Нелюбовь

У них все как-то неправильно. Чонгук не то чтобы часто читал книги о любви, но ему почему-то кажется, что так не должно быть. Он шелестит страницами какого-то бульварного романчика, цепляясь взглядом за мелькающие перед глазами строки. Бабочки в животе, трепет, легкое опьянение — боже, да там столько симптомов, и все разные. Будто любовь — не чувство, а болезнь. Страшная и неизлечимая. А если и излечимая, то только с тяжелыми последствиями. Такие бульварные романчики кажутся правильными. Законченными с любовной точки зрения. Герои встретились, герои полюбили, герои столкнулись с трудностями, препятствующими их любви, герои преодолели эти препятствия, герои вместе и счастливы. Конец. У них с Тэхёном все как-то не так. Неправильно. Не по канону. Они встретились, а через три с половиной года Чонгук внезапно его заметил. Он его заметил, а потом они столкнулись с трудностями. Позже выяснилось, что с трудностями Тэхён столкнулся давно. Они так и не справились с этими трудностями, но уже вместе и счастливы. И Чонгук все еще не уверен, что может идентифицировать свое чувство как любовь. Судебный процесс, как и ожидалось, на самом деле, затянулся. Он тянется уже полгода, первые три месяца из которых Тэхён ходил нервный, злой и угрюмый. И, конечно же, он все еще живет с Чонгуком. Теперь Чонгук понимает, о чем говорил Тэхён, когда сказал: «Ты меня совсем не знаешь». Действительно не знает. И тут у них тоже все неправильно, не по-человечески. Съехались, будучи практически незнакомцами. Чонгук, наверное, с ума по нему сходит, раз радуется этому до глупой улыбки на губах. Он Тэхёна теперь знает. Знает все, от глупых и не очень привычек до некоторых сакральных мыслей в голове. Тэхён не простой дурачок, его тяжело читать, но Чонгук пытается. Изо всех сил пытается, чтобы у них стало хотя бы вполовину так правильно, как в этих дурацких бульварных романчиках. Страшно Тэхёна этим своим помешательством задавить. Тэхёна, который мило морщит нос, склонившись над документами с работы. Его хочется. Хочется не в том смысле слова, когда между ног чешется глупое возбуждение, страсть, искры, безумие. Его просто хочется. Всего. Себе. Всегда. Чтобы ни миллиметра между ними, чтобы один воздух на двоих. Тэхён ласковый и ворчливый. Он раскрывается с совершенно неожиданных сторон и слишком внезапно. Чонгук не успевает удивляться. Только падать-падать-падать. Иногда он боится, что приземляться будет больно. Что расшибется насмерть, раздробит ребра, раскрошит легкие в пыль, распластается лепешкой на самом дне души Тэхёна и там испустит свой последний вздох. И страшно внезапно совсем не это. Не страшно упасть, потому что это Тэхён. Страшно только разве что за него. Ведь если Чонгук все-таки расшибется, то Тэхён расшибется об чувство вины. Он же все еще ворчливый, но светлый, аж глаза слепит, и Чонгук сдерживается, но не выдерживает. Идет ближе, скользит ладонями по лопаткам, улыбаясь уголками губ, когда Тэхён их от неожиданности сводит. И чуть опускает ладонь с зажатым в ней планшетом с чем-то вероятно очень важным, но знали бы вы, как Чонгуку насрать. — Не отвлекай, — фыркает Тэхён. — Не отвлекайся. Теперь улыбается, закатывая глаза. Невольно расслабляет плечи, когда на них укладываются большие ладони и мягко массируют забившиеся мышцы. От этого разве что замурчать хочется, но он лишь откидывается головой назад, перехватывая внимательный, черный, такой до дрожи взгляд Чонгука, что у самого в горле пересыхает. — Что ж тебе неймется? — беззлобно, мягко даже. Это по-своему ласково, Тэхён иначе и не может. Он же привыкает все еще, продолжает пускать по чуть-чуть в душу, хоть Чонгук и без этого просачивается через все щели. Однажды Тэхёна, наверное, просто прорвет. — Я ничего не делаю. — Сам отчеты делать за меня будешь? Чонгук показательно мотает головой, наклоняется, оставляет мягкий поцелуй на макушке, тут же вскидывая руки, мол, я ничего не делаю, все-все, ухожу. И действительно отходит, мысленно считая в уме. Один. Два. — Ну и куда ты собрался? — цокают языком за спиной. Три. Обратно его тянет уже пара рук, обвивает вокруг торса, прижимаясь к пупку губами. Тэхён трется щекой, блаженно выдыхая, смотрит исподлобья, блестит взглядом хитро и требовательно. Непередаваемый коктейль. Чонгук в восторге. — Можешь не делать отчеты, — буднично так, между делом. — О, ты разрешаешь? — Да. А теперь обними меня. Быстро. — Иначе передумаешь? Руки скользят по плечам, ниже, на спину, пересчитывают ребра. А Тэхён тает, теряя весь свой полувоинственный настрой, мыча под нос что-то отдаленно напоминающее: «Конечно». У них же университет уже остался позади, работа не дремлет, они действительно вышли во взрослую жизнь. Но отчеты все равно не делаются, простаивают такими вот вечерами, когда Тэхён купается в объятиях, а Чонгук купает. И он до сих пор не придумал, что скажет маме, когда она все-таки узнает о Тэхёне. Мам, знакомься, это мой парень? Фактически так и есть. Парень, возлюбленный, любимый — так принято говорить о тех, с кем вступают в такого рода отношения. Хотя Чонгук думает, что ему бы больше подошло определение: «Мам, знакомься, это мой Тэхён». Мой от головы до пят. Мой со всеми его странными заморочками и загонами, мой со всеми милыми привычками и улыбками украдкой, а ухмылками в открытую. Иногда казалось, что Тэхён вообще весь для него. Весь такой, что даже придраться не к чему, хоть Чонгук и бесится иногда, когда ему выговаривают за разбросанные носки. Почему-то мысль: «Это моя квартира вообще-то», — даже не проскальзывает. Хоть фактически это и правда его квартира, его дом, куда он великодушно пустил Тэхёна. Чонгука вообще такие вещи не волнуют, а вот Тэхёна, как уже давно выяснилось, волнуют. Его вообще многие вещи волнуют, и он привык эти вещи обмозговывать у себя в голове, а потом корректировать свою модель поведения, исходя из своих умозаключений. Иногда такие умозаключения бесят. Ужасно. — Тэ, — Тэхён тогда едва повернул голову, нервно дернув уголком губ, мол, слушаю. День выдался тяжелым, суд снова назначил новое слушание, будто всех доказательств, что Хосок предоставил, недостаточно. Тэхён хоть и старается не показывать, но расстроен. Чонгук ощущает это почти физически. И на каком-то ментальном уровне, когда внутри что-то неприятно скребет, а мысли путаются, пытаясь придумать, как вытащить его Тэхёна из его состояния. Его Тэхён все еще бросается ухмылками направо и налево и все еще тает конкретно в одних сильных руках, подставляя шею под поцелуи. Чонгуку доставляет какое-то мазохистское удовольствие раз за разом плавить мягкими поцелуями и едва различимым шепотом в кожу до такого состояния, когда Тэхён может только кивать и что-то невнятно мычать в ответ, купаясь в блаженстве. Он такой сильный, представляете? Чонгук и так это знал, но вскоре убедился в этом воочию. Когда Тэхён проводил бессонные ночи за конспектами и билетами, попутно успевая писать диплом и работать, спасибо хоть, что на одной работе, а еще приходить на все слушания и раз за разом получать назначение о новом. Он успевал и жутко не высыпался, Чонгук помнит то время слишком отчетливо. Помнит, как Тэхён смотрел на него воспаленным взглядом и хмыкал на любое предложение о помощи. Фыркал, отбрыкивался, готовый даже зарычать, потому что Чонгук и так слишком ему помог. Другое дело, что сопротивляться ему Тэхён так и не научился. Так вот, Тэхён сильный. В нем такой крепкий стержень, что иногда Чонгуку кажется, тот перенес бы на себе вес целой планеты и не переломился бы. Тэхён упрямый, сильный и до ужаса нежный, и эти три черты его характера превращают сердце Чонгука в какую-то труху, яростно желающую либо занежить до смерти, либо стукнуть да посильнее. Потому что даже у упрямства должна быть мера, а Тэхён в своем ее почти не видит. — Прекрати делать такое лицо, — просит Чонгук. — Какое? — Такое, будто на все мои слова ты покиваешь, а потом сделаешь по-своему. Тэхён не прекращает устало ухмыляться и удивленно вскидывает бровь. Стойко терпит скользнувшие тыльной стороной костяшки по скуле, прикрывая глаза лишь на мгновение. Чонгук знает это мгновение: жалкая попытка бороться. Он потом сдастся, Чонгук уверен. Проворачивал это слишком много раз. Пользуется чужими слабостями, и ему совсем не стыдно. Надо же как-то тормозить Тэхёна и его упрямство. Страшно представить, что Чонгук бы делал, не будь в его руках такого грозного оружия. Хотя правильнее было бы сказать: «Не будь его руки таким грозным оружием». Тэхён в них тает. Теряется и тает. — Пойдем домой? — предлагает, пряча его щеки в своих ладонях. — Я… — а вот это уже дается нелегко, — могу тебе почитать или… Тэхён мычит, улыбаясь одними уголками губ. Это все еще не улыбка, но уже что-то гораздо больше походящее на нее. Чонгук не будет рассказывать, какими окольными путями шел к ней. — Домой, — повторяет на выдохе. — Да, пойдем домой. Чонгук не напоминает о том, что Хосок предупреждал. Что говорил. Что это не удивительно. Что весь процесс будет тянуться год, а то и два. Главное, что Тэхён сейчас в относительной безопасности. Главное, что он соглашается пойти домой. Для Чонгука эти моменты как маленькие победы над упрямым характером Тэхёна. Над его вечным нежеланием принимать чужую помощь, сочувствие. Над его невыносимой самостоятельностью. Ему не нужно побеждать самого Тэхёна. Просто необходимо, чтобы тот позволял помогать. Чонгуку ведь впервые в жизни хочется помогать просто. Не ради каких-то там плюсиков в карму. Он же Тэхёна теперь уже знает. Не как свои пять пальцев, нет, совсем нет. Жизни не хватит, чтобы изучить Тэхёна вдоль и поперек, но Чонгук его все же знает. Понимает, что означает залегшая между бровей морщинка или конкретно эта кособокая ухмылка. Знает, сколько ложек сахара тот кладет в чай и на каком боку любит спать. Он знает, что Тэхён обдумывает слишком много, а подпускает к себе практически никого, оттого и сладко так на душе, потому что Чонгука он подпустил. Бабочек в животе все еще нет, но Чонгук действительно чувствует себя пьяным. Не опьяненным, а пьяным, до жуткого головокружения и трясущихся пальцев. Он знает, что чувствует любовь как-то слишком преувеличенно. Ее и так было много, а потом Тэхён въехал в его квартиру, по ощущениям в душу, и их стало катастрофически много. Потому что теперь он может с утра зайти на кухню и обнаружить на стуле скрюченного над ноутбуком Тэхёна с недопитым чаем в кружке. Чонгук помнит время, когда чуть ли не насильно поил того кофе, чтобы Тэхён просто лег спать. Абсурдно звучит, но работает. Теперь Чонгук смотрит на две зубные щетки в стаканчике и отдельную полку с вещами в шкафу. Хотя Тэхён дома все равно таскает его футболки. Теперь Чонгук может уткнуться ночью в его загривок и мягко провалиться в сон. Теперь его дома всегда кто-то ждет. И всегда кто-то ждет Тэхёна. Чонгук никогда не думал, что будет ловить такой кайф с одного только взгляда на макушку Тэхёна между его бедер. И, нет, если вы подумали о чем-то пошлом и грязном, то нет. Нет-нет. Тэхён как-то сразу облюбовал ковер перед диваном: обожает устраиваться между ног Чонгука и грызть что-то вредное, не отрывая взгляд от экрана телевизора. Там какая-то сопливая мелодрама. Прямо как Тэхён любит. — Плакать не будешь? — тот еще и интересуется глумливо, хрустит крекерами, облизывает соленые пальцы. Чонгук свои запускает в макушку Тэхёна, вплетает в волосы, чуть царапнув ногтями кожу головы. — Ты подавился соплями, пока смотрел «P.S. Я люблю тебя». — Если ты пытался меня пристыдить, то у тебя не получилось, — меланхоличное снизу. Тэхён откидывается головой назад, задирая подбородок. Перехватывает взгляд Чонгука. В глазах уже родные черти пляшут, на губах змеей вьется ухмылка. Чонгук такие обожает сцеловывать. — Еще не вечер, — пожимает плечами, чуть толкнув коленом в плечо, пытаясь обратить внимание Тэхёна на телевизор. — Ты пока смотри, а я за платочками схожу. Чонгук действительно никогда не думал, что собственные чувства смогут его когда-нибудь напугать. Потому что их слишком много. Они везде. В каждом взгляде, жесте, мгновении. Он будто жить заново учится. Подстраивается под новые импульсы своего организма, под новые потребности. Учится понимать, видеть, заботиться. И не давить. Последнее получается особенно тяжело в тех условиях, что Тэхёна буквально иногда хочется сожрать. Всего. Поглотить. Обнять до хруста костей и не выпускать. Чонгук и правда сдерживает себя всеми силами, хоть и хочет орать от счастья, когда невероятно уставший голос Тэхёна на облегченном выдохе в трубке ему вещает: — Все закончилось. Чонгук сдерживает себя, рассыпаясь в суховатых поздравлениях, даже улыбается счастливо, пока все коллеги недоуменно косятся на него. Да чтобы Чонгук и так улыбался? Всего лишь Тэхён позвонил, ничего нового. Чонгук сдерживает себя, думая о том, что теперь у них наконец-то начнется новая жизнь. Новая глава без страха, сомнений и с расслабленным Тэхёном в его руках. Голос в трубке действительно был счастливый, ласковый, такой, какой обычно только наедине и в руках Чонгука. Чонгук сдерживает себя, нервно вертя ключом в замочной скважине и предвкушая этот вечер. И следующий день. И после. И всю жизнь дальше. Он и не заметил, когда начал думать о будущем в ключе их обоих. Это как-то незаметно произошло: человек входит в твою жизнь вроде стремительно, выбив дверь с ноги, но все порывается уйти, остаться все-таки за косяком и глядеть оттуда своим черным взглядом. Чонгуку было все равно до того момента, пока он не начал думать о том самом, что за косяком двери. Холодно ему там? Голодно? Больно? Процесс запущен, а осознание пришло лишь тогда, когда этот самый уже сидит на диване, скрестив ноги, а Чонгук думает о том, что надо бы принести ему плед. Мысли о будущем не пугают, а почему-то будоражат. Глупое предвкушение, с которым Чонгук шагает в их комнату, а там совсем не внезапно Тэхён. Внезапно собирает вещи. Чонгук так и прирастает ногами к полу, забывая все слова на свете. — О, пришел, — так буднично, как будто он сейчас не собирает чертову сумку, чтобы что? Уйти? — Ты ужинал? Чонгук молча вскидывает бровь, на негнущихся ногах ступая ближе к кровати. Ему даже описывать не хочется все, что он испытывает в данный момент. Страх? Даже хуже, наверное. Он давно заметил, что все его чувства в отношении Тэхёна увеличиваются в стократ. Чонгук даже под дулом пистолета так бы не трясся, как сейчас. У него мир на глазах в одного Тэхёна стягивается, концентрируется в нем одном, а после рушится, уходит, ускользает из пальцев, и хочется кричать, лишь бы не. Просто, пожалуйста, только не уходи. — Чт- — прокашливается, — что ты делаешь? Теперь бровь вскидывает Тэхён. Смотрит на сумку с вещами на кровати, неуютно ведет плечом. Сто процентов опять что-то надумал и решил сделать по-своему. — Собираю вещи. Все же закончилось, — мягко, осторожно даже улыбается, — мне больше ничего не угрожает, так что я могу вернуться к себе. Чонгук жмурится, качая головой. — Зачем? Тебе здесь, что ли, плохо? Тэхён поджимает губы, отворачиваясь. Скручивает свои футболочки в рулетики, давит на них ладошками, утрамбовывая в сумке. — Ты не хотел торопиться, — звучит как-то сухо. Мы уже. Хочется закричать Чонгуку. — Теперь хочу, — медленно моргает. Тэхён шумно выдыхает. Руки замирают в одном положении, а сам он склоняет ниже голову, будто очень-очень устал. Сильно. Все пять лет стойко терпел, а сломался, когда все уже закончилось. Чонгук очень сильно не понимает и сдерживается. Если сделает хоть один шаг, то не выдержит и просто сорвется. Сломает ребра, наверное, сдавит, скрутит, потому что в отношении Тэхёна у него в груди ком, который пульсирует, давит и заставляет хотеть безумства. — Не хочешь, — выдыхает, — так будет лучше. Не добавляет повисшее в тишине «я думаю». — Почему? Тэхён кособоко ухмыляется. Чонгук знает, что это значит. Больно, но показывать не хочется. Тэхён всегда так делает. Жалкая попытка спрятаться. От Чонгука. Жаль, что Чонгук уже давно его нашел, да? — Да потому-, — сбивается. Шумно выдыхает, разворачиваясь лицом. В два шага преодолевает разделяющее их расстояние, внезапно обиженно всматриваясь в недоуменно хлопающие ресницами глаза. — Я знаю, что тебе сложно и непривычно со мной, — даже яростно, — лучше давай… сначала. Нормально, как у людей. Попробуем. Я не… ухожу от тебя. Просто- — С чего ты взял? — перебивает. Тянет руки к щекам, гладит большими пальцами скулы, и Тэхён снова улыбается кособоко, укладывая свои ладони на запястья Чонгука. — Потому что ты напряжен, — пожимает плечами, — всегда. Особенно когда касаешься меня. Я не слепой, Чонгук. Чонгук удивленно распахивает глаза. Напряжен? Он? С Тэхёном? Пальцы действительно охватывает едва заметная дрожь, мышцы задеревенели от напряжения. Но он же… Он- Чонгуку хочется истерично засмеяться. Или заплакать. Или дать смачного подзатыльника. Что-то да хочется, но он может только сильнее сжимать щеки Тэхёна в ладонях, действительно напряженно всматриваясь в его грустные глаза напротив. — Идиот, — фыркает непонятно кому — себе или Тэхёну. Последний вскидывает недовольный взгляд и уже предпринимает попытку выбраться из недообъятий, снова скользнуть за порог дверного косяка. Черта с два Чонгук его теперь отпустит. — Ты прав, — выдыхает, — я напряжен. Тэхён дергается как от пощечины. — Но, господи, — продолжает, качая головой, — ты… мог просто спросить! Дело не в этом, я- Боже, как же сложно объясняться в чувствах. Хоть делает это не впервые. — Я сдерживался, ясно? — фыркает, отворачивая голову. — Я не хотел тебя напугать тем, что чувствую, поэтому сдерживался. Поэтому напряжен. Мне тебя… иногда просто так хочется. Всего тебя. Я боюсь, что просто убью тебя случайно. Вот и- Тэхён охреневает. Вырывается, отступая на пару шагов назад. Истерично смеется. — Чего, бля? — хрипло. — Я был напряжен потому, что сдержи- Тэхён накрывает его губы своими, мягкими, но напористыми. Лопатки врезаются в стену, и Чонгук выдыхает, прижимаясь к Тэхёну всем телом, пока тот сам вгрызается пальцами в кожу до ярких отметин, яростно кусаясь. — Идиот, — шепотом, прерываясь на хаотичные поцелуи, — придурок. Да я с ума сходил, думая, что тебе со мной некомфортно, — Чонгук скользит пальцами по ребрам, ласково оглаживая в попытке успокоить, — не смей так больше делать. Ясно? Не смей, я хочу забрать все, что ты можешь мне дать. Все, что ты хочешь, все твои чувства ко мне, все хочу. Чонгук! Чонгук смеется, уворачиваясь от подзатыльника. Сминает лицо Тэхёна в своих ладонях, замирая на мгновение. — Правда можно? Тот закатывает глаза. — Можешь даже сожрать меня, если так хочется. А Чонгуку и правда хочется. Ему столько всего в отношении Тэхёна хочется, вы бы знали. Он же это… с ума по нему сходит, не любит, нет, точно нет. Это что-то другое, Чонгук давно понял. Что-то фантастическое, нереальное, когда сердце в груди бьется только ради одного человека. Оно, его сердце, может, и остановилось бы давно, не будь Тэхёна, но нет, бьется, быстрее чем обычно бьется, старается, радуется — и все ради одного человека. У него же эмоциональный диапазон как у улитки, но с Тэхёном этих эмоций так много, что Чонгук еле успевает их сдерживать. С ним сложно, хорошо, нереально и очень-очень тяжело, но не так, как когда много проблем, а как когда тяжело просто дышать рядом от того, сколько в Чонгуке всего к одному Тэхёну. Последний ведь даже и не подозревает, наверное, что творит одним этим своим темным взглядом из-под ресниц. Ноги путаются в ногах, пальцы — в пуговицах рубашки. Чонгук даже переодеться с работы не успел, а кожу уже опаляют горячие поцелуи. Тэхён падает на постель, судорожно спихивая сумку на пол. Рулетики из футболок разлетаются по полу. Время, так стремительно полетевшее между ними, замедляется, стоит Тэхёну приземлиться макушкой на подушку. Чонгук нависает сверху, шумно и сбито дыша. Ловит черными зрачками мягкий взмах ресницами и приоткрытые влажные губы. Дрожащими пальцами спускается от щеки ниже, к ключицам. — Покажи, — у Тэхёна взгляд безумный, жадный, когда он шарит руками по спине Чонгука, яростно желая притянуть его еще ближе. — Я хочу почувствовать это, слышишь, Чонгук? Чонгук просто не уверен, что Тэхён выдержит, что не рассыплется в руках, не растворится, но все равно падает лицом в ложбинку между ключицами и жадно-жадно дышит, вдыхает запах парфюма, с нажимом проводя ладонями по ребрам — те уже давно зажили и целовать их не страшно. Ему же теперь правда можно? Поглотить всего, целиком. Слиться кожей к коже, чтобы ни миллиметра между. Чонгук ведет ладонями по лицу, большим пальцем по контуру губ, руки дрожат, но уже от предвкушения, давит на нижнюю губу, слегка оттягивая. Тэхён льнет к прикосновениям, как изголодавшийся, ухмыляется, стреляя хитрым взглядом из-под ресниц. — Хватит трястись надо мной, я не хрустальный. С этим можно поспорить, но Чонгук молчит. Хмыкает куда-то в шею, давит ладонями на бедра, разводя их в стороны — Тэхён обхватывает ногами его торс, сцепляя стопы в замок за спиной. Когда-то, еще в самом начале, год или полтора назад Чонгук подумал о том, приятно будет сцеловывать ухмылки с этих пухлых губ до тех пор, пока от них не останется ни следа. Пока не польются сладкие стоны. Сейчас воплотит. Подушечками пальцев оглаживает подернутые румянцем жара щеки, откидывает челку на лоб, открывая безумный, бездонный взгляд со знакомыми демонами, пляшущими где-то на глубине зрачка. Издевательски медленно ведет кончиком языка по губам и давит на плечи, не позволяя подняться, потянуться навстречу. — Давай, Чонгук, — подначивает, елозя макушкой по подушке, устраиваясь поудобнее, — я не верю, — ведет подушечками пальцев по напряженным рукам по обе стороны его головы, — точно ли мне не нужно идти собирать вещи? Чонгук морщится, недовольно промычав что-то в изгиб плеча. Тянет футболку выше, вынуждая Тэхёна приподняться. Откидывает ее куда-то в сторону. Кажется, к той куче вещей, вывалившейся из сумки. Чонгука, кстати, футболка. Скользит губами по ребрам, сжимая пальцами бедра, прикусывает кожу, тут же зализывая. Мышцы под его ладонями перекатываются, судорожно сокращаясь, покрываются мурашками. А Тэхён открыто смеется на такое нетерпение. — Действительно, — тянет в потолок, давясь воздухом, — будто сожрать хочешь. Ощущает в полной мере, как требовательно и властно Чонгук ведет руками по коже, как жадно дышит, губами впиваясь в ребра, как едва ли не дрожит сам от возбуждения и желания, вдавливая в кровать всем телом. Даже не верится, что это Чонгук. Тот самый, который едва ли взглядом удостаивает, вечно щурится, будто рассмотреть что-то пытается, фыркает. Приласкает деревянными пальцами, осторожно приложится губами к сердцу и все. Поминай как звали. Тэхён каждый раз мысленно умирал и возрождался в его руках от сквозящей напряженной нежности. Знал бы, в чем все дело, давно бы что-то с этим сделал. — А говорил, не любишь, — снова беззлобно фыркает, извиваясь под горячими поцелуями у пупка. — Не люблю, — мычат туда же, хватаясь за шлевки джинс, чтобы притянуть ближе, притереться пахом. Нависает над раскрасневшимся лицом, вглядываясь в расслабленную ухмылку. Пальцы действительно дрожат, когда он ведет подушечками по коже, сердце в груди выстукивает небывалый ритм. Боже, как бы его не разорвало. Между ними воздух смешивается, оседая на легких густым конденсатом. Тэхён даже моргнуть не успевает, только вздрогнуть едва, когда Чонгук опускается ниже. Осыпает лицо нежными, но хаотичными поцелуями, будто пытаясь пометить каждый миллиметр кожи. И шепчет-шепчет-шепчет: — Не люблю, говорил же, — мажет языком по губам. Тэхён их распахивает в попытке урвать поцелуй. Пальцы скользят по ребрам мучительно медленно. — Это нелюбовь, Тэ, это, — сокрушенно выдыхает, цепляя зубами мочку уха, — я не знаю, что угодно, но не любовь. Мне хочется быть с тобой постоянно. Врасти в тебя, слиться, чтобы никто никогда не узнал, каким ты бываешь. Не узнал тебя так, как знаю я. Это сводит меня с ума, правда. То какой ты. Я уже говорил тебе, ты везде. Всегда со мной тут, — прикладывает руку к виску, — и тут, — к сердцу, — постоянно. От тебя нет избавления, и оно становится только сильнее. Хуже. Мне даже контролировать это сложно, — сокрушенно выдыхает. — Но я не могу держать тебя силой. Поэтому я прошу снова, пожалуйста. Не уходи. Тэхён задыхается от его слов. Тогда, больше полугода назад, этот разговор между ними оседал мягким теплым осадком на сердце. Судорожная просьба, страхи Тэхёна, страхи Чонгука — все это воспринималось как-то иначе. Несерьезно, что ли, по-другому. Будто действительно временное помешательство, наваждение. Оно все забылось, стерлось под давлением тяжелых дней и деревянных объятий, стерлось под давлением страхов и сомнений. Возможно, Чонгуку часто придется повторять одно и то же, Тэхён же мнительный до мозга костей. Но ради него он готов, кажется, и умолять по сотни раз. Лишь бы он не- — Не- — Не уйдешь, знаю, — Чонгук мажет улыбкой по коже, впитывая в себя сладкую дрожь. Прикрывает глаза, смакуя судорожные шумные вздохи и выдохи, — но мне все равно страшно. Даже думать об этом мучительно. Как тебе о том, что я пожалею. Пожалуйста, — приподнимается на локтях, вглядываясь в темные глаза напротив. У Чонгука у самого взгляд — бездна. Серьезный, черный, внимательный, — если однажды я скажу тебе уйти, ты не шелохнешься, ясно? Обещай, что даже с места не сдвинешься. Ты уже весь во мне, понимаешь? Если уйдешь, то заберешь меня у себя тоже. Я себе без тебя не нужен. Тэхён ничего не говорит. Быстро-быстро моргает глазами, открывая рот. Тут же закрывает его. Кивает, шумно выдыхая. И еще раз, и еще. Тянет руки, зарываясь пальцами в волосы на затылке, прижимается ближе. Дрожит. Чонгук улыбается, обвивает руками, вздрагивает на холодный влажный нос, уткнувшийся в шею. Вот и сбил спесь, называется. Довел до слез, кажется. Они теперь только так и смогут, наверное. Доходя до грани, когда соприкосновение тел равно соприкосновению душ. Обнаженных, незащищенных. Раньше в постели только страстью и горели, а сейчас будто все по новой, отматывая киноленту назад и прокручивая заново. Мучительно медленно, заволакивая зрачок щемящей нежностью. Тэхён растворяется. Теряется в простынях и между поцелуями. У него с Чонгуком по-разному бывало: и грубо, и страстно, и быстро, и медленно. Но так нежно — никогда. Он задыхается. Стонет на особо глубоком толчке, выгибаясь дугой. Подставляется сердцем под большие ладони. Оно у него бьется всегда быстрее для Чонгука. И сейчас тоже, когда тот склоняется, нависает сверху, ангел-хранитель и дьявол в одном лице, и шепчет, издевательским жаром опаляя и без того полыхающую кожу: — Тебя ни один художник не сможет нарисовать, — дорожка поцелуев вспыхивает бордовыми метками от шеи до пупка. — Ты слишком… невероятен. Будто сама красота в своей физической форме. Мне даже смотреть на тебя тяжело. Ты такой- — Хватит, — жмурится, — прекрати, это слишком. — Слишком что? Слишком много для него одного. Тэхён не привык. Тэхён довольствовался деревянными ладонями, сминающими щеки. Влажными поцелуями, но никак не этим- Кажется, он сгорает. Плавится под блуждающими по телу ладонями, выгибается навстречу поцелуям, стонет на особо глубокие толчки. Ему даже не страшно сейчас вот — обнаженным душой и телом, потерявшись в простынях, лежать с сердцем нараспашку. Он ведь к Чонгуку тоже так же. До безумия, до помешательства, когда хочется остаться в их маленьком мирке навсегда. За окнами их скромной спальни пихать по углам стоны и счастливые слезы под подушку. Собирать руками друг с друга дрожь и прятать по карманам. Кутаться в чужие руки, спасаясь от холода, одиночества и всего мира. За окном только ночь вступает в полную силу, а у них рассвет. Новый день, выплескивающийся шумным дыханием в ухо, дрожью в коленях и сбитыми стонами в подушки. У них теперь все будет хорошо. Ведь Тэхён… он же тоже любит. Любит, когда Чонгук такой. Такой невыносимо, до слез, каплями срывающимися с ресниц, нежный, открытый. Когда сам тихо стонет на ухо, проминая пальцами кожу, вдавливает в постель. Только для Тэхёна такой, ни для кого больше. И черта с два Тэхён будет с кем-то Чонгуком делиться. Он сам будет весь для Чонгука. С ним не страшно. С ним можно любым, понимаете? И злым, и добрым, и скучающим, и грустным, и радостным. Даже слабым не страшно. Тэхёну слишком хорошо в его руках, чтобы примерять на лицо ухмылки. Он бы себя заковал в его руки. Перспектива провести так вечность не ужасает, даже если кто-то будет методично клевать ему печень. Пока он в руках Чонгука, душе, сердце, всё хорошо. Поэтому Тэхён растворяется. Распадается. Теряется в простынях и подушках, оглушая стонами. Поэтому цепляется своим черным взглядом за чужой такой же как будто — но точно не — в последний раз. Не говорит — им и не нужно. Они давно так общаются. Без слов, вне времени и контекста. Взглядами, жестами, нежными поцелуями по коже. Всполохи синяков давно зажили, и лишь маленький шрам левее пупка едва напоминает о чем-то поистине страшном, опасном, ужасающем. Под губами Чонгука они зацветают багровыми узорами. Под руками Чонгука расцветает весь Тэхён на самом деле. И. Каждый. Чертов. Раз. Умирает на: — Тэ, — самое нежное на свете. — Что? — Больше никогда не- — Не буду. Они и сейчас лежат голые, с обнаженными душами. Касаются друг друга ладонями, смотрят глаза в глаза молча. Переплетают пальцы, скользят губами по коже. Это же его Чонгук. Его панацея, спасение, отрада, нежность в ее истинном обличии. Тэхён только щекой жмется ближе к сердцу, чтобы послушать. Прикрывает блаженно глаза на мягкий поцелуй в макушку. Улыбается на тихий, явно сдавленный вздох умиления выше. Улыбается. Чонгук эту улыбку собирает в ладони, губами соединяя родинки в созвездия. — Чонгук. — М? — Я тоже. — Что? — Не люблю тебя. Чонгук глядит в черные глаза внимательно, но понимающе. Будто спрашивает: «Ты тоже это чувствуешь, да? Оно сводит с ума». Тэхён не знает, станет ли его «не люблю» когда-нибудь просто «люблю», а после и вовсе обычным «все равно». Не знает и не говорит «никогда». Но хочет верить. Надеяться. Надеяться, что в их случае «никогда» действительно не настанет. Врастет между ними незримым обещанием. Глупым «не» вклинится между «я» и «люблю». Таким чертовски важным «не». Тэхён смакует его на своих губах, снова повторяя. — Не уйду. Не обижу. Не люблю. Потому что у них нелюбовь. Не любовь, а что-то другое. Другим непонятное, незнакомое. Их сумасшедшее, фантастичное. И личное. Его и Чонгука.