себя на фотографии и совсем глупо екает сердцем в груди. Кидает ее на кровать, злобно фыркнув. Не время и не место. Надо быстрее собрать шмотки и свалить отсюда. Придут же еще эти отбитые, чем черт не шутит?

***

— Они сдохли, — Чонгук слегка наклоняет голову вбок, глядя на иссохшие на подоконнике цветы. Тэхён с грохотом водружает на стол сумку, согласно мыча в ответ. — Мамины, — коротко и понятно. — Все собрал? — Самое необходимое. На первое время хватит. — Мы сюда больше не вернемся. Тэхён понимающе усмехается, стрельнув хитрым взглядом в широкую спину у окна. Чонгук хоть и не видит, но отчего-то чувствует. — Волнуешься? — Ага, — безразличное в ответ, — тебе по сто раз все надо повторять, пока не запомнишь? — У меня сердце недоверчивое, — шутить пытается, — пока своими глазами не увидит, не поверит. А Чонгук не особо-таки блещет беспокойством, вообще-то. Так, изредка. У Тэхёна от этих моментов по коже ток бежит. — И давно у твоего сердца глаза есть? С этого момента начинается что-то опасное, тягучее, липким слоем холодного пота оседающее на коже. Будто даже температура воздуха опускается на пару градусов ниже. Зябко. И страшно. Оба напряженно переглядываются на звонок в дверь. У Тэхёна даже будто черты лица заостряются. Сжимает челюсти, чуть щурясь, неслышно ступает в коридор. Глядит в глазок. А потом устало опускает плечи, чуть отшатываясь. Прикрывает рот ладонями, будто его вот-вот стошнит, тихо стонет в свои руки от бессилия. Чонгуку правда страшно. Внезапно совсем не за себя. За Тэхёна. За Тэхёна, который толкает его в сторону ванной и тараторит совсем тихо, почти неслышно, что-то о том, чтобы он спрятался, чтобы не дышал, не пищал, не высовывался, что они все равно выбьют дверь, что- — Тэхён, — Чонгук упирается пятками в пол, поворачиваясь лицом, — тихо. Спокойно. Дверь, кажется, вот-вот слетит с петель. Тэхён напряжен как струна. Не напуган, не разбит, не растерян, только внезапно уставший. Взгляд острый, темный в полумраке коридора, пальцы до отметин впиваются в кожу. — Они не должны тебя увидеть, — вымученно. — Просто не- Чонгук не дает договорить. Обхватывает лицо ладонями, приближая лицо носом к носу. Шепчет, задевая губы напротив своими. — Послушай сейчас меня, — Тэхён шумно выдыхает, едва заметно вздрагивая на очередной удар по двери, — просто доверься мне. Встань за моей спиной и молчи. Ни в коем случае не выходи. Ничего не говори. Не лезь в драку. Просто молчи. Все будет хорошо. — Нет. — Тэхён. — Чонгук. Чонгук опасно щурит глаза, раздражаясь на его упёртость. — Доверься мне, — не просит — требует. Тэхён мотает головой, выпутываясь из его рук. Всегда такой. Слишком самостоятельный, привык так. Не принимающий чужую заботу, просто не умеющий, особенно такую. Чонгук совсем забыл, что с ним надо иначе. Что сердце же только в его руках и бьется. — Тэ, — выдыхает. Осторожно целует в уголок губ. Ведет пальцами по щекам, по хмурым бровям, разглаживая их. Втирает в кожу свое ледяное спокойствие, хотя у самого кровь в жилах стынет от ужаса. Тэхён же просто не выживет. — Они тебя не пожалеют, — шепчет в ухо, и Тэхён цепляется за его плечи, как за спасательный круг. Мотает головой, не желая соглашаться. Яростно сопротивляется. — Тебя тоже. — Просто доверься мне, — Чонгук успокаивающе ведет ладонями по спине, гуляя губами по лицу напротив, — все будет нормально. Запрись в туалете или на кухне и не высовывайся. Тэхён смотрит на него упрямо, даже яростно, каждый раз прикрывая глаза на мягкие поцелуи. Будто тает с каждым сказанным словом. Ладони ведут совсем нежно по ребрам, к самому сердцу, обжигаясь об жар. И тот, хмурый и недовольный, выдыхает на каждое осторожное касание, дрожит ресницами. Прикусывает щеку, качая головой. Плечи устало, вымученно опускаются. — Хорошо, — прикрывает глаза, не в силах смотреть на довольную улыбку Чонгука, — я встану за твоей спиной. Но если что-то- Дверь трещит. Чонгук не дослушивает. Отодвигает в сторону, тут же щелкая замком. Распахивает. Это так странно. Люди до ужаса боятся боли. Им страшно сдавать кровь в больнице, страшно лечь под нож, даже если это во благо их здоровья, они носятся с перцовыми баллончиками, ножами, всем, чем можно хотя бы немного защититься. Походы к зубным, прокол уха — любая перспектива ощутить боль вызывает хотя бы неприятную дрожь, волнение. И эти же люди, которые до усрачки боятся быть избитыми, с невероятным упоением чистят рожи другим. Избивают до кровавой пены изо рта. Чонгук давно заметил, что те, кто боятся боли сильнее, чем остальные, эту самую боль причиняют с гораздо большим рвением. Это азарт, желание, они упиваются властью, особенно когда находятся в куче. А их именно куча. Чонгук успевает рассмотреть пять массивных фигур, прежде чем ему в лицо полетит кулак. Сразу, с ходу. Без предупреждений. Без вопроса. Им не нужны деньги Тэхёна. Им просто хочется причинить боль. Упиться этим чувством вседозволенности и власти. Губа саднит, разбитая. Чонгук слизывает дорожку крови, дергая уголком губ. Шипит на дернувшегося за его спиной Тэхёна, наощупь находя его ладони своими. Те ледяные. — А спросить, где деньги? — улыбается. — Ты кто такой? Извинений ему вряд ли дождаться. Мужик только кулак брезгливо отряхивает, чуть поморщившись. Переводит тяжелый взгляд на Чонгука. После на Тэхёна за его спиной. — Думаешь, он тебя спасет? Конечно не думает. Тэхён за его спиной буквально трясется от ярости, Чонгук чувствует лопатками. Ощущает волны злости, острый взгляд на затылке. Чуть оттесняет своей спиной ближе к стене. Складывает руки на груди, недоуменно вскинув бровь. — Отойди, — цедят ему. Тэхён перед сном совсем уже заплетающимся языком все продолжал рассказывать: и про то, как ему было страшно каждый чертов раз, и про то, как это невыносимо больно каждый чертов раз. Как невыносимо стыдно. Как мерзко. И что они предупреждают только единожды. Потом бьют. Вдвоем. Остальные держат. От одного взгляда на них в жилах кровь стынет. От ужаса. Их пять. Пять. На одного Тэхёна. — Иначе накинетесь на меня всей стаей? Следующий удар он не пропускает. Перехватывает, точно выверенным движением заламывая руку, и склоняется к уху опешившего мужика, громко и спокойно выговаривая каждое слово, глядя исподлобья на остальных. — Слушайте все, — яростно щурится, — иначе я руку ему на хрен сломаю, — мужик дергается и тут болезненно стонет, — а вы даже подойти не успеете, ясно? Один даже вроде дергается. Тот, что с синим носом. Чонгук надеется, что это ему досталось от Тэхёна. Но тут же замирает на хриплое: — Стойте на месте, — от их, видимо, местного вожака, позорно нагнутого лицом вниз. Чонгук хмыкает. Ну конечно, каждый боится боли. Особенно такие большие и безжалостные дядьки. Причиняют ее другим и до усрачки боятся однажды получить сдачи. — Вы и пальцем меня не тронете, — будто даже скучающе. Сильнее выкручивает руку тут же застонавшего от боли мужика. — Я не имею никакого отношения к вашей конторе, к долгу, к Тэхёну, мы не родственники, не братья, никто друг другу. И если на побои Тэхёна полиция может закрыть глаза, то на мои, думаете, тоже? Чон Хосок, знакомое имя? — Чонгук буквально слышит, как Тэхён за его спиной широко распахивает глаза. — Нет? Он передает вам привет. Ему в ответ ожидаемо напряженно молчат, но Чонгук и не удивляется. Даже не надеялся, что люди, зарабатывающие на жизнь, избивая других, будут знать что-то, кроме имен и адресов своих жертв. Один уходит, гулко топая по коридору. — Так вот, придете домой погуглите, — хмыкает, проводив любопытным взглядом слинявшего, — и я дам вам совет. Чем меньше на мне, — чуть склоняет голову к плечу, — и на нем, — кивает на Тэхёна за своей спиной, — будет побоев, тем меньше вам достанется. Наверное. Мужик снова рыпается, и Чонгук спокойно отпускает его, чуть подтолкнув коленом в поясницу. Тот почти влетает носом в порожек, но, к сожалению, удерживает равновесие. — Вы не имеете права меня трогать, — повторяется, — а чтобы тронуть его, — указывает большим пальцем себе за плечо, — вам все же придется тронуть меня. Рискнете? Рискнут, он даже не сомневался. Их униженный и оскорбленный вожак, взревев, бросается, как бык на красную тряпку. Едва ли пеной не брызжет, замахиваясь и совсем по-идиотски потеряв самообладание. Конечно, его же буквально только что нагнули. И складывается пополам от четкого удара под дых. Даже среагировать не успел. — Окей, — скучающе разминает ладонь, — я понял. Давайте, — приглашающе расставляет руки, — я, кстати, боксер, забыл предупредить. Так что отдирать меня от Тэхёна будет больно в любом случае. У вас, скорее всего, получится, но я все равно постараюсь сделать так, чтобы вам было в тысячу раз больнее, чем было ему. Забавно, что угроза расправой законом на них действует гораздо менее эффективно, чем реальная угроза схлопотать по лицу. Их пять, а Чонгук один. Ну, полтора, если учитывать недобитого Тэхёна. Тэхёна, который шипит на него, раздражаясь. Но не рыпается. Доверяет, кажется. — Ну, что стоим? А они просто с недоумением смотрят на уже дважды опрокинутого босса. Или кто он у них там? Король их шайки. Тот дает отмашку. Буквально. Почти только флажка и свистка не хватает. На старт. Внимание. — Уходим. Блудный сын вернулся с распоряжениями от босса повыше. Тэхён так облегченно выдыхает за спиной, что Чонгук улыбается. Невольно. Щурит глаза на явно не желающего уходить вот так самого униженного и оскорбленного. Чонгук его понимает. Конечно, кому понравится, что его, великого и ужасного, отделал какой-то неприкосновенный юнец? Но ему уже на ухо что-то нашептывают, а потом остаются только полные презрения взгляды и угрожающий шепот, призывающий оглядываться на улице. Чонгук вряд ли ему последует, оттого и хлопает дверью прямо перед их носом и только потом облегченно выдыхает. Переводит дух. Шипит от звонкого такого подзатыльника. Еще одного. — Прекрати, блять, — морщится, пытаясь осторожно отпихнуть от себя озверевшего Тэхёна. Заломил бы и ему руки, да жалко, блин, поэтому только запястья перехватывает, не давая размахивать конечностями, сам напирает, затаскивая в комнату. Тэхён еще успевает проклятиями бросаться по пути. — Я тебя убью, — звучит настолько холодно, что даже у Чонгука мороз идет по коже, — боксер сраный. Ойкает, запинаясь о кровать. Летит на нее спиной, тут же стонет от боли практически во всем теле, страдальчески сморщив лицо. Чонгук еле успевает выставить ладони, чтобы не приземлиться прямо на Тэхёна. — Ты в курсе, что можно было не нарываться? — Трясись я как осиновый лист, — поясняет, склоняясь над злобно-хмурым лицом Тэхёна, — они бы не испугались. Тот такой план действий явно не оценил. — Господи, Тэ, — закатывает глаза, — все хорошо. Главное, что прокатило. Тот все еще сверлит злым взглядом. — Ты сраный боксер, — и это даже звучит неверяще. — Тебя это не устраивает? — Охренеть у тебя вопросы, — Тэхён безумно улыбается, зарываясь пальцами в свои волосы. — Да если бы я знал, я бы- Точно натравил тебя на них уже давно — ожидает услышать Чонгук. — На пушечный метр тебя бы к ним не подпустил бы. Чего? — Блять, господи, — тянет руки, обвивая ими шею Чонгука. Придушить, видимо, пытается. — Вы же, сраные боксеры, вообще слово «стоп» не воспринимаете. Искромсали бы друг друга в мясо. Идиоты, — фыркает. — Идиот. Чонгук перекатывается на спину, потянув за собой Тэхёна. Кровать у него узкая, совсем, блин, неудобная. Такая, что приходится ютиться вдвоем. Тэхён еще щекой елозит по плечу, устраивается удобно, обнимая поперек груди. Явно все еще кипит от злости. Цыкает иногда что-то в воздух, сжимает челюсть, вперившись напряженным взглядом перед собой. Совсем медленно оттаивает. — Беру свои слова назад. Чонгук вопросительно мычит. — Это ты невыносимый, а не я. Теперь смеется. Ведет ладонью по спине, собирая куртку в складки. Глядит на макушку Тэхёна прямо под носом: бандана съехала, и волосы выбились из прически. Злой и взъерошенный. — Испугался? Тэхён согласно мычит, глубоко вздыхая. — Безумно, — на грани шепота, — больше так не делай. Не надо закрывать меня собой, Чонгук. Я понимаю, что ты крупнее в два раза, но не воспринимай меня- — Я не считаю тебя слабым и неспособным постоять за себя, — устало перебивает, — но не когда ты один против пятерых и с не зажившими гематомами по всему телу. Сам-то себе как это представляешь? Даже я бы с ними всеми не справился. — А провоцировал так, будто справился бы. — Это их напугало. — Я заметил. Приподнимается на локтях, переворачиваясь лицом к Чонгуку, чуть поморщившись от боли. Вечно не лежится ему на месте, надо и в драку влезть, и покрутиться, за фотку подраться, повошкаться. Все для своего израненного организма. Получите и распишитесь. — Волновался за меня? — скользит костяшками пальцев по щеке Тэхёна. — Черта с два, — тот хмыкает, дернув головой. — Ни капли? Чонгук кладет ладонь на сердце Тэхёна, серьезно заглядывая ему в глаза. Оно в груди отчаянно пробивает клетку. — Ни капли. И ведь лжет и не краснеет. Глядит невозмутимо, устало, даже обозленно немного. Ведет кончиком пальца по только разбитой губе Чонгука и прикрывает глаза, тяжело выдыхая. Кажется, занимается самобичеванием. А Чонгук скользит губами по подушечкам пальцев, ловит себя на порыве довольно улыбнуться, когда Тэхён на такой жест показательно фыркает, одергивая руку. Мол, не подмазывайся. Ему нравится. Весь Тэхён изначально понравился, потому что неправильный, наверное. Сильный, крепкий, как алмаз, об него скорее зубы сточишь, чем переубедишь. Другое дело, когда этот алмаз покорно ложится щекой на грудь, признаваясь в самом сокровенном. — Ужасно волновался. Не может иначе. Чон Чонгук почти как ключ от всех дверей. Распахнул, запер по одной своей копии за каждой. Заботится так же отвратительно, как делала это его мать. Поправочка, мать этого не делала. Возможно, именно в этом все дело. В том, что Чонгук пытается. Хотя бы пытается. От одного этого факта, хочется уткнуться ему носом куда-нибудь в шею и снова позорно разреветься. Тэхён морщится от этих мыслей, сокрушенно выдыхая. — Что ж ты со мной делаешь? Чонгук пожимает плечами, скользнув ладонью к волосам. Давно заметил, как Тэхёна плющит от этого: растекается, как желе, едва ли не урчит довольно. Думал, что опасный лев, а оказался домашний кот. Хоть и с козерожьими рогами. Такой же, блять, упертый. Хоть об стенку головой бейся. — Не стоило. Не договаривает. Чонгук и так понимает, что Тэхён скажет. Хотел сказать. Не стоило все это заваривать. Не стоило нам встречаться. Не стоило тебе мне помогать. Не стоило мне поддаваться. Другое дело то, что- — Бесишь. Не могу тебе сопротивляться. — Боишься, что у меня хук с правой сильный? — Боюсь, что у них сильнее. — Сомневаюсь. Тэхён смеется, выгибая шею. Подставляется под подушечки пальцев, едва касающиеся его головы. Чонгук почти умиляется. — За ушком почесать? — То, что у меня боевое ранение, не значит, что я не способен продемонстрировать тебе свой хук с правой, — хмыкают в ответ, даже не шевельнувшись, — он хорош, поверь. Не случайно же я вчера сломал нос одному из тех ублюдков. Чонгук расслабленно улыбается, все же запуская ладонь в волосы. Чуть царапает ногтями, действительно пытается почесать за ушком, на что Тэхён только фыркает недовольно, но не сопротивляется. Сил, видимо, не осталось. Или просто все дело в Чонгуке. Последний почти даже в сон проваливается. Все тело, напряженное до предела с самого утра и не спавшее всю ночь, теперь расслабляется, млеет, пригреваясь на тесной кровати. Тэхён под боком теплый, уютный сейчас, когда молчит, разрисовывая подушечками пальцев ему живот. Век бы так лежал. Уже засыпает, когда снизу снова слышится омраченный тяжелыми думами вздох. Кажется, кто-то слишком много думает. — Я утащу тебя с собой на дно. Ну вот, уже угрозы пошли. Чонгук едва разлепляет один глаз, снова вперившись взглядом в серый потолок. Им бы вообще домой пойти по-хорошему. Слабо постукивает указательным пальцем по виску Тэхёна, прижавшись губами к взъерошенной макушке. — Нет, — вздыхает, — это я вытащу тебя оттуда.

***

Постель под спиной приятно прохладная, мягкая, и по телу разливается наслаждение короткими импульсами, когда Чонгук откидывается на подушки, довольно выдохнув. Этот день высосал из него все силы. Бессонная ночь тяжелым грузом ложится на слипающиеся веки. Стоит только прикрыть глаза, и голову сразу кружит, затягивая глубже в сон, но Чонгук яростно сопротивляется. Ждет. Тэхён закрывает дверь почти неслышно. Бесшумно по мягкому ворсу ковра, замирает у постели, склонившись над Чонгуком. Боится, видимо, потревожить. Вздрагивает, когда последний с усилием распахивает веки, уставившись красным, воспаленным взглядом снизу вверх. Кожа распаренная после душа, и от Тэхёна идет жар, а мягкая футболка висит на устало опущенных плечах, едва доходит до середины бедра. Взгляд внимательный, немного растерянный. Непонимающий. Тэхён будто высмотреть что-то пытается. Кусает губу, чуть нахмурившись, тянет ладонь, одними подушечками пальцев касаясь щеки Чонгука, и ведет ниже. Чонгук наблюдает. Считывает эмоции, пытаясь высмотреть что-то для себя. Что-то нежное за темной взвесью задумчивости в карих глазах напротив. Тэхён будто ищет что-то, решает у себя в голове, и Чонгуку тоже надо бы этим заняться, но он, по ощущениям, может только падать. Все глубже и глубже в Тэхёна. Сейчас даже почти не страшно. Только необычно. Странно. Если это не любовь, то Чонгук боится представлять, что он будет чувствовать, когда полюбит. Наверное, тогда ему буквально придется просочиться в Тэхёна, слиться тесно-тесно, чтобы ни миллиметра не осталось, чтобы воздух исключительно на двоих жарким дыханием. Ему и сейчас голову кружит от одной мысли, что может быть так. А что будет дальше? Руки покалывает от нетерпения, и Чонгук снова-снова-снова идет на поводу, обхватывает ладонь Тэхёна, невесомо целуя подушечки пальцев. Взгляд Тэхёна сверху напряженный, чересчур серьезный. Как будто он бомбу обезвреживает, а не смотрит, как ему целуют пальцы. — Ждешь, когда коврик постелю? — шепотом по коже, отчего ладонь в хватке инстинктивно дергается. — Пытаюсь понять, насколько сильно я буду жалеть. — А если не будешь? — тянет на себя, увлекая на кровать. На него в ответ смотрят скептично, непонимающе. Тэхён даже головой качает, хмыкая. — Сам-то веришь, что не буду? Отнимает руку, кладет между ними, как немую преграду. Притормози, Чонгук. Мне потом будет больно. — Верю. — Любишь меня? — Нет. Тэхён улыбается уголками губ, заглядывая в глаза напротив. Те усталые, темные в полумраке комнаты. Ресницы сонно хлопают. — Зато честно, — глотает ком в горле, отворачиваясь. Крепко жмурится, выдыхая через рот. Жалеет, наверное. Еще ничего не началось, ничего не закончилось, а уже ощущение такое, будто наступил конец света, прошелся мягкими не поцелуями даже, так, подачками, скольжением губ по коже вдоль позвонков на шее. Чонгук зарывается туда носом, замирая где-то между, глубоко и размеренно дышит. Руки ползут по талии, сминая футболку. Не дают уйти и не держат. Сплошное противоречие с привкусом безумия. Тэхёну нравится. Продолжай. — Я не люблю тебя, — Чонгук шепчет в шею, пальцами осторожно оглаживая синяки. Привычно, выверенно. Выучил его как карту, как путь до дома, знает каждый закоулок: где стоит провести пальцем, чтобы дыхание на секунду сбилось, где раскрытой ладонью до распахнутых в немом стоне губ. Ему не нужно было это знать. И без этой информации хорошо жилось. Тэхён чуть ерзает, недовольно изворачиваясь. Давится воздухом, когда пальцы ползут по кромке боксеров, перехватывает ладонь, плотнее сводя колени вместе. — Я в нее не верю, — ему хмыкают в волосы, выворачивая запястье, чтобы выбраться из хватки. Переплетают пальцы, укладывая ладони на постель. — Не хочешь? — Не хочу, — шепчет Чонгук устало, — но ты везде. Это выматывает. Выкинуть тебя не могу, забрать тоже. — Почему? — Ты не даешься. Тэхён тихо хмыкает. Тянет чужую ладонь к своей груди, прислоняет к сердцу. Чонгук скребет пальцами, будто действительно пытается прорваться сквозь одежду и кожу, тяжело выдыхает в затылок. — Вот он весь я, — тихо, — бери. — Я же возьму, — угрожающее. — Возьми. Чонгук едва слышно хмыкает. Гуляет поцелуями по затылку, пустым взглядом блуждая по плечам перед собой, по спутанным каштановым прядям, рассыпавшимся по подушке, по мелкой дрожи, мурашками пробежавшей от загривка и ниже. — Ты только в моих руках такой. Стоит отпустить, и сразу пытаешься уйти. — Так не отпускай. Чонгук шумно и устало дышит, ведет раскрытой ладонью по боку, будто успокаивая. Тэхёна трясет. Боится, наверное. Не каждый же день он вручает всего себя тому, кто даже его не любит. Страшно, должно быть, чертовски. — Я не люблю тебя, — повторяет. Едва улыбается на дернувшегося будто от боли Тэхёна, тут же нежно проводит ладонью по плечу. Тычется носом между позвонками, горячими губами осыпая кожу поцелуями. — Я с ума от тебя схожу. Когда ты такой, — лезет наглыми пальцами под футболку, мажет подушечками пальцев по ребрам. Прикрывает глаза, будто смакуя сорвавшийся с губ Тэхёна дрожащий выдох, — для меня. Только для меня. Как можно не захотеть забрать? Я ненавижу все, что чувствую, — хмурится, — этого слишком много. И мыслей, и желаний, и я совсем не хочу разбираться, что это. Хочешь, зови любовью, — шепчет, а поцелуи дорожкой ползут ниже, вдоль позвоночника, — хочешь зависимостью, помешательством, чем угодно. Только не уходи, — хмурится, — ненавижу, когда ты молча уходишь. Тэхён зарывается лицом в подушку, жадно и сипло дыша. За спиной жар, грудь у Чонгука раскаленная, горячая, сердце будто горит, просится ему в руки. Голова кружится от опьяняющих слов. Хочется отпустить себя. Тэхён поворачивается, вперившись хмурым взглядом в усталое лицо Чонгука. Сомневается, не верит, но так хочется. Хочется до зуда под кожей. До подгибающихся коленей, до болезненного укола в груди хочется. Прикрывает глаза на мягкое касание к щеке. И льнет ближе, зарывается носом куда-то в шею, заполошно вошкается, будто действительно пытаясь врасти, влепить себя в человека. Дрожит плечами в плотном кольце рук. Колеблется. Сомневается. Чонгук дергает уголком губ, устало клюнув поцелуем темную макушку под носом. Странно у них все так. Не по-человечески. Будто старые любовники, что вновь встретились: со вспыхивающей страстью, нежной лаской и недоверием. Вдруг снова исчезнет? Наверное, Тэхёну страшно. Нет, ему просто страшно. Ужасно. И как Чонгуку ему объяснить, что у него нет лимита на поцелуи? Что для Тэхёна они не закончатся ни нежным на кухне с утра, ни усталым днем в его квартире, ни безумным ночью. Что не нужно каждый раз дрожать и отдаваться, как в последний, боясь, что это действительно последний? Как донести, что для Тэхёна у него поцелуев столько, что на всю жизнь, кажется, хватит? Может, это и правда зовут любовью? Какое слабое слово. Чонгук устало крутит мысли в голове, гуляя ладонями по спине Тэхёна. Слушает размеренное дыхание, мажет губами по виску, чуть хмурясь. Жаль, что люди не придумали такое, которым можно описать всё. Все сомнения, все желания, всю страсть и нежность, всё то противоречивое и сильное, что он испытывает. Это не любовь. Это что-то страшное. Страшно-сильное, на грани с зависимостью. Когда ты совсем не знаешь человека, но хочешь забрать его всего себе без остатка. Укрыть, спрятать и никому не показывать. Что же с ним будет дальше? — Какой же ты, — выдыхает, — недоверчивый. Тэхён ему не отвечает. Уснул, наверное. Отрубился, вымотавшись за день. Разомлел в объятиях и упал в обморок от счастья, да? Чонгук устало хмыкает, возводя глаза к потолку. — И что мне теперь с тобой таким делать? Любить, видимо.

***

Любить его невозможно. Хотеть — да. Хотеть касаться. Целовать. Обнимать. Убить. Последнее особенно. Особенно в то самое мгновение, когда он ерошится на стуле, готовый выгнуть спину и воинственно зашипеть, лишь бы не принимать чужую, конкретно Чонгука, помощь и ласку. Ласку особенно. Чонгук буквально давит в себе порыв схватить его за шкирку и хорошенько так встряхнуть, но сердце — уже не новость — не позволяет. Оно вообще в последнее время не дружит с мозгом. Живет себе своей жизнью, постукивает там что-то, шепчется с техёновым сердцем, строит мировые заговоры. Чонгуку только и остается, что смириться. Восторженно выдохнуть утром, едва разлепив глаза, например. Тэхён перед ним спит еще, хмурится во сне, разметав волосы по подушке. Футболка соблазнительно сползла с плеча, одеяло сбилось где-то на талии, вот, наверное, и хмурится. Окно на ночь закрыть забыли. Чонгуку страшно. Не так страшно, как когда чудовище перед ним пропало без вести на пару недель, а потом пришло с дыркой в животе, а как сейчас: когда в груди внезапно ком и дышать тяжело, а в пальцах совсем неуместная дрожь. Чонгуку страшно, что он задавит Тэхёна своими эмоциями. Завалит, утопит в них, поглотит всего и не подавится. Страшно испытывать столько всего разом и к одному человеку. Никогда такого не было, и вот мы здесь. В одной на двоих кровати, под одним одеялом, со сползшей с плеча футболкой. Чонгук ее натягивает, касаясь кожи кончиками пальцев, потом так же осторожно тащит вверх одеяло. Жмурится на свои эмоции, злится даже, фыркая себе под нос, и все равно двигается ближе. У Тэхёна кончик носа холодный, и он тянется во сне ближе к теплу неосознанно, трется носом о шею Чонгука, выдыхает куда-то туда же блаженно. Его даже просто обнимать страшно. Вдруг раздавит, не сдержавшись? Хочется провести ладонями по всему телу, соединить губами в линии россыпь родинок на плече, упасть лицом в ямочку между ключиц, спрятаться в больших ладонях. У Тэхёна длинные, аристократичные пальцы, изящные кисти рук, как у пианиста, другое дело, что костяшки вечно сбиты. Чонгук эти раны всеми силами старается залечить, но его губы не обладают заживляющим эффектом. Только пробуждающим, видимо. — Домогаешься с утра пораньше? — голос чуть хриплый, тихий, из-под ресниц блестит сонный, но уже хитрый взгляд, и на губах гуляет что-то очень близкое к улыбке, но еще не. Тэхён просто улыбаться не умеет. Всегда криво, косо, одними уголками губ или усмешками. У Чонгука даже от этого сосет где-то в стороне сердца. — Собирайся, — вместо «доброго утра», — скоро поедем. — Портишь всю романтику. Да какая у них романтика — устало думает Чонгук, скатываясь с постели, — разве что ее ошметки, догорающие на костре страсти. Между ними всякое бывает, но романтика — нет. Это что-то не про них. У них только с болезненным надрывом, переступающим через себя порывом, всплеском. Между ними всегда тягуче и туго, не со скрипом, а плавно, перетекая из одного в другого, но никогда не романтика. Что-то среднее между «как же ты меня достал» и «ты сводишь меня с ума». Поцелуй теряется между сведенных крыльев лопаток, обжигает через ткань футболки, и Тэхён теряется в простынях, наверное, мечтая не выбираться из них никогда. Не тогда, когда большие ладони ползут по коже, забираясь под одежду, щекочут ребра кончиками пальцев. Тэхён переворачивается на спину, ловя своим с самого утра уже усталым взглядом серьезный Чонгука. Выгибается, обнажая шею, подначивает, провоцирует, скользя усмешкой по губам. Кожа жжется в тех местах, где по ней мажет черный взгляд. Руки сами тянутся ближе к его шее, намереваясь вцепиться намертво и не отпускать. Утянуть в ворох одеял и подушек и спрятаться там навсегда: за дверью спальни с редкими солнечными лучами, заглядывающими через занавеску, где Тэхён еще совсем нежный, не успевший обложиться волнением и недоверчивостью, где Чонгук не скупится на поцелуи и не одергивает себя, боясь задавить собой, своими эмоциями. Слова «чувствами» он намеренно избегает. Как и взгляда Тэхёна сейчас, пока все еще сидит на том же уже осточертевшем стуле и слушает лекцию Чон Хосока, по совместительству родного брата, лучшего юриста в городе и, кажется, личного кошмара Чон Чонгука. Потому что Ким Тэхён все еще ерошится, недовольный, но слушает. Внимательно слушает, но его все равно хочется встряхнуть за шкирку и сказать, чтобы перестал. Чтобы не уворачивался от касаний, чтобы не смотрел с осуждающим прищуром, что просто, не знаю- Не был таким. Не с Чонгуком. — Все будет в порядке, — и это даже не слова Чонгука внезапно. Всего лишь его брата, великого Чон Хосока, которому Тэхён сейчас внезапно улыбается. Всего лишь уголками губ, но все же. Улыбается, блин. Чон Хосоку. Не Чонгуку, который его сюда притащил. Хосоку. Хосоку, который, дай бог ему долгих лет здоровья, жизни и всего прочего, просмотрел все найденные документы, покопался в законах, что-то поуточнял, нарыл информацию и даже нашел таких же пострадавших, как и Тэхён, всего лишь-то за одни сутки. Хосоку, который привел Тэхёна в такой дикий восторг, что последний даже не особо скрывает: слушает едва ли не раскрыв рот, напряженно дергает коленями под столом, важно кивает головой, слегка хмурясь, готовый выполнить все, что ему скажут, лишь бы этот кошмар закончился. И Чонгук ему благодарен. Хосоку в смысле. От всей души благодарен за то, что он такой. Но, черт возьми- — Ты не говорил, что у тебя есть брат, — Тэхён уже только после, когда долгая, муторная беседа с кучей бумажек и объяснений закончилась, впервые заговаривает лично с Чонгуком. Оу, вау. Чонгук даже не знал, что он может так злиться буквально из-за ничего. Дурацкий Ким Тэхён. — Ты не спрашивал, — сухо жмет плечами, чуть потянув за ладонь на себя. Просто порыв. Опять. Тэхён выскальзывает из недообъятий, передернув плечами. Задумчиво хмурит брови, покусывая губы, и смотрит отчего-то себе под ноги, не отвечая даже. Его не заткнешь обычно, несет всякую чушь, лишь бы сказать, лишь бы задеть, раззадорить, а тут молчит. Нем, как рыба. Чонгук ему аквариум купит и поставит у себя в спальне. — Тэхён, — выдыхает уже только на пороге квартиры. Хлопает дверью, отрезая их от внешнего мира. Запирает в личном укромном месте, замирая посреди темного коридора. Глаза Тэхёна — мрак, густая кофейная гуща с проблесками солнечных лучей на радужке. А Чонгук внезапно устал. Ему, оказывается, теперь жизненно необходимо заряжаться, питаться энергией, собирая ладонями дрожь с кожи. Тэхён в этот раз не дрожит. Глядит чуть вопросительно, не двигается, не шарахается, не поддается ближе — ничего не делает, позволяя ладони скользнуть по скуле. Будто терпеливо ждет, а чего не знает. Чонгук тоже не знает, чего ждет и чего хочет. Тэхёна, наверное, хочет, а тот все не дается, хоть и сказал забирать. Сплошное противоречие. — Не делай такое лицо, — Тэхён вдруг просит. — Какое? — Чонгук почти шепчет, шагая ближе. — Будто в следующую секунду скажешь, что обо всем жалеешь. Самый главный страх Ким Тэхёна, да? Чонгук тихо хмыкает, позволяя себе скользнуть губами по виску и зарыться пальцами в волосы на затылке. Ему горячо выдыхают куда-то в шею. — Ты только этого и ждешь, да? В ответ устало качают головой, упираясь ладонями в грудь. Жалкая попытка оттолкнуть. Они, правда, все никак не отталкиваются, только сталкиваются ближе, почти лбами, до звона в ушах. А потом либо шипят, либо целуются. Чонгук жмет на затылок, сгребая футболку на спине в кулак, вжимает в себя, а Тэхён за него держится. Буквально держится. Продавливает пальцами кожу и глубоко дышит, прикрыв глаза. Тоже сопротивляется, видимо. Зачем — непонятно. — Не жду, — хмыкает. — Боишься. — Боюсь. — Не надо. Ему в ответ тихий, обреченный такой смех. — Ты не понимаешь, Чонгук, — мычит на поцелуй в висок, болезненно заламывая брови. — Мне страшно. Я не хочу об этом думать, но это чувство жрет меня изнутри. Не могу перестать думать об этом. Думаешь, это приятно? Нисколько. Поэтому перестань, пожалуйста. Не забирай меня у себя. — Вчера предлагал забрать. Уже отказываешься? Тэхён чуть отклоняется, перехватывая темный взгляд Чонгука. Скользит пальцами по груди, перекатывая слова на кончике языка. Будто действительно задумывается. У них всегда так странно: Тэхён мягкий в его руках и недоверчивый, Чонгук готов бросить мир к его ногам, а бросается сам весь. Ненамеренно, случайно. Готов губами проследить каждую мурашку на коже, а выходит, что только пугает, запутывая. И почему нельзя сделать все просто? Им, видимо, нравится усложнять. Конкретно Тэхёну — сомневаться. — Не отказываюсь, — хмурится, — но если берешь, то потом не возвращай. Он поэтому такой… такой. Такой весь держись от меня подальше, Чонгук, я боюсь потерять себя. А что делать Чонгуку, который уже? Который уже расчерчивает скулы поцелуями, а Тэхён наконец-то снова Тэхён и снова в его руках. Снова мнется пластилином, плавится, растекаясь, жарко и тяжело дышит, будто действительно вверяет всего себя. Чонгук не готов с кем-то этим делиться. И возвращать не намерен. — Больше так не делай, — внезапно просит. И Тэхён выдыхает вопрос в самые губы, прижимаясь своим лбом к Чонгука. — Как? — Не отталкивай меня от себя. — Как я могу? — едва уловимо улыбается, пытается язвить, но- — Мне тоже страшно, что ты уйдешь. Улыбка сходит с губ.

***

— Это странно, — первое, что слышит Чонгук, когда заходит в комнату. Тэхён сидит на полу, скрестив ноги по-турецки, в огромной футболке Чонгука, свисающей на плечах, и что-то смотрит по телевизору. Хрустит чипсами, кинув пачку прямо себе в ноги. Чонгук долго думал о том, что чувствует. У него была целая ночь, два дня и целых полгода, и это удивительно. Ким Тэхён удивительный. Слишком неоднозначный, милый настолько, насколько и грозный. Чонгук не говорит о любви, до сих пор не верит, что это она. Не симпатия. Не влюбленность. Что-то как будто другое. Между сумасшествием и помешательством, где он застрял и никак не может выбраться. Такое тяжелое, тягучее чувство, интерес во всех смыслах этого слова. Тэхёна всегда хотелось изучать. Узнать, что за мысли кроются в его темной макушке, узнать, что вызывает дрожь в теле, на что сердце стучит на один удар больше. Когда стало? Почему он сейчас глядит так внимательно, открыто, чуть устало? С какими мыслями он вообще смотрит на Чонгука? Вроде не хотел торопиться, но в итоге мчится галопом по Европам, падает в человека слишком стремительно. Это страшно. Тяжелое чувство, неподъемное, оно даже не в сердце живет, а просто под кожей, заставляя конечности двигаться по велению чувств, а не разума. Это не любовь. Чонгук не хочет думать, что это вязкое чувство и есть то самое, светлое, великолепное, описанное во всевозможных романах. Оно у него свое, отдельное для Ким Тэхёна, опасное, тягучее, где хочется кожей к коже, глаза в глаза, не рядом, а друг в друге. Падать в человека страшно, а Чонгук не просто упал, он сорвался. Захлебнулся, и Тэхён, кажется, даже не понимает, насколько все плачевно. Насколько за эти полгода сумел привязать непривязываемого человека. Сам потому что привязался. Сильное чувство как самая главная слабость. У Чонгука нет врагов, но от мысли, что кто-то захочет давить на него через Тэхёна, что-то ворочается под ребрами, гневно просясь наружу. Теряется в кофейных переплетениях радужки, перехватывая ленивый, чуть сонный взгляд. Даже сейчас разрывает от желания с силой провести по ребрам, намеренно причиняя боль. Отомстить за весь этот кошмар. Другое дело, что сердце буквально болит вместе со всеми ранами Тэхёна. Он такой расслабленный сейчас. С кончиков волос капает вода, тут же впитываясь в ворот футболки, некоторые капли затекают за, скатываясь по коже стаей неприятных мурашек. Чонгук кидает хмурый взгляд на открытое окно. — Почему у тебя бошка мокрая? — Потому что я ее мыл? — и уголком губ еще дергает, мол, ну ты совсем дурак или как? — А полотенца для кого созданы? Вздыхает, раскрывая шкаф. Тэхён же не обидится, если Чонгук возьмет розовое? Возвращается. Огибает протянутую за полотенцем руку, не долго думая над своими действиями. Дело в том, что то, как реагирует на него Тэхён, доводит Чонгука до щенячьего восторга. Возможно, Чонгуку тоже все это время просто не хватало ласки. Всем она нужна, и даже хмурые молчаливые люди не исключение. Садится на диван за спиной Тэхёна, накидывает ему на голову полотенце. Тот удивленно моргает, оборачиваясь. И вздрагивает на легкое прикосновение к шее, выгибается в позвоночнике, когда ладонь ползет вниз, под футболку, прослеживая линию позвонков. Кожа горячая, влажная после душа, распаренная, покрывается мурашками моментально, и от этого хочется довольно заурчать. Но Чонгук лишь убирает руки, принимаясь осторожно вытирать волосы от влаги. Тэхён шумно выдыхает и опирается спиной на диван, удобнее устраиваясь между коленей Чонгука. — У моей матери был бзик на то, что каждое полотенце надо использовать для разных частей тела, — облизывает пальцы, отодвигая пачку с чипсами в сторону, — и у каждого было свое. Я не был уверен, что у тебя нет такого же. Чонгук со вздохом ерошит его волосы полотенцем. — Нет. Тэхён понимающе угукает, блаженно прикрывая глаза. Он так на все, что связано с Чонгуком, будет реагировать? И правда, как кот дорвавшийся до ласки: разомлел на солнце, вытянулся, расслабился. Хорошо-то как. — Окно открыто, — Чонгук хмурится, откидывая влажное полотенце. Осторожно расчесывает пряди пальцами, — тебе только заболеть и осталось. — Я не заметил. Или сделал вид, что не. Это же не важно. В плане его личное здоровье. Никто не заботится, значит и я не буду. Насрать. Что-то типа того, да? Чонгук вздыхает, чуть надавливая на подбородок Тэхёна ладонью. Заставляет запрокинуть голову назад. У того взгляд темный, густой, ужасно красивый, выразительный. Веки будто подведены углем, и ресницы, пушистые, хлопают устало, трепещут, отбрасывая тень на скулы. Его лицо такое… милое и мужественное одновременно. Острые скулы, с россыпью родинок на песочной коже, как будто кто-то кинул сразу горсть, попал в лицо, а Тэхён рукой махнул и не стал исправлять. Губы влажные, пухлые, уголки чуть дергаются в слабом подобии улыбки. Чонгук осторожно скользит по контуру пальцем, стараясь не потревожить рану. Оглаживает большими пальцами щеки, впитывая в себя довольный выдох. Он даже, блять, вверх ногами выглядит как произведение искусства. — Что странно? Тэхён лениво моргает пару секунд, не понимая к чему вопрос. Пригрелся в теплых руках Чонгука, сонным взглядом мерцает. Мог бы, уснул бы прямо так, в этой абсолютно неудобной позе. — Ты меня совсем не знаешь. — Мы учимся вместе почти четыре года, полгода из которых ты бывал в моей квартире чаще, чем в своей. — И все же. Чонгук прикрывает глаза, прижимаясь губами ко лбу. Не целует, нет. Просто пытается впитать все нехорошие мысли Тэхёна. Забрать себе. — Я неплохо тебя знаю, — возражает. Ему в ответ непонимающе мычат, улыбаясь одними уголками губ. — Что, например? Тэхён подтягивается выше, следуя за потянувшими его вверх руками Чонгука. Перекидывает ногу через его колени, усаживается на бедра совсем бесстыдно. В одних боксерах. Чонгук ведет руками по талии, собирая футболку в складки. Лезет ладонями под ткань, подушечками пальцев осторожно оглаживая гематомы. Совсем бережно. У Тэхёна болевые импульсы смешиваются с наслаждением, и тот дергается, чуть выгибаясь в пояснице. — Ты сильный и упрямый, — губы прижимаются к плечу прямо через одежду. Опаляют горячим дыханием, — иногда прямо невозможно упрямый. Мнительный, недоверчивый. Не привык принимать чужую заботу. Тэхён шумно выдыхает, разлепляя сонные глаза. Гуляет взглядом по лицу Чонгука, цепляясь пальцами за его плечи. Голова кружится. — Тебе нравятся стихи. — Как ты- — Видел в твоей комнате на полке сборники. В ответ понимающе мычат, глуша улыбку в изгибе плеча. — Ведешь себя эгоистично, равнодушно, зачастую грубо, чтобы оттолкнуть от себя людей, — вытаскивает руки из-под футболки, уложив ладони на ягодицы. Чуть сжимает, двигая ближе к себе, — пытаешься защитить всех от себя и своей жизни. У тебя синдром героя? — С чего ты взял, что я не грубый и эгоистичный? Тэхён вскидывает бровь вопросительно, лениво улыбаясь. Взгляд мерцает под распушившейся челкой. Темный, затягивающий. Чонгук фыркает, тянется ладонью к лицу напротив, ведет кончиком большого пальца по контуру губ. Чуть давит на крошечную родинку на нижней. — Для грубого и эгоистичного человека ты слишком сильно пытался защитить меня вчера, — хмыкает. — Я для вида. — Конечно, — соглашается, — для вида. Скользит ладонями по шее вниз, к груди. Обводит ореолы сосков кончиками пальцев сквозь футболку. Смотрит. Вглядывается в потемневшую на дне радужки взвесь. Тэхён в его руках вновь как пластилин: прикрывает глаза, звучно выдыхая, выгибает грудную клетку навстречу. — Ты харизматичный. Привлекаешь всеобщее внимание, даже если не хочешь того. Тебя все сторонятся, но не ненавидят. Ты их будоражишь, но им боязно получить отказ. Для такого нежного человека, — Чонгук сладко улыбается, — у тебя слишком острый язык. — Это тебе так кажется, — Тэхён шумно выдыхает, закусывая ленивую усмешку. — Просто людям очень нравится фантазировать. Они достраивают модель поведения человека по тем признакам, которые увидели в живом общении. — Так ты притворяешься? — бровь вопросительно выгибается. — Пользуюсь твоей добротой, — хмыкает, — я хороший актер, правда? Взгляд блестит, сталкиваясь с темным Чонгука, искрится весельем и хитростью, такой привычной уже. Той самой, от которой никто взгляд оторвать не может. Тэхён всегда был таким: немного равнодушным, немного хитрым, немного саркастичным. Всего понемногу, и люди уже с ума сходят. Он, наверное, даже не замечал, как много привлекает внимания. Даже вон Чонгука привлек. — Тебя сторонились, потому что боялись напороться на твой острый язык, — дышит в губы, — но это не значит, что ты их совсем не интересовал. На тебя всегда смотрели. Ты красив. Тэхён тихо смеется, обхватывая щеки Чонгука ладонями. Заглядывает в глаза, прижимаясь плотнее: — Говори за себя, Чонгук-и. Я заметил только твой. — Ну, — тот пожимает плечами, — это уже к тебе вопрос, почему ты из сотни направленных на тебя взглядов заметил только мой? Ответить, правда, не дает. Скользит языком по губе, чуть напирая вперед. Кладет ладонь на выгнувшуюся поясницу, оглаживая большим пальцем. Держит. Второй ползет по спине, пробираясь под футболку. Собирает мурашки, довольно улыбаясь в поцелуй. Размазывает дрожь по лопаткам, скользя языком между приоткрытых губ. Глотает выдох, крепче прижимая к себе. — Ты падкий на ласку, — чуть отстраняется, но продолжает шептать прямо в самые губы. — Сам, может, этого не понимаешь, но становишься мягче, сговорчивее, стоит проявить нежность. Ты теряешься от нее, непривыкший. За твоей реакцией интересно наблюдать. Тэхён шумно и сбито дышит, чуть ерзая на крепких бедрах. Глядит угольными зрачками, затопившими радужку, облизывается, немо вскидывая бровь. — Я для тебя подопытный кролик, что ли? Чонгук качает головой, слабо улыбаясь. Перекидывает вторую ногу Тэхёна через свои бедра, ссаживает на диван, просовывая руку за спиной и чуть прижимая к себе. Ждет, когда чудовище в его руках навошкается и прижмется щекой к плечу. И откидывается на спинку дивана, обнимая уже обеими руками. — Ты должно быть прикалываешься, — а чудовище вот шумно и сбито дышит, нервно сводя колени вместе, — Чонгук. Чонгук смеется. Гуляет губами по оголившемуся плечу, успокаивающе оглаживая напряженные бедра. Тэхён снова ерзает, недовольно хмурясь. Пытается заглянуть в глаза. — Ты аккуратный, — продолжает Чонгук, — чистоплотный, самостоятельный. Любишь смотреть боевики с плохим концом или слезливые драмы. На утро предпочитаешь чай без сахара, вечером уже с сахаром, а кофе вообще не перевариваешь. От него тебя клонит в сон. — Откуда ты- — Ты полгода с завидной регулярностью ошивался в моей квартире, — Чонгук ведет губами по шее Тэхёна, поднимаясь к мочке уха. Чуть прикусывает ее, — и болтал без умолку. Думаешь, я совсем не слушал? Тэхён смеется, запрокинув голову. — А ты поверил каждому моему слову? — чуть щурится, поворачиваясь к Чонгуку лицом. — Забыл добавить, — дергает уголком губ, плавно проведя ладонью от колена выше, к бедру, — ты поразительно честный. Совсем врать не умеешь. Скрывать да, но врать — нет. У Тэхёна снова сбивается дыхание. — Ты либо сделай что-нибудь, — закатывает глаза, беспомощно хмуря брови, — либо перестань. — Перестану. — Почему? — Твои гематомы не готовы к приключениям. Тэхён недовольно морщится, крепче прижимаясь щекой к плечу Чонгука. Рисует пальцами узоры на его груди, шумно дышит, пытаясь успокоиться. Прикрывает глаза, блаженно выдыхая, стоит пальцам привычно запутаться в волосах на затылке. — И тебе нравится, когда делаю так, — острый подборок упирается в макушку, а в голосе сквозит улыбка, — сразу такой ласковый становишься, — с нажимом проводит пальцами по коже головы, массируя. Тэхён и правда растекается. Сам знает. — Пользуешься моими слабостями? — тянет с ленивой улыбкой на губах, чуть выгибая шею. — Доставляю тебе удовольствие, разве нет? — Оно должно быть обоюдным, разве нет? Чонгук утробно смеется, крепче прижимая Тэхёна к своему плечу. Тот даже уже не пытается сопротивляться. Давно капитулировал: ни глаза не закатывает, ни колкостями не бросается — ничего. Только тихо и размеренно дышит, сонно моргая. Это умиротворяет. Будто весь мир ставится на паузу. Забываются все проблемы. Ничего не важно. Лишь короткие импульсы от затылка куда-то вниз по спине мурашками. Только тихое дыхание где-то над ухом вперемешку с ленивыми поцелуями. Тэхён действительно чувствует себя разнеженным и заласканным. Это приятно. — Кто сказал, что я не получаю от этого удовольствие? Вот уж действительно — слабо улыбается, растекаясь щекой по плечу и прикрывая глаза — никто.