Букет розовых камелий

Больше двух месяцев вот этот приторный, светлый и невинный силуэт Достоевского крутится вокруг, со временем только больше погружаясь в себя. Казалось бы, он должен привыкнуть к обстановке и начать раскрываться по новому, но нет. Отсутствие памяти настолько на чужую голову давит, что тот становится только более задумчивым и каким-то вечно печальным. Раньше, разумеется, Фёдор тоже яркими эмоциями сильно не раскидывался, но тогда это компенсировалось блестящим умом. Теперь же, это компенсируется ничем, как замечательно. Никого такая апатичность не беспокоит по большему счёту. Чем меньше Достоевского видно в поле зрения, тем лучше. Особой симпатии у всех в Агентстве он по сей день не вызывает, видно влияние прошлых событий оказалось сильнее. Дазай не может своих коллег винить. В лицо они улыбаются и ведут себя довольно дружелюбно, но такое уже обычная практика для их организации. Неудивительно, что Фёдор пару недель назад говорил о излишней фальши и называл Осаму наиболее искренним. Хотя и звучит это просто смехотворно, его имя с искренностью даже рядом не стоит. В Агентство сегодня всех привело довольное давнее событие, придуманное Фукудзавой или, возможно, Куникидой. Не пойми уже сколько, но у них существует день, когда все занимаются уборкой офиса. Платить другим людям за протирание пыли и разбор документов у них не принято, именно офис является частью с наибольшей информацией. Поэтому, приводят в порядок его именно работники, в мерах предосторожности. За исключением Ранпо, который никогда к подобному не прибегал, но с него особо и не требуют. Дазаю это дело тоже не нравится, он если и появляется в офисе, то чаще всего выступает в роли украшения. Только вот на него и по сей день гневается Куникида, пытаясь заставить встать со стола. Скорее всего, уже по привычке, ибо он за все года так ни разу и не помог. Его вообще можно включить в список самых бесполезных работников, если дело не касается чего-то серьёзного. Дазай начинает действовать только либо когда ему самому хочется, либо когда дело доходит до всемирной катастрофы. Или с недавних пор он садится за отчёты, используя бумажную работу как способ немного занять себе голову иным. Вот и сейчас Дазай является не более, чем сидящей статуэткой. Он сложил руки на столе, наблюдая за перемещающимися туда-сюда коллегами. Если конкретнее, то всматривается Осаму только в их довольно редкие взаимодействия с Фёдором, а ещё поглядывает на Ацуши с Сигмой. Последний меньше всего старается с Достоевским пересекаться, но это всегда было ожидаемо. Зато вот с Ацуши какую никакую дружбу они успели выстроить, пусть и по сей день относятся с небольшим подозрением. Если рассматривать Сигму как подчинённого, а не только коллегу, то такой опыт у Дазая впервые. Два его прошлых опыта стабильно хотели друг друга поколотить. Наблюдать за дружелюбными действиями прямо освежает. Это единственное, что освежает в принципе. От остального хочется головой об стол удариться. Заметил Осаму своё чрезмерное желание утопиться или отравиться только пару дней назад. Оно, как бы, и так присутствовало раньше, но не в таких количествах. Ещё более противно то, что главную причину своего ментального разложения он знает. И вот нисколько ему это не нравится. В теории их две, но обе настолько пересекаются между собой, что легче просто объединить в одну. Отвратительная скука и силуэт Достоевского, который сейчас сидит и разбирает какие-то бумаги у себя за столом. За отсутствием напарника в играх вроде «угадай загаданное число, если в нём цифр так 320» ему просто нечего делать. Нет, Дазай, конечно, мог бы заняться более стандартными вещами и, например, начать работать. Или сосредоточиться на Сигме и проводить время с ним. Но тогда он не был бы собой. Вся эта обыденность никогда не была его любимым делом, и раз за разом Осаму от неё убегал. Причин сейчас делать иначе — нет. Через какое-то время он тихо смывается с офиса, пока остальные заняты своими делами. Его присутствие и так не прибавляет толку, незачем терять время зря. Направляется Дазай обратно в свою комнату в общежитии, медленно шагая с руками в карманах. Если на то уж пошло, там он тоже не собирается делать что-то продуктивное. В его планы входит примерно: разложение на футоне. Может быть, на полу, если футон ему не понравится. Получается в итоге ни то, ни другое. Осаму стоит около деревянного стола и держит пальцы на подбородке с отсутствующим выражением лица. Ну и дрянь это всё. То, с чем сейчас он вынужден жить. Дазай проводит параллели в голове с прошлым и это раздражает только больше. Раньше было куда веселее и интереснее. Не то, чтобы он хотел задумываться над этим, на глаза просто попался ужасно знакомый предмет, который лежит на столе со вчера. Потрёпанную меховую шапку Осаму украл с одного из мест задержания Достоевского ещё какое-то время назад. Всё это время она валялась у него в шкафу, заброшенная туда, как напоминание. Почему, собственно, Дазай её вообще украл — неважно. Искать в этом поступке смысл так же бесполезно, как верить в то, что он когда-то станет хорошим человеком. Как её украли — тоже неважно. Для Осаму никогда не составляло проблем провернуть абсолютно любой план. Теперь же, за эту противную шапку зацепился взгляд, и Дазай так и остался зависать около неё. Что-то в его мыслительном процессе определенно происходит не так с момента исчезновения чужой памяти. Раньше такого не было. Это… раздражает, наверное? Если бы в прошлом кто-то сказал, что от отсутствия Фёдора Достоевского в жизни Дазай будет буквально разваливаться, он бы насмешливо поднял бровь. Сейчас уже не смешно. Осаму шумно вздыхает и отворачивается от стола. В кармане чувствуется вибрация телефона, наверняка кто-то из Агентства написал что-то про его дезертирство с уборки. Любые попытки связаться он напрочь игнорирует. Вместо этого Дазай расхаживает по комнате и думает. И все мысли, приходящие в голову ему точно не доставляют удовольствия. В конце концов он просто садится, опираясь о стену и прикладывает руку ко лбу с ещё одним вздохом. Да что с ним такое? Впервые за долгое время Осаму не может объяснить, что чувствует и почему в его голове это происходит. Определённо не должно быть так. Он должен дальше притворяться перед Агентством и не ощущать ничего, кроме пустоты, как было и всегда. Не вот… это, чёрт побери! Если в ближайшее время не произойдёт ничего интересного, то определённо можно попробовать прыгнуть с какого-нибудь водохранилища. Или пойти менее самоуничтожающим путём и попробовать вспомнить чем он развлекал себя до появления Достоевского в жизни. Они ведь виделись не так часто, по пальцам одной руки пересчитать можно. Но никогда свободные от ментального изнасилования дни не ощущались таким образом. Раньше же как-то существовал, теперь не получается. Хотя, раньше и перед ним не маячил постоянно чужой силуэт в виде полной противоположности настоящей личности. Достоевский пусть и появлялся редко, но хоть вне поле зрения занимался своей обычной чертовщиной сам по себе. Дазай всегда находился в понимании, что где-то там Фёдор сидит, сгорбившись над десятками мониторов, и (определённо) портит кому-то жизнь. Позже, руками Осаму это понимание удачно стёрлось. Вау, его способность к саморазрушению вышла на новый уровень. Ещё и тюрьма эта дурацкая… Осталась в виде довольно приятных воспоминаний, которые независимо от него в голову лезут. Пару моментов оттуда, конечно, можно было бы и исключить. Например его поломанную ногу и простреленное плечо. Это было больно, чёрт возьми. И если на то пошло, не так уж и нужно. Как-то Дазай пропустил момент, когда его планы начали включать в себя обязательный пункт «почти умереть в процессе». С Мукуроториде привычка осталась, что ли? Хотя, там он как раз действительно умер и вернулся к жизни только ударом в челюсть и спрятанным противоядием. Увлекательные пару дней были. Дазай сидит на полу ещё какое-то время и силой подавляет в себе желание задушиться. Это всё неправильно и так быть не должно. И если Осаму ничего не начнёт с этим делать — станет только хуже. Довольно позитивный прогноз. Боже, насколько же внутри царапающая, откуда-то взявшаяся тоска. Хоть на стену лезть, ну правда. Таким сомнительным скалолазанием он заниматься не будет, но, может, и не помешало бы. Так будет существовать шанс навернуться и удариться головой. Желательно так, чтобы не встал. Он ждёт два месяца появления любого интересного события, но как назло ничего не происходит. Только наоборот. Два месяца он пожирает последствия своих же действий и стоит на стороне проигравшего. Проигравшего. Дазай никогда не проигрывал. Всё бывает в первый раз. Он проиграл Достоевскому. И абсолютно точно в этом уверен.

-

Чуя стоит с ключами в руке, смотря на свой взломанный замок и у него хочет дёрнуться глаз. 7 лет. 7, мать его, лет прошло, но его квартира по прежнему продолжает страдать. Какого чёрта эта мразь не пытается войти по человечески? Уже и через окно каким-то образом залезал (а живет Чуя на 8 этаже!), и двери его терроризировал, и даже из душевой кабины высовывался. Что угодно перепробовал, но только не войти по нормальному. Если уж и решил прийти, то обязательно для этого нужно устроить целое представление, ну конечно. Только у одного человека всегда хватало наглости взламывать замок его квартиры. Прежде, чем разразиться гневной тирадой, Чуя заходит и захлопывает за собой дверь, после аккуратно снимая шляпу и вешая пиджак на вешалку. Знакомая рожа сидит за барной стойкой, и по ней хочется вдарить пару раз, честное слово. — Ты какого чёрта сюда припёрся? — Чуя раздраженно спрашивает, пока подходит ближе. — Я с миром, — ему глупо улыбаются и машут новой бутылкой вина, как будто это заставит меньше хотеть скинуть Дазая с окна. — Ты хоть когда-нибудь отстанешь от моей двери? — Чуя выхватывает бутылку у него из руки. — Для имбецилов: у меня существует телефон, на который нужно звонить! Дазай только посмеивается, именно этого он и ждал. И ведь мог войти даже оставаясь незамеченным, навыков у него предостаточно. Но он желал получить такой приём, когда направлялся сюда и щелкал отмычкой на входе. Увидеть яркую реакцию и всплеск эмоций, который всегда идеально демонстрировал только Чуя. За все года он нисколько не растерял своих умений, пусть и не бесится теперь от того, что Дазай просто дышит. Для этого требуется чуть больше, но результат по сути остаётся таким же, разве не прелесть? Пришёл Осаму сюда исключительно из-за того, что ему окончательно надоело находится в Агентстве и его окружении. Дазаю банально скучно. Скучно до невозможности. Это идеально отражается в его поступке прямо сейчас. Если он пришёл даже к Чуе, чего старается никогда не делать, то Дазай уже на грани создания катаклизма, лишь бы было чем заняться. Не может он уже даже в шахматы с Достоевским играть, его скорее на эту доску вывернет. Дазаю срочно нужно было нечто выходящее из мерзкой рутины, а Чую он к тому же ещё и своеобразно рад видеть. Но говорить вслух об этом никто не собирается. — Никогда, — Дазай издевательски растягивает гласные, пока говорит, до сих пор слегка улыбаясь. — Кретин, — несмотря на ругань и поток оскорблений в голове, Чуя всё равно достает два бокала со шкафчика. Если бы на то не было веской причины, то этот идиот и ногой бы сюда не ступил. Чуя знает Дазая, как свои пять пальцев, сказываются проведённые друг с другом года. Всё ещё не совсем понимает принцип работы его головы, ибо для этого, скорее всего, нужно быть поехавшим, но вот мотивы всех действий для него всегда ясны. Даже интересно, что могло такого случиться, что он аж сюда пришёл с бутылкой в руке, намереваясь остаться. Чуя открывает вино, разливает его по бокалам и садится на соседний барный стул. Пробует на вкус, мысленно отмечая, что купил этот придурок что-то неплохое. В какой-то мере намеревался сбавить поток агрессии в свою сторону. Ладно, может быть немного и сработало, выкинуть с окна его хочется чуть меньше. Но общее раздражение от ситуации сильно не сбавляет. Дазай тоже делает глоток и как только ставит бокал обратно, ему прилетает по голове ладонью. — Входить научись нормально, мудак, — ему в ответ только досадно вздохнули и построили недовольную рожу. — И замок ты мне сам восстановишь. — Да что ты так к нему пристал? — Дазай по страдальчески ложится щекой на барную стойку. — Я его меняю каждый грёбанный раз, а тебя даже никто не зовёт! — Чуя отвечает уже знакомым раздраженным тоном. — Как будто я прихожу сюда каждый день, — Осаму продолжает лицом валяться на столешнице, пока говорит. — Спасибо? Не хватало ещё, чтобы ты тут каждый день ошивался, — Чуя снова делает глоток вина. — В следующий раз, будь добр, выйди через окно. — Ты уже запланировал следующий раз? — Дазай восторженно поднимает голову и фальшиво светиться от счастья, словно ему действительно предложили прийти вновь. Чуя даже не знает, чего ему хочется больше: удариться головой об стол или ударить об него Дазая Какое-то время он борется с желанием правда зарядить в чужую голову бутылкой, чтобы тот закрыл рот ненадолго. Если бы вино на вкус не было сносным, так бы и сделал. А пока он только отпивает ещё пару глотков, давая Осаму время на генерацию ещё тысячи тупых фраз, способных довести любого адекватного человека до нервного срыва. У него идеи никогда не закончатся, Дазай может хоть весь день провести раздражая Чую. Ему самому это только по душе. Они препираются по мелочам ещё немного, прежде, чем вернуться к изначальному вопросу. — Так, и? — Чуя чуть откидывается назад, пока держит бокал между пальцами. — Зачем ты явился? — Чу-уя, — имя противно растягивают, а после Дазай опять разваливается на барной стойке, изображая страдальца, — Мне скучно. И всё? — Со мной это как связано? Я тебе персональный клоун? Осаму глупо лыбится и хлопает глазами. В голове он соглашается с вопросом и знает, что точно разглядят. Одна из особенностей, которая всегда была у Дазая только с двумя людьми, пусть и по-разному. Крайне удобная вещь: необязательность произносить то, о чём думаешь, ибо это будет понятно само по себе. С беседами вслух у них всегда были проблемы, а вот разговаривать мысленно они с Чуей научились ещё на первом году работы вместе. Каждый из них по-своему слишком гордый, чтобы напрямую сказать как есть. Помимо этого, есть ещё ряд причин, почему оба — абсолютная катастрофа в диалогах важнее, чем кто больше портит другому жизнь. Дазай не привык так делать, он всю жизнь молчал и додумывал сам в своей голове. Что потом и обернулось ему боком, ибо после встречи с Чуей он буквально был не способен на разговоры по душам. Хоть и происходили они так редко, что можно пересчитать по пальцам, но были же, чёрт возьми. Дазай просто зависал и ломался, когда дело доходило до чего-то подобного. В его жизни Чуя получился и правда первый во всём, кроме него никто не удостоился чести узнать Осаму от него самого. Если подумать, то ему и не с кем было говорить, рядом с находился один Мори, Акутагава и ещё десяток подчинённых. Нет, спасибо. А Чуя сам по себе довольно высокомерен и предпочитает о своих чувствах не говорить, особенно с Дазаем. Почему-то об этом принято забывать, но его напарник далеко не обыкновенный крикливый подросток в теле 23-ух летнего. Да, в нём определённо больше человечности, чем в Осаму когда-либо могло быть. Оттого во многих вещах Чуя гораздо более понимающий и способен на банальные вещи, вроде заботы. Но и отрицательных черт в нём хватает, он исполнитель Портовой Мафии, чёрт побери. Конечно у Чуи будет достаточно пунктов, которые в обществе считаются… не очень приемлемыми, скажем так. Если подумать, на протяжении 7 лет они раз за разом находили способы меньше открывать рот. Начиная с банального понимания через взгляды и жесты, и заканчивая тем, что ещё в 16 они придумали собственный шифр. Принцип работы у него был простой, они доносили мысли через постукивания пальцем. Работало всегда, как швейцарские часы. Очень полезно, если на заданиях их прослушивают или кому-то из них пришлось позволить вставить в себя кляп. Да и помимо миссий они пользовались таким методом. Молча оскорблять друг друга на собраниях было весело. В случайный момент, стоит Дазаю только вспомнить о давнем шифре, как на лице у него расцветает дебильное выражение лица. Та самая лукавая ухмылка, которая никогда не предвещала ничего хорошего. Осаму по-кошачьи вытягивает руку в сторону, намеренно добавляя толику грации. Тонкие пальцы останавливаются рядом с чужими, заставляя Чую свести брови в непонимании. А потом Дазай отбивает короткое «Ты слизень» и тут же одёргивает руку, когда по ней пытаются ударить. — Умри, — это всё, что отвечает Чуя, даже не стараясь искать какой-то изощрённый способ. У него всегда всё просто и понятно. — Потом как-нибудь обязательно займусь этим, — Дазай произносит это буднично и наконец-то соизволяет поднять голову. — Но не обещаю, что получится. — Даже не сомневался, — ему только недовольно фыркают. Иногда кажется, что Чуя способен выдать весь спектр звуков в одном предложении. — Тебя засунь в чёрную дыру, ты и от туда пальцем выроешь себе выход и появишься со своей дебильной рожей, говоря, что всё идёт по плану. — Не знал, что ты такого хорошего мнения обо мне! Я почти польщен! Ладно, хорошо. В следующий раз Чуя точно отправит его с окна, и никакое вино этого кретина не спасёт. А пока он решает перейти на дела более важные и старается не показывать довольно надменную ухмылку, появившуюся от мыслей в голове. Генератором вечных идей в их дуэте выступал именно Дазая, но Чуя тоже не дурак. И всё ещё знает его как облупленного со всех сторон. Если ему чего-то хочется, то найдёт, как надавить и где. Он ведь не просто Исполнитель Портовой Мафии, а Исполнитель уже множество лет. Будь Чуя обыкновенным идиотом с повышенной склонностью к агрессии, долго на посту не задержался бы. И никакая фора в виде способности не поможет. Но вот незадача: он по сей день остаётся одним из самых приближённых к Боссу людей. Голова у него работает просто прекрасно, что выражается и в удачно выполненных миссиях, и в разговорах, и совсем банальщине, вроде отчётов. — Что? Совсем достал твой новый приторный почти-подчинённый? — Чуя как-то жёстко усмехается, отпивая ещё вина. И заодно контролирует сколько ему ещё осталось до того, как начнёт вести. — Хм? — Дазай привычно строит дурачка, будто совсем не понимает к чему такой глупый вопрос. — Нет, серьёзно, — Осаму незаметно щурит глаза, когда слышит насмешливый тон. — Сколько ещё ты собираешься ломать комедию? — А ты, Чуя, не свыкнешься с мыслью, что моя скука от этого не зависит? — Да кто тебя учил вечно вопросом на вопрос отвечать? — Куда действеннее, чем может показаться, — Дазай пожимает плечами. — С каких пор ты в психологи заделался? Пора слёзно распотрошить душу, чтобы ты ласково погладил меня по голове? Оба знают, что причина далеко не в этом. Если бы кто-то из них обладал склонностью к утешениям и поддержке (такой, какой привыкли видеть её остальные), от их взаимоотношений ничего бы не осталось. Ни одному из них не нужно плечо в которое можно выплакаться и пожаловаться на суровые реалии. Тем более, Дазай даже не уверен, что на слёзы способен. Разве что в формате манипуляций, и то — это крайность, к которой никогда не хочется прибегать. Чуе важно подчеркнуть, что он видит намного больше, и при этом не опасается говорить. Коллеги Дазая пусть и обладают каким-то чувством такта или тупости, но вот с ним такое не пройдёт. Чуя обязательно тыкнет прямо в глубь проблемы. Покажет, что не такой его бывший напарник всесильный, каким себя выставляет. У них это, впрочем, абсолютно взаимно. — Больно нужны мне твои сопли, — Чуя опять недовольно фыркает, делая ещё глоток. — Тем не менее, сам полез с расспросами, — показушный вздох. — Глупый Чуя. Как славно, что от ударов Осаму научился уворачиваться ещё очень давно. Пусть теперь их тяжело назвать серьёзными, но дать по затылку всегда пытаются. Нет, точно прелесть. Даже на душе становится спокойнее. Вероятнее всего, у него не всё в порядке с головой, раз в перепалках и (теоретически) избиениях себя Дазай видит что-то хорошее. Никогда, на самом деле, он и не цеплял на себя ярлык психически здорового. Полчаса времени всегда было достаточно для того, чтобы Чуя почувствовал эффект алкоголя и прекратил огрызаться на любое действие. Он тогда становится гораздо спокойнее и расслабленнее. Чуя такой и есть в будние дни. Просто сторону эту демонстрирует лишь в случаях где не фигурирует Дазай. Не сложилось у них как-то с этим, стоит только раз упомянуть его имя, как в голове сразу щёлкает раздражение. А от всех случаев, где бывший напарник выставлял его идиотом, Чуя стабильно хочет стену вырвать. Алкоголь же всегда помогал открыть себя такого сдержанного ещё и для этого осла. — Я никому своё заставлять тебя чувствовать себя кретином не давал, — на барную стойку опираются локтём. — Уже сколько лет с этим справляюсь. — Думаешь? — Дазай поглядывает искоса с мягкой улыбкой. — Знаю. Всё-то он знает, всё ему известно, какой умный и догадливый. До сих пор на провокации ведётся как мальчишка, а в душе весь такой понимающий и серьёзный. И ведь не хочется запрещать, Чуя последний человек кто его видит и слышит, а не только делает вид или имеет ложные выводы. Хочется в запрятанной душе, чтобы остался хоть кто-то, способный ударить Дазая по реальности. Сам по себе, не требуя часами рассказывать о причинах и объяснять банальное. Чуя немного рассказывает ему о том, что происходит в его жизни, но не делится важным. Говорит о событиях, которые показались смешными или интересными и не более. Осаму такому даже рад, ему нравится слушать совершенно случайные вещи. Честно говоря, если Чуя заведёт получасовой монолог о том, как разбил тарелку в прошлый четверг — он всё равно будет рад. Странно, наверное? Может и не очень, всё-таки это Чуя. Они разговаривают долго, по ощущениям даже очень. Медленно выпивают из бокалов сначала то вино, что принёс Дазай. Позже Чуя открывает одну из тех, что есть у него дома, чем вызывает слабую улыбку. Сколько бы не брыкался в начале, по итогу всё равно втянулся и перехотел швырнуть Осаму за дверь. Много лет назад, в редких случаях, когда он здесь был, Чуя делал также. Громко ругался, а потом сидел с ним и в итоге оставлял Дазая спать на диване, потому что уже не видел смысла добираться до дурацкого строительного контейнера ночью. Чужое присутствие всё равно сильно не мешало. Заканчивается всё тем, что Чуя отключается после второй выпитой бутылки вина. Знакомая картина. Дазай пялится без перерыва на задремавшего за барной стойкой напарника, который скрестил руки и спрятал в них лицо. Так было почти всегда в их редкие встречи с алкоголем, в конце концов Чуя непременно засыпал. И каждый раз Осаму не вставал со своего места, а молча сидел рядом. Дазай не задумывался никогда почему так делает, просто поддавался тому, чего ему хочется прямо сейчас. Иногда он говорил. Говорил именно то, чего не позволяет себе, когда Чуя в сознании и всё понимает. Так уж устроен у него внутренний мир, не умеет Осаму делится чем-то своим при других людях. Даже если около него человек неоднократно вытаскивавший с того света, ради которого он и сам вполне жизнь может отдать. Рядом с Чуей медленно садятся в ту же позу, только Дазай лицо вовсе не прячет, а глядит на кухню перед собой. Всё равно его никто не услышит сейчас, это всё неважно. — Ты даже не представляешь насколько мне скучно, Чуя, — голос у него тихий и спокойный. — Я уже не могу терпеть всю эту ложь и чужое потерянное лицо, представляешь? Впервые я не могу справиться с чем-то, тебе бы точно понравилось. Дазай на тишину в ответ понимающе, слабо улыбается. — Раньше всегда можно было ожидать случайного вторжения в мою жизнь. Я всегда ждал, что Достоевский нагло появится и решит, что мне пора перестать растрачивать силы на бесполезные вещи. Вместо этого лучше пораскинуть мозгами лишний раз и напомнить друг другу, что наши дела ещё не закончены, — Осаму тихо вздыхает. — И ведь со своим скверным характером он всегда так делал. В этом и была вся прелесть. Пусть я всегда знал, когда именно меня планируют пригласить и куда, но было весело. Никто, наверное, в этом ничего веселого не увидит, а мы видели. Чуя продолжает размеренно дышать во сне, значит можно говорить дальше. Дазай так собирается делать до первого чужого движения. Или пока сам не решит уйти. — Теперь же, я готов спокойствием города жертвовать, лишь бы мне было весело ещё раз. Эгоистично, да? Не гожусь я в разряд истинно добрых людей, каждый раз вся мерзость наружу лезет, — Осаму тихо усмехается. Всё это отвратительно, и поведение его сейчас отвратительно. Давно собственные действия приводили к таким последствиям? Тяга к усложнению жизни у него всегда была, только раньше Дазай не прибегал к похожим методам. Он сам устроил всё это, сам подарил себе причину изнутри развалиться и теперь сидит разговаривает со спящим Чуей. Абсурд. Осаму поднимается со своего места, ещё раз глядит на напарника и вздыхает. Залпом он допивает всё вино и забирает два пустых бокала. Бутылка отправляется мусорку, а посуду Дазай любезно ставит в раковину. Пустая, надо же. Много лет вроде прошло, а Чуя остался таким же и квартиру по прежнему всегда убирает. Вот забава. Хватит посиделок здесь, лучше уйти сейчас, иначе кое кто случайно проснётся. Напоследок Дазай останавливается около напарника и позволяет себе в последний раз улыбку в качестве прощания. Не будет Осаму нарушать традицию и исчезнет молча, сам по себе, чем он занимался каждый раз в конце их встреч. Это именно то, что он всегда умел делать лучше всего — сбегать.

-

Достоевский поднимает руку, чтобы слегка постучать в дверь прежде, чем замечает — она не заперта. К чему такие перемены? Ни разу ещё подобного Фёдор не видел, его друг почти яростно охраняет свою комнату. Будто там скрываются Висячие Сады Семирамиды, а не футон и пару консервированных крабов в холодильнике. Отказывать в молчаливой просьбе войти у Достоевского не принято. Его тут практически сами приглашают, заходи не хочу. Пусть это и немного странно, но Дазай никогда не делает ничего просто так. Даже в этой малейшей детали может скрываться то, чего самому Фёдору никогда не понять. Он ступает внутрь тихими и аккуратными шагами, замечая, что основное помещение пустует. Из ванной доносится шум стекающей воды. Значит, Дазай даже не контролирует кто к нему заходит? Действительно выбивающиеся из рутины событие. Впрочем, едва ли Осаму не был готов к случайным визитам. Комната выглядит уже менее убрано, чем раньше. Обыкновенное пустующее место около футона теперь украшают пустые бутылки… сакэ, кажется? Фёдор присаживается на корточки, чтобы убедится, и да: определенно сакэ. Это не какая-то удивительная вещь, но раньше Осаму хотя бы немного скрывал тот факт, что пьёт. Неужели и правда не рассчитывал на чьё-то присутствие? Достоевский в жизни не поверит, что открытая дверь оказалась случайностью. Ещё немного побродив, его взгляд цепляется за нечто белое и пушистое, одиноко лежащее на столе. Фёдор подходит ближе, заинтересованно склоняя голову. Это определенно какой-то предмет одежды. Сиреневые глаза всматриваются внимательнее, от чего-то находя эту вещь чертовски знакомой. Будто он сталкивался с ней в прошлом, но определенно нет. Достоевский видит её в первый раз. Чем-то схоже на… шапку? Он уж точно не припомнит, чтобы Осаму такую носил. Его друг в целом не отличается большой любовью к головным уборам. Да и не то, чтобы часто из рабочей одежды вылазит. Фёдор в подобие транса протягивает бледную ладонь к вещи. Ему непреодолимо хочется коснуться, почувствовать. Чем обусловлено это желание он старается не думать. Чуждый предмет одежды слишком притягивает всё внимание к себе. Или вовсе не чуждый? Этот странный трепет внутри никак не проходит. На пути его хватают мёртвой хваткой за предплечье с ледяным взглядом. Когда Дазай успел здесь появиться? Прежде, чем убрать руку, Достоевский успевает кончиками пальцев дотронуться до мягкого меха. И внезапно Фёдор чувствует поток необъяснимых картинок, заполняющих его голову. Он широко распахивает глаза и всё его тело перестаёт двигаться. Грязный, отвратительный переулок Йокогамы. Какая-то неузнаваемая глушь города. Он, кажется, что-то ищет? Достоевский краем сознания улавливает вид старой мусорки, отголоски непонятного чёрного плаща и знакомый голос, зовущий его неподалеку. — Привет, Демон Фёдор, — таким привычным, чуть насмешливым тоном. Тем самым, который слышно изо дня в день. Дазай. Именно в этой белой меховой шапке стоит Дазай, небрежно кусая яблоко с глупой улыбкой. Совершенно безмятежно приближаясь к Фёдору, попутно о чём-то беседуя. Но этого его измученный разум не способен вспомнить. А после белоснежную шапку ему кидают прямо в ноги. — Даже зная, что это часть ловушки, они всё-равно не могут удержаться и убивают друг друга, — конечно, он узнал голос в единственный пока мысли, что полностью уловил. Ведь голос этот принадлежит самому Достоевскому. Совершенно иной, более уверенный и хитрый, от чего-то даже уставший. Следующий фрагмент, что он видит — это пуля, прошедшая прямо сквозь грудную клетку Осаму. И его лицо напрочь перекошенное болью, которое до этого Достоевский никогда не наблюдал. Дазай сваливается прямо перед ним, но никто не спешит на помощь. Почему он не пытался помочь? — Разве не в этом ли веселье? — хрипящим голосом доносится у него из-под ног. Фёдор выныривает из потока воспоминаний также неожиданного. Его слегка ведёт из стороны в сторону, и если бы не хватка на предплечье, давно бы полетел на пол. Что он только что видел? Было ли это на самом деле? Насколько эта вещь была для него важна, раз уж от контакта показались воспоминания? За всем этим он и не замечает, как удивлённо и восторженно на него смотрят карие глаза. Дазай стоит c приоткрытым ртом, способный лишь на молчаливый шок. Он даже не старается контролировать свои эмоции сейчас, их всё равно никто не увидит. Он вспомнил. Достоевский что-то вспомнил. Осаму отпускает чужое предплечье резко, от чего Фёдор едва не заваливается на спину, но в последний момент ловит равновесие. Он зачарованно смотрит на эту чёртову шапку, не в силах оторваться. В голове бесчисленное количество вопросов, но ни один из них не удаётся озвучить. Всё, что Фёдор может из себя выдавить — это глухой звук. Лишь спустя некоторое время он находит силы медленно перевести взгляд на Дазая с немым вопросом. Карие глаза оглядывают его с ног до головы прежде, чем мягко подтолкнуть к столу, намекая сесть. Иначе от шока Фёдор действительно свалиться на пол. Достоевский молча следует за рукой на лопатке, позволяя себя вести не сопротивляясь. Но лицо тот всё-таки прячет, намеренно склоняя голову вниз. Ему требуется ещё доброе количество времени, прежде, чем Дазай ощущает, что время начать говорить. Несвойственно себе, он садится на одно колено, лишь бы видеть бледное лицо полностью. Ему сейчас жизненно необходимо узнать, о чём вспомнил Фёдор, и нельзя упустить ни одну деталь. — Что ты видел? — Осаму спрашивает нарочно мягким и спокойным голосом. Перед ним слегка суетятся, пытаясь подобрать нужные слова. Дазай видит, как глаза Достоевского быстро бегают из стороны в сторону. — Тебя, — Фёдор на него не смотрит и голос у него такой же тихий. — Пристреленного. У Дазая на секунду шире распахиваются глаза, и силой он подавляет в себе ещё одну восторженную улыбку. Вот, значит, что увидел Достоевский. Их уж очень давнюю встречу, где тот мерзко подставил Дазаю снайпера, а никто и не сопротивлялся. Теперь вовсе неудивительно почему воспоминание вызвало такую реакцию. — Это ведь было, верно? — Достоевский резко переводит взгляд на Дазая. — И не смей мне лгать. Как серьёзно. — Да, было, — всё, что он говорит. Врать Осаму не намерен, сам поставил себе на это запрет. — Когда? — Фёдор не обдумывает следующий вопрос, он просто вылетает сам по себе. — Очень, — на секунду Дазай осекается, — давно. Я не смогу точно сказать. Сможет, но этого не сделает. Стоит ему только открыть рот, как все планы его коллег на Достоевского рухнут. У него появился неплохой рычаг влияния на остальных. И достаточный, чтобы начать действовать самому. Вряд ли перепуганный всем Фёдор сейчас задумается о нелогичности его ответа и скажет, что у Осаму прекрасная память. И действительно, такие детали не подмечают. Достоевский только молча посматривает на белую вещь, пытаясь сложить хоть какой-нибудь паззл в голове. Любой. Ему бы хоть каплю информации. — Она ведь моя? — Фёдор резко нарушает тишину. — Будь она твоей, ты бы её хоть раз надевал. И ни за что не кидал мне её под ноги. Даже хочется удивлённо приподнять брови от такого быстрого заключения. Всё таки неплохо Достоевский развивает в себе навык думать. Ему потребовалось всего пару минут молчания, чтобы сформулировать логическую мысль в состоянии шока. — Твоя, — Дазай отвечает со слабой улыбкой. От чего улыбается — непонятно. Поводов никто не давал. — Почему ни разу не показывал? — в сиреневых глазах просвечивается недоверие, впервые настолько очевидное. — Ты что хочешь от меня скрыть? Фёдор щурит глаза и в сомнении хмурит брови, ощутимо напрягаясь с каждой новой появляющейся мыслью в голове. Всё это время рядом была настолько значимая вещь, раз впервые за 2 мучительных месяца показалось первое воспоминание. Но её намеренно прятали. Не давали поглядеть и дальше бы бросили его в бездну бесполезных попыток и практик, если бы Фёдор не решился выпустить на волю чуточку наглости. От того, что удалось посмотреть на картинки прошлого лишь из-за этого — у него внутри вспыхивает злость. Самая настоящая и первая, может где-то неоправданная, но злость на Дазая Осаму. А ему в ответ только вздыхают, да так устало, будто десятки лет заставляют объяснять одно и то же камню на соседней улице. Фёдор наблюдает дальше за этим дешёвым театром и видит, как карие глаза медленно закрываются. Впервые за 2 месяца он ловит себя на мысли, что поведение друга немыслимо выводит из себя. Раньше любое поведение отзывалось только интересом в душе и большим количеством вопросов. А сейчас Достоевский в самом деле не в силах терпеть такой расслабленный и измученный, показушный, чёрт возьми, вид. — Не хотел. Решил оставить себе как напоминание, — Дазай моментально расслабляет лицо и отвечает будничным тоном. Конечно перемена настроения чувствуется, но прекращать он по прежнему не собирается. Ему в какой-то мере даже приятно смотреть на вот это неприкрытое раздражение. Хоть что-то новое на вечно спокойном лице. — И что ты ещё себе оставил? — последнее слово Фёдор нарочно выделяет с откуда-то взявшимся отвращением. Словно, только что услышал нечто крайне омерзительное. — Только шапку, — Осаму поднимает руки в сдающимся жесте. Врёт. Он ещё и пальто своровал, между прочим. Достоевский вздыхает и качает головой, пытаясь отогнать свою непонятную злость. Ему сейчас нужно узнать больше о увиденном, а не задаваться вопросом, почему такой человек, как Дазай, отдал предпочтение эгоизму. Тем более, вряд ли он способен дать подходящий ответ, его друг — паззл для рождённых гениев. Не для потерянных детективов с амнезией, которые предпочли не помогать коллеге в беде и выбрали постоять в сторонке. — Спрашивай, давай, — Осаму специально не даёт надолго задумываться, будто знает всё происходящее в чужой голове. Вообще, так и есть, но голос у него снова до ужаса мягкий. Фёдор делает глубокий вдох прежде, чем спросить прямо: — Что происходило в тот день? — Это правда всё, что ты хочешь знать? — Осаму немного ухмыляется и знает ответ сам по себе. — Нет, — Достоевский отвечает сразу же. Голос у него уверенный и резкий, что приятно контрастирует с вечным спокойствием. — Ещё я хочу знать, о чём мы говорили. И почему я не пытался тебе помочь. Ни один из вопросов не оказался неожиданным. Они все очевидные и ясные, ровно как и то, что давать ответ на первый в планы не входит. Раскрыть смысл их диалога можно. Рассказать почему Дазай повалялся на земле и встал по себе тоже имеет смысл. А вот о самих событиях того времени говорить Осаму не будет. Самое простое объяснение: ещё банально не время. И дело не только в этом. Можно считать нежелание отвечать личной прихотью и последствиями противного характера Дазая. Появилась у него мысль в голове, случайная, ещё пару минут назад. И зацепился он за эту идею ровно по той же причине почему Фёдор перед ним сейчас сидит. Потенциальная возможность повеселить себя. Осаму очень хочет, чтобы Достоевский сам вспомнил своё прошлое. Не услышал из чужих уст, а увидел перед глазами все прошедшие события. Раньше это граничило с невозможным из-за отсутствия доказательств. Если не брать в расчёт вариант, когда Достоевский делает это сам по себе, такой всё еще теоретически существует. Однако только что Дазай сам стал свидетелем реальности исполнения своего желания. Фёдору хватило всего раз прикоснуться к важной вещи, чтобы бетонная стена в его голове дала трещину. Всего-лишь нужно отыскать остальные важные детали, дабы её пробить. Большая вероятность, что Осаму сам сыграл в этом некую роль, а точнее его способность. Это пока всего-лишь гипотеза, её нужно позже проверить. Но если стирание памяти Достоевскому правда дело рук эспера, то она может подтвердиться. Не мог же он упустить ту деталь, что держал чужое запястье всё время, пока Фёдор вспоминал их давнюю встречу. Такое Дазай никогда не упускает. Разумеется, он мог бы легко справиться с любыми своими желаниями и молча похоронить их. Да Осаму всю свою жизнь этим занимается. Но есть причина, пресекающая его мастерство. Дазай просто не хочет. У него поперёк горла сидит вся сложившаяся ситуация и чем дольше это продолжается — тем более это влияет на его действия и мысли. Боже, он неделю назад рассказывал спящему Чуе о своих проблемах! Да куда уже хуже. Упускать возможность вернуть всё на более привычный лад Осаму не собирается. Нет ничего, что он хотел бы увидеть сильнее, чем чужой лукавый взгляд вместе с мягкой, фальшивой улыбкой. И если по мере возвращения памяти к Достоевскому будет возвращаться и его прошлый характер вместе с врождённым остроумием и навыком строить извращённые планы, то Дазай абсолютно готов жертвовать общим спокойствием. Никогда он не говорил, что является хорошим человеком. Никогда он им не будет. — Говорили мы с тобой о людях. И во мнениях не сошлись. Фёдор внимательно слушает и надеется, что слова друга прояснят ему ситуацию чуть лучше. — А не помог ты мне, — на секунду Осаму останавливается, а после смотрит прямо в чужие глаза, — потому что не должен был. Да и не то, чтобы я сильно в помощи нуждался. О снайпере на крыше мне было известно. Ничего его слова не прояснят. Почему Фёдор вообще надеялся на понятный ответ? Давно пора привыкнуть, что стоит Дазаю открыть рот — он сделает всё ещё более запутанным. И ведь спросить больше некого. Остаётся довольствоваться слишком умными речами и пытаться уловить с них что-нибудь. Просто потрясающе. Точно не стоило ли выбрать себе в качестве друга кого-то менее сложного? — Что, — Фёдор начинает, но тут же прерывается и весьма забавно качает головой, будто пытается отогнать ненужные мысли. — Господи, ладно. Что это был за день? Что тогда произошло? Не нравится ему эта хитрая ухмылка на чужом лице. Очень не нравится. — Не скажу, — Дазай склоняет голову набок и прищуривает глаза, пока наблюдает за реакцией Достоевского. Он даже как-то потерялся от такого ответа, вон, брови нахмурил и взгляд забегал. — Почему? — это всё, что пришло Фёдору в голову. — Сам потом узнаешь, — Осаму пожимает плечами и теоретически не врёт. Это главная и конечная цель. Вернуть поток воспоминаний на своё место ничего важного не говоря, только незаметно подталкивая, когда это необходимо. Ну, по крайней мере, такой итог Дазай хочет получить. А он всегда получает то, что хочет. — Да что с тобой не так? — боже мой, Фёдор просто не может дальше справляться вот с этим. С чужой слишком трудно устроенной головой, странными играми на ментальном уровне, постоянными молчанками и загадками. С Дазаем. Он буквально сдаётся сейчас и голос у него прозвучал как-то отчаянно. Достоевский прикладывает руку ко лбу и опирается локтём о деревянный стол. — Какой родился, — Осаму очень старается сейчас не усмехнуться и определённо проигрывает. Он и не думал, что Фёдор выдаст ему такую яркую реакцию на очередной отказ от ответа. Достоевский в ответ награждает его первым убийственным взглядом с тех пор, как потерял память. Точнее, его подобием и выглядит это скорее забавно, нежели угрожающе. Раньше от него у людей кровь в жилах стыла даже без особых усилий, а теперь с этим не особо вяжется. Но Фёдор хотя бы постарался, да и любое изменение на его лице теперь рассматривается как нечто удивительное. Осаму по-своему очень нравится. И глупо улыбаться сейчас тоже нравится. В этих контрастирующих переглядках есть что-то увлекательное. Фёдор прекрасно понял, что никаких объяснений сейчас не добьется и, господи, он ужасно недоволен. Впервые за 2 месяца появилась хоть небольшая деталь из прошлой жизни, и в момент, когда помощь не помешала бы больше всего — в ней отказали. Даже не церемонясь, вот так прямо. Не скажу и всё, делай с этим, что хочешь. Дазай просто… невыносимый человек. Они оба сидят молча некоторое время, Фёдор всё так же за столом, смотря на деревянную поверхность, обрабатывая всё, что узнал. А Осаму до сих пор на одном колене, и это прибавляет общей картине ещё большего веселья. Вряд ли до этого кто-то сидел вот так перед Достоевским. Если бы в прошлом они оказались в таких обстоятельствах, то было бы ещё веселее. Ну, имеем, что имеем. И так неплохо. Позже Дазай, устав от позы, просто сел на пол, игнорируя свободный стул. Фёдор вроде как обработал в голове всё, что хотел, поэтому можно кое-что спросить. — Расскажешь кому-нибудь о том, что видел? — Осаму интересуется расслабленным тоном, поглядывая на чужой профиль. — Нет, — Достоевский нисколько не медлит и не задумывается над ответом. Остальные в Агентстве слишком далёки от него, чтобы узнать. Ни с кем даже подобия доверия не ощущается, кроме Осаму. — Не хочу. — Значит, решил оставить это нашим секретом? — Дазай уголками губ ухмыляется. — Я всё еще хочу узнать ответ на свой вопрос. — И я всё ещё тебе его не дам, — оба смотрят друг на друга, Осаму с задором, Фёдор с ощутимой досадой. Ладно, пусть пока будет по твоему, Дазай. Может, через время удастся что-то придумать для того, чтобы ему рассказали чуть больше. — Сколько раз тебе говорили, что тебя просто невозможно терпеть? — Очень много, — Осаму в этот раз не сдерживает смешка. Да, ему это говорили столько раз, что он счёт потерял. И процентов 80 из этого был Чуя. Прелесть. — Сейчас будет ещё раз. Тихий смех Дазая в ответ звучал до ужаса искренне, пока он пытался спрятать от чужих глаз распустившийся в душе интерес и предвкушение. Наконец-то. Следующие пару дней точно обещают быть весёлыми.