Букет розовых камелий

Фёдор стоит посреди собственной небольшой, довольно дешёвой ванной комнаты, которая есть у него в общежитии. Тут плохой свет, холодный кафель, из-за чего приходится постоянно надевать носки, а ещё есть несколько мелких трещин на потолке. Достоевский заметил их в один день случайно, но запомнил почему-то. Человеком он оказался наблюдательным. Над раковиной висит зеркало, в котором видно себя по пояс, если отойти чуть подальше. В первый раз, когда Фёдор зашёл сюда и увидел своё отражение — он испугался. Собственная внешность была сюрпризом, ведь Достоевский и понятия не имел о том, как выглядит. Ему на тот момент всё было в новинку, от обстановки до имени. И Фёдор уж точно не ожидал, что будет выглядеть так. Тогда, прикасаясь подушечками пальцев к щеке, он только пытался убедиться в реальности отражения. После пробуждения Фёдору было тяжело распознать, что вообще происходит, поэтому даже зеркалу он верил с трудом. Если бы не Дазай, который проводил его сюда, то Достоевский бы вряд ли очутился в общежитии. Скорее бы остался сидеть на том же месте в медпункте офиса Агентства. Остаток воспоминаний в виде имени Осаму очень помог в тот день, ибо только его Фёдор соглашался слушать. К остальным он относился с опаской, оно и ясно, вокруг толпится непонятно кто. Ещё и утверждают, что они коллеги. Чёрта с два Достоевский поверит незнакомцам имени которых он даже не знает. Прошло больше месяца, но Фёдор порой всё так же останавливается у зеркала и смотрит. Просто на себя смотрит, раздумывая про жизнь до потери памяти. Чем он занимался ежедневно? Как одевался? Какой у него раньше был взгляд? Когда первый испуг от всего происходящего спал, то Достоевский стал больше подмечать в самом себе. Он заметил, что ему тяжело вечно держать спину ровно. У него очень бледная кожа, в добавок ещё и довольно слабый иммунитет. Это Фёдор даже проверил, когда умудрился приболеть в тёплую погоду. В целом физическое состояние у него такое, словно до этого всю жизнь сидя провёл. Достоевский отворачивается от своего отражения, пребывая в задумчивости или вовсе каком-то трансе. Он медленно ступает в основную комнату, попутно снимая единственный элемент одежды, что на нём надет — серый свитер. В углу стоит большое зеркало, позволяющее рассмотреть человека в полный рост. Его он купил самостоятельно на предоставленные от Агентства деньги. Их выделили не так много, но Фёдор всё равно решил потратить их именно на зеркало. Того, что висит в ванной было недостаточно. Мало смотреть на себя по пояс. Достоевский хотел знать, как он выглядит со стороны. Каждый изъян на теле, каждая родинка или любая другая особенность. Увидеть без всех слоёв одежды. Но так и не нашёл силы сделать этого. Каждый раз, даже принимая душ, Фёдор избегал собственного отражения. Посмотреть себе в глаза силы нашлись, но на тело — нет. Сейчас глаза его также закрыты, хоть и хочется взглянуть. Что-то мешает это сделать. Страх, возможно? Но Фёдор не знает почему можно бояться себя самого. Так ведь не должно быть. Он живёт в этом теле, пусть и с отсутствием воспоминаний. Это его тело. Фёдор глубоко вдыхает, борясь с желанием развернуться и одеться. Он уже сбился со счета сколько раз так делал. Глупо. Невероятно глупо. Если бы Дазай узнал о подобных самокопаниях, то что бы он сделал? Усмехнулся, как делает это при игре в шахматах? Или, наоборот, может понял все трудности Достоевского? Удивительно, что сейчас разум думает о действиях Осаму. С каких пор Фёдор начал задумываться о нём во время попыток посмотреть на себя в зеркало? Есть занятие куда серьёзнее, нежели пытаться продумать возможную реакцию Дазая. Фёдор лишь немного приоткрывает глаза, после сразу сжимает их обратно. Он делает ещё пару вдохов, прежде чем медленно посмотреть сквозь веки. Уже прогресс, пусть и нервирует. Как только перед его взором оказывается бледное, худое тело, глаза Фёдора на секунду округляются. Острые ключицы, впалый живот и небольшой шрам в районе талии. Костлявые руки и тонкие ноги. Достоевский молча глядит на отражение, пытаясь запомнить как можно больше. Будто глядит на нечто иное, совершенно другого человека. Ему незнаком тот, кого он видит. Длинные пальцы осторожно опускаются сначала на плечо, а после ведут ниже к груди. Едва касаясь. Фёдор не знает для чего он это делает. У него не было намерений как-то себя трогать, тем более, заниматься поглаживанием собственного тела. Но Достоевскому нужно было убедиться, что перед ним не галлюцинация. Требуется немного времени прежде, чем Фёдор осторожно коснётся того самого шрама, что заметил. Хотелось бы знать его происхождение. Может быть, тоже получил на одной из миссий? Нет, выглядит уж чересчур давним. Интересно. Его сознание блокирует столько всего о прошлом, будто у него в разуме железобетонная стена, которую не пробить. Самому Достоевскому неизвестно, что ничего не может ее преодолеть. Возможно, однажды ему расскажут о настоящих событиях. О том, как тонкие женские пальцы одним жестом пресекли все воспоминания. Тёмно-лиловые глаза ещё какое-то время оглядывают отражение, пытаясь подобрать нужное слово для описания. Или, хотя бы, для описания испытываемого чувства в груди. Не нравится. Вот, что Фёдор сказал самому себе в качестве заключения. Его тело кажется неправильным. Болезненным. Достоевский не может назвать его отвратительным, разумеется нет. Но то, что сейчас в отражении ему не нравится. Фёдор отворачивается спустя время, попутно поднимая свитер, который он бросил на пол. Приходится дойти ещё и до остальной одежды в шкафу и взять домашние штаны. Хватит на сегодня любований. Или на ближайшие пару недель. Лучше он просто ляжет на футон и не будет делать ничего. Достоевский прикрывает глаза, когда ложится на спину, но отражение в зеркале всё ещё перед ним. Если кто-то был в физической близости с ним раньше, интимной, вернее… Отзывался ли этот кто-то о его теле? Называл ли кто его раньше красивым? Может быть, никто раньше и не вызывал у него чувство симпатии. Опираясь на то, что после пробуждения возлюбленной в наличии не обнаружилось, Фёдор точно был один во время работы в Агентстве. Значит его коллеги помочь с ответом не смогут, сам он также не способен ничего вспомнить. Чудесно. Раз за разом приходится выискивать о себе из собственного опыта. Последний месяц Достоевский был занят тем, что пробовал разного рода деятельности, пытаясь разузнать о своих предпочтениях. Если не считать потраченное (впустую) время на попытки восстановить память. Он об этом никому не говорил, не хочется, даже с Дазаем не делился своими впечатлениями. Нужное Осаму додумает сам, благо с пониманием проблем у него никогда не возникает. Так, например, он абсолютно уверен в том, что Фёдору нравится литература, в особенности по психологии. Гораздо труднее узнать, что Достоевскому нравится кроме книг. Он сам в процессе понимания пока, значит Дазай уж точно понятия не имеет. За исключением шахмат, оба как-то молча согласились, что играть вместе достаточно неплохо. Фёдора ещё и одолевает интерес при каждой партии, его противник всегда делает очень искусные ходы. Если бы напротив сидел, например, Куникида, то ощущалось бы совершенно иначе, намного скучнее. Опробовать Фёдор успел даже рисование, в надежде, что это его привлечёт. Результата не дало, к сожалению. Даже кисть в руке лежала неправильно, будто сама говорила ему о провале идеи с самого начала. Нет, Достоевский правда пытался. Получалось достаточно специфично, ибо навыки великого художника в нём не пробудились больше месяца назад. Выводом стало то, что холст и краски ему не нравятся, вот нисколько, приятнее держаться от всего этого подальше. С физической деятельностью тоже не срослось, даже само тело, а точнее отсутствие подкаченных мышц, говорило о том, что и раньше Достоевский не сильно любил спорт. Серьёзно, даже как-то раз задумывался, а не был ли он случайно кем-то вроде офисного клерка? Знал бы только насколько его работа являлась далёкой от подобного. Занимался взламыванием чужих кодов и прописыванием планов по истреблению доброй части человеческого населения, а не отчёты заполнял. Фёдор вновь открывает глаза и поворачивает голову в сторону кухни, оглядывая чайник. Вот чай ему точно нравится. Намного больше, чем кофе. У последнего довольно резкий вкус, который надолго остаётся во рту. Перепробовал он много, и сам заваривал, и в кофейнях был, но всё на вкус как горечь. И как только людям может нравится нечто подобное? Люди в целом кажутся ему созданиями странными, но интересными, включая и себя самого. Даже смотря на своих коллег в Агентстве можно определить насколько же все разные. Столько всего, огромное количество информации, собственные увлечения, принципы. Пусть Достоевский и расписал у себя в голове краткое описание каждого, не беря в расчёт Дазая, но наблюдает по сей день. Будет заниматься этим ещё очень долгое время, пока не надоест. Всматриваться в Осаму так вообще целое удовольствие, не в плане внешнего облика, хотя там тоже есть на что обратить внимание, а узнавать его личность. Пытаться понять какая из них настоящая, если такую он и правда демонстрирует остальным. У Фёдора в голове не укладывается, как можно быть настолько… таинственным? Вот, даже слово для описания тяжело подбирается, а это о многом говорит. Что-то устал он как-то, ничего сносного в голову не лезет, мысли по кругу катает. Спать ложиться рано, даже 10 вечера ещё нет, значит придётся занять себя ещё на какое-то время. Идти ни к кому не хочется, от бесед со своими коллегами за пределами работы в целом Достоевский старается держаться подальше. Кроме Дазая, но к нему тоже стучаться в комнату душа не лежит. Не сегодня. Да и не факт, что Осаму вообще в общежитии, он вполне себе может уйти хоть на всю ночь, для него это вполне нормальная практика. Фёдор заметил, что иногда Дазай может спокойно пропасть на несколько суток, и никто понятия не имеет где он. Все относятся к этому как к должному, чему-то обыденному. Достоевский не интересовался почему, хотя стоило бы, всё же дело касается не случайного человека, а его… друга? Являются ли они с Осаму друзьями? До этого момента Фёдор о подобном не думал, он не пытался обозначить их взаимоотношения каким-то словом. Нахождение Дазая всегда было фактом, они просто часто рядом. Без обсуждений почему это происходит, так было с самого пробуждения. Осаму не склонен к подобным разговорам, это чувствуется на уровне подсознания, а сам Фёдор не задумывался и по большей части был занят другим. Ему достаточно и краткого воспоминания в виде имени, чтобы спокойно относится к компании Дазая. Они часто видятся вне офиса, предпочитая разговаривать обо всём, что Фёдора заинтересует. Избегают только каких-то чересчур серьёзных тем, если не считать случай пару дней назад. Тот самый, где Достоевский высказал накопившееся внутри, наивно надеясь на полезный ответ. Он собой не гордится, наоборот, в ту ночь Фёдор долго лежал и думал: а стоило ли оно того? Грузить единственного близкого человека своими проблемами не хочется, но именно это он и сделал. Если они часто играют в шахматы в чьей-то комнате, иногда прогуливаются вместе по городу, пьют чай и просто разговаривают… Это ведь делает их друзьями, верно? Наверняка. Прибавив в этому какое, никакое доверие, существующее исключительно между друг другом. И этот странный комфорт, который Достоевский получает только видя спокойные карие глаза и кофейный плащ, а не очертания остальных. Фёдор уверен, что ему самому нравится проводить время с Дазаем. То неведомое чувство, словно, они так давно друг друга знают, до сих пор с ним. Нечто близкое душе. Со стороны Дазая непонятно, ощущает ли он тоже самое или все эти разговоры только результат великолепного притворства? Достоевский знает, что Осаму ложью грешит часто, если не всё время. Он сам не идиот и подобные вещи видит, пусть и предпочитает вслух ничего не говорить. Не знает он одного, а стал бы Дазай притворяться больше месяца, не имея ничего выгодного взамен? Компанию Осаму мог при желании найти и лучше, чем вечно смиренный Достоевский. Точный пример привести не получится, но определенно кто-то может отыскаться. При большом желании Дазай может и найти общий язык хоть с министром культуры. Зачем ему больше месяца возится с человеком, который и собственное имя только недавно узнал? Получается, делает он это по собственному желанию. Как-нибудь стоить завести об этом разговор, дабы убедится, но пока Фёдор будет считать их друзьями в своей голове. Это даже отзывается каким-то восторгом внутри. И одновременно заставляет задуматься, а сколько друзей у него было до потери памяти? Считал ли он друзьями Йосано, Ранпо, Ацуши, Сигму? Или воспринимал их исключительно как коллег? Чёрт, да что с ним такое? Любое размышление приводит к теме прошлого. Иногда Достоевскому кажется, что он и от вида еды построит тысячу вопросов в голове. Ох, такое даже было пару раз. Просто замечательно! Великолепно! При таком раскладе ему вообще противопоказано думать. Фёдор прикладывает руку ко лбу, устало вздыхая, а после накрывается одеялом. Ладно, по крайней мере сегодня он сделал важное дело — посмотрел на своё тело со стороны. Какой-никакой прогресс, пусть для остальных это бы показалось бредом. На сегодня все его дела окончены, больше ничего полезного его мозг сформировать не в состоянии. Недавно себе говорил, что спать рановато? Кажется, пришло время передумать и заставить себя уснуть силой. Приходится встать и дойти до выключателя, чтобы не тратить электричество впустую. После Достоевский улегся обратно на футон, полежал на спине добрые пару минут и перевернулся на бок. Так ему гораздо удобнее. Заставить себя заснуть дело не из лёгких, если на часах всего 9 вечера, но он постарается. Часа через пол провалиться в сон таки удаётся, и в комнате не слышно ничего, кроме ровного дыхания Достоевского. Живого, много потерянного, немного уже найденного, пусть и противоположного своей истинной личности во всём. С таким же желанием вспомнить, но не подозревающим, как сильно его может оттолкнуть правда. Узнав бы Фёдор сейчас, что раньше был желанным преступником, поймать которого — честь, крайне разочаровался бы. Хотя, слово «преступник» в свой адрес никогда Достоевскому не нравилось, уж больно оно сухое и банальное. Клеймо демона тоже особо не впечатляло, ибо было слишком ожидаемым. Исключением являлись только случаи, когда так к нему обращался Дазай, но сугубо из-за хитрого, слегка насмешливого и лукавого тона. Отличительная особенность у него такая. Это безобразие в лице человека всегда могло говорить любую чушь, но умело подавать, чем другие не обладали. Подобным Осаму может промышлять и по сей день, но вот поддержать настрой уже некому, ибо теперь Фёдор только слегка нахмурит брови и серьёзно задумается прежде, чем понять суть дела. Досадно. Сейчас было бы весьма кстати завести глупый диалог с фальшиво-дурацким тоном, а после громко посмеяться, как происходило в Мерсо. Слегка бы развеяло привычно апатичное настроение, с каким Дазай сидит под листьями ивы непонятно где. Достоевский верно мыслил какое-то время назад, в общежитии Осаму и правда нет. Он занят благим делом: рассматриванием неба с пустым выражением лица. Или практически. Давняя картина из тюрьмы, внезапно всплывшая в голове, вызвала у него небольшую ухмылку. Нет, чувство ностальгии стоит определенно подавить, иначе Дазай начнёт привыкать к нему. Оно бесполезное, только больше жизненных сил вытягивать будет, а их в нём и так не сильно много. Хотя, между нынешним спокойным положением дел и интеллектуальными играми в Мерсо на грани смерти, Дазай точно выбрал бы второе. Это факт.