Букет розовых камелий

Дазай равнодушно валяется посреди футона в своей комнате общежития, в какой-то неестественно странной позе. Вроде лежа и на боку, но одновременно и смотря в потолок, каким-то образом перекрутив ноги между собой. Почти восьмёркой уже свернулся, кости от этого ломить потихоньку начинает, да двигаться не хочется. Он, между прочим, занят тем, что считает микротрещины на этом самом потолке. То, что каждую из них Дазай уже выучил за сотню бессонных ночей — совсем неважно. Ему нужно занимать чем-то себя, иначе через час совсем головой отъедет. Полупустая бутылка саке стоит где-то на полу, вроде бы уже третья подряд. Он спустил на алкоголь практически последние свои деньги, оставив про запас только сбережения нужные для аномального количества бинтов и консервированных крабов. Дазай купил себе саке в целом только для того, чтобы попытаться таким образом уснуть сегодня, но получается что-то не очень. Время перевалило за 3 часа ночи недавно, а он всё так же лежит и занимает себя чем может. События, произошедшие за всё время, что он был в тюрьме, таки немного сказались на нём. Дазай не очень хочет в этом самому себе признаваться и предпочитает делать с этим то же самое, что и c остальным — игнорировать. Это самый действенный его метод решения всевозможных проблем с моральным состоянием. Делать вид, что ничего не существует, подавлять, закрываться и притворяться бестолковым. Наверное, сейчас это уже не так уместно, ведь для его коллег больше не секрет кто он и что из себя представляет. Прошло достаточно времени для того, дабы они в полной мере успели убедиться в его способностях, как умственных, так и не только. Один лишь Ацуши до сих пор пытается верить, «Дазай-сан, вы хороший человек». До чего же приторное описание его личности, будто и в Мерсо он угодил так, по собственному желанию, а не из-за сотен преступлений совершенных в прошлом. К слову, минимум половину из них слепой пес так и не озвучил. То ли Босс прошлый таки постарался, то ли он сам работал лучше, нежели предполагал. Мерсо. Действительно неплохая проверка для его интеллекта, пожалуй, так весело ему ещё никогда не было. Постоянно находиться под наблюдением, не только охраны, но и под прицелом проницательных глаз напротив. Взвешивать каждое слово, вслушиваться в тихий вздох, ища в нем подвоха и наблюдать за малейшими движениями своего собеседника. Обычно у него это выходит автоматом, он даже особо и не напрягается, но тогда напротив него сидел не абы кто. Интеллектуально драться со своим отражением в зеркале занимательно. Дазай никакой эйфории от победы не почувствовал, напротив, он будто прожил свои последние мгновения и благополучно умер. Словно, сам проиграл вместе с Достоевским. В этом он себе признаваться отказывается, ещё больше, чем в том, что все события на его душевном состоянии как-то отразились. Дело в том, что Дазаю банально скучно. Он не может найти больше ничего, что сравнится с событиями в Мерсо. Вся эта спокойная жизнь, бумажная волокита в Агентстве, даже эта комната — это всё его душит. Не такой он человек, чтобы радоваться подобной стабильности. Его натура требует совершенно иного, более опасного, где-то мрачного, но такого полюбившегося. Находясь на грани смерти, используя свои мыслительные способности на максимум, Дазай чувствует себя чуть живее. Просто нравятся ему подобные развлечения, всегда нравилось всё, где он может черпать хоть небольшую горсть положительных эмоций. Теперь он, помимо написания отчётов и одиночных пьянок, особо ничем не занимается. Над первым произошли небольшие изменения, ибо так Дазай отвлекается от всего, что происходит вокруг него. Не каждый день, разумеется, но писать отчёты он таки начал спустя пару лет. Зрелище жуткое, гораздо привычнее наблюдать за тем, как Дазай качает ногами с музыкой в ушах, нежели пишет что-то со спокойным лицом. У него есть ряд веских причин для избегания реальности в данный момент. С момента попадания за решётку (за стекло куба, если быть точнее) их только прибавилось. Есть одна проблема, которая занимает его голову каждый Божий день, независимо от того, хочет он или нет. Дазай прибегает ко всем давним умениям, стараясь убегать от этого, но ничерта не выходит. Он буквально бессилен, а есть не так много вещей, перед которыми Дазай так себя может ощущать. Проблему его зовут до выворота костей знакомым именем. С момента их общей победы над Небожителями изменилось достаточно. Организация, разумеется, распалась, отправив каждого из его членов своей дорогой. Фукучи — в гроб, где ему и самое место. Бессмертный клыкастый старик, доставивший хлопот одним своим существованием, благополучно отправился на покой. Он не может винить Брэма, напротив, для своих лет функционирует он вполне сносно. На его месте, после такой уже длинной жизни, Дазай бы сам отчаянно тронулся головой и пытался бы себя убить больше, чем обычно. Зацепился Стокер за Аю, да так и остался рядом с ней, больше не принимая участия ни в чём. Сигма же пристроился совсем близко, буквально за соседней стеной общежития. Это было очевидно с самого начала, к тому же, Дазай сам лично пообещал ему. Искренне сказанные обещания он сдерживает, кто бы там что не говорил. Сигме в Агентстве тяжело, но он справляется по мере своих возможностей, да и вокруг него много поддерживающих коллег. Сам лично Осаму прикладывает свои усилия, стараясь не рассуждать, откуда у него такая любовь к менторству. Третий раз он уже находит на свою голову кого-то, кто интересует его внутренним потенциалом. Помогает, наставляет, учит, а в случае с Сигмой даже самым базовым вещам вроде человеческих чувств и эмоций. Интересно ещё и то, что с каждым новым подопечным меняется и метод наставления. Первый опыт в этом плане получился крайне неудачным, Дазай предпочитает больше не прибегать с бесконтрольной жестокости и насилию. С появлением Ацуши он пошёл совсем другим путём, что дало довольно крупные плоды. Что касается весьма забавного паяца, Гоголя, то он направился тешить свою душу желанной свободой. Дазай не вдавался в подробности, куда он ушёл и что с ним стало. Наверняка он сейчас где-то далеко от Японии, зарёкшись сюда возвращаться. Дело в том, что остался из Небожителей ещё один персонаж, судьба которого в корне отличается от остальных. Конец всех вышеперечисленных был предсказуем, Дазай и бровью не пошевелил. Фёдор Достоевский. Имя дурацкое. Стоя на прохладном ночном воздухе около тюрьмы, внутри Дазай впервые ощутил настолько смешанные чувства. Он победил, но вместо того, чтобы привести в исполнение свои слова о смерти, Осаму остановился. Нужно было убить Достоевского тогда, не задумываясь, позволить вампиру вонзить в него остриё и покончить со всем. Дазай не смог. Сколько он себя помнит, одни из самых приятных чувств для него были интерес и веселье. Жертвуя покоем остальных, Дазай эгоистично искал удовлетворение для своей собственной пустой души. Но не повстречал он никого, кто смог бы наградить его таким желанным и простым. Да, с Чуей ему всегда было забавно и хорошо, но иначе, более лично и просто банально по-человечески. Чуя не смог посмотреть на мир через призму его интеллектуальных способностей, он стал его напарником, самым близким человеком на данный момент (теперь уже совсем говоря на чистоту), но Дазаю нужно было не только это. Ему всегда нужен был равный противник, который сможет обнажить его с ног до головы, заставит наконец-то испытать этот трепет в душе от предвещающей битвы. И он нашел. Недоразумение с ушанкой на голове, в глупых сапогах и старом плаще. С лиловыми, демоническими глазами, лишёнными света, прямо как у него самого. В тех, что впервые посмотрели прямо в пустую душу, заранее зная всё скрытое под тысячей образов. Дазай отыскал равного себе противника, который до боли напоминал отражение в разбитом зеркале. Фёдор стал для него самым ярким и главным развлечением, с ним скучать просто невозможно. С каждым новым разом, как они сталкивались против друг друга, становилось только лучше. Вся временная линия, когда они сидели напротив в стеклянных кубах, является по-настоящему потрясающей по меркам Дазая. Ему никогда ещё не было так интересно делать что-то в своей жизни, как наблюдать за Достоевским в камере. Не только узнавать его планы, но и следить за секундными изменениями на его лице, недоступными для взора остальных. Ему был интересен Фёдор не только как противник, но и как личность в целом. Между ними было чуть больше до парного заключения в Мерсо, но об этом никто не знает и не догадывается. Не позволили они узнать о том, что пару раз собирались в богом забытом месте, дабы просто сыграть партию в шахматы и поговорить. Забывая о так называемой вражде, что на самом деле тоже противоречивая вещь. Достоевский ему враг, заклятый, но самый близкий. Ближе, нежели любой коллега в Агентстве. Он знает о Дазае больше, чем кто-либо другой (за исключением, пожалуй, Чуи), даже не произнося ни слова. Потому что Фёдор способен видеть мир его глазами. Не смог Дазай убить свой единственный источник интереса в жизни, поддался внутреннему желанию не прекращать. Все их с Достоевским шашни работают хуже любого наркотика. Начиная, ты уже не можешь остановиться, стараешься отсрочить момент смерти до самого конца. Как угодно, лишь бы не это не заканчивалось, только бы снова чувствовать это самое удовлетворение от процесса кончиками пальцев. Он оставил его в живых, не желая убивать. Нет, даже не так. Запретив его убивать. Фёдор — катализатор для дазаевского ума, желания двигаться. Фундамент его существования, ведь Достоевский единственный, с кем ему правда интересно. Он не позволит убить его просто так, он никогда больше не отдаст то, что приносит ему нечто приятное в жизнь. Единожды уже на своих руках потерял дорогого друга, второй раз на те же грабли Осаму не ступит. Вместо банального убийства, Дазай забрал его с собой. Разумеется, не дал ему свободу передвижения, иначе русская крыса бы сбежала. Ещё и не очень великодушным способом вырубил, даже не своими руками, закрепляя победу. С противоядием пришлось повозиться, ведь рассчитано оно было всего на одного, и в планы Гоголя не вписывалась возможность выжить обоим. Но своего Дазай добился, ровно как и всегда, вернулся в Йокогаму с побежденным Достоевским около себя. Фёдор ничего не сказал, даже когда снова очнулся, не только за отсутствием подобной возможности. Он в целом отказался разговаривать даже на ментальном уровне, молча принимая свое поражение, точно со слабой ухмылкой на лице. Головы так и не склонил, остался собой, гордым и упрямым. Дазай ничего другого и не ждал. Самой большой проблемой на пути стало объяснение причины, почему он не лишил его жизни. Не мог Дазай просто сказать, что не убил из-за собственных эгоистичных желаний. Как, по-вашему, он должен объяснить их взаимоотношения друг с другом? Напрямую сказать, что Фёдор для него зависимость, отказаться от которой означает подписать себе приговор на вечную скуку? Увольте. В конечном счёте Дазай предоставил выбор людям, без которых он бы вряд ли один это всё провернул. На самом деле, была бы воля Дазая, он бы посадил Достоевского на цепи и держал поближе к себе всю жизнь, ища в этом какое-то утешение и, возможно, садисткое удовольствие. Оставить его себе Осаму не мог из-за пристального взгляда голубых глаз, в которых и так было достаточно непонимания от того, что это русское чудовище всё ещё живое. Он отдал его Агентству (категорически отказываясь отдавать Портовой Мафии по ясным причинам) и сказал им решать его участь. Это казалось самым правильным и менее подозрительным из всех. Со всей личной ненавистью ко всему, что Фёдор успел натворить, его коллеги в любом случае бы выбрали самый безобидный вариант. В них человечности гораздо больше, чем во всей Портовой Мафии вместе взятой. Но Дазай не был бы собой, если бы не оставил выбор без выбора. Он ясно дал понять, что лишать его жизни не стоит даже пытаться. Что угодно делайте с этим безобразием в ушанке, но убивать не посмейте. Успокойте себя любым способом, найдите возможность обезвредить его, но без смерти в любом ее проявлении. До конца он не уверен в курсе ли таки Портовая Мафия всего произошедшего, но больше склоняется в сторону «нет». В целом, список тех, кто знает полную версию событий, не такой уж и большой. Фукудзава приложил все усилия, чтобы оставить это в тайне. Даже от самого Дазая, который вообще-то и предоставил ему Фёдора. Конечно, поверхностно Осаму знает, что произошло, но детально — нет. Его оставили практически в неведении, посчитав, что тайну такого рода не стоит распространять вообще никому. А учитывая, что Дазай и убивать Достоевского не стал, так ему тем более. Иначе, если ему что-то не понравится, он пойдет всем наперекор и сделает по-своему. В целом, директор был абсолютно прав, такая уж у Дазая натура, но не в этом суть. Осаму ничто так терпеть не может, как быть в неведении. Память Достоевскому стёрли, ровно как и его способность. Наверняка, благодаря усилиям какого-нибудь эспера, но Дазай вообще не имеет представления, где его можно было откопать. Найти человека, способность которого он не сможет обнулить. Если бы так работало, то Достоевский бы давно сидел бы в очередном подвале с новым планом в голове. Не работает. Да нашли ещё и так, что даже от него удалось скрыть, а Осаму не какой-нибудь сопляк с улицы. Он на пальцах рук может посчитать ситуации, когда находился в подобном избытке информации о чем-либо. И любые его умения её выпытывать оказались абсолютно бесполезны. Раздражает ещё больше. Завербовали Фёдора к себе в Агентство, держат близко, так, чтобы никуда больше не убежал. Ни слова не произносят о том, что было раньше. Забивают его голову фальшивой прошлой жизнью, объясняя, почему он потерял память. Подобный спектакль умудряются разыгрывать даже Ацуши с Сигмой, что им не свойственно. Все стараются вбить нынешнему Достоевскому в голову то, чего на самом деле никогда не существовало. Дазай не сильно принимает в этом участия, он скорее остаётся апатично-пассивным к подобной лжи. Не отрицает ничего из того, что его коллеги говорят, но и не добавляет чего-то нового. Так уж получилось, ему не по душе все эти россказни, не такого Дазай желал. Он взял Достоевского с собой, следуя внутреннему порыву к продолжению веселья в будущем, но позже понял одну важную вещь. В конечном счёте именно он и проиграл. С памятью Фёдора ушло и всё остальное, он стал абсолютно другим, невинным (в чём даже напоминает Сигму, который за три года жизни остался безобиднее ребенка). Больше нет тех дьявольских глаз, ухмылок, Достоевский теперь совсем не ухмыляется как раньше. Только улыбается спокойно, так добродушно. Проводит всё свое время, помимо работы, за прочтением книг и прогулками. Больше нет никакой ушанки, что раньше ужасно бесила, но теперь по ней Дазай немного скучает. Так было более естественно что ли, привычно. Достоевский сейчас носит и другую цветовую гамму в одежде, почему-то принципиально избегая белое. Как будто чувствует, что раньше только подобное и было в его гардеробе и назло делает наоборот. Фёдор теперь вообще синоним слова «наоборот», он как ведёт себя абсолютно иначе, так и выглядит. Он даже не помнит свой родной русский язык, в его голове после потери памяти отложился только японский, и то непонятно как. До этого не хотелось настолько сильно вновь услышать какое-то незнакомое слово посреди разговора, гадая, что оно на самом деле значит. Но есть кое-что, что осталось от его прошлой жизни. Дазай. Единственное, что Фёдор помнил после потери памяти — это Дазая. Нет, не то, что происходило между ними раньше, разумеется нет. Он помнил его имя, и от этого у Дазая внутри скручивается липкий ком. Приятный или нет, он так и не разобрался. Никто объяснить не смог, почему его имя осталось в памяти, сколько не пытались, всё безуспешно. Черт, да Фёдор даже не знал, как его самого зовут, но произносил это тянучее «Дазай Осаму» своим совершенно безгрешным, непонимающим тоном. Так паршиво и сладко одновременно Дазаю не было никогда. Он не отошел ни на шаг после того, как услышал собственное имя из его губ. Дазай почти всё своё время проводит рядом с ним, помогает ему освоиться и привыкнуть, каждую секунду надеясь на то, что Фёдор вспомнит хоть малейшую деталь из прошлого. Машинально ищет в его взгляде намёк на тот дьявольский блеск, но там ничего нет. В лиловых глазах только спокойствие, а сами они внутри наполнены пустотой, ничем. С потерей памяти Достоевский потерял всего себя и теперь пытается собрать новую личность заново. Цепляется за Дазая, ведь только его он и смог вспомнить, точно знал, что раньше они были знакомы. И с этой небольшой деталью появилось и автоматическое доверие, ломать которое Осаму в жизни не осмелится. Фёдор пусть и стал абсолютно другим человеком, но его гениальный склад ума никуда не делся. Он больше не умеет использовать его в полную силу, но возможность рассуждать и анализировать у него таки осталась. Каким-то образом. Он видит, что Дазая тревожит что-то, постоянно спрашивает его об этом. Таким нежным, добрым тоном спрашивает, что от этого только хуже. Фёдор не сможет понять его, как не постарается. А раньше ведь понимал. В моменты, когда оба сидят на скамейках, Фёдор разговаривает чаще всего о чем-то философском, и Дазай его не прерывает, слушает. Его собеседник вычитывает в книгах разные детали о человеческой натуре и делится ими, не догадываясь, что Дазай и так это все знает. И не догадывается о том, что сам он раньше тоже использовал подобные знания на практике. Эти разговоры помогают Осаму верить в то, что там глубоко внутри ещё что-то осталось. Крупицы того самого настоящего Достоевского, которого так беспощадно стёрли с лица земли. Дазай не может смириться с тем, что теперь на него не смотрят понимающе, прекрасно осознавая всю его сущность. С ним больше не играют интересные партии в шахматы, используя для этого совсем нестандартные фигуры. Никто не пытается равнять его с землёй, в очередной раз заставляя его напрягать интеллект. Фёдор теперь не знает, что там у Дазая за бинтами, за душой, не знает сколько сахара насыпать в чашку чая, не имеет представления почему у Дазая такой мёртвый взгляд, когда никто не видит. Совершенно не в курсе, как он умеет дьявольски коситься, когда недоволен. Фёдор больше ни о чём не знает, а ведь знал его когда-то лучше всех остальных. К несправедливости жизни Осаму привык ещё очень давно, как и ко всему остальному в ней. Но привыкнуть к тому, что многогранную, сложную личность Фёдора растоптали, стёрли, заставили забыть обо всём — Дазай не смог. Он никак не найдет в себе силы смириться, что Достоевского заставили забыть даже его. Образно говоря, разумеется, ведь в теории как раз Дазая он и помнит. Но совсем не так. Чем дольше он проживает день за днем, смотря на такого похожего, но другого Фёдора, тем больше у него внутри разгорается желание вернуть все на свои места. Щёлкнуть внутренний переключатель, надавить на что-то, что заставит Фёдора вновь посмотреть на него как раньше. Дазай физически ощущает, как его выворачивает наизнанку от порыва раскопать личность Достоевского обратно. Но он не предпринимает ничего, пока что нет. Возвращаясь снова к его изначальной мотивации в сохранении жизни, вместо незамедлительной ликвидации русской крысы. С потерей (оказывается) такого важного персонажа в своей жизни, Дазай утратил и последний интерес в ней. На что бы он теперь ни смотрел, ничего не может вызвать у него хоть толики заинтересованности. Он пытается искать хоть что-то, что сможет заставить его снова почувствовать себя собой, более живым. Дазай даже пробовал играть в шахматы с этой самой новой версией Достоевского, но разочаровался ещё пуще прежнего. Дело не в том, что он победил, итог его никогда не волновал. Он всегда играет ради процесса, тех самых мелочных эмоций, что он ощущает, рассуждая над своим следующим ходом. Ощущал. Ведь теперь над ними рассуждать не приходится, Фёдор пока только пытается играть достойно. Дазаю пришлось заново его учить играть в шахматы, когда он отчаянно захотел почувствовать прошлое, что у него отобрали. Даже прикупил себе новую доску на украденные у Куникиды деньги. Пригласил Фёдора к себе, немного прибравшись, ведь сейчас он не поймет, почему комната общежития Дазай так напоминает помещение одинокого самоубийцы. Учить Фёдора Достоевского играть в шахматы. Даже звучит нелепо. Дазаю хотелось в тот момент биться головой об стол, а лучше сразу разбить её об него же. Всё это слишком непривычно и вызывало только отрицательные эмоции, которые подавлялись воспоминаниями из серии «А вот в прошлом Фёдор бы сделал такой-то ход». Осаму проводил параллельные линии в своей голове после каждой попытки Достоевского, успокаивая себя ещё и тем, что склад ума у него не поменялся, просто нужно время. Обязательно привыкнет, поймет что к чему и дальше будет снова играть с ним на равных. Со временем, к слову, он привык к играм в шахматы в чьей-то из комнат. Об стол головой не бился, а после даже начал ловить себя на мысли, что могло было быть хуже. По крайней мере, с ним играют, а не он сидит в одиночестве передвигая фигуры сразу за двоих. Вся эта ситуация с Достоевским вылилась в огромную проблему, занимающую мысли Дазая большую часть времени. Сделать ничего он с этим не может, исключительно из-за постоянного нахождения Фёдора рядом с ним. Даже если Осаму захочет и решит для себя, что к черту это надо, никуда Достоевский не денется. Из Агентства его прогонит только смерть, а это идёт наперекор изначальному плану Дазая в продлении своего личного веселья. Хотя, в этом плане он потерпел полную неудачу, и это бесит только больше. Дазай глотает саке, всё ещё разглядывая потолок, и разочарованно вздыхает. Он не понимает, как это вообще мог допустить, и на каком моменте его расчётливость дала сбой. Всегда же делал всё как хотел, а в этот раз не доглядел, почему-то сглупил. Затеял игру по-крупному в личных целях, пользуясь возможностью выбора будучи победителем. А в конце сам остался в несчастных дураках. Если с первым он живёт всю жизнь и несчастным быть привык, то дураком он оказался впервые. Причём по своей же вине. Алкоголь в бутылке заканчивается, а сон всё никак не идет. Вроде не впервые, но сегодня это только прибавляет большей досады. Дазай зарывается рукой в волосы с очередным вздохом, наконец-то меняя позу на более человеческую. В голове бардак и хочется просто отключиться силой, ударив себя чем-то тяжелым. Лишь бы закончился этот бесконечный поток мыслей. Он возвращается к одному и тому же бесчисленное количество раз, прокручивая последний месяц жизни снова и снова. Мерсо, Агентство и Фёдор Достоевский. Имя всё ещё дурацкое. Дазай перекатывается на правый бок, теперь уже равнодушно глядя в стену и на бардак в комнате. Довольно противно, что денег ему хватило на три бутылки саке, но это хотя бы что-то. Подключив немного своих способностей из прошлого, он бы смог себе раздобыть больше, но у него не было мотивации чем-то подобным заниматься. Вся его мотивация сейчас направлена только на четыре вещи: алкоголь, верёвка, мыло, табуретка. Плачевно звучит, как ни крути. Ему требуется щедрых 3 часа прежде, чем сознание соизволит отключиться. Так происходит практически всегда, он засыпает только при полном отсутствии сил двигаться. Осаму привык функционировать до тех пор, пока его тело будет не способно стоять. Дабы ускорить этот процесс, он пьёт, но работает не всегда, что доказано сегодняшней ночью. Он сам в целом весь неправильный, всё, что касается его кривое, разломанное и аномальное. Так контрастирует со спящим Фёдором через пару комнат от него, который укрылся одеялом и смиренно уснул в полночь, вымотанный сегодняшним днем. Таким похожим Достоевским, но уже абсолютно другим. Внутри которого где-то, возможно, всё еще таятся остатки прошлой личности со сгоревшим сердцем в груди.