Левша не по-лесковски

Черниговская хата — Белая ночь The Hatters — Russian Style: начинается аттракцион! русская рулетка, крути барабан — шанс невелик, все шесть пуль там! продолжается аттракцион! русские горки, нету ремней — держись за соседа, втроём веселей!

— Нехорошее это место, на самом деле, — от слов девушки колыхнулось маленькое пламя свечи, и блёклые, вялые тени тягуче заплясали по серым стенам, лишь слегка разгоняя давящую со всех сторон темноту. — И время ты выбрал нехорошее, чтобы остановиться здесь. — Но… Я не знал, я не мог иметь выбора, — парниша со светлыми глазами и бледной кожей сидел напротив собеседницы, и если её длинные и светлые распущенные волосы смотрелись вполне естественно, то его, длинные и окрашенные в сплит белого-сиреневого, убранные за плечами резинкой в хвост, выдавали в нём неместного. Он поёжился, сцепив пальцы в замок. — И что мне делать? — Вряд ли я чем-то смогу тебе помочь, — она пожала плечами, положив ногу на ногу и ненадолго задумавшись. — Хотя, если подумать, ходит здесь одна легенда. О ней мало говорят вслух, но знают практически все. На десять раз вреда один раз она сможет тебе помочь, но… не знаю, насколько для тебя она актуальна. — Расскажите, пожалуйста, — парень нервно сглотнул, втянув голову в плечи и вздрогнув, когда от лёгкого порыва ветра из приоткрытого окна огонь свечи резко дёрнулся в сторону, а девушка напротив на секунду исчезла во тьме. Звуки вокруг внушали ужас: скрипы, редкие далёкие шаги, вздохи, стуки. — Ну, тогда слушай, — собеседница, прикрыв голубые глаза, спокойно начала перебирать свои волосы на пряди, медленно заплетая их в низкую косу. — Если коротко и не вдаваться в подробности, то, когда увидишь Пересмешника и Сребровласку, старайся не встречаться с ними взглядом и не привлекать к себе внимания. Растворись в толпе, притворись стеной, делай, что хочешь, только не позволь им за тебя зацепиться. Ну, а если уж вместе с ними завидел ты некого третьего, от прикосновений которого покрываешься льдом, то лучше бежать и не оглядываться. Парень слушал, не моргая. Когда девушка замолкла, он осмелился спросить севшим голосом: — А… кто есть Пересмешник и Серебровласка? Как они выглядят? — Поверь, ты узнаешь их с первого взгляда на них. Нет, даже с первого звука за твоей спиной. Звонкий, почти пронзительный голос, и многие сразу расступаются. Пересмешник обычно идёт первым. — Л-ладно, — парниша нервно глотнул. — Не смотреть, не общаться, бегать… — О, и будь осторожен. Неместных они чуют за версту. — И как я узнаю, что они идут именно в направлении меня? — Очень просто, — леди усмехнулась, и её глаза хитро блеснули. — Ты почувствуешь, как они захотят тебя убить. Свеча слабо дёрнулась огнём снова. Он даже не обратил бы на это внимания, если бы за окном не послышался хруст веток. Сначала будто сломалась маленькая веточка, а затем затрещало так, словно сейчас из рамы вылетит целое окно, словно снаружи к ним подбиралось что-то огромное. Парень, чуть не взвизгнув, молниеносно забился в дальний угол кресла, на котором сидел, когда за стеклом пролетело что-то громоздкое и с глухим ударом впечаталось в землю, подняв в воздух ворох зелёных листьев и огласив своё падение хриплым: «Ебать його в корінь!» Всё вокруг замерцало, защёлкало, и помещения общежития с комнатами и коридорами по очереди начали погружаться в мягкий желтоватый свет от засветившихся лампочек под потолками. Девушка напротив слегка прищурилась, уже привыкнув к темноте, удивлённо оглянулась и легко задула свечу, вставая с места и открывая окно за ручку, выглядывая наружу. — Что, спускаться ногами по лестнице через двери уже неактуально, Коль? Это что такое было? В кустах под окном и ногами в полосатых чёрно-белых штанинах вверх лежал незнакомый студент с третьего этажа, спустя минуту поднявший руку, показывая большой палец вверх, мол, всё путём. Сверху тут же послышались два других голоса, причём один за другим, и картина происходящего понемногу начала складываться: — Твою мать, тут щиток наизнанку вывернуло! — первый знакомый голос раздавался откуда-то из глубин верхних этажей, на подходе к окну из комнаты. — Коль! Ты живой? — второй знакомый голос раздался ближе — видимо, его обладатель высунулся из окна несколько больше. Некий Коля, лежащий в кустах, постепенно вставал на ноги и вытягивался в полный рост, встряхивая головой с косой длинных светлых волос, украшенных теперь листьями и ветками. Где-то на середине второго этажа свисала альпинистская верёвка, неудачно за что-то зацепившаяся, или что-то вроде. Не бельевая и не из простыней, как в прошлые разы. — Жив, цел, орёл! — ответил выпавший из окна хлопец и спокойно подошёл ближе к окну выглянувшей девушки — первый этаж, как-никак. — А нормальные человеческие ступени и парадный вход для кого сделаны? Что за воздушная акробатика? Ещё и несанкционированная. — Ой, ты прям не знаешь, что меня так поздно не выпустят, а если и выпустят, то обратно с бутылками не пустят. Тебе взять что-нибудь, кстати? — Какой ты простой, — девушка хмыкнула, подперев подбородок ладонью. — Вы что со щитком сделали? — Вань! — Коля, пожав плечами, поднял голову вверх и крикнул, сложив руки рупором: — Чё с щитком? Чё всё заискрило? — Федь! — голос сверху позвал кого-то ещё. — Что там? — Привязывать верёвку к шкафу в коридоре было плохой идеей, — третий голос появился у окна. — У него дверь распахнулась и по щитку заехала. — О, слышала? — Коля усмехнулся, снова встряхивая головой и указывая пальцем вверх, как на божественное провидение, и всё ещё было видно, что его волосы от падения взъерошены и стоят дыбом. — А я-то подумал, давление упало резко, что ли, давно не лазал туда-сюда… А это в глазах от тока потемнело! — Ну ты дурак, нет? — девушка покачала головой, закатывая глаза. — Света не было пятнадцать минут, вы что наделали? — Что-что. Прометей меня зови отныне! Я свет людям несу, она меня отчитывает. — А выйти нормально, привязать пакеты к верёвке и пустым зайти обратно — никак? — Агата, спрашивая, выглядела так, словно задаёт чрезмерно очевидные вопросы. Но не всё так просто, если ты общаешься с самим Гоголем. — Ну-у, Агата, ты же не глупая, — почти обиженно протянул Коля. — Если бы так было возможно, мы бы так и продолжали делать. Вахтёрша ж прижучит! Она в прошлый раз-то меня не хотела пускать обратно, потому что зачастил туда-сюда мотаться без всего. Подозрительно, мол! Стара противна карга, тусується тут уже півстоліття, не менш… — Господь. Отойди, — девушка махнула на местного Икара рукой и высунулась из окна больше, смотря куда-то вверх. — Вы что там, с ума посходили, кружок по интересам? Тёмная голова из окна третьего этажа исчезла, а светлая голова, проводившая товарища, склонилась к девушке с первого этажа снова: — Федя сейчас спустится. — Ваня, не дай бог он принесёт в руках вырванный щиток! — она хмурилась, пока Коля рядом на улице не вступил в разговор снова. — А-га-та, не злись, всё нормально же, староста ты наша обеспокоенная, — он обратил её внимание на себя. — Тебе взять что-нибудь или нет? — Клетки нервные мне возьми новые. А ему — успокоительные. — Оп, — Николай, уже было развернувшийся, замер и повернулся к окну опять, — кому это — ему? — и светлая голова показалась над подоконником, когда её обладатель вскинул руки и схватился за него, подтягиваясь, упираясь ногами в стену здания. — Оя, що за хлопець такий дивовижний, а? Хлопец, всё это время не подававший ни знака, ни звука, ни сигнала о наличии жизни, нервно сглотнул, когда внимание наконец обратили на него. Тот, что упал с третьего fucking этажа, был в чёрной футболке (всей в листьях и веточках) и пялился на него светлыми голубыми глазами с удивлением, прежде чем расплылся в улыбке и повернулся к Агате: — Что, залицяльник твой? — Кто? — девушка закатила глаза и скрестила руки на груди, выпрямившись. — Ну, ухажёр, — Николай перевёл взгляд на незнакомца, вжавшегося спиной в кресло в девичьей комнате. — Интеллигентный такой, сразу видно, что с одного хутора. Одной крови! — Не пугай парня, Коля, — Агата покачала головой. — Это тот самый студент из Британии, которого вы все так ждали целый месяц. Познакомься, Сигма. Сигма, — девушка повернулась к молчаливому юноше в своём кресле, — это Коля Гоголь. — П-пересмешник? — вполголоса спрашивает он, стараясь смотреть в глаза Агате, но не смотреть — Николаю. И Агата кивает. Коля на это лишь возмущённо переспрашивает: «Кто?!» — Скажи спасибо, что не шут гороховый. Парень только прибыл, а ты уже из окна летаешь. Мог бы подождать хотя бы пару дней? — девушка склонила голову к плечу, но парень с косой на это только фыркнул и повернул голову на новенького. — Ничё, пусть привыкает. Семён, значит! — он вновь широко улыбнулся. — Привет-привет, Сёма! О, нет, или по-вашему будет хеллоу? Хай? Бонжур? Вернее, бонсуар, — и тут же поворачивается к Агате: — Шпрехен зи дойч? Он это, хоть того-этого по-нашему или вообще нет? Сигма отвечает не сразу. Он сначала глянул на Агату, словно спрашивая разрешения, а затем осмеливается взглянуть на Колю, наконец-то опустив ноги на пол, и немного хмурит брови. — Я всё понимаю, Коля, — негромко говорит он почти без акцента, и блондин с косой на это подивился и присвистнул. — Я умею разговаривать по-русскому. — А українською розмовляти? — с характерным говором отчеканил Коля, только засмеявшись удивлённому лицу. Поразительно, как стоит поменять ударения в некоторых словах, не говоря уж об изменении самих слов, и всё — иностранная интеллигенция полностью теряется! — Да шучу я, шучу. Протянул бы руку поздороваться, да иначе упаду, — он улыбнулся на этот раз во все тридцать два зуба и наконец спрыгнул на землю. — Ну так что, вам брать что-нибудь за компанию? Так и быть, угощаю! — Единственное, что можешь взять сейчас для меня, это руки в ноги и молнией туда-обратно, чтобы мне потом не было нагоняя за нарушение режима общежития моей группой. — У-у-у, я разгневал леди Агату, — Коля махнул рукой над своей головой, и из окна видно только его ладонь. — Я быстро, честно. — Иди уж, — девушка махнула рукой, и за окном послышались шаги, переходящие в бег в сторону от общежития университета. Она лишь покачала головой и, потерев глаза большим и указательным пальцами, устало посмотрела на Сигму. Уже хотела что-то сказать, как вдруг в дверь постучали чем-то тяжёлым, словно куском железки, и Агата в ответ только немного повысила голос: — Открыто. В комнату зашёл Он. С виду — обыкновенный парень, высокий и с тёмными волосами, отросшими до плеч и убранными в короткий небрежный хвост. Белая неглаженая рубашка, чёрные брюки на тощих ногах. В одной руке — дверца от щитка с треугольной наклейкой об опасности электровольт. А вторая… Сначала Сигме показалось, что она обгорела. Полностью. До чёрных углей вместо кожи после жуткого несчастного случая — и парень вздрогнул от этой мысли. Затем подумалось, что руку сразил некроз, вот она и почернела. Некрасиво пялиться на человеческий недуг! Он тут же отвёл взгляд, не зная, заметил ли вошедший или нет… — Федя, — Агата не то от неожиданности, не то от возмущения невольно ахнула, хмуря светлые тонкие брови. — Я же пошутила насчёт принесённого мне щитка! — Ну, у него всё равно дверца отвалилась, — парень меланхолично пожал плечами. — Ты скажи лучше, мне куда с этим идти? — В дурку. — А серьёзно? — К вахтёрше, — девушка фыркнула и махнула рукой куда-то влево, намекая на коридор. — Скажи, что у вас случилось что-нибудь, дверка там сама собой отвалилась, когда свет дали. Но ни в коем случае не упоминайте ваше вмешательство, понял? — Понял, — юноша, названный Фёдором, показал раскрытые ладони в жесте «понял, принял, не бей», зажимая серую металлическую дверцу под мышкой, и только потом, начав разворачиваться к выходу, внезапно увидел незнакомца, сидящего всё это время в кресле Агаты в полном молчании. Сигма с ужасом взглянул в кажущиеся красными глаза Фёдора и тут же отвёл свои в сторону, но вот беду от себя отвести не смог: парень с обугленно-некротической чёрной рукой сделал к нему шаг вперёд и, склонившись, упёрся в подлокотники обеими руками, причём довольно уверенно. Сигма вздрогнул, втянув голову в плечи и почувствовав, как нечеловеческий холод от касающихся его руки обугленных пальцев пробирает до костей. Вот он, загадочный Третий, от прикосновений которого в дрожь бросает! Медленно, по слогам, Фёдор, выглядя неизменно спокойно-угрожающим на лицо, произнёс: — Парла итальяно или можешь по-русски? Сигма, задержав на парне взгляд, пролепетал: — М-могу по-русско… По-русски. — Так бы сразу, — Федя, рассмотрев новичка сверху вниз, оттолкнулся руками от подлокотников и снова выпрямился, вполне себе свободно владея «некротической» конечностью, и вблизи она сверкнула в свете лампы. Подождите, это не некроз и не обугленная кожа… Это железный протез вместо руки. Фёдор уже было развернулся, отсалютовав старосте группы на прощание, как вдруг где-то за окном послышались шаги, прыжок, красноречивое: «Еб твою матінку!» и шарканье съезжающих ног по стене, а далеко наверху общежития сразу за этой вакханалией звуков на улице вновь случился грохот. Видимо, Коля быстро вернулся и начал лезть вверх тем же путём, каким и спустился, да только не учёл кое-чего… Парень со стальной рукой замер, прислушиваясь, и верно: спустя две минуты в дверном проёме, так и не закрытом, промелькнула, как показалось, бегущая девушка с длинными высеребренными волосами словно под глубокий серый или искусственную седину, убранными в низкий хвост за спиной. Бегущая девушка резко затормозила, проехав мимо входа в девичью комнату, вернулась, тяжело дыша, и заговорила, по голосу оказавшись, вообще-то, парнем: — Федь, там это!.. Сребровласка. Точно она… Он. — Даже не представляю, что должно случиться, чтобы Ваня начал бегать, — Агата подошла ближе к Феде, стоя за спиной. — Ванюш, что такое? — Там шкаф… упал, — парень с серыми волосами тяжело упёрся рукой в дверной косяк, вторую прижав к своему лбу, и только сейчас стало видно, что пальцы краснеют от сочащейся крови из рассечённой кожи. — Проход в комнату загородил, я еле отскочить успел. — Да твою мать, — Федя шикнул, нахмурившись и зашагав к товарищу ближе: — На тебя упал, что ли? Агата, увидев ранение, и не думала визжать, как потрясённая девчонка (а вот Сигма был готов: столько всего произошло за эти минуты!), она лишь распахнула ящик у своей постели и вынула оттуда моток бинтов в уже раскрытой упаковке, поманив Ваню к себе рукой. — Я гляжу, если не с местными дерётесь, то с мебелью, — вздохнула она, качая головой и капая перекисью из бутылька на рассечённый лоб юноши, севшего к ней на постель. Хвост пришлось распустить. — Голова не кружится? — Нет, — Ваня качает головой, прикрыв глаза. — Я к вахтёрше, — Федя махнул рукой, оставляя Агату и Ваню наедине с новеньким — удивительно молчаливым и с напуганными глазами, как у котёнка, ей-богу. Агата, после того как перебинтовала парню голову и повязала бантиком два конца сбоку у виска, вздохнула и взглянула на Сигму. Тот так ни слова и не проронил, зато теперь на него посмотрел Ваня. У «Сребровласки» были удивительного цвета светло-голубые глаза, почти серые. — Ну, я пыталась как-то смягчить ваше знакомство, но получилось так, как получилось, — девушка дожидается, пока новенький посмотрит на неё хоть немного более осознанно. — Я оттягивала, как могла, и надеюсь, ты понимаешь, почему я это делала, — Сигма сразу напрягся. — В общем, если укоротить прощальную речь, то я клонила к тому, что свободных мест в общежитии нет. Почти. Кроме одного. В одной комнате на третьем этаже. Сигма почувствовал, как у него холодеет внутри. Зато холодеть больше уже было некуда и нечему, когда вставший на ноги Ваня проводил его прямиком до нужного этажа, а там в коридоре сначала с оглушительным грохотом упал на пол пустой и старый злополучный шкаф, с разбегу и со смехом вытолкнутый Николаем из дверного проёма их логова и злобно хлопнувший расхлябанными дверцами; а затем Фёдор, не желая дожидаться после звонка вахтёрши утреннего электрика для починки закоротившего щитка, собственной железной рукой соединял и скручивал вылетевшие провода и вставлял выбитые пробки, только немного щурясь от летящих во все стороны искр и прилаживая отвалившуюся дверку обратно. Что ж, по древним русским легендам Сигма, видимо, проклят.

***

Сигме, с лёгкой руки здешних «в доску» русских переименованного в Семёна или — сокращённо — Сёму, предстояло провести здесь ни много ни мало полгода, а проведя в этом общежитии ещё меньше суток, он уже жалел, что когда-то вообще записался в программу обмена на правах лучшего ученика. К чему вообще нужно было стараться и учиться, если всё равно большую часть речи того же Николая он не понимает? А Фёдор с Иваном понимают! От этого становилось обидно. Что Сигму удивило, так это наклейка: «Осторожно, злая собака!» прямо на двери в комнату, хотя никакой собаки, даже самой маленькой, в комнате не было. Парни махнули ему на единственную не занятую постель, перед этим смахнув с неё все свои наваленные вещи. Сигма ещё надеялся увидеть какую-нибудь маленькую собачку в этой куче одежды, но нет, ничего. И к чему вообще это предупреждение?.. Поздним вчерашним вечером все трое предложили новенькому одну из тёмно-зелёных стеклянных бутылок, название на этикетке которых Сигма прочесть мог, а смысла понять — нет, но новенький вежливо отказался, продолжая молчать практически всё то время, пока все трое не улеглись спать. Коля-Пересмешник забрался на второй этаж двухъярусной кровати, вырубаясь практически мгновенно, свесив к низу одну из ног, Федя-с-Железной-Рукой спал на первом этаже этой же постели, Ваня-Сребровласка с забинтованной головой спал напротив них, отвернувшись лицом к стене и прикрывая голову подушкой. Тот шкаф, ставший виновником вчерашней вакханалии — сначала не вовремя раскрывшийся дверкой и сломавший хлюпкий щиток, а затем под весом Коли внизу съехавший со своего места и упёршийся в дверной проём, чуть при этом не убив стоявшего в дверях Ваню, — был заблаговременно поднят всеми тремя и возвращён на место у стены в коридоре, правда, немного дальше. Николай даже специально с силой распахивал двери, чтобы удостовериться, что до щитка они не дотягиваются. В процессе он жаловался на дурацкую планировку. Всё это выглядело чересчур арт-хаусом, пока в темноте комнаты взгляд неспящего Сигмы не зацепился за отсутствие изголовья кровати на втором ярусе, словно его долго гнули и шатали, а потом вырвали с корнем. Что ж, логическая цепочка довольна проста: сломав одно, начали привязывать верёвку к чему-то более громоздкому и тому, что не жалко. Засыпая, Сигма думал ещё и о том, насколько хорошо налажен спуск из окна по альпинистской верёвке… Новенький мирно спал, и вскочивший раньше всех (как всегда) Коля с опьянением ни в одном глазу от вчерашнего, максимально тихо спрыгнувший со своего верхнего яруса, сначала вздрогнул с непривычки видеть кого-то на незанятой до этого постели, а затем прикрыл его же одеялом, спихнутым за ночь на пол. Когда совсем неслышно закрылась дверь от ушедшего на пробежку Гоголя, — энергию-то нужно куда-то девать! — очнулся Федя. Именно что очнулся, с буквальным скрипом поднимаясь и садясь на постели, приложив правую руку к шее и размяв затёкшие позвонки, ссутулившись. Левая скрипнула, когда он провернул её в локте по часовой стрелке, а затем — против часовой, пальцами правой по очереди сгибая-разгибая чёрные пальцы левой. Её бы смазать, на самом деле… Его левая повисла вдоль тела, покачиваясь с тихим скрипом, когда он уходит из комнаты на общую кухню. Он также вздрогнул, когда прошёл мимо постели Сигмы, которую привык видеть пустой, а тут вдруг на ней что-то пошевелилось. Правой, перед тем как уйти, он поправил ему подушку, съехавшую на самый край и грозящую упасть на пол. Ваня проснулся самым последним, когда понял, что запутался рукой в бинтах на голове, и от этого он чуть не упал с кровати сам, благо что спросонья смог разобраться, что никто его не привязал за руку к батарее, а пальцы запутались в повязках. Он вздрагивает, когда на пустой доселе кровати кто-то подтянул под одеяло ногу, осмотрел новенького на предмет всё ли в порядке, зевнул и прикрыл за собой дверь, чтобы не разбудить товарища шумом. Ах да, простите, не товарища, а new friend'а. И всё же Сигма проснулся спустя несколько минут. Он сначала удивился, что настолько долго проспал, ведь на родине вставать в семь, а то и в восемь утра было обычным делом, а потом удивление… ничем не сменилось и никуда не делось, ведь на общей кухне, которую он обнаружил по запаху и шуму, он увидел своих троих знакомых, и ладно бы Коля, сидящий на столе с гитарой, так нет же: Ваня с вновь убранными в хвост волосами колдовал у кипящей на плите кастрюли, бросая в неё по одному замороженные пельмени из упаковки и отпрыгивая каждый раз, когда брызги летели во все стороны, а Федя, устав за этим наблюдать и, видимо, уже будучи голодным, сменил товарища у грязной плиты своей уверенно-тощей фигурой, сначала взялся правой рукой за бутылку растительного масла и вылил остатки на локтевой сустав чёрной левой, разрабатывая её по часовой и против, а затем заработавшей как надо левой зачерпнул из упаковки пельменей хорошую горсть и прямо вместе с рукой и опустил в кипяток, мешая чёрными пальцами. Никто, кажется, кроме Сигмы, и бровью не повёл. Сигма захотел вернуться обратно, крепко зажмуриться, убедиться, что ему продолжает сниться арт-хаус, и проснуться в нормальной прежней жизни. — О, Сём! — воскликнул Коля, выводя из ступора. — Доброго ранку! — Что? — Сигма встряхнул головой, непонимающе смотря на нового знакомого. — Ранку? Кто-то ранен? — Тю, деревня, — Гоголь махнул рукой, откладывая гитару прямо на небольшой стол. — Не деревня. Я из Англия, Лондон, — поспешил поправить новенький, но Коля на это только рассмеялся. — Это выражение такое, Сёма, — поспешил объясниться Ваня, отодвинутый в сторону от процесса готовки и даже не претендующий на возвращение. — Он имеет в виду, что ты не понимаешь. И он сказал тебе доброго утра. — А… — Сигма почувствовал себя некомфортно. Почему Коля говорит вроде по-русски, а иногда непонятно? — Извините. — Брось извиняться! — Николай наконец встал на ноги, встряхнув головой и убирая косу с плеча за спину. — Лучше садись. Все уже с этажа тут были, все поели, плиту тільки угваздалі як свині, одного тебя ждём. — Бросить? — Сигма снова не понимает. Как можно бросить извинение? Написать на бумажке, скомкать и выбросить? Зачем? — Садись, — никто новенькому ничего объяснять не торопится на этот раз, и ногой Коля выдвигает из-под стола табуретку. — Будь как дома, путник, я ни в чём не откажу! — нараспев начал он, но как будто бы новенький понимал, что происходит. Ему бы скромную плошку овсянки на завтрак, зелёного чая и спокойствия. Но это было бы, если бы он был дома, в Англии. А здесь, в России, ему предлагают забавные шарики солёного теста с мясом внутри, потому что нет ничего больше, а запивать — чай из пыльной коробочки из подвесного кухонного ящика. Уф… — Что ж ты делаешь! — воскликнул вдруг Ваня, когда Сигма, подержав пакетик чая в чашке несколько секунд и подождав окраски воды в тёмно-коричневый, вынул его с намерением выбросить. Сигма вздрогнул, а вот Ваня взял его руку в свою и аккуратно вернул пакетик в кипяток в чашке на место. — Чай ведь ещё толком не заварился. Нужно подождать. — Сколько? Час? — это звучало бы иронией из уст того же Коли или того же Феди, но Сигма спрашивает с наивной простотой. — Ага. Через час этот чай настолько окрепнет, что встанет на собственные ноги и придёт к тебе сам, — хихикнул Коля, стоя рядом с Федей у плиты — тот помешивал чёрными пальцами воду с пельменями в кастрюле. — Хотя бы минутку, — уже более мягко говорит Ваня, садясь напротив. — Я понимаю, тебе наверняка роднее чай с листьями из заварника. Мне тоже. Был роднее. Пока кое-кто его не разбил, — взгляд устремился в сторону Коли, но тот, будто чуя, куда зайдёт тема, отвернулся и насвистывал себе под нос. — Скажи лучше, какой предпочитаешь? Эрл Грей? Или Инглиш Брекфест? Айриш Брекфест? Сигма, услышав внезапно знакомые слова, тут же посмотрел на Ваню, и если бы не его бинты на голове, смятые и держащиеся каким-то чудом над резинкой, которой забрали волосы в низкий хвост, Сигма бы почувствовал себя совсем как дома. — И afternoon, — добавляет новенький, наконец-то улыбнувшись. — Вечером. — Ты уж прости, я изо всех сил стараюсь восполнить свою утрату и беру Эрл Грей в пакетиках, — Ваня повернул к нему тёмно-зелёную упаковку с такой родной Сигме английской надписью чая. — Но, естественно, никакие пакетики не сравнятся с настоящими листьями. Если бы только мой заварник был со мной… — Да куплю я тебе новый! — буркнул Коля со стороны, но Ваня лишь фыркнул, наморщив нос. Сигма даже не ожидал, что найдёт общий язык насчёт английских обычаев приёмов пищи с тем, кого намедни чуть не убило шкафом, и впервые за это время он почувствовал себя спокойнее, чем обычно; впервые, с тех пор как вышел за порог девичьей комнаты старосты группы Агаты, любезно пригласившей к себе, чтобы рассказать, что да как. А вот с того самого момента, как в общежитии перемкнуло проводку и выключило свет, было тревожно. Благо что сейчас он вроде бы пришёл в себя. Плита щёлкнула, выключаясь, и Федя, фиксируя железное предплечье правой ладонью, одной рукой переставляет кастрюлю с конфорки на столешницу. Коля по привычке крутится рядом, в какой-то момент, когда Фёдор сполоснул с моющим средством железную руку, взявшись за его искусственное запястье. Федя только тонкую чёрную бровь вскидывает, глядя в разного цвета глаза Коли — издалека не особо заметно, но вблизи видно, что его левый глаз украшен тонкой и светлой полоской шрама поперёк, а сама радужка несколько светлее, чем нормальная голубизна радужки правого глаза. Левый и видит хуже. Коля улыбается. — Мне нравится, когда у тебя руки тёплые. — Это от кипятка. И тёплая она одна, — Федя говорит негромко, поднимая правую руку и касаясь холодными подушечками пальцев бока Гоголя под его футболкой — тот охнул и чуть было не отскочил. Циркуляция, бессердечная ты сука! Достоевский только ухмыльнулся. — Скоро снова заледенеет. — Злой ты. Он бросает взгляд в сторону, видя, что новенький Семён увлечён беседой с Ваней, будто Ваня намеренно сел его отвлекать, и, пока никто не видит, целует тёплые железные пальцы протеза под хмурый взгляд Феди. Достоевский хмыкнул и вынул руку из хватки, отвернувшись. — Лучше кастрюлю вымой. — И вымою, — Коля по-прежнему улыбается. — Иди садись. — И оставить тебя один на один с нашим общим завтраком? Я больше так не рискую. — Ты ещё и не доверяешь мне! Я сражён в самое сердце. — Парни, — Ваня в какой-то момент обратился к пререкающимся товарищам, — есть охота на уровне желания жевать чайный пакетик. — Ничего, Липтон ещё можно жевать, если он лимонный там, — Коля хихикает, доставая тарелки. — А вот Эрл Грей ваш или, не доведи господь, Пуэр — отравиться можно, чес-с-слово. — Не оскорбляй Пуэр! — Ваня вскинулся, хмуря светлые брови, и кажется, что именно от гнева у него вновь потекла кровь из рассечённого лба. — Ваня… — Сигма, испугавшись крови, подскочил на месте, интуитивно хватая салфетку со стола и прикладывая её ко лбу new friend'a. — Помогите! — Федь, домоешь посуду сам? Я быстро! — Коля, видя сцену кровопролития, уносится из кухни явно к Агате, потому что в их комнате никаких медикаментов, кроме активированного угля, не водится. Федя тяжко вздыхает, пожав плечами. Как хорошо, что он пьёт в основном только энергетики и таблетки от давления.

***

В принципе, не считая взбалмошного утра, день прошёл вполне себе терпимо: Сигма без всяких домашних заданий преимущественно сидел на своей постели, наблюдая за происходящим; за одним единственным столом у окна сидели попеременно то Фёдор, то Иван, листая тетради и что-то в них записывая; Коля же если и брался за книги, то стоя, лёжа или сидя на своём втором ярусе, постоянно пребывая в движении. Заходила Агата, появлению которой Сигма был весьма рад, но девушка долго не пробыла здесь: лишь удостоверилась, что с новеньким всё в порядке и он всё ещё жив, и ушла обратно, шёпотом пожелав ему удачи. Ваня, как выяснилось из наблюдений, оказался самым тихим из компании, ведь занимался своими делами максимально спокойно; Федя периодически скрипел железной рукой и пил кофе сомнительного качества из алюминиевых банок из автомата этажами ниже, коих скопилась уже горка на столе и под ним. Из самого забавного — его железная конечность, которой он подпирал подбородок во время сидения за столом, оставалась в том же положении, когда он отворачивался и наклонялся поднять с пола упавший карандаш. Было одновременно и жутко узнать, что же должно случиться, чтобы отняло эту руку, и интересно, но… спрашивать об этом, наверное, неудобно. Вот Сигма и молчал. Молчал ровно до той поры, пока Коля, присвистнув, не позвал его помочь с английским: «Слушай, ну он же твой родной? Я в нём ни в зуб ногой, сподмогнёшь?» Ваня, подняв голову, перевёл: «Он просит помочь». Сигма охотно закивал. Правда, на вопрос, зачем пихать ноги в зубы, внятного ответа он не получил, потому что Гоголь рассмеялся. А под вечер Коля куда-то засобирался и выскочил из комнаты вон, словно и не было его. На немой вопрос в глазах новенького Федя, проходящий мимо с очередной алюминиевой банкой кофе, пояснил: «У него работа в ночные смены. Придёт за час до первой пары». — Когда он ложится спать? — справедливо интересуется Сигма, на что Федя и Ваня, многозначительно переглянувшись, синхронно пожимают плечами. — Мы и сами не знаем. Возможно, никогда, — Ваня хмыкнул, вынимая карандаш из зубов. — Ну, нет. Он на парах спит, не забывай, — Федя проходит вперёд, к столу. — Пара — это урок в университете, да? — Сигма, вообще-то, слышал раньше, что у русских это называется так, но на всякий случай уточняет. Оба new friend'a ему кивают. Молча. А в Англии бы ответили голосом… Нет, Сигма может не спать ночами, засиживаясь за домашними заданиями, но сейчас, когда он ещё на настоящих парах в России не был, его сморило к полуночи. Выяснилось, что основной источник шума исходил всегда от Гоголя, ведь после его ухода в комнате воцарилась идеальная тишина. В первый раз Сигма проснулся часам к двум ночи и не сориентировался во времени, потому что настольная лампа как горела, так и горит, а Фёдор с Иваном как сидели, так и сидят за книгами. Нет, Сигма в курсе, что филология в России — специальность большая и муторная, но чтоб настолько?.. От осознания нахождения не в своей тарелке в следующий раз Сигма проснулся ещё через два часа, увидев, что на этот раз уже спал, рухнув на постель в обнимку с раскрытой книгой, Ваня. К шести утра голову на стол склонил уже неубиваемый энергетиками и кофе Фёдор, и что забавно — его железная рука, будто заклиненная, так и осталась поднятой в локте вверх, держа ручку в сжатых пальцах. А к семи дверь в комнату со скрипом распахнулась. Новенького к тому времени снова срубило, и тот спокойно спал, а вот всегда беспокойно дремлющий Фёдор проснулся, проморгавшись. В тёмном проёме коридора стоял… могильный крест в мраморной подставке. Единственное, что помогло парню не удивиться — это то, что он был спросонья и всё ещё думал, что спит. Ан нет: вслед за крестом в комнату зашёл Коля, поставив его без единого шума у подножья кровати Вани как в самом ничем не занятом месте и сняв с головы кепку. — Это… что такое? — прохрипел Федя, развернувшись на стуле вполоборота и с подозрением глядя на товарища. — О, а ты чего не спишь? Я сюрприз сделать хотел, — Коля потянулся руками вверх, разговаривая шёпотом. — Ладно, будет сюрпризом для Ваньки. — Это что такое? — ещё раз, но уже более уверенно спросил Федя, скрипнув левой рукой и тихо вставая на ноги, но вдруг крепко зажмурился и одной — правой — рукой накрыл лицо, а протезом упёрся вбок, пережидая перепад давления. Коля пришагнул ближе, готовясь остановить падение, но Федя быстро пришёл в себя, проморгавшись и встряхнув головой. — Да, я тут подумал… Что я, зря в ночь работаю? — Коля тихо усмехнулся, скрестив руки на груди с довольным видом. — Тот шкаф всё равно к нам не пролезает, обидно даже, а одежду теперь кидать некуда, — это он сказал с намёком на то, что пустующая постель теперь занята новеньким британцем. Почти как котом, только человеком. — Поэтому я и взял его. Всё равно стоял в уголке бесхозный, я даже на работе вешал на него куртку. — Господь… — Федя покачал головой, вздыхая и будучи готовым поклясться, что его реакция на подобные закидоны такая адекватная только благодаря знакомству с Яновским. Ну, Яновский, ну, погоди! Вот уж действительно. — Ты бы отставил его подальше, а то Ваня проснётся и подумает, что мы его похоронили. — О, стоп, — Коля, явно что-то придумав, медленно подкрадывается к постели товарища с седыми волосами, осторожно переворачивает его на спину и складывает крест-накрест его руки на груди, отложив книги в сторону. Теперь он широко улыбается, повернувшись к Фёдору. — Божественный прикол же? — Зачем ты такой… Скорее, от Лукавого с любовью. — Не, от Николы Яновского-Гоголя. Фром Укрейн виз лав! Или как там правильно будет. — Вот так и будешь им двоим объяснять. Особенно новичку. Креститься начнёт при виде тебя, если не открещиваться, хотя они вроде не христиане даже, — на этой фразе Коля корчит лицо в стиле: «Да ла-адно тебе!» и подходит ближе, смотря прямо в глаза. — Мне уже начинать креститься, чтобы ты исчез? — Як грубо з твого боку, — Гоголь цокнул языком, прежде чем на его лицо мягко приземлилась холодная чёрная рука, не давая приблизиться совсем близко. — И за что ты со мной так? — За твои божеские подарки. Крест с кладбища вместо шкафа, подумать только… — Это очень удобно, верь мне. Давай, кстати, пока вспомнил, смажу нормально тебе руку. Сон как рукой сняло, когда Сигма понял, что предстало его глазам по пробуждении: у постели Ивана стоял могильный крест, а сам Иван лежал со скрещёнными на груди руками, как Белоснежка в хрустальном гробу, только студент и на скрипучей общажной кровати; на втором ярусе гордо, как орёл, восседал когда-то успевший вернуться Николай, держа при этом в своих руках отсоединённую железную руку Фёдора и чем-то обильно её поливая из прозрачной бутылки с надписью «Святая вода»; сам Фёдор сидел на одном из краёв креста с закрытыми глазами и чего-то ждал. Сигме казалось, что он готов начать заикаться. Никто ведь ему не объяснял, что ночная работа Гоголя — сторож на кладбище! А других бутылок, кроме как пластиковых от кладбищенской часовенки, в округе нет, вот он и льёт что попало в пустые, даже машинное масло… Как бы Сигма не порывался выйти пораньше, парни собрались ровно за пять минут до начала пары. Если Гоголь действительно не спал эту ночь, то у него взаправду нескончаемый запас энергии, потому что уставшим он не выглядел; Ваня дольше крутился у зеркала прямо возле креста, бинтуя разбитую голову так, чтобы потом убрать волосы в хвост как можно более аккуратно; Федя прилаживал свою железную руку до щелчка обратно, раскрутив сустав по часовой и против, убедившись, что больше ничего не скрипит, и веером сложил-разложил по очереди пальцы, слушая, чтоб не скрипели и они. Нерасторопно они шли ровно до выхода из общежития, а потом, когда Ваня поглядел на часы и сказал, что осталось две минуты, все трое подорвались с места, причём схватив Сигму за руку. Университет Агата ему уже показала, вот только он не ожидал, что единственным, кто пролетит сквозь входной турникет у поста охраны, будет Ваня, на лету показывая студенческий билет, потому что Федя подпрыгнул вверх, упираясь железной рукой в столбик и перемахивая через ограждения (причём от прикосновения руки турник сработал, словно опознал студента из базы данных), Сигма вовсе был перекинут поверху Колей, резко поднявшим его на руки, а сам Коля упал на пол и проскользил под турникетом, тут же вскакивая на ноги и, не сбавляя скорости, продолжая бежать дальше по коридорам. Что-то Сигме подсказывало, что на эту пару опаздывать было нельзя. Дверь в поточную аудиторию распахнулась со стуком. — Гоголь здесь! — скандирует первый ворвавшийся, как ураган, Коля. — Гончаров! — повторяет Ваня, следуя привычному алфавитному порядку. — Достоевский, — хриплым голосом подтверждает своё наличие третий вошедший, железной рукой проталкивая вперёд новичка. — И англичанин по обмену тоже с нами. Сигма дышал тяжело, как загнанный зверь, и толком ещё не успел рассмотреть аудиторию, как парни потащили его наверх, усаживая рядом с собой. С ряда спереди обернулась знакомая девушка, проводив всю четвёрку голубыми глазами и сделав пометки в своей тетради о присутствии своей группы. Преподаватель, всё это время молчащий, только головой покачал. — Минута в минуту, — пробурчал только он, слыша далёкий звонок с одного из факультетов — где-то они работали, где-то нет. — Какая пунктуальность, молодые люди. Надеюсь, опоздавших не намечается. …Единственным, кто хоть что-то фиксировал в тетради от лекции преподавателя, был Ваня, да и то далеко не всё — так, пометки на полях, какие-то стрелки, аббревиатуры. Федя щелчками отправлял смятые бумажки на стол старосты Агаты, сидящей спереди, та что-то на них отвечала на других бумажках и передавала обратно; краем глаза Сигма заметил, что почерк девушки был аккуратным, плавным, каллиграфическим, оттого и ответы были долгими, а Фёдор писал быстро, отрывисто и угловато. Коля даже не доставал тетрадей и письменных принадлежностей — по истечении первых пяти минут пары он рухнул лбом в стол и заснул. Всё-таки не бесконечный у него запас энергии. А ведь верилось! На половине пары внезапно посыпались вопросы от прослушанного, и под раздачу попал Сигма. Профессор, судя по интонации, просто интересовался, понимает ли его студент и может ли ответить, ведь вопрос был достаточно коротким и простым, и Сигма, не отвлекавшийся ни на секунду на новой паре в новой стране, ответил без каких-либо заминок. Вопрос был по истории России, и в любой другой раз Сигма ни за что не ответил бы, но именно эту информацию преподаватель произнёс минут… пять назад? Профессор только многозначительно кивнул, сказав, что удовлетворён ответом. Агата, всё это время смотревшая на Сигму, только улыбнулась, встретившись со взглядом новичка — смог, ответил, молодец. Сигма даже как-то засмущался. А ближе к концу преподаватель задал тему для обсуждения, и неожиданно для всех в стол ударил руками Гоголь, сказав, что крайне не согласен с вышесказанным и сейчас он подробно и попунктно пояснит почему. Сигма даже вздрогнул, когда Николай внезапно проснулся и быстро и непонятно затараторил, но ещё больше он перепугался, выронив ручку, когда по столу железной рукой стукнул рядом сидящий Фёдор, прерывая тарабарщину Яновского и говоря, как сильно не прав одногруппник и сейчас он пояснит попунктно причины. Иван, сидящий рядом, поглядел на встревоженного Сигму и придвинулся к нему ближе, негромко заговорив: «Привыкай. Так каждый раз бывает». Куда уж больше привыкать… В какой-то момент «нового русского» в свою компанию забрали девушки, когда с ним разговаривала Агата насчёт проведённых выходных у той ещё компании как на подбор, и та самая компания где-то затерялась в коридорах. Нашли их по неожиданной музыке со стороны актового зала, и «новому русскому» предстала перед глазами весьма… необычная картина: на большом, но стареньком фортепиано у стены в большом коридоре перед входом в актовый зал играл не кто иной, как Иван, снявший с головы повязку, рядом с ним на широком стуле и спиной к фортепиано сидел Фёдор, играя на виолончели без смычка. Без смычка, потому что, как удалось разглядеть, смычковый волос на креплениях был зафиксирован на его железной руке от локтя до пальцев — так и играл. Но сверху фортепианной крышки было то, что больше всего приковывало взгляд — на корточках, не отрывая пяток от поверхности, на этой крышке сидел Николай, при этом играя на… довольно страшном инструменте, от которого исходила явная угроза. Сигма назвал бы это «гармонью, которая может убить», но Агата, вздыхая, пояснила, что это чудовище — баян из университетских закромов, который Гоголь когда-то выиграл в карты у хореографов из соседнего корпуса. Ба-ян… Баян. Он звучал так, как если бы было доподлинно известно, что наряду с отцом скрипки Паганини отцом баяна считался Сатана. От этих невероятных, кажущихся невозможными звуков, сливающихся в складную симфонию, если это вообще можно так назвать, у Сигмы закружилась голова. А людям вокруг нравилось, некоторые даже свистели. Девочки Агаты услужливо объяснили, что такое у них не редкость и что Семёну придётся привыкать — баян часто кочует из здания университета в общежитие. Сигма даже править девушек не стал, что он не Семён. В этой какофонии звуков он хотел исправить лишь свой слух и выкрутить его на ноль. Ну не может эта гармошка Сатаны стоять рядом с фортепиано и виолончелью! Сигма слышал, как Коля, внезапно его увидевший, прервался и позвал присоединиться, но парень втянул голову в плечи и любезно отказался, отчаянно замахав перед собой руками. Агата вскоре потянула новичка за рукав за собой, показывая на время: пара через две минуты. Идём. На следующей паре троица не объявилась. Вернее, объявилась, но с опозданием и довольно-таки эпично: спустя десять минут от пары филологии за дверью раздались бегущие шаги с начала коридора, потом в неё трижды постучали, на третий удар хрупкая фанера хрустнула, показывая за собой чёрную руку, и преподаватель, весьма милая женщина, даже не удивилась, лишь вздохнув и нахмурившись: «Достоевский, Вы опять имущество без топора портите?» Когда дверь распахнулась и на пороге показались трое, а Гоголь ещё и о порог запнулся, стало видно причину опоздания: от виска и вдоль щеки до подбородка у него красовалась длинная кровавая полоса, криво залепленная несколькими лейкопластырями. Выяснилось, что Ваня, выглядящий молчаливо и виновато, чересчур надавил на крепления смычкового волоса, когда помогал отцепить конструкцию, и тот со всей силы отлетел от руки Феди прямо по лицу Коли. Как Коля же потом и рассказал, больно не было — было иронично, что отлетело не в сторону того глаза, что уже со шрамом. А что? Вошло бы, как недостающая деталь в нужный паз! На большой перемене новенького любезно придержали за воротник рубашки, не давая уйти из кабинета в сторону столовой, и потащили под руки к выходу. Агата только помахала рукой на прощание! Это как понимать? — Ребята, куда? — Сигма беспомощно оглядывался, будто ждал помощи. — Пошли с нами, — Коля смеялся. — Дядя Коля покажет тебе страну очарования! — Что это значит? — Иногда лучше не задавать вопросов, до того как увидишь, — Федя шёл рядом, и от его холодного тона создалось ощущение, что Сигму ведут на плаху. Сигма нервно сглотнул. — Не беспокойся, — Ваня положил руку на плечо, и Сигма вздрогнул. — Чай там, конечно, не ахти, но бывало и похуже. — Чай?.. Действительно, «чай» в маленьких коричневых пластиковых стаканчиках от чая имел только название и то, что в руках от него было горячо. Страшно было представить, что имел в виду Ваня под тем, что «бывает и хуже»… Коля радостно вещал о том, что то, что у Сёмы в руке — это «горячая собака по-нашински», но хотдогом это не было, это был обыкновенный гирос. Ну, или дёнер. Фёдор, меланхолично наблюдая за тем, как Гоголь обжигается и роняет стаканчик на асфальт, громко выругивается на непонятном языке и идёт до ближайшего киоска за пивом, совершенно спокойно держит в железной руке свой дымящийся паром вверх стаканчик и объясняет, что под «горячей собакой» Коля имел в виду игру слов, ведь в стране ходят легенды, что шавермы делают из бродячих собак. Сигма не совсем уловил логическую цепочку, но поверхностно что-то да понял. И после этого гирос дёнер ша-ве́р-му? стало есть как-то страшно, хотя никаких глаз, когтей и шерсти внутри замечено не было. На следующую пару не опоздали, но, как выяснилось позже, лучше бы опоздали. В какой-то момент, сидя в малой поточной аудитории, все трое с ужасом переглянулись между собой (ужаса не было лишь в глазах Достоевского), и Сигма расшифровал этот знак очень просто: все резко вспомнили, что к этой паре не готовы. Всемогущей Агаты, от одного взмаха рукой которой решались все вопросы, на месте не было, а Фёдор был необыкновенно спокоен и молчалив, и Коля было уже вдруг схватил свою сумку и перемахнул через стол, чтобы слинять на выход, как вдруг Ваня прошерстил все свои общие тетради и вскинул руку кверху: «У меня есть лекции, сидеть!» Коля как шёл к дверям, так и моментально присел, оборачиваясь на голос. Федя, сидя нахмуренный и спрятавший руки между колен под партой, кинул взгляд на Гоголя и, с тихим скрипом поднимая чёрную руку, сложил мизинец, безымянный, средний и большой пальцы к ладони, а указательным плавно манит к себе, мол, иди-ка сюда обратно. Сигма, молча наблюдающий за всем этим и удивляющийся, как легко можно не прийти на пары, наконец поинтересовался: — Это что за урок? — Жуткая и страшная наука, — Коля не стал вынуждать вставать ни Ваню с одного края, ни Фёдора с другого, но также перелез через стол, сел на место и вдруг обхватил одной рукой за шею сбоку новенького, а вторую вытянул вперёд: — Хистория эст магистра вита, мон ами! — История? — Сигма только голову в плечи втянул, вздрогнув от такого жеста дружбы, и мягко отстранился, пока Гоголь встряхнул головой. С историей на родине у юноши никогда проблем не было, так, может, он поможет? — Какая тема? — Англия какого-то там лохматого века, — листая тетрадь, отвечает Ваня. После произнесённого Гончаров и Гоголь медленно повернули головы на Сигму. Так он же… англичанин? Коля неожиданно рассмеялся и стукнул локтем сидящего рядом Достоевского под бок. — Так вот почему ты такой спокойный! — Хотя бы спустя столько времени вы вспомнили. Молодцы, — Фёдор хрипло усмехнулся и выпрямился, упираясь теперь спиной в спинку стула. Сигма ещё никогда не чувствовал себя настолько нужным, как в России на паре истории у третьего курса филологов и литераторов. По тетради много дополнял Ваня, иногда включая Федю, когда чувствовал, что даже носитель языка сомневается в такой детали, а вот Коля впервые сидел молча и не отсвечивал. Последней парой была физкультура. Естественно, на улице. В раздевалке в основном пришлось ждать Ваню, убирающего волосы в высокий хвост. Коля, даже не переодевающийся, ведь весь день так и проходил в спортивных чёрных штанах с полосками по бокам и белой футболке, потом аккуратно клеил лейкопластырь на то место на лбу Вани, которое ещё осталось краснеть после встречи со шкафом. Фёдор молча стоял у дверей. Не переодеваясь. — А разве так можно? — Сигма с удивлением смотрел на одежду Гоголя. Гоголь, отвлёкшись, усмехнулся. — Мне — можно! Ну право слово, что за официальная одежда? Рубашечка с иголочки, брючки, туфли лакированные, ага… как первогодка. Ни плясать, ни хоронить! — он улыбнулся, закончив с Ваней и запустив руки в карманы. — Ванюш, ты только побыстрее, да? Ну так вот, — он снова смотрит на Сигму, — ты просто посмотри, загляденье ведь, а не штаны! — он оттягивает ткань штанины, а затем приподнимает её, показывая свои высокие чёрно-белые кеды — подпрыгнув вверх, он бьёт в воздухе пяткой о пятку и встряхивает головой. — И в пир, и в мир, и в добрые люди! Чудно! Если и существует синоним словосочетания «вечный двигатель», то вот он — Николай. — Я готов, Коль, — Ваня наконец оправил свою футболку. — Федя, не ходи с нами. — И не собирался, — Фёдор хмыкнул, глядя, как Коля вылетает из раздевалки в одногруппников с криком о том, что кто последний, тот… Сигма не разобрал. — Я так, чуть-чуть покажусь. Ваня только ладонь к лицу приложил. — Сочувствую тебе, — со вздохом сказал он, положив руку на плечо Сигмы, и юноша с непониманием проводил его взглядом, а затем посмотрел на Достоевского. Однорукий, блеснув в полутьме коридора карими, будто красными, глазами, кивнул идти за ним, и в свете ламп блеснула его чёрная рука. Сигма нервно сглотнул. Перспектива остаться с Достоевским один на один казалась жуткой. Солнце светило ярко, ветерок приятно обдувал лицо, играл зелёной листвой на аллеях за университетом. На большом спортивном поле было много людей в спортивных одеждах, и Сигма невольно вспоминает, с каким трудом закрывал зачёты по физкультуре на своей родине. Ваня совершенно спокойно прошёл мимо, видимо, тренера, большого и плечистого, в чёрном костюме и свистком на шее, и Сигма, шедший за Фёдором и инстинктивно спрятавшийся за его спиной (на всякий случай), никак не ожидал, что при виде студента с железной рукой физрук отшатнётся на шаг назад, перекрестится сам с перекошенным от испуга и негодования лицом и перекрестит остановившегося недалеко от него Фёдора, а затем скажет: «Уйди с глаз моих! У тебя освобождение! И его с собой забери!» Вот почему Ваня Гончаров ему сочувствовал. С поля раздался громкий смех — судя по голосу, это был Гоголь, всё это услышавший. Физрук также не обделил вниманием этот взрыв радости: «А все остальные, допущенные по здоровью и по наличию всех частей тела при вас, три круга по стадиону — марш!» Сигма, услышав это, ужаснулся. Но ведь посторонним людям тыкать в лицо человеку его недостатками нельзя? Но Достоевский на это слова не сказал. Он только хмыкнул с довольным прищуром и развернулся, молча качнув головой, мол, за мной. У юноши не оставалось выбора, хотя всю дорогу за угол университета он чувствовал на своей спине уничтожающий взгляд местного физорга. — Почему он так говорит? — Сигма сжимал руки на лямке рюкзака за спиной, шагая рядом и не поднимая взгляда на Фёдора. — Так можно? — Он не со зла, — Фёдор, опустив обе руки в карманы чёрных брюк, смотрел под ноги, думая о чём-то своём и выглядя совершенно спокойным. — Просто был один случай, после которого меня гонят от спортзала и стадиона, как от соляного круга. — Но это была большая грубость. — Это нормально, — Достоевский пожимает плечами. — Кошмар. — Россия. От Фёдора веяло омутом чернющей ауры, и Сигма, находясь с ним, чувствовал, как его в этот омут затягивает. Нет, не в смысле дружеских чувств или чего-то вроде, а в том смысле, что его швырнули в водоворот событий, обычаев и новых людей, и теперь его медленно тянет в мрачный омут — и не выбраться. Когда на входе в общежитие Сигма начал судорожно искать пропуск, Фёдор без малейших движений прикоснулся к считывателю на входе рукой — и консьержка даже головы не подняла, когда он прошёл мимо. Киберпанк российских глубинок!.. Ну, не совсем глубинок, но всё же. Из комнаты на первом этаже выпорхнула неожиданная Агата, и Федя, завидев её, остановился, приветственно махнув рукой. Девушка улыбнулась, держа в руках стопку бумаг, но прошла до Сигмы и, взяв его за запястье, потащила за собой. — Я конфискую его у тебя. — Ого, даже не вопрос, — Достоевский хмыкнул. — Только верни потом. Он живёт с нами, нам же за него и головами платить. — Не беспокойся, уж точно верну целым. — Где же ты была, принцесса всея нашей группы? — парень стоял одной ногой на ступеньках, ведущих вверх. — Без тебя чуть не случился дворцовый переворот. — И кто меня стремился сместить? — Агата даже остановилась, обернувшись. — Коля? — Не дай бог, — на сухих губах Фёдора появилась улыбка. — Просто мы бы поубивали друг друга, раз править некому. — Ох, бедняжки, — Агата театрально всплеснула руками. — Не беспокойтесь, завтра я присутствую на всех парах. — А намедни-то где была? — Конфиденциальную информацию не раскрываю, — Агата хитро сверкнула глазами, погладила Сигму по голове и вновь повела за собой, по дороге спрашивая, всё ли было в порядке. Фёдор проводил взглядом обоих и зашагал наверх. Яновский и Гончаров вернулись через два часа. На вопрос Вани, куда делся Сёма, Коля сострил и сказал, что Фёдор пустил его на масло для руки. Федя, сидящий на своём втором ярусе за какой-то книжкой, только фыркнул — это была шутка про смазливое лицо или что-то в этом роде. Не со зла, конечно, просто удачно уж подходило. Зато по возвращении Сигма принёс из комнаты девочек кастрюлю с домашними куриными котлетами и толчёнкой и стал олицетворять Ангела-Спасителя. Конечно, Сигма не получил внятного ответа, зачем ему такой сухпаёк впридачу в их комнату, лишь хитрый взгляд а-ля «потом поймёшь», но, увидев, с какими глазами на еду накинулись все трое, лишних вопросов задавать не стал. А зачем? Его всё равно позвали ужинать. Зачем же Агата его позвала, Сигма так и не ответил. Агата попросила держать в секрете, а Сигма честный юноша. Все последующие дни практически не отличались от предыдущих и ни капли не сбавляли в своей сумасбродности; как минимум потому, что ещё ни разу до этого времени новенький не просыпался в комнате с могильным крестом вместо шкафа для одежды. Гоголь продолжал уходить в ночь, Достоевский практически всё время сидел в своём чёрном ноутбуке с наклейкой крысиной морды, а Гончаров зарывался в тетради и что-то писал, писал, писал. Он же, Ваня, чаще всех и готовил на всех четверых, а вот Фёдора часто дёргали из комнаты на предмет помочь починить технику. Агата сама один раз зашла с просьбой починить розетку, и хорошо, что новенький при этом зрелище не присутствовал: Достоевский чинил одной своей чёрной рукой, не отключая на этаже света. Что-то искрило и шипело, а он только щурил глаза. Электричество ему с недавних пор нипочём. Почему, кстати, нипочём и с каких это недавних пор парень не спрашивал, считая неприличным. Всё-таки потеря конечности всегда сопровождается какой-то трагичной историей и пробуждением старых душевных травм. Но… В любом случае! Фёдор, хоть и казался поначалу кем-то, от кого веет мрачной аурой, кипой тайн и скрытой угрозой, на фоне рассудительного Ивана с практически всегда готовыми домашними проектами и заполненными тетрадями и вечно энергичного Николая с воистину безумными идеями и не менее безбашенными их воплощениями постепенно сглаживался образом, хоть в комнате и стоял кладбищенский крест, будто ему под стать. А спустя неделю заговор Агаты и, как выяснилось, совета студентов раскрылся: в вечер четверга в общем чате студентов бахнула новость, что в актовом зале и вообще на всём первом этаже в субботу планируется вечеринка по случаю приезда иностранных студентов. Ну, как вечеринка: для преподавателей — культурный вечер для гостей, для учащихся — конкретный такой провал в памяти, особенно для общажных, которым никуда не нужно уезжать домой и можно сидеть в актовом зале хоть до полуночи, скрываясь от охраны. Собственно, Сигма с остальными иностранцами были задействованы точно так же, как старосты и студсовет; там же Сигма познакомился с делегацией кажущихся ему японцев на историко-литературном направлении, и с ними «по-русски» было разговаривать гораздо легче, чем с настоящими русскими — всё по учебнику, стандартные фразы, ничего из ряда вон выходящего и примесей околорусских языков. Хотя… Разговаривая с ними, Сигма всё больше понимал, что незаметно для себя использует всё больше русских слов-связок в речи, а также русских слов-паразитов, чем японцы. Словно сам мистер Яновский сидит на плече и подсказывает всякую чушь, которая ввела бы иностранцев в ступор, мистер Достоевский правит, а мистер Гончаров наталкивает наводящими вопросами на темы разговора, если непонятно, о чём говорить дальше. Японцев было четверо, и с ними-то Сигма почему-то сошёлся больше всех: один был чрезмерно высоким даже для японца, отчего среди русского контингента прослыл шпалой и шлагбаумом («Всё равно ни бельмеса не понимает!»), второй был самым низкорослым, необычно для японца рыжим и агрессивным, постоянно лезущим в драку со шлагбаумом, третий был самым отстранённым и молчаливым, будто подозревал в убийстве всех вокруг, а четвёртый по темпераменту внезапно оказался похожим на Сигму — они почему-то постоянно сталкивались в проходах, извинялись друг перед другом и оказывались в парах. При знакомстве Сигма «по-русски» протянул ему руку для пожатия, чуть по привычке не представившись Сёмой. Японец представился Атсуши и оказался очаровательным, хоть по-английски и разговаривал так себе. В самый последний день — пятницу — были подключены все остальные, узнавшие о том, что тут готовили целую неделю, и Яновский естественно первым сорвался на помощь вместо последней пары, утащив с собой и Гончарова. Коля смеялся, пытаясь передразнить японский говор, и обращался к ним на своём родном языке, вводя иностранцев в ступор; если Сигма более-менее попривык, то компания японцев была в ужасе — вроде и русский, а вроде и не понимают ни черта. Яновский смеялся также, когда на него чуть не съехал сорвавшийся со ступеней сцены рояль, чудом успев отскочить и начав шутить про ускользнувшую от него возможность получить вторую половинку. Смех — спасение от всех психологических травм! Сигма, на своё счастье, на этот день участвовать в приготовлениях не согласился, оставшись на паре наедине с Фёдором. И кто же знал, что, оставшись один, Достоевский проявляет себя настоящего? В разгоревшемся споре с историком парень даже с некой брезгливостью приводил свои аргументы, не повышая голоса, подпирая целой рукой подбородок, а пальцами железной оставляя борозды на столе. Сигма, заметив это, даже как-то втянул голову в плечи, понятия не имея, нормально это или нужно что-то срочно предпринимать; и казалось, что всё в порядке, но под конец Достоевский резко вдарил железным кулаком по столу и во все стороны полетели щепки, при этом его лицо оставалось потрясающе спокойным и бесстрастным. От неожиданности некоторые девушки вскрикнули, а Сигма резко отшатнулся и упал вместе со стулом в проход, прекращая этим спор. Нет, не падением. На чистом русском с лёгким английским акцентом британец случайно выкрикнул: «Твою мат'!» Преподаватель заметил лишь, что юноша быстро учится — далеко пойдёт. А вот Сигме было стыдно. В его университете его бы удалили с пары за ругань… А вот когда Фёдор наклонился в сторону и железной же рукой поднял нового товарища за шкирку, ставя на ноги и садясь на место, Сигма потерялся совсем: эта… чёрная конечность либо помогает, либо сеет разрушение и хаос. Как бы удержаться на первой стороне?.. Вечер пятницы пролетел быстро, наверное, потому что Сигма отключился за домашним заданием, никем не отменённым даже в честь праздника, зато был разбужен резкой качкой кровати: не появлявшийся со вчера Яновский тряс ногой его постель, едва не поднимая за руки на пол. — Вставай, наш квиток у щасливе життя! — Коля улыбался, покружив вокруг себя и поставив на ноги ничего не понимающего британца. — Тільки завдяки тобі ми маємо щастя бути елітою у залі! — Я… что? — Сигма со сна не удержался на ногах и был пойман кем-то сзади: то оказался такой же невыспавшийся Ваня, зевающий и прикрывающий одной рукой рот. — Он агрессивно желает тебе доброго утра. — Доброе утро начинается позже полудня, — пробурчал Достоевский со второго яруса постели низким и хриплым голосом, свешивая чёрную руку с края. — Коль, свали. — Какие вы все тут грубые! — Яновский заговорил наконец внятно, фыркнув и мотнув лохматой головой. — Солнце, птицы, впечатления! А вы? — Ты рановато… опять, — Ваня сел к себе на постель, держа глаза полузакрытыми. — Ещё и Семёна перепугал. — Подумаешь, — Коля почесал затылок, ещё раз оглядев товарищей. — Я, может быть, в предвку- Но договорить не вышло: с грохотом на пол что-то упало возле окна, и Сигма, обернувшись, чуть не подпрыгнул, увидев, что упала… рука. Машинально проследив взглядом по траектории и увидев голый огрызок плеча с несколькими белыми шрамами, парень побледнел, а вот Достоевский как лежал на животе, подложив целую руку под голову, так и остался, изобразив максимально уставшее от этого лицо. Потом и вовсе, махнув одной из рук, отвернулся лицом к стене. Действительно, было… шесть утра. Лучше поспать, чем… чем вернуть собственную руку на место. — Это нормально, — Ваня, видя, что Сигма всё ещё выглядит смущённым и растерянным, улёгся обратно. — Крепления шалят. Не обращай внимания. — Крякнем, плюнем и надёжно склеим скотчем, когда встанете, — Коля хватает Сёму за плечи сзади, вынуждая замереть, а затем тем же движением, каким и поднял с кровати, отрывает ногами от земли и возвращает на постель. — Всё, ладно, я понял, спи обратно, гуд найт и всё такое, — он говорит уже вполголоса, смирившись, что никто вставать вместе с ним не собирается. — Но помни, — подмигивает, — ты сегодня наш билетик к лучшим закускам и местам. Сигма только кивнул, проводив Яновского взглядом за закрытую дверь в коридор, но глаза не смог сомкнуть, косясь на протез на полу.

***

Преподаватели разошлись к семи вечера. Официальная часть прошла вменяемо — царица Агата взяла на себя роль ведущей как самая ответственная, и, когда представляли иностранцев, наводя на них свет, за секунду до объявления Сигмы Ваня обречённо похлопал парня по плечу, ведь его тут же схватили под руками и подняли вверх — Яновский свистел под аплодисменты, будто гордился собственным ребёнком, и Гончаров со стопроцентной уверенностью мог заявить в тот момент, что в блондинистой голове играла музыка из небезызвестного мультфильма с представлением львёнка. Преподаватели, наверное, закатывали глаза, но не суть. Были также представлены и японцы, и французы — тех было всего двое, — и у французов были более выговариваемые имена, чем у японцев. Все культурно шумели, была даже какая-то программа. А потом, когда преподаватели разошлись и, как передал дежурный, их машины разъехались с парковки, Агата расслаблённо выдохнула в микрофон: «Можно начинать». И начался хаос. Зазвенели бутылки с этикетками газировок, оторванными от оригинальных пластиковых бутылок и криво наклеенные на чужие места. Всё по углам, всё чин-чинарём, выключился свет, эпилептично замаячили все цветы радуги, как на дискотеке в школе, стала слышаться ругань. В какой-то момент Сигма заметил, что все иностранцы подозрительно стоят рядом со столом закусок, будто их всех сюда сдвинули. И действительно, подозрение пало на зал не зря: разлилась по маленьким стопочкам прозрачная, кажется, вода, и толкнулась каждому в руку. Толпа третьего, четвёртого курсов стояла кругом, готовая наблюдать, и только два человека на сцене, взгляд на которых пал случайно, намекали, что ничего хорошего из этого не выйдет — рядом с Агатой, показывающей руки крест-накрест и отрицательно качающей головой, стоял Ваня с убранными в хвост волосами, прикрывший глаза рукой, уже готовый к тому, что повернуть назад нельзя. Вода пахла резко, пока вдруг толпа не начала скандировать: «Пей! Пей! Пей!» Кто-то из людей догадался выкрикнуть «drink». Сигма видел, как переглянулись все остальные иностранцы, загнанные в ловушку, зная, что там за «вода». Ну да ладно, живём один раз. Быть в России — и не попробовать водки? Пошлость! Алкоголь обжёг горло, но какого-то эффекта после не было. Британец даже и не понял особо, в чём, собственно, штука: никто не падал с ног, никого не тошнило. Сигма даже недоверчиво покосился на стопку: его не обманули? — Ну как, брат? — Коля подскочил поближе, заглядывая в глаза. Толпа затихла, все смотрели на «своих» иностранцев. Французы первыми пожали плечами, один из японцев засмеялся, британец же только головой покачал. — Ой, ребята, они уже наши — с первой не развозит! — толпа постепенно начала шуметь. — Тогда можно и по второй! — и Коля пожимает руку Сигме. — С крещением и добро пожаловать… вернее, велком ту Р-р-раша! …А потом Семён понял, в чём заключалась штука. В ход пошли вторая, третья, даже четвёртая с закусками у стола, взгляд медленно затуманивался, но ничего страшного парень не чувствовал. Ровно до тех пор, как не попытался двинуться — и ноги круто подвели. Японцы давно сидели на полу, сложив ноги лотосом, французов не было видно вовсе, а вот Сёма схватился рукой за стол и чудом не упал. Голова зазвенела с ужасом, будто он сейчас находится рядом с циферблатом башни Биг Бэна. Голоса вокруг плыли, а мысли змеями крутились друг рядом с другом, но никак не связывались. — Ну что же ты, наклюкался? — голос Агаты звучал рядом, но будто и в отдалении одновременно с этим: Сигма видел её расплывающийся силуэт, её светлые волосы, но головы не поднимал. Он и смысла-то сказанного особо не понял: наклюкаться — это что? — Мы ведь предупреждали. — С Колей пить — беда, — послышался ещё один знакомый голос, подхвативший теперь под руку. Это Ваня. Наверняка он, по крайней мере. — Надеюсь, до конца своей учёбы здесь не будешь так делать больше. Слишком длинное предложение. Сложно понять. — Хватит ему здесь быть, — Агата посмотрела на Ваню рядом, держа Семёна под второй рукой. — Давай-ка ко мне его. — А твои девочки? — Они все здесь контролируют ситуацию, не беспокойся. — Ладно. Правильно, к нам не нужно. Не держи его, тяжело же, — Ваня, не выпивший ни грамма, встряхнул головой, убирая хвост волос за спину и закидывая руку Семёна себе на плечо. — Идём. — Только помедленнее, а то не дай бог стрясёшь ему мозги, — Агата покачала головой, оглядевшись и нахмурившись: — Только попадись мне, Яновский! — Бесполезно. Не найдёшь его здесь, — Ваня пожал плечами, медленно продвигаясь к выходу сквозь людей, которые, казалось, даже внимания не обращали. — Ушёл, скорее всего. — Паразит, — девушка всплеснула руками, поставив одну вбок. — Сколько раз просила не испытывать никого своей водкой — нет, всё равно найдёт, где применить. — Прямо Колю нашего не знаешь. У него же прикол на приколе приколом погоняет. — Ничего, я ему завтра такой прикол устрою, — Агата как-то злобно ухмыльнулась. — Первым придёт всё тут убирать. — Главное, чтобы земли не набросал после своей работы. В коридоре первого этажа университета глухо играла музыка из актового зала, как вдруг зашаркали ноги, и висящий, казалось, мёртвым грузом Сёма резко выпрямился и встал, опираясь рукой на Ваню. Агата прошла вперёд ещё несколько шагов, прежде чем встала и с вопросительным взглядом обернулась. — Тебе плохо? — тревожно интересуется она у парня, но Семён собирается с мыслями и ничего не отвечает. — Ты это, если что, в другую сторону, не на меня, — Ваня выпрямился тоже, несколько отступив влево, чтобы не дай бог «что-то мне плохо» не оказалось на нём. — Я… вот с-скажите, — Сёма отшатнулся назад, но чудом устоял на ногах, сложив руки лодочкой у носа и хмурясь — мыслительный процесс давался тяжело. — Вот я… нет, вот Фёдор… Федя… — Его не было сегодня, — Агата, ответившая на вопрос, переглянулась с Ваней. — Я думал, он в таком состоянии только на английском своём и смогёт, — Гончаров говорит полушёпотом, но Сёма его прерывает, покачнувшись. — Я… почему? — этот вопрос звучал риторически. Почему что? — Почему не было? — Агата вскинула бровь. — Почему он такой? — Ваня более точен, но всё равно не то. Семён, поняв, что ничего не добьётся словами через рот, вдыхает, выдыхает, будто передумывает, смотрит в потолок, а потом с размаху бьёт ребром ладони себе по плечу, после этого в вопросительном жесте выставляя руки вперёд. — Ах, он про это, — Агата переводит взгляд в сторону, приложив руку ко рту. Ваня только усмехнулся. — Видимо, спрашивает, пока смелый, — парень усмехнулся как-то безрадостно, подхватил иностранца под рукой и потянул за собой. — Ну, он всё равно завтра может не вспомнить… — Или запомнит, зато утолит любопытство. Не говори, что тебе не было бы интересно, не знай ты Федю. — Я не буду рассказывать, — Ваня отрицательно покачал головой. — Я обещал ему. — Я ничего не обещала, но он сам мне рассказал когда-то, так что имею право, — Агата, вздохнув, подошла ближе к Сигме и взяла его за подбородок одной рукой, повернув на себя. — Слышишь меня, Семён? Англичанин почти осознанно кивнул. — Федя учился в старших классах, когда у него обнаружили серьёзную болезнь. Он лишился руки из-за неё, по-другому было нельзя, — Сёма слушает молча, даже как будто бы трезво смотря в глаза. — Для него эта тема болезненна, хотя кажется, что он бесчувственная машина. Понятно? — y-yes, — Сёма от серьёзности момента вновь включил свою английскую раскладку, и Агата его отпустила. — Вот и всё. Ноль проблем. — Всегда ты такая, — Ваня рядом наконец подал голос. — Ноль проблем, ноль проблем, а парню теперь жить с чувством вины, что узнал. — Сам сказал, что он наутро забудет. — Будем надеяться. Семён молчит. Память у него хорошая. …Яновского действительно в зале не было; наверное, поэтому ещё ничего не было разгромлено, а из рояля в углу не пытались выжать звуки скрипки или предсмертной агонии. В общежитии было тихо, почти все окна были темны, коридоры — пустынны. Дверь в комнату на третьем этаже с негромким скрипом отворилась, и синеватый свет маленького экрана ноутбука выдавал единственного оставшегося на месте человека — Фёдор терпеть не мог никаких празднеств и сборищ. В комнату неслышно прошёл Коля, на которого Федя даже не обернулся, пока тот не коснулся его плеч и не ткнулся щекой в чёрную макушку, согнувшись в три погибели. — Там без тебя скучно, — Коля тянет слова, будучи явно не прямо-таки трезвым, но и не вусмерть упитым — так, пара стопочек да закуска. — Никогда никуда не ходишь. — Ты знаешь причину. — Ну, да-а… — Коля прекрасно помнит, как на выпускном из школы ему случайно сорвали с плеча протез. Было неприятно. — Но я же с тобой рядом. — Я всё равно не люблю всё это, — Федя, вздохнув, медленно откинулся спиной на спинку стула, и Коля, приподняв голову, положил её теперь парню на плечо. Прикрыл глаза, когда железная рука аккуратно гладит по белой голове. — Тц, от тебя алкоголем несёт. — А ты не привык? — Коля только улыбается, как-то чересчур резко целуя в чёрную голову, почти что впечатавшись губами в волосы и кожу, а затем садится сбоку на свою кровать с размаху, проведя рукой по спинке стула. — Там классно. — Хорошо, что тебя всё устраивает из года в год, — Фёдор подпёр щёку рукой, косясь на товарища — тот упёрся руками в постель и откинул голову, улыбаясь. — Как там Ваня? — Не пьёт, — на этом моменте Коля посмурнел и посмотрел на юношу расстроенно. — Спелся с Агаткой. Стоят, как два охранника в вытрезвителе. — Помнят, скорее всего, что ты творил в прошлый раз, вот и решили побыть трезвыми. — Подумаешь, всего лишь пару окон разбил! — Помнишь, чем ты их разбил? — Ну… Не особо… — А вот они помнят. Ваня тогда протрезвел за секунду, — Федя поставил согнутую ногу на край стула, положив теперь голову щекой на колено и обхватив его обеими руками. — А Агата потом старательно делала вид, что стульев в инвентаре школы изначально было на два меньше. — Они просто скучные. — Ты весёлый прям. — Ты, — Коля вдруг выпрямился, ткнув пальцем Феде в плечо, — никогда не любил меня и не ценил ничего из того, что я делаю. — Ценил. — В прошедшем времени? — Ценю. — Во-от… так лучше. Воцарилась тишина. Тёмная комната обнимала мраком, даже ноутбук погас. За окном смеркалось, загорались фонари. Коля шмыгнул носом, растерев висок, а затем с тихим шуршанием простыней сдвинулся ближе к краю постели, вытянув руки вперёд к Феде. Парень, устало смотря в окно куда-то поверх тёмного экрана ноутбука, перевёл взгляд на направленные к нему руки, и молча, не проронив ни слова, сдвинулся со стула Коле на колени. У Достоевского бёдра острые, впиваются в ноги, но ничего страшного, Яновскому не привыкать: он обнимает под руками, положив голову на плечо, и Федя гладит ему волосы правой рукой. Это уже было. Они уже сидели так когда-то давно и повторяют теперь это из раза в раз с того самого дня. Яновский помнит, как залетел, споткнувшись о порог, в палату, только краем глаза проходясь по забинтованному обрубку вместо руки, и сел на край койки. Сердце оглушительно билось, Коля схватил бледное лицо в руки, слушая мерный писк аппаратов вокруг, но Федя, весь истыканный трубками и иглами, только безучастно посмотрел в глаза и отвернулся, ничего не сказав. Ему становилось хуже и хуже с каждым месяцем, потому что рак его не щадил, и в мае он однажды просто не пришёл на урок, перестав отвечать на звонки. У родителей его выяснилось, что увезли на скорой. А потом выяснилось, что он, конечно, вернётся, но не совсем целым. Вот здесь у Коли рухнуло сердце, и он наплевал на уроки, сорвавшись прямо со школы в больницу, никому ничего не сказав. Ему было плевать, что какой-то там руки у Феди больше нет. Ему было не плевать на то, что Федя жив, и пускай с жертвами — его здоровью больше ничего не угрожает. Яновский особо не разбирался в медицине, но помнил одно: если конечность не удалить полностью, имеется риск возникновения метастаз, и вся операция пойдёт к чёртовой матери, и всё напрасно. Достоевскому-младшему же было не плевать, и он замкнулся в себе, перестав разговаривать с людьми. Коля и не требовал от него разговоров, он просто поочерёдно с Ваней приходил в больницу и сидел молча на краю постели; иногда он что-то читал ему, иногда рассказывал, иногда просто смотрел в лицо, надеясь, что Федя на него когда-нибудь посмотрит. А однажды, спустя месяц, когда Коля пришёл снова, он увидел, как Федя сидит на кровати: у его сгорбленной тощей фигуры позвонки выпирали под больничной одеждой, правая рука держала стойку капельницы, ноги не доставали до пола, цвет кожи сливался с белыми больничными стенами. Коля аккуратно сел рядом, обнимая с правой стороны и ничего не говоря, вот только Федя жестом показал пересесть влево, и Коля без вопросов это сделал. Федя после этого, придвинувшись совсем близко, с усилием приподнялся и сел Яновскому на колени, продолжая держать правой капельницу. Коле было несколько непривычно не чувствовать второй руки у человека в принципе, но кому это сейчас интересно? Яновский обнял крепко-крепко, не смея пошевелиться и уже будучи готовым остаться здесь на всю ночь. Но вот так, молча? Ничего не говорить? Коля тогда призадумался, а потом, спустя несколько минут, тихо прокашлялся и начал негромко, аккуратно напевать:

белая ночь опустилась, как облако, ветер гадает на юной листве. слышу знакомую речь, вижу облик твой, но почему это только во сне?

…Ночи сейчас, кстати, светлые. Сейчас Фёдор уже не такой тощий и молчаливый, сейчас Фёдор — самый обыкновенный человек, который в одеждах с длинным рукавом и перчаткой вообще не отличается от толпы. Для Коли, конечно, отличается как самый лучший и незаменимый человек на земле, но с точки зрения обычного наблюдателя — да, обычный студент, уставший и злой, с кофе в руке. Яновский шмыгнул носом и потёрся макушкой о щёку Достоевского, на что тот жмурит глаз. — Ти мені подобаєшся, ты знал? — Знаю. — Я чувствую ложь. — Нет. — Докажи. Федя не ответил. Он только вздохнул, почти намеренно закатывая глаза, и, взяв подбородок Коли чёрными железными пальцами, касается сухими губами его губ. Коле, на самом деле, только повод дай — и вот он уже, прижавшись губами в губы в ответ, взялся своей рукой за железное запястье и клонит к постели. Достоевский смотрит за ним сквозь полуприкрытые глаза, держась правой рукой за его шею, пока не лёг полностью с согнутыми в коленях ногами на краю постели, а Яновский сидит рядом, склонившись и целуя в губы, придерживая голову парня одной из своих рук. Он целует губы, уголок рта, щёку, скулу, пока не прижимается лбом в плечо, целуя шею и горячо выдыхая на кожу. — Ты ведь помнишь, что я люблю тебя любым? — вдруг спрашивает Коля, приподнявшись и смотря в глаза своими блестящими глазами. Федя молча кивает — Яновский такое часто говорит, когда выпьет и эмоции через край. — Помню. Коля улыбается, снова опуская голову и снова целуя шею, вынуждая приподнять голову. Федя сглатывает по сухому горлу, и кадык, дёрнувшись вниз, медленно возвращается на место; сглатывает, потому что Коля себя не контролирует и оставляет несколько пятен на белой коже, хотя договаривались, что во время учёбы не нужно. Ла-адно… Яновский резко айкнул, быстро заговорив «ай-яй-яй, понял!», когда чёрные железные пальцы прошлись по плечу сквозь его белую футболку, оставляя царапины. На самом деле, зря Коля потерял бдительность, потому что Достоевский прикасается холодной чёрной ладонью к его шее, проведя по плечу, и сам целует светлую кожу, оставляя засос багроветь намеренно. Ничего страшного, завтра воскресенье, да и сам виноват. Снова пойдёт у девчонок клянчить что-нибудь, чтобы убрать пятно. У Коли руки тёплые и быстрые. Он без усилий даже подвыпившим тянет за резинку домашних штанов Феди вниз, забив на снятие его футболки, зато свою скидывает, поднявшись на колени. Он смешно встряхивает головой с растрёпанной косой, и Достоевский, хмыкнув, приподнялся на локтях, немного отодвинулся назад и передвинул одну из ног в сторону, обхватывая своими ноги Коли по обе стороны. Яновский только осмотрелся и склонил голову к плечу: — Выглядит, как приглашение. — Так прими, пока есть возможность. Коля ухмыльнулся, скинув снятую футболку на край постели и вновь склоняясь над Федей, как вдруг тот резко прикладывает холодную чёрную ладонь к голому животу — и парень покрылся мурашками, вздрогнув. Каждый раз так делает! Приходится взяться за чёрное запястье и прижать его к постели от греха подальше. — Нечестно, — Федя прищурил глаза. — Извини, мне иначе несподручно будет. Шутник. Коля запускает руку куда-то вбок кровати у стены, вынимая оттуда изрядно помятый тюбик лубриканта. Всегда хранит его там с той самой поры, как он туда завалился и был потерян на какое-то время. Там же лежат вскрытые пачки презервативов, будто кем-то пожёванные — настолько они плохо выглядят. Федя откинул голову, повернув лицо в сторону и держа правую руку у парня на шее, пока его шею покрывают влажными поцелуями. У Коли пальцы длинные, и даже подвыпившим он старается быть аккуратным и не резким… вопрос в том, что получается это не всегда, и Федя от неожиданности зажимает рот своей рукой, хмурясь и закусывая щёку изнутри — от резкого толчка гладкими влажными пальцами в какой-то момент весь низ живота приятной, но взрывной судорогой свело. — Твою мать! — Прошу прощения, рука соскользнула. — Моя сейчас тоже соскользнёт, — левая железная с силой сцепилась пальцами в плечо, и Колю повело вбок, сглаживая боль. — Всё-всё, я буду аккуратнее, только не оторви кусок от меня, — он шипит, держа на лице улыбку, и Федя, шумно сглотнув, отпускает. Шарнир в плече скрипнул. Лёжа, на самом деле, Достоевский не любит — спина затекает, потом лопатки толком не размять. Яновскому особо всё равно, когда его толкают в грудь, вынуждая сесть, и в голове немного перестановка происходит, пока она слегка кружится, а Федя садится сверху. И всё бы ничего, если бы железная рука не схватила за косу и не зафиксировалась бы, будто заела. Коля шипит, кусая губы, а Федя, взявшись правой тёплой ладонью за его шею почти невесомо, целует его в ложбинку рядом с ключицей, медленно насаживаясь на член и в удобном для себя темпе двинув бёдрами. Действует, как взрыв. — Пус-сти, — у Яновского улыбка нервная, и Достоевский напоследок кусает в плечо, согнувшись, прежде чем разжать мёртвую хватку железа. Коля вообще-то держит его за бедро руками, но одной утирает стекающую с уголка рта слюну, встряхивая головой и потирая затёкшую шею. Федя ничего не говорит. В темноте почти не видно его покрасневшего лица, и Коля несколько напрягается, когда его гладят по голове протезом, но нет — его снова никто не хватает. Парень нервно выдыхает, чувствуя распирающую дрожь под рёбрами, и оглаживает по напряжённому боку Фёдора, пальцами проводя по ногам и касаясь ладонью его члена, полностью взяв в руку. Тут уже Достоевский дрогнул, щуря один глаз и обхватывая обеими руками Яновского за шею и голову. Один из плюсов заниматься сексом с Фёдором — он абсолютно тихий, и все его стоны — это шёпот или шипение, просто потому что он по-другому не умеет. Вот и сейчас он что-то шепчет неразборчиво сквозь зубы Коле на ухо, пока двигает бёдрами; у него напряжённо дрожат мышцы ног, когда Коля оглаживает по одной из них ладонью. Пальцы на ногах поджимаются, как от нервного тика, Достоевский выгибается, буквально вжимаясь грудью в грудь Яновского. Коля явно переусердствовал, несколько больно сжимая пальцы на члене, от чего Федя с силой бьёт железной рукой по лопатке, оставляя кровавые царапины — действует отрезвляюще и моментально. Коля втянул голову в плечи, разминая липкие теперь пальцы. — В следующий раз я тебе её отстегну, — Коля прищурился, приподняв голову, и Федя смотрит сверху, ссутулившись и тяжело дыша. — Так мне будет безопаснее. — Неженка, — Достоевский цыкнул. — Агата будет долго икать сегодня. — Что- к чему ты её вспомнил? — Много раз за последнюю минуту. Только благодаря ей душ сегодня круглосуточный. Упросила вахтёршу. — Ну, конечно, о чём ещё думать, сидя на моём члене, кроме как о душе. — А ты завидуешь? — Фёдор со своей вновь холодной интонацией цепляет Колин подбородок правой рукой, смотря в глаза. Коля как-то даже брови вопросительно вскинул, когда тёплый палец коснулся его нижней губы. — Всё остальное время голова была занята только тобой. — Ну спасибо, — Яновский улыбнулся, целуя в ладонь. — Тогда надевай штаны и пошли. — Нужно встать, — Достоевский морщится, приподнимаясь, и с негромким хлюпом член в мокрой резинке выходит из него — звучит не то вздох облегчения, не то полустон. — Твою мать… — Вот мать в этом моменте точно вспоминать не надо, — Достоевский тяжело дышит, опустив голову со взмокшими волосами книзу, сидя на постели, как вдруг его чёрную руку ловят и, очевидно, целуют — не поймёшь, не чувствуешь же. Федя краем глаза сквозь свои волосы видит глаза Коли между чёрных пальцев. — Ох, я забыл, или, может, тебя на руках отнести, принцесса? — С моей рукой я сам тебя могу отнести, — Федя морщится, вытягивая свою чёрную руку. — Так отнеси, я устал. — Много чести. В душе Яновский через кабинку поинтересовался у Достоевского, что будет говорить Фёдор новичку насчёт своей руки, если тот вдруг всё-таки спросит после пьянки, куда делась его конечность. Достоевский не задумываясь ответил, что скажет, что сунул руку в реку.