А вас я попрошу остаться

Вчера почтовый ящик был пуст, он проверял его каждый день. А сегодня там лежала книга. Уже в квартире, не снимая обуви, он сел в кресло и, проведя пальцами по названию, открыл её, листая, пробегая взглядом по диагонали, пока не остановился на одной из страниц, где некоторые буквы были обведены карандашом. «Ромео. Она сказала что-то. О, говори, мой светозарный ангел! Ты надо мной сияешь в мраке ночи, Как легкокрылый посланец небес Пред изумл(ё)нными глазами смертных, Глядящих, головы закинув ввысь, Как в медленных парит он облаках И плавает по воздуху. Джульетта. Ромео! Ромео, о зачем же ты Ромео! Покинь отца и отрекись навеки От имени родного, а не хочешь — Так поклянись, что л(ю)бишь т(ы) меня, — (И) больше я не буду Капуле(т)ти.» В конце концов все обведённые буквы сложились в послание: «ёюыит дегбыечючь цбя цчфсео эфтгеыгт фбдчяоцчдсе кчдео. дчхбцас ф йтд абйы. Г» На расшифровку старого доброго Цезаря у него ушло примерно сорок минут. Иннокентий взглянул на часы: нужно было собираться. Древняя потёртая куртка и капюшон на голову, который скроет кудри — ему ни к чему привлекать к себе внимание. Дорога займёт часа полтора, потому что вызывать такси тоже нельзя. Но он успеет. *** Тук. Тук. Тук. Тук. Тук. Тук. Тук. Тук. Тук. Девять раз с паузами он постучал в дверь. Дверь открылась, Кеша проскользнул внутрь. — Ты пришёл… — улыбнулся Роман. — Пришёл. Пока расшифровывал твоё любовное послание, чуть с ума не сошёл. А потом вспомнил, что вы американцы, в датах сначала пишете месяц, а потом число. Не слишком ли ты намудрил, милый? — Но ты ведь умный. Всё понял. — Да, — Кеша снял капюшон и сделал шаг вперёд, — ключ — дата нашего знакомства. Когда я тебя облапошил, как детсадовца. — Ну, я был слишком тобой очарован, — вздохнул Роман. — Ещё бы, — Кеша наклонил голову в сторону и состроил самое невинное выражение лица. Они стояли несколько секунд друг напротив друга, в одном шаге. А потом Роман не выдержал, качнулся вперёд, зарылся пальцами в кудри и поцеловал: жадно, почти грубо, сминая чуть обветренные губы, прижимая к стене. Кеша ответил с тем же пылом, обнимая за плечи, цепляясь в них ногтями, будто Рому вот-вот могли у него забрать. — Боже, я так невыносимо соскучился… — сказал тот, когда они, спотыкаясь о мебель, добрались до кровати и упали на неё, пытаясь одновременно избавить друг друга от одежды и в то же время ухватить побольше поцелуев, прикосновений. Быть ближе, ближе, ближе… — Знаю, Ромочка, знаю, — Кеша провёл ладонью по роминой щеке, — я тоже. Они занимались любовью, пока по улице пролетали редкие машины, скользя огнями фар по окнам. Рома прикрывал Кеше рот рукой, отчаянно желая услышать громкие стоны и вскрики, но понимая, что нельзя, нужно быть тише, нужно быть осторожнее. Казалось, что лучше не может быть: маленькая смерть и бесконечный рай на двоих в объятиях друг друга. Бесконечный рай, который продлится всего три часа, потому что уже в четыре утра Кеша выйдет за дверь и исчезнет в раннем апрельском утре. А пока Рома лежал у Кеши на груди, а тот гладил его по плечу. И ночь казалась доброй, ласковой. Ночь была их союзницей и соучастницей. — Это слишком опасно, — прошептал Кеша. — Особенно когда ты здесь. За тобой могут следить мои коллеги. — Разве можно было упустить возможность? Я улетаю в пятницу. — Куда? — Пока в штаты, а потом… Кто знает. Кеша сжал сильнее руку на ромином плече. — «Как не хочу, чтоб уезжал, Как я хочу, чтоб ты скорей уехал.» — вздохнул он. — Давай сбежим, — в который раз сказал Роман. — Плевал я на своих. На твоих. Сбежим в какую-нибудь глушь, где никто не найдёт. Кеша не ответил, как и всегда. Только поцеловал в макушку и обнял крепче. У них оставалось ещё два с половиной часа.