Otherworld

      Учиха Итачи, Шестой Хокаге деревни Скрытого Листа, как раз вернулся в свой кабинет из морга, когда раздался стук в дверь.       — Войдите, — сказал он, сбрасывая белый плащ, прежде чем сесть за стол.       Вошла Изуми, держа в руках планшет.       — Морг заперт, и за ним смотрит АНБУ. Киба-кун нашёл что-нибудь, Хокаге-сама?       — Ничего, — сказал Итачи, откидываясь назад. Он развернулся на стуле и задумчиво посмотрел в окно. Барьеры Конохи были нетронуты. Он пообщался с капитанами отрядов. Нерегулярные силы не заходили в деревню. Это было сделано изнутри. Орочимару не покидал свою лабораторию, по словам следивших за ним отрядов АНБУ, но по опыту Итачи, саннин был скользким и более чем способным одурачить даже самых подготовленных шиноби.       «Исследование мёртвых ради дзюцу», — размышлял он. Неужели его выставили дураком? Ни один гражданский не смог бы войти в морг так, чтобы Киба не почувствовал его запах, равно как и генин или чуунин не смогли бы проделать такой трюк. Он подумал обо всех своих шиноби в деревне, обо всех АНБУ — лица кружились у него перед глазами, пока он пытался определить подозреваемого, задаваясь вопросом, чего преступник хотел от трёх иностранных…       «А, — подумал он, потирая глаза большим и указательным пальцами. — Ну, конечно».       Он выдохнул, затем встал и схватил плащ.       — Хокаге-сама? — спросила Изуми, моргая.       — Я иду в лаборатории, — сказал Итачи.       Она подняла бровь, глядя на него, как раз в тот момент, когда кто-то постучал в его кабинет. Когда он разрешил войти, волосы на его руках начали вставать дыбом — он инстинктивно распознал чакру находящегося с другой стороны человека. И действительно, когда дверь открылась, внутрь проскользнул Орочимару, одетый в лабораторный халат, с толстой папкой в руках. Он ухмыльнулся Изуми, которая сделала шаг назад и изо всех сил попыталась скрыть проступившее на лице подозрение.       — Я принёс еженедельный отчёт, господин Шестой, — сказал Орочимару с нарисованной на лице насмешливой ухмылкой.       Итачи вытянул руку, давая Изуми знак удалиться. Когда дверь за ней со щелчком закрылась, Итачи сел и открыл папку. Он максимально быстро прочитал краткое изложение результатов, а затем просмотрел остальные документы — фотографии покойных, отчёты о природах чакры, предположения о том, как их можно было развивать дальше. Всё это не представляло особого интереса для Итачи, но тем не менее было увлекательно. Он закрыл папку, и посмотрел на Орочимару, скрестившего руки на груди, очевидно, ожидая вопросов.       — Ты покидал свою лабораторию на этой неделе?       — По ночам, — бойко ответил Орочимару. — Чтобы поспать.       — В морге был?       — Только чтобы забрать мёртвого чуунина.       — И ты ничего не знаешь о пропавших шиноби?       Ухмылка Орочимару стала шире, когда он посмотрел в окно, без сомнения, на невидимых охранников Итачи.       — А казалось, ваши АНБУ докладывают о каждом моём шаге, господин Шестой, — золотые глаза посмотрели на него. — Интересно, что именно, по-вашему, я сделал.       «А, так вот в какую игру они играли», — понял Итачи. Он поудобнее устроился в кресле и сложил руки вместе, изучая Орочимару, пока саннин изучал его. — Около двадцати лет назад поступило сообщение — пропал шиноби, его забрали из морга. Третий проводил расследование, но так и не нашёл ни малейшей зацепки. Возможно, ты помнишь это, ведь тогда тоже осматривал покойных.       — Боги, господин Шестой, вы обвиняете меня? — Орочимару усмехнулся.       — Просто констатирую факт.       — Факты основаны на правде, господин Шестой.       Итачи приподнял бровь.       — В чём ложь, Орочимару?       — В действительности Третий нашёл преступника, — сказал Орочимару, уголок его рта приподнялся ещё выше. — Просто об этом не сообщалось.       Итачи выдохнул и откинулся назад.       — Раз так, то кто был виновником?       — О, если бы я знал, Хокаге-сама, — сказал Орочимару. — Как вы и сказали, я исследовал мёртвых в лабораториях. Все интересные новости доходили до меня с опозданием на несколько недель, если вообще доходили.       У Итачи было промелькнула смутная мысль о том, чтобы вытянуть правду из Орочимару грубой силой, но поразился своим жестоким мыслям. Прошло много времени с тех пор, как он испытывал какую-либо враждебность к одному из своих собратьев-шиноби Конохи, и ещё больше с тех пор, как вступал с ними в противоборство.       — Какое разочарование, — сказал он.       — Несомненно, — ответил Орочимару и склонил голову набок. — Я свободен?       Кто-то постучал в дверь.       Итачи проигнорировал стук, сохраняя невозмутимое выражение лица и наблюдая за Орочимару; единственным звуком, который был слышен, это скрип кожи, когда он поудобнее устроился в своём кресле. Орочимару терпеливо ждал, ухмылка на его лице становилась шире с каждой секундой. Стук раздался снова — на этот раз более настойчивый, чем предыдущий.       — Не знаю, что с тобой делать, — сказал Итачи, понизив голос, чтобы человек, стучащий в дверь в третий раз, не услышал. — Или как тебя использовать. — Затем мир окрасился в багровый цвет, и, когда активировался его улучшенный геном, ему стали видны чакроканалы в теле Орочимару. Шаринган показал учащённое сердцебиение мужчины, раздувание ноздрей, минутное напряжение в пальцах. — Но не сомневайся, мои глаза видят всё.       Стук в дверь раздался в четвёртый раз, после чего голос Изуми сказал, что это срочно.       — Войди, — сказал Итачи, и мир снова стал обычным. Орочимару впился в него взглядом, веселье в его глазах исчезло, и на бледном лице остался лишь призрак его насмешливой ухмылки. Изуми ворвалась, неся что-то в руках, но он ещё секунду смотрел на Орочимару. — Свободен.       Не говоря ни слова, Орочимару развернулся и ушёл.       — Хокаге-сама, — сказала Изуми, подбегая к столу и протягивая то, что держала в руках — миниатюрная версия Кацую повернула к нему стебельки глаз. Его сердце пропустило удар, во рту пересохло. Сакура отбыла всего несколько часов назад. Было слишком рано ожидать новостей — разве только это были плохие новости.       — Какие новости?       — Хокаге-сама, — сказала Кацую. — Сакура прошла испытания.       Напряжение спало с его плеч при мысли о розоволосой куноичи. Действительно, были ли вообще какие-либо сомнения? По его телу разлилось облегчение, улыбка тронула губы.       — Разумеется, — ответил он, не упуская из виду, как уголки губ Изуми на долю секунды опустились вниз. — Где она? — спросил Итачи.       — Я не знаю.       Три простых слова. По общему меркам, Итачи был гением, но по какой-то неизвестной ему причине его мозг перестал работать, пока он изо всех сил пытался расшифровать то, что сказала ему Кацую.       — Вы… не знаете?       — Она сказала что-то насчёт Н.А.С., а потом убежала. Я последовала за ней, но когда добралась до входа, её уже не было. — Глазки Кацую бегали взад и вперёд, словно она ожидала, что Сакура в любой момент войдёт в кабинет. — Я надеялась, что она вернулась в Коноху, но…       Когда эти слова дошли до Итачи, сердце пропустило удар. Он повернулся к Изуми, на лице которой разгладилось множество эмоций, когда она покачала головой.       — Нет никаких следов её возвращения, Хокаге-сама, — сообщила Изуми. — Её нет в Конохе. Она пропала.

***

      Сакура проснулась в темноте.       На секунду в голове пронеслась мысль о том, что её путешествие по Шиккоцу не закончилось, что она по-прежнему ослеплена и вынуждена пробираться по лесу — пронеслась и заставила вздрогнуть: сердце бешено заколотилось, поднялась слепая паника. Именно тогда она почувствовала под пальцами простыни, а её глаза привыкли к тёмной комнате.       Именно тогда она почувствовала, что у неё опасно мало чакры.       Постепенно к ней вернулась память — улыбка старика, прощание Сарады, разговор с постаревшей версией самой себя у белого дерева, мириады воспоминаний из источника, а затем безумный бег через лес ко входу, где она столкнулась с…       — Какаши, — прошипела Сакура, её голова пульсировала. Повинуясь инстинкту, она попыталась направить волну исцеляющей чакры в череп, но обнаружила, что той малости, которая у неё осталась, недостаточно. Она оглядела затемнённую комнату: казалось, она находится под землей, хотя и не глубоко — вдалеке слышался шум дождя. Стены были голыми, в углу стоял видавший виды комод, с другой стороны — стул. Кроме этого и её кровати, здесь не было никакой другой мебели.       Она, спотыкаясь, подошла к двери — сквозь её контуры пробивался свет, резко контрастировавший с темнотой комнаты — и дёрнула ручку. К её удивлению, та распахнулась.       Чуть приоткрыв дверь, она позволила глазам привыкнуть к яркому свету. Убедившись, что в коридоре её никто не ждёт, Сакура осторожно высунула голову наружу.       Коридор был пуст, если бы не маленькая коричневая собачка, которая спала у подножия лестницы, ведущей наверх. Сакура скосила на неё глаза — на ней была такая же синяя накидка, которую она видела на нинкене Какаши, и символ шиноби на лбу. Пока она размышляла, сможет ли пройти мимо собаки, та подняла голову и уставилась на неё полуприкрытыми глазами, а затем запрокинула голову и издала протяжный, пронзительный звук. Сразу же после этого она снова положила голову между лап и продолжила спать.       «Похоже, она только что позвала Какаши, да? — подумала Сакура, стиснув зубы, собирая каждую имеющуюся у неё крупинку чакры и направляя её к запястью, задаваясь вопросом, хватит ли этого, чтобы пробиться сквозь стены или для быстрого побега с помощью дзюцу Земли — но ничего не вышло. — Тогда Бьякуго». — Мгновение она колебалась, страстно не желая раскупоривать своё хранилище чакры, но отчаянные времена требовали отчаянных мер. Вздохнув, Сакура сложила печать.       И тогда не почувствовала… ничего.       — Нет, — прошептала она, инстинктивно прижимая руки ко лбу, как будто могла почувствовать там свою печать. Но колоссальное богатство чакры, которое она накопила за эти годы, исчезло, оставив лишь пульсирующую головную боль и одолевающее её растущее чувство паники. Он не мог этого сделать — даже если бы неделями морил её голодом, а её тело компенсировало бы это чакрой, ему потребовались бы годы, чтобы высосать всю её энергию.       — Кисаме, — раздался голос Какаши.       Она втянула воздух и уставилась на него, появившегося у основания лестницы. Он присел на корточки рядом с собакой и почесал её за ушами, затем поднялся во весь рост. Даже в помещении он носил свой плащ Акацуки, засунув руки в карманы, пока багровый и сланцево-серый цвета осматривали её.       — Он талантлив в обращении с чакрой. Даже чакрой, запертой в печати.       — Что это за место? — спросила она хриплым от неиспользования голосом.       — Убежище Акацуки.       — Где?       — В безопасном месте.       Она невесело рассмеялась:       — В безопасном.       — Да, — сказал Какаши, слегка склонив голову набок. — В безопасном.       Он сделал шаг в её направлении.       — Как ты нашёл меня?       Ещё шаг.       — Почему забрал меня?       Ещё шаг.       — Почему я?       Какаши возвышался над ней, доминирующий и внушительный, скользящий по её лицу взгляд полуприкрытых глаз был одновременно спокойным и угрожающим.       — Сначала о главном… Этот коридор постоянно охраняется, — он указал на собаку. — Бисуке. Если поднимешься по лестнице, там тоже есть несколько выходов, и все они охраняются.       — Ка…       — Наверху кухня, там полно еды. Ванная слева от тебя, — он указал на другую закрытую дверь. — Не выходи на улицу. Не заходи в другие комнаты, — он помолчал. — Кисаме чутко спит. — Тогда часть враждебности в его глазах исчезла, и это напомнило ей о Какаши, которого она встретила в лесу — приветливого и доброго учителя.       — Сегодня среда? — прошептала Сакура.       На видимой части его лица, казалось, на долю секунды отразилась озадаченность этим вопросом: пепельные брови сошлись вместе, словно он пытался найти скрытый смысл в её словах.       — Пятница, — сказал Какаши, придя к выводу, что знание дня недели ничего не даст.       — А, — протянула она. — То есть ты всё-таки отвечаешь на вопросы.       Шаринган засверкал так сильно, что она побоялась, что тот прожжёт её насквозь — в темноте коридора он будто бы загорелся. Какаши поднял руку, и Сакура инстинктивно отпрянула, всю жизнь тренируя чувства шиноби быть в состоянии повышенной готовности, но он поднёс её к перечёркнутому протектору на своём лбу и потянул его вниз с одной стороны, прикрывая украденное глазное яблоко.       — Только по пятницам, — сказал Какаши.       По её спине пробежала дрожь — отголосок того, кем мог быть Какаши, кем он был в другом мире, внезапно наложился на эту его версию: улыбка с прищуром, когда он сказал Сакуре, что сбивается с пути только по средам. Она с трудом сглотнула, глядя на него, отмечая, насколько по-другому он выглядел теперь, когда держал багровый глаз прикрытым. Он долго смотрел на неё сверху вниз, затем зашагал прочь, явно ожидая, что она последует за ним.       Сакура сжала кулаки, заставила себя сделать глубокий вдох и неторопливо пошла следом. Её движения были вялыми из-за потери чакры: там, где она обычно инстинктивно использовала чакру, чтобы выровнять каждый свой шаг, сейчас она неустойчивой походкой, словно ребёнок, следовала за Какаши мимо Бисуке и вверх по лестнице в отделанный деревянными панелями коридор. Слева от неё было приоткрытое окно, дождь сильно барабанил по стеклу. Глубоко вдыхая аромат петрикора, Сакура попыталась определить запах, который просачивался через щель — ветер доносил что-то будто бы маслянистое, — но Какаши повёл ее на кухню, где за столом, прислонив свой меч к другому стулу, сидел Кисаме.       — О, проснулась, наконец? — спросил Кисаме, разрезая кунаем красное яблоко. Сакура посмотрела на мужчину, задаваясь вопросом, как именно он полностью высосал из неё чакру. Какаши жестом пригласил её сесть. Часть её хотела сжать кулаки и силой пробиться наружу, но это было глупо — два ниндзя-отступника S-ранга не упали бы от удара куноичи — точно не без значительного количества подпитывающей кулаки чакры. Так что Сакура неохотно села на один из грубых деревянных стульев напротив Кисаме, не сводя глаз с кожуры его яблока, которую он, несмотря на длинные пальцы, ловко по кругу срезал с фрукта.       — Долго я была в отключке? — спросила Сакура, положив руки на колени и украдкой оглядывая кухню. Та была утилитарной — большую её часть составляли маленький обшарпанный холодильник и крошечная стойка, а стол был больше, чем они оба вместе взятые. Окон тут не было.       — Три дня. Я перестарался, — ответил Кисаме, обнажая в усмешке острые зубы. — Эта печать Бьякуго… — он поднял на неё свои круглые глаза, и улыбка стала шире. — Самехада был очень доволен этой чакрой.       — Мне потребовались годы, чтобы собрать её.       — Держу пари, — рассмеялся Кисаме. — Нельзя допустить, чтобы ты использовала её, чтобы сбежать.       — Кто такой Самехада?       Кисаме посмотрел на неё, отложил кунай и похлопал по своему перевязанному бинтами мечу.       — Самехада. Он питается чакрой.       — Ясно, — сказала Сакура, пытаясь сохранять спокойствие. Вся информация, которую она могла собрать об этих двоих, помогла бы Конохе, если бы ей удалось сбежать — а она это сделает. Ей просто нужно было подойти к этому с умом. — И я здесь, потому что?..       Какаши, который стоял у кухонной стойки, заглянул в холодильник и достал тарелку с двумя рисовыми шариками. Он поставил её на стол и пододвинул к ней, затем сел сам. Сакура поглядела на еду.       — Они не отравлены.       — Если бы вы хотели убить меня, я бы уже была мертва, — сказала Сакура. — Зачем кормить меня?       — Если бы мы хотели твоей смерти, мы бы тебя убили, — парировал Какаши.       — Зачем я здесь?       — Сакура, — предупредил он, и в его голосе она услышала то же нетерпение, которое однажды сравнила с тем, как учитель становится нетерпеливым со своим учеником. — Ешь.       — Ладно, — сказала она, протягивая руку, чтобы взять тот шарик, в котором была маринованная слива. Когда она откусила кусочек, её желудок, казалось, активизировался, одобрительно заурчав, пока она жевала рис и кисло-сладкий маринованный фрукт. Как только она с ним закончила, Какаши заговорил:       — Ты выдающийся медик.       Комплимент, если это можно было так назвать, почему-то согрел её щёки.       — А, — произнесла Сакура, которую поразило осознание. — Кому нужно исцеление?       Кисаме разразился смешком, затем проглотил целиком четверть яблока, даже не потрудившись вырезать сердцевину. Он жевал фрукт своими заостренными зубами, и Сакура наблюдала за ним с плохо скрываемым презрением.       — Насколько ты искусна в работе с додзюцу?       Она встретилась взглядом с открытым глазом Какаши, не обнаружив в его грифельно-серой глубине ничего от прежней враждебности. Сакура смутно задавалась вопросом, выглядел ли он всегда таким опасным из-за Шарингана, но под его бесстрастной внешностью она могла чувствовать и его испорченность, тёмную и изобилующую, сдерживаемую чистой силой воли. Этого было достаточно, чтобы у неё перехватило дыхание, и где-то глубоко внутри она осознала, что он ждал ответа.       — Как твой Шаринган? — спросила она его в ответ, заставляя себя успокоиться.       Последовала затяжная пауза, во время которой они оба оценивали друг друга.       — Ухудшается, — сказал Какаши. Он откинулся назад, скрестив руки и длинные ноги, наблюдая за ней — плащ Акацуки струился по земле. На его лице было ожидающее выражение, как будто он знал, что она собирается сказать дальше, и ждал, когда она откроет рот и произнесёт нужные слова. В знак неповиновения Сакура поджала губы и тоже скрестила руки.       — Вот как, — произнесла она.       Кисаме с интересом наблюдал за обменом репликами — Сакура видела, как он задумчиво жевал яблоко, в то время как его взгляд метался между ними двумя, а на лице играла ухмылка; бледный свет отражался от лезвия куная, который он вертел между пальцами. На одном из пальцев у Кисаме было кольцо, похожее на багровое, которое она заметила на руке Какаши, но золотое.       — Шаринган Обито тоже должен ухудшаться, — продолжил Какаши низким голосом. — Но он функционирует безупречно.       Сакура была осторожна и не показывала никаких эмоций — она была одной из двух людей не из клана Учиха, которые знали о главном «подводном камне» Шарингана. Чем сильнее становилось додзюцу, тем больше света оно высасывало из своего владельца, пока тот в конце концов не лишался зрения. Обито был одним из немногих обладателей Шарингана, пробудивших Мангекё, и как медик его команды, она провела месяцы с Цунаде, разрабатывая план противодействия разрушительности Мангекё.       — Я знаю, что ты исцеляла его.       Она сохраняла каменное выражение лица, изучая пустую тарелку перед собой. Глаза Какаши сверлили её голову, но она отказывалась смотреть на него. Её мозг пришёл в неистовство, когда она осознала всё это — Какаши нашёл её, и не где-нибудь, а в Шиккоцу, чтобы похитить и заставить вылечить его? Он, должно быть, знал, что это Цунаде разработала технику исцеления, но был достаточно умён, чтобы не похищать бывшую Хокаге или не идти за ней в Коноху. В ту секунду, когда Сакура покинула деревню, она стала уязвима, и никто из них этого не видел.       А если она откажется? Убьёт ли он тогда её, несмотря на свои предыдущие смелые заявления о том, что он не занимается убийством медиков? Имя Нохара Рин эхом отдалось в ушах — почти забытое имя на каменной плите, вмещавшей сотни других имён.       Каков был правильный выбор? Согласиться исцелить его, несмотря на угрозу, которую он представлял для Конохи? У Какаши был только один глаз. Если бы Шаринган в конце концов ослепил его, он был бы менее опасен, но Сакура знала, что лишь незначительно. Он был гением задолго до того, как стал Копирующим Ниндзя, разрушающим — задолго до того, как стал Какаши Шарингана, смертоносным — задолго до Акацуки.       В комнате царила напряжённость, мощно бурлящая между ними троими, будто все они были на волосок от того, чтобы пролить кровь. Со времён Леса Смерти и экзаменов на чуунина Сакура никогда не чувствовала себя такой уязвимой, как сейчас — без чакры, с опустошённым её запасом, одна в незнакомом месте, в окружении двоих из самых смертоносных шиноби во всех Пяти нациях.       «Мне следовало остаться в Шиккоцу, — сокрушалась она, сжимая кулаки на коленях. — Я должна была остаться с Кацую… Научиться использовать природную энергию, научиться быть Мудрецом, сражаться как Мудрец…»       — Итак, — заговорила Сакура, заправляя прядь волос за ухо. Она втянула воздух и посмотрела на Какаши, решив не показывать ему, как сильно он её пугал. Он терпеливо наблюдал за ней, полуприкрыв серые глаза и сцепив пальцы на животе. — Или я исцеляю тебя, или ты убиваешь меня?       Кисаме фыркнул, доедая яблоко. Он покрутил кунай в руке, затем встал из-за стола и сунул оружие в подсумок, ловко выбросив кожуру в мусорное ведро. Какаши хранил молчание.       — Зачем мне тебя убивать? — спросил он, как только Кисаме вышел из комнаты.       — Пожалуйста, — прошипела Сакура сквозь стиснутые зубы, — не лги мне.       — Не лгу, — сказал Какаши. Его пристальный взгляд прожёг дорожку по её телу, когда он осмотрел её с головы до ног, и что странно, в то время как взгляд Кисаме отталкивал Сакуру, под взглядом Какаши она ощущала тепло. Он подался вперёд, положил локти на ноги, сутулясь, и, наклонив голову, чтобы встретиться с ней взглядом, произнёс низким, тихим голосом: — Ты можешь вылечить мои глаза, или уйти.       Сакура уставилась на него, ничего не понимая.       — Уйти?       — Уйти, — подтвердил он, кивнув.       У неё вырвался тихий смешок.       — Ты только что сообщил мне об охране и выходах, а теперь я должна поверить, что ты позволишь мне уйти отсюда?       — Нет, — сказал Какаши. — Я отведу тебя обратно в Шиккоцу, и оттуда ты сможешь вернуться в Коноху. — Он оглядел кухню. — Я бы не стал подвергать опасности это убежище, а маленькая пташка напела мне, что у тебя идеальная память.       «Какая ещё пташка?» — удивилась Сакура, чувствуя, как вены внезапно наполнились льдом. — И с чего бы мне решать исцелить тебя, если я могу просто уйти?       — Сделка, — низко произнёс Какаши. Спокойная манера, с которой он говорил, противоречила дикой напряжённости языка его тела. — Ты исцеляешь мои глаза… А я даю тебе информацию.       Сакура усмехнулась.       — Какую информацию?       — Об Акацуки.       Сузив глаза, Сакура подалась ближе.       — Я должна поверить, что ты выдашь собственную организацию? — она покачала головой. — Забудь, откуда мне вообще знать, что твои данные реальны? С тем же успехом ты мог бы скормить мне ложь, просто чтобы заставить вылечить твои глаза.       Какаши приподнял большим пальцем протектор, и на Сакуру взглянули багровый и тёмно-серый глаза — она тут же застыла стуле; тьма, которая привычно сгустилась вокруг Какаши, внезапно стала удушающей и всеобъемлющей, все следы его прежнего непринуждённого поведения исчезли, как снег под солнцем. Каким-то образом она почти забыла, кто он такой; между встречей с Какаши из другого мира и историями, которые она слышала об этом Какаши, она забыла, что он был никем иным, как хищником, ожидающим подходящего момента, чтобы напасть.       — Зачем? — спросила Сакура, прерывисто вздохнув, когда заставила себя посмотреть на него и вспомнить, кто он такой. Не улыбающийся учитель с хитрыми глазами. Не тот мальчик, который спас жизнь Обито. Не тот вечный соперник, которого ждал Гай. Не один из героев войны Конохи — а монстр. — Зачем тебе меня отпускать?       — Я же говорил тебе, — сказал Какаши размеренно и спокойно. — Я не занимаюсь убийством медиков.       Она отчаянно хотела спросить его, что случилось с Рин, но глядевшие на неё разные глаза, удержали её рот на замке, пока она пыталась поразмыслить над его предложением. Любая информация, которую Коноха могла бы собрать об Акацуки, была полезной — расследование находилось в тупике, за исключением того факта, что они знали о джинчуурики. А с другой стороны, она могла бы пойти сейчас домой и поверить, что Какаши сдержит свое обещание. Но доверяла ли она ему?       «Нет», — решила она.       — Если хочешь, чтобы я вылечила твои глаза… Мне нужны гарантии, — сказала Сакура, игнорируя тяжёлый стук своего сердца. — У меня нет причин доверять тебе.       Внезапно томоэ в его Шарингане начали вращаться, и вслед за этим завертелся и мир вокруг Сакуры. Она ахнула и стиснула зубы, изо всех сил стараясь выправить ненормальный поток чакры, когда он заключил её в гендзюцу.       — Что ты делаешь? — потребовала она ответа.       — Показываю.